Без причин и оправданий

— Ну здравствуй, Кастиэль.       Глаза омеги моментально распахнулись. Этот голос он узнает из тысячи. — Ты думал, что все закончилось? Дорогой, ты же знаешь, что я не отпускаю свои игрушки? Я люблю свои игрушки. Ты же помнишь, как я тебя люблю? — голос навис над самым ухом, ласково шептал, обдавая мнимым горячим дыханием ушную раковину. Кастиэль боялся. Каждый раз, когда приходил к нему его голос. Всегда разный, всегда с новыми претензиями, но всегда с одним посылом: напомнить. Напомнить о себе, напомнить о людях вокруг или людях ушедших. Это не имело большого значения. Самое главное — мнение голоса всегда шло в разрез с устаканившимся мнением Кастиэля. — Ты же знаешь, что я тебя люблю.       Мальчишка лежал. Он устал. Ему надоело. Хотелось слиться с этим одеялом, исчезнуть из этого мира. Кастиэль не был готов к новой дискуссии. Они выматывали его, приносили только разочарования, когда раз за разом, стоило только решить для себя, что сделанный выбор верен — приходил голос. Он говорил с ним, зачастую, его же тоном и тембром, не стремясь меняться. Резонировал в ушах, отдавался эхом до самых носочков, заставляя их в раздражении поджиматься. Он лежал спиной к говорящему. За окном был разгар ночи, на рассвет не было и намёка. — Что же ты меня так неладно встречаешь? — гость зашипел. От этого голоса волосы на теле омеги встали дыбом. Он не любил себя в гневе. Как бывает у многих людей в момент гормональной перестройки: в себе начинает раздражать почти все. Какие-то привычки, манеры говорить, двигаться, да даже простое поведение в споре. Что-то всегда будет раздражать. Кастиэль же, подрастя, для себя осознал, что его истеричность и лишняя язвительность в конфликтах играет с ним злую шутку. Множество проблем в его жизни могли бы исчезнуть, если бы только хозяин научился сдерживать всю желчь внутри. Нет, Кастиэль не был занозой в заднице, не был истеричкой. Просто если ему что-то не нравилось — он не считал нужным об этом молчать, но и подавал свое раздражение крайне губительным образом. Так и сейчас, лежа на боку, спиной к говорящему, очень злому говорящему, омега лишь в который раз осознал, как же людям не идет стервозность. — Не притворяйся спящим, зайчик. Я знаю, что ты не спишь. Посмотри на меня.       Деваться было особо некуда. От себя не убежишь. Кастиэль прекрасно понимал, что приходящие к нему иногда гости — совершенно не норма и следовало бы показаться специалисту. Но в моменты душевного раздрая, когда на повестке дня стоял вопрос о походе к психиатру, голос в голове чудесным образом приводил тысячу и один аргумент, почему не стоит этого делать, и почему он, проявление его совести и истинных припрятанных желаний, вообще-то, самое ценное, что сам Кастиэль и имеет. — На себя посмотри.       Глаза распахнулись, ночное сияние луны было довольно блеклым, чтобы осветить комнату полностью, поэтому, чтобы увидеть пришедшего, пришлось с недовольством перевернуться на другой бок и устремить взгляд на сидящего. Его черты были резки и сразу выделялись на фоне темной комнаты. Он был как ангел, озаряющий эту ночь. Красивая метафора пробежала в голове у омеги, но это был всего лишь свет от окна, обволакивающий со спины гостя. Вот только это был не ангел. От ангела в нем ничего не было, от человека в нем тоже мало что осталось. Смотря в глаза омеге, излучая искристое раздражение, на подоконнике сидел Кастиэль. — Зачем? — боясь разбудить дремлющего где-то не так далеко в доме Дина, мальчишка сбился на шепот. — Ты пришел слишком поздно. Сейчас уже нечего менять. У меня нет ничего. Чего ты хочешь? — Ты ошибаешься, — ехидная улыбка тронула губы сияющей тени, легким движением она спрыгнула с подоконника, дразнящей походкой покрутилась перед глазами больного омеги своей изящностью и ловкостью движений. — У тебя есть то, что мне нужно. — Кастиэль смотрел себе же в глаза, такие же синие, такие же яркие, он любил свои глаза, он любил свою внешность. Но смотря сейчас перед собой на самого же себя, он уже не понимал: что хорошего и лучистого люди находили в его глазах? Злые, нахмуренные с переливающимися океанами язвительности. — И я заберу это у тебя. — Что? Чего ты хочешь? — Твою жизнь.       