Триада в четырёх частях

       Стены кирпичные, освещение тусклое, запах земляной. Я сижу в подвале и вырезаю фигурку из дерева. Потом я её отшлифую, раскрашу и поставлю на стеллаж. И она будет выглядеть точно так же, как и сотни других фигурок, которые я сделала за последние несколько лет. Этот подвал стал моей темницей, но пока у меня есть дело, всё не так уж и плохо. Да, всё не так уж и плохо, потому что мне нравится тот, кто обрёк меня на такое существование.        Этот человек создал вокруг себя эффект Оз. Его почти никогда не видно отчётливо, но зато голос его и мысли всегда предельно ясны. Могущественнее волшебника, прячущегося за ширмой и раздающего всем советы. Могущественнее самого могущества. И человек этот при всём его могуществе никогда к нему не прибегает.        Каждая наша встреча — игра. И от исхода игры, видимо, зависит моя жизнь. Поэтому играть приходится хорошо. Время от времени дверь в подвал открывается, игра начинается, и свет колючим песком попадает мне в глаза. Я опускаю голову и продолжаю оттачивать очередную фигурку. Точную копию сотни других фигурок, уже стоящих на стеллаже. И мне даже не нужно поднимать голову, чтобы знать, что пара зелёных, как у хищной кошки, глаз пристально следит за мной. Я не поднимаю голову. Я не хочу её поднимать.        В этот раз человек спускается по ступенькам, подходит к стеллажу и берёт в руки одну из фигурок. Он вертит её в руке, рассматривает со всех сторон, а потом медленно ставит на стол передо мной и говорит тихо и абсолютно спокойно:        — Вы, полагаю, уже ненавидите меня. Думаете обо мне плохо?        Мне известно, что я должна ответить, ведь я достаточно долго размышляла над этим вопросом. Что я думаю о человеке, который заточил меня в тёмном подвале, лишил всего и дал мне только лишь дело? Я считаю, что можно быть плохим, но добрым. А вот хорошим, но злым — никогда. Он плохой, но добрый.       Я отвечаю ему с наигранной вежливостью, и неприязнь переполняет мой голос:        — С вашим цветом глаз о вас сложно плохо думать.        — Вот как? Что ж, хорошо. Хорошо, ведь я всё ещё жду, когда услышу правду. Как только твой колючий шершавый язык станет гладким, я вырву его и сожгу вместе с твоим сердцем. Рано или поздно ты забудешься, ты оступишься и покажешь свои истинные мягкие чувства. И тогда я тебя уничтожу.        Человек уходит, оставив после себя лишь свежий ивовый запах. Дверь закрывается, и комнату, как и раньше, освещает лишь яркая одинокая свеча. Я вытираю с лица слезу и поднимаю взгляд на фигурку, поставленную на стол.        Это статуэтка человека, изглодавшего моё я. Чёрные волосы, изумрудные глаза, тёмный смокинг и талия, перевязанная широким вишнёвым поясом. Все полки в этом подвале заставлены такими статуэтками. Это всё, что я могу делать, чтобы оставаться здесь живой и невредимой. И я должна быть грубой с этим человеком, возможно, я должна его ненавидеть.        Но я люблю. Аверс. Ночь. Эго.        После ночи приходит утро, подвал исчезает, а ивовый свежий запах висит над постелью быстро тающим облаком. Я встаю с кровати, хотя мне плохо и следовало бы остаться в ней на весь день. Кому в шесть утра вообще бывает хорошо? Такие люди не вызывают доверия. Это мрачное и тревожное утро предвещает день, который не многим будет отличаться от ночи. Мне не нужны ножи для резьбы по дереву, мне и дерево не особо-то нужно. Только если в виде листа бумаги и карандаша.        День. Реверс. Эскапизм. Ид.        Нет ни капли могущества в парне, которого я практически тащу на себе. Он едва переставляет ноги, но его закинутой мне на плечо руки достаточно, чтобы он не падал. Его глаза практически закрыты, его лицо в кровоподтёках, и мы всё ещё не в безопасности. Но я стараюсь, моё тело дрожит от усталости, но я стараюсь. Люди слабые, но любовь делает их очень сильными. Очень сильными и очень уязвимыми.       Нам нужно спешить.        Прилагая максимум усилий, я поднимаюсь вместе с ним по лестнице, а здание рушится, ступеньки под ногами обваливаются, но это не может заставить меня двигаться быстрее. Я на грани своих возможностей. Страх уже дышит мне в затылок, и меня не особо волнует, от чего именно мы убегаем, мне достаточно того, что я боюсь. И я искренне не понимаю тех людей, которым необходимо бояться чего-то конкретного. И я совсем не понимаю тех, кто не боится ничего. Если ты ничего не боишься, значит, тебе не достаёт воображения. Только и всего.       Дверь, ведущая на крышу, кажется мне спасательным кругом, брошенным за борт. Мы оказываемся на крыше, и нас сразу же со всех сторон обдувает ветром, пронизывающим до самых костей. Бежать больше некуда, я останавливаюсь у края крыши и медленно снимаю с плеча руку, чтобы парень мог упасть на колени. Если моё тело болит, то страшно подумать о том, что чувствует он.        Но от своих страхов не убежишь. А отступать больше некуда. Я с ненавистью смотрю на того, кто поднялся следом за нами на крышу высотки. Теперь на меня направлен пистолет, и рука, что его держит, не дрожит. Но и я не дрожу тоже.        — Ну что ж, — я вздыхаю. — Я играла по правилам, я сделала всё, что могла. Стреляй, чего ждёшь?        — Это должно быть сделано чисто. Как будто несчастный случай или самоубийство, поэтому прыгай.        — Нет, — я даже не пытаюсь скрыть улыбки, потому что чувствую, как безвыходное положение стало чуть менее безвыходным.        — Прыгай, — пистолет почти перед моим лицом, но я всё ещё улыбаюсь.        — Нет.        Не делать то, что не хочешь делать, — это поступок. Это не ничего не делать. Это гораздо больше. Это гораздо больше, и я на это способна.        — Хорошо, я тебя понял. Но, знаешь, насчёт твоего друга никаких указаний не было, — пистолет опускается к моим ногам, где на холодной бетонной крыше, тяжело дыша, сидит парень. — Его убить в моих полномочиях. У тебя три секунды.        Я даже не жду отсчёта. Итог давно известен. Мне остаётся лишь опуститься на колени, чтобы поцеловать губы со вкусом крови. Его лицо всё в кровоподтёках, синяках и слезах, и это пугающе красиво. Красиво и естественно, ведь он получил все эти раны, чтобы их не получила я. Если бы эти раны были получены из-за кого-то другого, сочла ли бы я их красивыми и естественными? И где пролегает граница между естественным и безобразным?       Три секунды прошли, пришло время встать на край крыши. Если я обернусь, он сможет увидеть мою улыбку, и, пожалуй, это лучшее, что я могу ему дать на прощание. Но только вот я точно не получу улыбки в ответ.        Кроме дня и ночи, реверса и аверса, эго и ида есть ещё кое-что. Есть золотой час и сумерки, есть ребро монеты, есть альтер эго. Только вот у меня этого всего нет. Я с дефектом.