Причина вероятности

Все утро следующего дня Ганс посвятил работе над приёмником. Он никак не мог выкинуть из головы то происшествие на чердаке. Эти обряды были ужасными. И, будучи верующим, лётчик упорно отказывался их понимать. Ему был ближе холод железа и шум моторов, чем это все. Ганс не был готов ко всему, что происходило с ним. Ему было страшно за себя, и за других. Раньше лётчик не чувствовал подобного страха. У него не было близких людей, а на себя немцу было плевать. Ганс подошёл к зеркалу, что висело в прихожей. Лицо, изрезанное преждевременными морщинами, казалось угрюмым и, одновременно с этим, несчастным, а, может быть, и было таким. Лётчик попытался улыбнуться. Улыбка вышла кривой и немного смазанной, хотя глаза на секунду блеснули тёплым огоньком. Раньше он был другим. Прежний Ганс был веселым и жизнерадостным, у него было всё: семья, друзья, дом. Теперь у летчика не осталось ничего из этого. Каждый год, что он жил без них отражался на его здоровье. Ганс стал замечать, что невероятно быстро стареет. В далёком сорок втором году его виски поседели, а улыбка навсегда сошла с лица. Лётчик посмотрел на свой подбородок и попытался вспомнить, когда же он в последний раз брился. Должно быть перед тем самым роковым вылетом. Всего три недели назад. А казалось, что прошла вечность. Ганс коснулся зеркала и, тяжело вздохнув, снова приступил к работе. Работа не шла. Лётчик все больше и больше злился сам на себя, хотя ничего не мог поделать. Он слишком долго не брал в руки паяльник и другие инструменты. Хотелось передохнуть или, во всяком случае, попросить помощи. Но Ганс не мог обратиться к ученому. Лётчик хотел думать, что может все сделать сам. В эту секунду припой отвалился, и часть деталей, отклеившись, рухнула на пол. Разозлившись, Ганс хотел было уже ударить по столу, но вовремя остановился. Лётчик молча пошел на кухню, сжав кулаки. Почему у него ничего не выходит? Шмидт шумно выдохнул. На кухне был только этот пресловутый чай, а немец бы явно не отказался от чего-нибудь покрепче. Вероятно, всё-таки придётся просить помощи у Анатоля, хотя летчик совершенно не хотел этого. И сам не знал почему. Хотя нет, знал. Но от этого легче ему совершенно не становилось, даже наоборот. Мысли давили тяжким грузом, и лётчик внезапно посмотрел на руки. Он, увлеченный работой, совершенно не заметил, что его пальцы дрожат. Внимательный взгляд разглядел неровную полоску, которой припой, казалось бы, скреплял детали, однако только казалось. Ганс был настолько увлечен работой, что даже не понял этого. Он испортил много материала, но ничего не сделал. Кисти рук так и ходили из стороны в сторону. Что же это с ним? Почему он не заметил этого? Отчего не обратил должного внимания? Подобные вопросы роились в его голове, гудели разъяренными осами. Лучше лётчику от этого не становилось. Даже наоборот. "Mir ist der Feind nicht nötig, bis ich mich habe". [Мне не нужен враг, покуда у меня есть я.] — мысль появилась в голове и прервала самобичевание немца. А ведь действительно: никто так не вредил Гансу, как он себе. Часы с кукушкой, что висели на стене, пробили три часа дня. А лётчик так и не смог приступить к работе. Что бы он не делал, все оказывалось провальным. Но обращаться за помощью он все ещё не хотел. Или боялся. Хотя Ганс уверял себя, что страха он не испытывает. Лётчик утешал себя тем, что Анатоль, вероятнее всего, занят чем-то особо важным, и до немца ему нет совершенно никакого дела.