Протянув руку и коснувшись скулы мальчишки, Кастиэль исчез. Так же внезапно, как и появился. Всегда хотел одного и того же. Он считал, что достаточно работает на их двоих, как выражался сам, и заслужил получать право управления чаще, чем в экстренных ситуациях. И в детстве омега действительно дружил со своим внутренним голосом. Он позволял Кастиэлю получать то, что он хотел, он защищал его от обидчиков, от скуки. Малышу Кастиэлю было с кем говорить и играть. Мама нарадоваться не могла, когда в четыре года ее слабенький и всегда зажатый ангелочек вдруг начал активничать на детских площадках, самостоятельно отбирать свои игрушки, весело болтать по пути домой о том, какую бабочку он сегодня видел. Но когда Новак подрос, он сам да и голос стали понимать, что уже нельзя вот так просто говорить. Что воображаемый друг — это что-то детское, что с возрастом должно пройти. Но голос не уходил. Тогда Кастиэль и стал догадываться, что что-то с ним явно не так. Голос не был чем-то отстраненным, не был чужим или посторонним человеком. Голосом был сам Кастиэль: его усталость от жизни забитого малыша, его страх снова быть слабым и немощным. Зачем ему это, если можно слушать себя и никогда больше не позволять никому себя обижать. Голос учил его любить себя, не обращать внимания на чужие замечания. В последствии мальчишка сильно пожалел, что не обратился вовремя к врачам, а дал этому прорасти у себя внутри, стать частью его личности, оставить неизгладимый отпечаток на его поведении, интересах и личности. Когда до Кастиэля дошло, насколько ужасным человеком является его внутреннее я, он начал отгораживаться от своего друга. Поступать, не слушая его, а прислушиваясь к потерянному давно вопросу: «А как будет хорошо? Как будет правильно?» Мама не придала этому большого значения, списав все на закончившийся пубертатный период. Снова радуясь за своего сына, радуясь тому, как Кастиэль поменялся. И омега хотел меняться. Он видел, какой счастливой становится его мать. Он менялся ради себя, в первую очередь, но где-то в глубине души он понимал, что он меняется ради нее.       Но однажды мамы не стало. Это случилось, когда она уехала вместе с Аластором куда-то на всю ночь. Домой она так и не вернулась. Потрясение, которое испытал Кастиэль, стоя перед могилой матери — опустошило его на долгих три месяца. Мальчишка молчал все это время, не общаясь ни с Аластором, ни с учителями и одноклассниками. Жить он продолжал так же в доме у Броуна, тот оформил над ним опекунство и старался выполнять функции родителя, что получалось скверно. Но Кастиэль был уже достаточно взрослым, чтобы не умереть с голоду и не погрязнуть в блохах и слоях пыли. Все это время он не разговаривал ни с кем. Но с ним говорили. Он сам говорил с собой.       С того дня у Кастиэля вновь появился верный спутник, защищающий слабого Кастиэля от нападок жизни. И стоило только наладиться миру вокруг, стоило только снова отмахнуться от внутреннего голоса — случился подвал.       А потом появился Дин. Он был как глоток свежего, так давно не ощущаемого, воздуха. Всегда улыбчивый, болтливый, но со взглядом полным боли и сожаления. Кастиэль чувствовал, как альфа смотрел на него, пока он спит, чувствовал это сожаление, эту горечь, но не жалость. Это и зацепило мальчишку. Привыкнувший к этой поганой жалости у всех, он зацепился за глаза, где не увидел отголосков этой дряни. Дин всегда говорил с ним, как с равным. Интересовался о его самочувствии, но быстро менял темы, не желая вгонять парня в еще более тягучую печаль. С Дином было хорошо. О себе Дину Кастиэль так и не рассказал. Он боялся. Боялся увидеть в этих зеленых глазах жалость. Потерять того единственного, кто посмотрел на него, как на человека, а не как на осиротевшего и побитого ребенка. Кастиэля каждый раз передергивало, стоило кому-то так про него сказать.       Вдохнув и выдохнув еще раз пятьдесят, Кастиэль потянулся к телефону, лежащему на тумбе. Как и ожидалось, без пятнадцати три. В это время, в мае, солнце еще не дарует свою спасительную теплоту и свет людям. Убедившись, что он успокоился, мальчишка опустил ноги на ковер. Мягкий с длинным ворсом ковер, приятно поглаживал и обволакивал ноги парнишки, позволяя тому ощутить хоть немного тепла. Согреться в теплой комнате, от заполняющей внутренности холодной апатии. Нет, Кастиэль ей не сдастся. Он будет жить, будет бороться. Только… Верит ли сам Кастиэль в это?

