1.
Полумертвые солнечные лучи падали на лицо спящей Сонечки. Она спала, тихо посапывая. Ее розовые щеки пылали теплом и жизненными силами. На бледной коже век не было ни капли косметики. Она спала — настоящая. Мирон постарался встать с постели так, чтобы ее не разбудить. Ему нужно было собираться на работу. Чудесный больничный закончился, и Мирона снова ждали тихая аудитория и безразличные студенты. Он умылся, почистил зубы, выкурил сигарету, сидя в одиночестве на кухне, и вернулся в комнату. Надел рубашку и стал завязывать галстук. — Ты на работу? Обернувшись, он увидел сонное лицо Сони. — Да, нужно идти… — Точно, — она демонстративно зевнула. — Я забыла, что ты же у нас трудяга с постоянной работой и квитанцией об уплате налогов. — Разве это плохо? — пальцы не слушались Мирона, у него никак не получалось завязать чертов галстук. — Это ужасно! Соня села в постели и закурила, наблюдая за тем, как Мирон нервно сдирает с себя галстук и бросает его к стене. Сонечка усмехнулась, выпустив облачко дыма: — Ты ведь и сам это понимаешь. — Ну, а что ты мне предлагаешь? Жить в свое блядское удовольствие, забив на все? Я так не могу! Взгляд Мирона уперся в усмехающиеся личико Сони с сигаретой между губ. Он хватает куртку, рюкзак и уходит, проклиная и Соню, и себя, и все на свете. В университете ему приходится нарочно пробираться к аудитории такими путями, где наименьшая вероятность столкнуться с деканом. Объясняться с ним ему совсем не хочется. И пока тянулись пары, он боролся с навязчивым желанием закурить. Эти серые безразличные лица студентов, духота от выдыхаемого разом десятком пар легких воздуха, засыпанная снегом аллея за окном — все это кажется Мирону таким тяжелым, ненужным. Все это кажется ему чужим.2.
За окном снова темно, а Мирон снова один. Соня больше к нему не приходит. После того утра она исчезла. Мирон ждал ее, но она не пришла ни в тот вечер, ни в следующий, ни через неделю. Квартира без нее стала темной и холодной, даже мягкий свет лампы не спасал. Мирон приходил с работы и каждый раз ложился в постель, пытаясь хотя бы там словить мгновенное ощущение присутствия Сони. Запах, видение — хоть что-нибудь. Он ложится в постель, но так и не засыпает. Он пялится в темный потолок. В один из вечеров он вдруг понял, что Соня не оставила ему ничего — ни адреса, ни телефона. Ему никак не связаться с ней, даже не узнать, жива ли она. В голову лезли тревожные мысли. Одна за другой они вгрызались в извилины его мозга. Она могла передознуться. Попросту потеряла контроль и употребила слишком много какой-нибудь дряни. Лежит теперь холодная, с распахнутыми огромными глазами. Лежит на полу среди таких же наркоманов, но пока еще живых. Мирон не спал ночами. И в этом не было ничего от романтики. Он просто не мог уснуть в этом холоде и звенящей тишине. А потом он нашел среди разбросанных по полу книг пакетик с травкой, забытый Соней. Свернув сигарету, он поджег ее и затянулся дымом. Тело стало расслабляться. Что, если Сони никогда и не было? Что, если он таки купил тем вечером наркоту, и все происходящее было трипом? Что, если он сам придумал Соню? Нет? Но как тогда объяснить то, что стоило ей исчезнуть, не осталось ничего, что доказывало бы её существование? Она не выходила из головы Мирона. Он раз за разом вспоминал все моменты, связанные с ней, и пытался понять, могло ли все это родить его больное сознание. Кажется, он начал сходить с ума. Косяк давно был скурен. Мирон лежал на кровати, раскинув ноги и руки. Он не чувствовал своего тела, не чувствовал холода, не чувствовал любви. Ему начало казаться, что он мертв.3.
Жизнь стала такой же серой, как закопчённое заводами небо над городом. Раньше краски были хотя бы в том мире, который Мирон придумал сам. Рукопись он затолкал глубоко в ящик стола. Он больше не хотел и не мог писать. На работе Мирон сидел за кафедрой. Что-то говорил, кого-то слушал, ходил к декану и стоял перед ним, пока тот обсыпал его претензиями, а потом возвращался в аудиторию и снова говорил и слушал. Он больше не видел лиц. Все студенты слились в единую безликую массу. Какая-то девушка, кажется, Алиса, постоянно смотрела на него долгим тоскливым взглядом, но он никак на это не реагировал. Дни тянулись один за другим, а Мирон медленно начинал ненавидеть свою жизнь. Он ненавидел холодную постель, пустой рабочий стол, темную квартиру с ее низкими потолками. Он ненавидел душную аудиторию, безликих студентов, лысые стволы деревьев за окном. Он ненавидел засыпанный снегом город со всеми его жителями. Но его ненависть не была разрушительной. Он ненавидел свою квартиру, но возвращался туда каждый вечер; он ненавидел свою работу, но плелся туда по утрам. А еще Мирон избавлялся от воспоминаний о Соне. В этом ему помогал алкоголь. Горькая водка съела почти все, кроме блеклой картинки огромных блестящих глаз и имени. Сколько Мирон не старался, он не мог забыть ее имени. Он пытался сделать это, объяснив себе ее внезапное исчезновение, но так ничего и не придумал. Он пытался убедить себя, что она и вовсе не существовала. Но если он засыпал уверенным, что Сонечку он придумал сам, то утром она снова возникала пред ним, и он вспоминал ее прикосновения, ее дыхание — этого нельзя было придумать. От бессилия Мирон возненавидел все, кроме самой Сонечки.4.
