Множество

Госпожа Шелли, я убил его. Я убил его позавчера вечером, после очередной нашей схватки: катана против тессена. Я не хотел причинять ему боль, не хотел ранить. Я хотел всего лишь его раздражать. Но я убил его. Убил его жестоко, дав надежду на то, что он всё ещё мог бы быть счастлив и полюбить снова. Я заставил его бояться меня и любить. Любить скрытно, любить в письмах, обрезая бутоны цветов и сжигая их. Я заставил его нервно спать, когда сам сидел на краю широкой кровати и наблюдал за тем, как хрупкое худое тело ворочается. Ему всегда было холодно, даже если в комнате температура тепла зашкаливала. Я убил его, целуя нетронутые податливые губы. Касался талии, касался плеч и нежных нетронутых щёк. Я заставлял его краснеть. Я держал его так близко к себе, что, казалось, сейчас он просто закричит, пытаясь вырваться. Я убил его, держа в собственных руках ещё тёплое, но уже не двигающееся тело с открытыми, теперь уже пустыми глазами без умного блеска и той ненависти, которую он выплёвывал на меня каждый день. Я убил его, воткнув в дрожащую, вздыхающую тяжело грудь нож, оставив между рёбер. Кровь закрасила светлый плащ в один миг и запах в комнате стал резким, невыносимым. Я любил его. Любил до сумасшествия, до белых пятен перед глазами. Любил, задыхаясь всё больше и больше, сидя вечером напротив, выпивая подарочное вино и угощаясь орехами. Кровь вновь на руках моих засохла, я не могу её смыть уже ничем. Кажется, я вымазал вашу дочь, госпожа Шелли. Кажется, я напугал её, вывалившись из шкафа на пол и катаясь в смехе и слезах. Я обнимал её за юбки, пытаясь найти хоть какое-то утешение в той, кто был для меня смыслом жизни. Госпожа Шелли, я вновь сошёл сума. И смотря каждое утро, каждый вечер в пыльное зеркало с пятнами от пальцев, я вновь понимал, что не видел ничего. Лишь хорошо запомнившийся, когда-то вечно молодой рыжий образ, видел блеск холодных ненавистных глаз, слышал грубый голос. И сам постепенно умирал. Я любил его. И убил.