***

— Как успехи, босс? — в потрясающем настроении, в комнату, вертя в одной руке покусанный пончик, внесся Бальтазар. За ним следом зашел не такой сияющий Сэм. — Без стука не входить. Табличку видел? — Еще чего, не неси чепуху. На, как обычно, взял тебе латте. — вытянул вперед вторую руку, держащую стаканчик, блондин. Мужчина напротив оторвал глаза от бумаг и с интересом посмотрел на угощение. — Карамельный? — Ага. — Три сахара? — В точку. — подмигнул следователь, как тут же из его рук выдернули бумажный стаканчик с крышечкой. — Три сахара? Господи, Габриэль, ты помрешь от диабета. — пробурчал Сэм, опускаясь в неудобное кресло, стоящее напротив стола омеги. — Молча пей свою дрянь зеленую. В ней даже никакой пищевой ценности нет! — А в твой дряни столько пищевой ценности наверное! Сплошной сахар! — Пей. Свою. Дрянь. — Пью. — выплюнул младший из всех в комнате. — Гном. — тише добавил в конце. — Да как ты смеешь?! — ответ не заставил себя ждать. Омега подскочил со своего кресла и, отставив стаканчик, перелез через стол. Сэм тоже встал, расправляя свои плечи. Альфа был на полторы головы выше омеги и во столько же больше. Однако это не пугало Габриэля, наоборот, заставляло чувствовать еще большую неприязнь к этому зазнавшемуся мальчишке. Да как он смеет?! Он молод, глуп, еще своих шишек не набил в этой жизни, а уже кусается. Щенок! — Так! Брейк! Спокойно! — Бальт схватил омегу поперек туловища и прижал к себе, не позволяя шевелиться. — Ты слышал?! Слышал?! Щенок! Да как ты смеешь! Ты в моем кабинете, на моей территории! Только благодаря моей легкой руке ты находишься здесь и ведешь это дело! Сколько тебе?! Двадцать?! — Двадцать четыре. — по слогам прорычал Сэм, исподлобья глядя на рвущегося омегу. — Велика разница! Мне двадцать девять и попробуй только сказать про старость! Не уважаешь меня за омежью сущность, так хотя бы за возраст уважай! Альфа лишь хмыкнул и повернулся к своему, так и не допитому, зеленому чаю. Показушно посмотрев в глаза омеге, шумно отхлебнул. — Нахал. — Гном. — Я сейчас как дам кому-то больно! Цыц! Заглохли!       Следующие два с лишним часа Габриэль провел в напряженной тишине, разбавляемой редкими перебрасываниями наблюдениями между омегой и его золотой рыбкой. Полицейские ушли почти сразу, еще пораспрашивав Милтона об успехах. Тот ответил, что дело идет туго, но ему еще предстоит довольно много работы.       Габриэля цепляла эта история, ему хотелось схватить за хвост этого Броуна, чтобы наконец-то восторжествовала справедливость. Было непонятно, почему такая яркая общественная личность, как Аластор Броун, который так громко и по всем каналам оплакивал свою жену, вдруг так жестоко обошелся с пасынком. Это ведь могло накатать ему хоть и небольшой, но весомый срок за домашнее насилие, насилие над несовершеннолетним и удержание Кастиэля. Если хорошо подумать, то можно прицепить еще статей шесть с похожим содержанием.       Через четыре дня суд. И если Габриэль не выиграет это дело, это значит, что он публично признает поражение перед тем, кто испортил жизнь его брату, перед тем, чью виновность вот уже больше двадцати лет не могут доказать. Габриэль проиграет сам себе.