Это был очередной день, полный ненависти, Мирон сидел за кафедрой, проверяя работы студентов. Он пробегал глазами по строчкам, ловил смысл, вникал, но едва откладывал последний листок в сторону, забывал все, что только что прочитал. Было время обеденного перерыва, но Мирон не хотел есть. Последнее время он вообще не чувствовал голода, и питался лишь тогда, когда в животе начинало неприятно покалывать. В такие моменты он заталкивал в себя еду просто для того, чтобы не сдохнуть в муках — это было бы очень неприятно, потому что если бы Мирон мог выбирать смерть, он бы выбрал что-то тихое и безболезненное. Он проверял уже десятую работу, когда услышал со стороны входа в аудиторию неторопливые шаги. А потом он услышал голос: — Как-то тут душно. И Мирон едва не задохнулся. Глотка, кажется, слиплась от резкой сухости. Мирон повернул голову и уперся взглядом в нее — в Соню. Она стояла, скрестив руки на груди, и оглядывала просторное помещение. Ее волосы были собраны в пучок, спутанные пряди торчали из него во все стороны. Взгляд был лукавым, на губах блуждала улыбка. В своей огромной черной куртке Соня была похожа на сбежавшую из психушки больную. Что-то в ней было, не то в ее внешности, не то во взгляде — что-то безумное. Она казалась такой лишней среди ровно расставленных парт, среди выкрашенных в кремовый оттенок стен, среди портретов великих ученых. Она была совсем из другого мира, и в этой реальности была чужой. Мирон встал на ноги и не твердой походкой подошел к ней. Он едва сдерживался, чтобы не обхватить ее руками. — Где ты была? — спросил он севшим голосом. Сонечка пожала плечами: — Да так, то там, то тут. А что, успел соскучиться? — Ты исчезла, ничего не объяснив. Я не мог никак с тобой связаться. Я думал, что с тобой что-то случилось… — Т-ш-ш, — Соня прижала к его губам палец, заставляя умолкнуть. — Это все неважно. Я ведь здесь, я живая, дядь. Мирон убрал ее руку, аккуратно обхватив за теплое запястье. — Я не находил себе места. Без тебя все казалось таким… херовым. — Да наш профессор выражается прямо в стенах университета! — она усмехнулась. — Херовым, говоришь? Что, твой идеальный мир не так уж и хорош, да? Мирон не ответил. До него медленно начала доходить реальность происходящего. — Стоп. Как ты сюда прошла? У тебя ведь нет студенческого билета. — Зато есть пара сотен зеленых для охранника. Тебя правда это волнует? Забей! Я пришла к тебе, потому что соскучилась и все такое, а ты только-то и делаешь, что задаешь ненужные вопросы. После этих слов Соня самодовольно улыбнулась и быстрым движением скинула с себя куртку. Мирон растерянно уставился на нее, не понимая, что у нее на уме. — Запри дверь, — подсказала она. Мирон послушно запер замок и обернулся. Соня стояла к нему вплотную, тяжело дыша ему в шею. Подаваясь вперед так, что ее упругая грудь прижалась к его грудной клетке, она прошептала: — Возьми меня.5.
Ладони Мирона крепко держат бедра Сони. Животом она прижимается к парте, пальцами сжимает край столешницы. Изгиб ее спины покрывают капли пота. Она скулит и выгибается навстречу движениям Мирона. Он толкается в ее горячую плоть. Ему не хватает воздуха. Он хватает ртом кислород, хрипит. В этой душной аудитории, овладевая Соней, он чувствует, что совершает некое кощунство. В его голове с треском рушатся стены. С каждым толчком он все яснее понимает, что освобождается. Соня его освобождает. В искусственном сером мире только Соня имеет цвет, только она — настоящая. Она дышит. Ее кожа теплая. Она живая. Мирон внутри ее живого тела. Благодаря ей он способен чувствовать. Соня протяжно стонет и вся сжимается внутри. Ее тело дрожит. Мирон обнимает ее, крепко сжимая узкую талию. Он боится, что она может раствориться… В этот момент он понимает, что она нужна ему, жизненно необходима. Ради нее он готов разрушить всю свою искусственную жизнь. — Ты нужна мне, — хрипит он ей в плечо. В его объятиях она становится расслабленной, мягкой. Мирон прижимает ее к себе, уверенный, что больше никогда не отпустит.