***

Анатоль не знал, куда себя деть. Он ходил из угла в угол, яростно пытаясь сосредоточить все своё внимание на чем-то одном. Учёный очень хотел проведать Ганса, но боязнь отвлечь летчика от какого-нибудь важного дела была сильнее. Разговор про боярышник не выходил из головы Якобсона, учёный пытался сопоставить это растение и рукопись с коловратом на форзаце. Он что-то видел, а что именно, не помнил. Хотя... Анатоль открыл книгу примерно посередине и отсчитал шесть страниц. Маленькая картинка в углу. Здесь был изображён меч, окруженный ветвями боярышника, и стояла тонкая ветвистая надпись на санскрите: "возмездие". Анатоль вспомнил, что уже видел такую картинку где-то ещё. Но где? Скорее всего, в хижине в лесу, но пока идти туда было рано. Или нет. Учёный задумался, он очень хотел быстрее найти разгадку тайны, обеспечить безопасность друзей, понять, что нужно Народу, и не допустить гибели ни одних, ни других. Но как это сделать в одиночку? Да, Якобсон договорился с Гансом о помощи, но двух пар рук было слишком мало. Нужно было продумать слишком многое. И для этого нужна была информация. Информации о Народе пока вообще не было, только мутные наводки таинственного Автора на их существование. Ученый решился все-таки проведать летчика. — Как у вас дела, друг мой занятой? — еще стоя в дверях спросил Анатоль. Он заметил кучу разбросанных листов бумаги и поломанные детали, лежащие на полу, — Вижу у Вас тоже ничего не клеится. Ганс в ответ вяло улыбнулся и пробормотал что-то утвердительное. Он явно хотел рассказать нечто важное, но пока не решался. Анатоль понимал друга. Слишком мало они знают, чтобы избежать недосказанности. Тикали часы, висящие на стене. Напряжение росло. — Так о чем ты хотел говорить? — лицо летчика стало серьезным. Он присел на корточки и начал собирать рассыпанные по полу листы бумаги. Анатоль сосредоточенно за ним наблюдал. — Я думаю, нам нужно начать работу над изучением этого загадочного Народа. Друг мой, я не знаю с чего начать, не могли бы Вы помочь мне? Ганс выгнул бровь дугой. Его раньше не просили о помощи более компетентные специалисты. — Мне нужен карта, — сухо сказал лётчик. Анатоль расстелил поверх чертежей широкий лист тонкой газетной бумаги, на которой химическим карандашом были довольно криво выведены контуры местности. Лицо летчика переменилось. Он прищурил глаза и очень внимательно глядел на линии. — Тут есть центр, — Ганс указал на широкую поляну, — Но это не есть то, что мы искать. Нам нужен место, на которое указать тот видение. Ты что-то говорить про зелёный облака, что стелиться по земле. Это точно хлор. Я знать. Но туда без защиты идти будет равен самоубийство. Нам нужен защита, Анатоль, — Лётчик внимательно посмотрел прямо в глаза учёного. Якобсон вспомнил про дверь в доме с книгами. Там явно была кладовка или даже лаборатория. И в последней должны были средства химической защиты. Дорога к тому зданию заняла куда меньше времени — снег растаял, и идти стало легче. В этот раз они отправились вдвоем, никому ничего не сказав о грядущем предприятии. На этом настоял Анатоль. Ученый мягко шел по грязи, скованной несильным морозом — зима не хотела отступать и все еще держала оборону. Однако почки уже набухли. Близилась весна, рождение новой жизни. Друзья шли бок о бок, сохраняя молчание. Мало ли что, или кто, может их услышать. Дорога не была длинной или тяжелой, но все равно утомляла. Вот, через пару сотен метров, показалось то самое здание. И оно смотрело еще более уныло, чем в прошлый раз. Анатоль открыл дверь, та надсадно скрипнула, разрывая тишину. Ганс огляделся и только после этого первым вошел внутрь. Ученый шагнул следом. Они оказались в полутемном помещении, свет в которое попадал только через крохотное окошко. Стеллажи с книгами нависали над непрошенными гостями, словно призывая уйти, любой ценой убраться из этого проклятого места. Раньше такого ощущения не было. Ганс сдавленно сглотнул. Анатоль, как ни в чем не бывало, осматривал помещение на предмет вещей первой необходимости. Однако, так было лишь на первый взгляд. Движения учёного были рассеянными и резкими, выдавали его неспокойное состояние. Наконец, друзья решили подойти к загадочной двери, которая вела непонятно куда. На ней тоже был начертан коловрат. Кто-то выцарапал его ножом на древесине, которую потом пропитала чья-то кровь. Анатоль, колебаясь, коснулся ручки и потянул дверь на себя. Та была незаперта. В нос тут же ударил запах гниющей плоти, Ганс едва подавил приступ тошноты. Однако оказалось, что запах был не самым страшным. Лётчик не сразу заметил, что он сжимает ладонь Анатоля в своей руке. Да и фактически невозможно такое заметить, когда видишь перед собой растерзанный труп, прибитый к противоположной стене. Желудок сдавила волна тошноты, и Ганс был очень рад, что с утра ничего не ел. Зато противогазы лежали фактически на расстоянии вытянутой руки. Анатоль молча взял сумку с ними и захлопнул дверь. — Мы должны его похоронить, — лётчик опасливо косился в сторону двери, — не по-людски так его оставлять. — Я знаю, но прикоснувшись к телу, можно задеть маячок, и тогда уже придётся хоронить нас, — в словах ученого была доля истины. Лётчик тяжело вздохнул. За войну он повидал многое, но такое немец видел впервые. Правда, куда больше его поразило столь равнодушное отношение Анатоля к происходящему. Хотя, наверное, это он просто разволновался. Сумка, в которой лежали противогазы не пропиталась запахом гниения, что было странно. Анатоль сказал, что маски надо будет проверить позже, когда те будут продезинфицированы, мало ли кто их носил до этого. Они молча покинули в момент ставшее таким чужим здание, молча прошли по угрюмой, бесцветной дороге, молча зашли в дом с колоннами. Все тут же накинулись с расспросами, но друзья только отнекивались. Ганс внезапно ощутил странный укол в груди, а в голове родилась мысль, что остальные — лишь пешки, что им уготовано быть только проводниками. Но кто же был ферзем? Ганс или Анатоль? Летчик не знал. Но он знал лишь то, что сперва кажущиеся важными фигуры потом отходят на задний план, теряются в пучине истории. А маленькие, казалось бы ничего не значащие пешки могут сыграть очень важную роль в партии. Но чтобы пешка стала ферзем, ей нужно дойти до края доски.