***

— Кас? Ты чего здесь делаешь? Только восемь ведь. — Решил приготовить завтрак. Не спится чего-то. — облокотившись на барную стойку, омега повернулся к Дину, слегка опираясь правой рукой, помогая себе стоять. — Может эти, как их там, ну, короче, твои таблетки выпьешь? Снотворные, может они смогут те… — Нет, спасибо, я вполне себе выспался. Садись, будешь тосты? — вернулся к своему занятию мальчишка, доставая вилкой румяные хлебушки из тостера. — А с чем дается выбор? — довольно облизнулся альфа, усевшись на барный стул, рядом со стоящим Касом. — Ну, у тебя в холодильнике пусто и одиноко, поэтому есть только какой-то джем. На счет его срока годности не уверен, но можно попробовать. — Валяй, шеф. — подбодрил того Дин и продолжил наблюдать за неумелыми шагами омеги.       Мальчишка прекрасен, никто не будет отрицать. У него отличная для омег внешность. Большие небесно-синие глазищи, аккуратный нос, с небольшой горбинкой и черные, как вороньи перья, волосы. Которые не мешало бы подстричь. — Кааааас… — Чего? — Тебе нравится твоя длина волос? — Что за вопросы? Конечно нравится, только вот, в глаза лезут немного. — пытаясь поправит плечом спавшую на переносицу челку, омега старательно отвинчивал крышку от баночки с джемом, проигнорировав предложение Винчестера помочь. — Отлично! Я знаю, куда мы сегодня пойдем. Давай, домазывай свои шедевры недо-джемом и собирайся. — Ты с ума сошел? Сегодня дождь обещали. — Ничего не знаю, пока на улице такое солнышко, как я, ни одна туча не посмеет заползти на небо! Но тучи посмели. Стоило им только выйти из небольшого строения, делящегося на маленькую кафешку, зоомагазин и парикмахерскую, как раз, дождь, как последний предатель, полил с неба, намочив так до конца и не высохнувшие волосы омеги. Решив, что не нужно давать настроению испортиться также, как и погоде, старший, перехватив по-удобней коляску, толкнул дверь в небольшую кофейню. — Миленько.

***

День выдался действительно не из легких. После мозгового штурма, еще одного собачества между Гейбом и Сэмом по телефону, нервы блондина стали сдавать. Он впервые видел, чтобы Винчестер так с кем-то обращался. Такое ощущение, будто этот шатен с золотыми глазами, еще в той жизни знатно поднасрал Сэмюэлю. Иначе ему никак не получается оправдать действия напарника. Мало того, что он хамит старшему по званию, ведущему их дельце адвокату, спасибо которому, что вообще позволил и продолжает позволять им вести это дело вместе с ним, так он еще и омега. С ними так нельзя. Они же все ранимые до чертиков, так? Об этих стереотипах Бальтазар забыл так же быстро, как и ему в нос, еще в детском саду, прилетел кулачек. В этом мире довольно много успешных омег, которые прошли тяжелый путь, чтобы достигнуть своих вершин. Да, еще бытует мнение, что их место у домашнего очага, и нечего соваться в серьезные профессии, но мир не стоит на месте. И терпение у омег заканчивается. Ими нужно восхищаться, равняться на многих. К примеру — Габриэль. Он молод, харизматичен, сам прорубал себе путь к мечте, перегрызая глотки всех, кто вставал на пути. Первое свое дело он выиграл, будучи на четвертом крусе, разворошив в пух и прах все аргументы противной стороны. Дело было довольно тривиальным, однако. Да, Бальтазар гуглил этого красавчика. Вы видели его вообще? Не модельный типаж, совершенно, но он красив, безумно. Светлые шатенистые пряди, которые омега, то и дело, собирает в хвост. Хрупкое на первый взгляд тело, которое он постоянно прячет под костюмами и размашистыми толстовками. Таких фотографий в сети навалом, на всех сайтах мнения об этом мужчине разнятся. Кто-то восхищается им, искренне любя и делясь своим мнением с окружающими, пишут хорошие отзывы под его профилем на сайте «АннаКомпаниз», продвигая его анкету еще выше в топ. Сейчас Габриэль на достойной четвертой строчке, сразу после ведущих специалистов с опытом работы, чуть-ли не больше, чем число лет в удостоверении омеги. Но, на все хорошее есть своя горсть гнили. Вперемешку с хорошими отзывами и комплиментами, часто проскальзывали довольно обидные и язвительные высказывания, намекающие омеге вернуться с небес на землю, а если быть точнее — найти себе альфу и прекратить страдать звездной болезнью и карьерой. Все люди склонны к завистничеству. Как ни крути, у всех, хоть раз в жизни, проскальзывали противные мыслишки. Причиной могло послужить что-угодно: внешность, должность, положение, удачные отношения, семья. Но, чаще всего, это счастье. Стоит человеку обрести это заветное и самое сокровенное, как на него обрушатся сотни вязких взглядов, с припрятанной внутри завистью. Кто из нас не хочет быть счастливым? А сколько из нас добились этого счастья? У каждого человека есть своя «сфера». В детстве она довольно велика и включает в себя огромный рацион и список вещей, приносящих радость и мимолетное счастье. Со временем, вырастая, человек либо ссужает свою «сферу», либо оставляет ее такой же, получая все больше и больше энергии из тех же задач. И размер ее зависит от потребностей человека. Как бы ни говорили, что счастье у всех разное, нет, оно одинаково, это теплейшее чувство, греющее не только самого человека внутри, но и всех снаружи. Пути завоевания счастья — разные. На всех людей, рано или поздно, выливалось дерьмо. Большими, маленькими порциями, неважно. Справляться умеют не все с этим правильно. Поэтому люди сами, часто того не понимая, переливают все на других людей, лишь бы не носить это внутри. За любым плохим поступком стоит своя история, и вы никогда не узнаете, что произошло на самом деле, почему все так. Таким не делятся, такое держат внутри. Не в силах больше справляться, переливают свою ношу на других, оскорбляя, высказываясь и просто колко комментируя чужие успехи или неудачи. Так и должно быть. Это круговорот и от этого никуда не деться. И чем быстрее человек это поймет, тем быстрее выстроит стену и научится жалеть таких людей. И Габриэль научился. Но не с ним. Только не с Сэмом Винчестером. Ох, эта парочка и вымотала нежные клетки из Бальтазара. Потрепала и вставила на место. «Ты взрослый человек!», «Я не позволю себя оскорблять!», «В таком случае, тебе следует ругаться с каждым, кто оставит едкий комментарий!» Обычно, после этого аргумента, омега сразу замолкал и, рыкнув, бросал трубку, возвращаясь обратно к работе. Навязчивые звонки не прекращались, напарникам было слишком интересно, как движутся дела. Не выдержав этого цирка, Бальтазар, раскланявшись с причинами своих нервотрепок, отправился домой. Ну, по-крайней мере, хотел. Но стоило ему завернуть к последнему светофору, как в глаза бросилась одна красавица. Она была прекраснее всех, кого он только встречал, затмевала своей красотой улицу. Она стояла недалеко от входа в какое-то маленькое здание и сияла под лучами дневного солнца. Эту машину он узнает из тысячи. Это Детка Винчестера-старшего.

***

— И тебе не хворать, Кастиэль. — Что ты здесь забыл, ты, вроде, работаешь на другом конце города? — Дин неодобрительно выгнул бровь, но, все же, присел за столик с блондином. Омега фыркнул от возмущения, не имея возможности сдвинуться с места, Винчестер закрепил колеса, не давая Касу куда-либо уехать. Скрестив руки на груди, мальчишка уставился перед собой. — Ого, ты сегодня как-то по-особенному хмур и сворлив. Дин, может хоть ты, когда-нибудь, видел его в лестном расположении духа? — Вижу каждый день, пока вы не препираетесь. Ты не ответил. — Да я и работал! Но там твой брат опять грызется не на жизнь, а на смерть с адвокатом. Мои уши уже скоро отвалятся, если я опять услышу их терки. — Это не похоже на Сэма. Он уважает каждого человека на этой планете, в не зависимости от его половой принадлежности. А этот твой коротышка каждый раз на него давит своим: «Не уважаешь за омежью сущность». А у Сэма просто в принципе тяжело с омегами. Его крайняя пассия - Джесс - просто исчезла из его жизни. В один вечер Сэм просто вернулся в пустую квартиру, с помолвочным кольцом на тумбе. — Я знаю. Я проходил это вместе с ним. Я видел, как он с тяжестью ходит на работу, он долго ей писал, искал. Иногда мне казалось, что следующий день он не выдержит и просто сломается. — Люди не ломаются долго. — поднял взгляд Кастиэль. — Люди долго идут трещинами, но ломаются от одного мощного удара. А он, как правило, наступает быстро и безвозвратно. Не давая возможности восстановиться. Он приходит тогда, когда всем кажется, что человек оправился, что он смог выкарабкаться. Но такие люди никогда не вылезут. Трещины никогда не заживают сами, их нужно сглаживать и заделывать самостоятельно. Но очень часто от этих попыток все и идет крахом. Люди сами ломают себя. События лишь дают к этому толчок. Говоривший тяжелым взглядом смотрел на блондина. Пытаясь заглянуть тому в душу, увидеть хоть отголоски или намеки на то, что его поняли. В глазах напротив не было ничего, кроме пустоты. Его не услышали. Так ему показалось.

***

— Прекрати. — Что прекратить? — Прекрати теребить наклейку на ноутбуке! Это отвлекает! — О, а ты у нас, мало того, что мистер «я добился всего», так еще и обладать ястребиного слуха? — Просто не делай так. — Пф, да знае… — Пожалуйста. — перебил младшего Габриэль и, впервые после длительного игнорирования, посмотрел на Сэма. Тот приехал обратно, стоило напарнику, растеряв последнее самообладание, послать Винчестера на край земли, куда глаза глядят, и самому уйти из отделения. Во взгляде шатена не было ни злости, ни раздражения, одна только усталость. Через четыре дня защита. То, что удалось им собрать — крупицы, вытянутые из сводок прошлых лет, какие-то незначительные доказательства и наводки. Совершенно ничего, что могло бы хоть как-то помочь. Габриэль понимал, что этого просто не хватит, чтобы доказать виновность Аластора еще и в прошлых поджогах. Ему не хватало доказательств, что Люцифер никогда не совершал того, что приписали на его имя. Ему не хватало доказательств, чтобы очистить их фамилию. Сэм долго молчал, не отводя взгляда от омеги. Тот впервые повел себя спокойно после его нападок. Обычно он расходился с полуслова, стоило только Винчестеру не так посмотреть или бросить слово и все, считай, лекция обеспечена. Сейчас же не было ничего, только тихое «пожалуйста», прозвучавшее намного громче, чем все фырканья Сэма. Этот омега сильнее, чем он мог себе представить. Они сидят в этом кабинете уже практически третий час, за окнами уже стало видно, как солнышко покидало их континент, унеся через пару часов последние капли тепла и света, погружая страну в тьму, надежду которой: не погрязнуть в черноте, спасали лишь фонари. И все это время, Габриэль тщательно, не отрываясь ни на что, по крошкам вытягивал эти крупицы информации. Собирал, записывал, перечеркивал, швырялся ручками, но не отходил. Не бросал попыток что-то найти, не сдавался. У них полностью готово дело по Кастиэлю, которое они уже, как сами выразились, выиграли, потому что обстоятельств, доказывающих при производстве по делу Аластора его виновность — у них предостаточно. На этом суде, Габриэль выступает в качестве прокурора. Под конец третьего часа, на столе лежал ход дела, аккуратно напечатанный, в нем было по полочкам разложено все, что у них имелось, а именно: Показания потерпевшего, заключение из больницы, где проходил курс реабилитации мальчик, показания свидетелей: агентов сс, вещественные доказательства, в виде подвала, подтверждающего прибывание в нем омеги, и, в заключении, протоколы судебных заседаний прошлых лет, за которые Аластор получал условный срок и штрафы, как доказательства его невменяемости и склонности к жесткому обращению. Также там были небольшие пометки от Габриэля лично. С Аластором ему пообщаться нормально не позволили. Он лишний раз рта не открывал, всегда внимательно следил за реакцией своего адвоката и весь допрос сидел со стеклянным взглядом, смотря на Гейба и никуда одновременно. Поэтому ему оставалось только самостоятельно собирать информацию и анализировать его поведение с психологической стороны. Через четыре дня дело. И Габриэль уверен, как никогда раньше. А сейчас он устало съехал по своему креслу, откинув голову на спинку, позволяя себе хоть немного размять затекшие от длительного пребывания в одной позе ноги. Отдохнуть ему долго не дали. Телефон пиликнул, оповещая о новом сообщении. — Вставай, собирайся. Едем к твоему братцу и парнишке. Бальтазар написал. Через полчаса на пороге, с совершенно негостеприимными хозяевами, стояли двое помятых мужчин. Внутрь их, конечно, пропустили, но без хлеба-соли и особого желания. В принципе, все было, как обычно: Кастиэль недовольно бурчал, то и дело уходя, стуча своими костылями по кафельному полу. Дин был солидарен со своим новым сожителем, но позволить себе уйти не мог. Сидел, разговаривал, пытался поддержать беседу, но очень быстро терял нить повествования, не понимая, о чем вообще речь, и просто утыкался в сложенные на коленях руки. Спустя час такого издевательства, он уснул прямо на диване, перед своими «гостями». - … я понимаю, но этого будет достаточно, я уверен. — Надеюсь, что твоя уверенность тебя не подведет. — Не язви. — И не собирался. — Сколько можно переругиваться? — из кухни, постукивая, вышел уже переодетый в спальный комплект, омега. — Вы настолько увлечены своей недо-ссорой, что ничего вокруг не замечаете. Прекратите так громко разговаривать. — хмурый разбуженный мальчишка, наклонившись на Дином, тихо потряс того за плечо. — Дин, иди к себе, не спи на диване. Тут эти орут. Пойдём. Винчестер-старший открыл глаза, внимательно посмотрел на того, кто будит, на тех, кто сидит вокруг, размял спину и встал, кряхтя что-то себе под нос. — Так, дорогие мои, уже близится к одиннадцати, попрошу всех либо занимать удобные поверхности, либо проваливать к чертям собачьим. Мы идем спать. Сэмми, за главного. — Подожди, мы хотели еще поговорить с Кастиэлем… — Кастиэль идет спать. Пока ему не стукнет 18, я буду отвечать за то, что он не выспался и бить челом перед докторами. Поэтому подобрали все свои «хочу» и ждите утра. — Класс! Я занимаю гостевую спальню. — Сэмми, я знаю, там есть диван, будь другом, одолжи подушку. — Меня. Зовут. Сэм. — Эм… Я, пожалуй, поеду, завтра вы как раз проснетесь, я подъеду. — уже почти собрал в сумку от ноутбука все свои бумаги омега. — Габриэль, тут есть чудесный диван в гостиной. Он намного мягче и комфортней, чем твой в офисе. — Зато он осанку не позволяет портить. — Плед я тебе выдам, - словно не слыша его, продолжали. - Подушек тут — выбирай какую хочешь. Завтра утром продолжим. Все, всем спокойной ночи. — наполнив себе водой стакан, Винчестер-младший двинулся к самой дальней двери. За ним посеменил Бальтазар, оставляя растерянного омегу одного в комнате. Нет, ну вы подумайте, а чего такого-то? То что человек захотел домой? Нахал. Оставайся, говорит, ничего, что это не твой дом? Боже, как неудобно. Тихонечко положив голову на лежащую рядом подушку, так и оставаясь в брюках и рубашке, омега не заметил, как устал за этот день. Уже совсем скоро будет слушание по делу Броуна. Ему стоит как следует поработать, а пока… Он уснул. Вышедший через двадцать минут с пледом в руках Бальтазар застал довольно странную картину: Один из ведущих адвокатов штата, омега, прошедший через травлю и вечное осуждение, спит, свернувшись и подобрав под себя ноги, так и не дождавшись пледа. «Все-таки, он не такой и железный, каким хочет казаться». Укрыв омегу пледом, Бальтазар уже хотел уходить, как зацепился взглядом за, так и не убранные в сумку, листы.

***

— Мы выиграем это дело. — в кабинет медленно зашел мужчина среднего возраста и встал перед широким, дубовым столом. — Сомнений не было. Ему уже отослали суть дела, я уверен, что Кроули поработает отлично. Впрочем, как и всегда. — растянув губы в перекошенной улыбке, альфа потянулся за лежащим на столе портсигаром. - Как будто от них что-то зависит. — У нас есть еще одна занятная вещь, которой можно с ним поделиться. — Да? Вы выкрали из суда все прошлые дела? - Мужчина потешался. Его собеседник тоже. Всем было очевидно, что диалог - чистой воды фарс и клоунада. — Работаем над этим. Сегодня, в 02:57, на дежурный телефон Аластора поступили фотографии. Там полный план обвинений и доказательств, составленный Габриэлем Милтоном для предстоящего дела.