Девять.

- Ну что? - спросил у самого кабинета Фёдор Петрович. - Пока ничего. - Так, может, всё-таки вызвать… - Нет. Я сам свяжусь с кем надо, - процедил я. - Лучше зайдите через минут пять, у меня к вам есть пара вопросов. Секретарь, пожилая, но довольно ещё симпатичная и ухоженная женщина, отвлеклась от своих дел и удивлённо глянула на меня из-под своих очков и тут же, заметив мой взгляд, продолжила дальше что-то печатать. Как дикий зверь, попавший в неволю, я носился по огромному директорскому кабинету, обставленному ещё в стиле СССР, думая и рыча. Дурная привычка, по которой Миша мог с лёгкостью определить мой настрой. Вернее, мою степень бешенства. Услышав тогда от Тукалина, что Горностаев, встреченный мной в душе парень, и есть вор, я взбесился, сам не знаю почему. Нет, знаю. Было чувство, что меня жестоко наебали и развели, как сопливого мальчишку, а я очень не люблю, когда меня разводят… От злости я готов был уже схватить парня за шиворот и трясти до тех пор, пока он не расскажет всё. Еле сдержался, чтобы не воплотить это в жизнь. Благо, парень быстро скрылся в подсобке, в которой, кстати, по словам начальника цеха со свидетелями, и было спрятано всё украденное, а под руку мне подвернулся вовремя Тукалин со своими глупыми вопросами. Вот именно благодаря его вопросам я и пришёл тогда в себя, взяв в руки. Я пришёл решить вопрос без скандала, а узнав, кто вор, сам готов был устроить скандал. То-то было бы весело! Отшив, а заодно и поставив на место господина Тукалина, я направился в подсобку. Подсобкой это было трудно назвать. Комнатка метр на метр, захламлённая инструментом, железом и всякой всячиной. Пыль, клубившаяся в лучах неяркого допотопного светильника, едкий запах затхлости и сырости. Бомжатник, только крыс в нём не хватает… А может, они уже и есть тут? Поморщившись от собственных мыслей и загнав их поглубже, я обратился к парню: - Горностаев, значит. Стоило ему обернуться, и я чуть не подавился воздухом. Со вчерашнего дня парень очень сильно изменился: под глазами залегли тёмные синюшные круги, делая его и так огромные глаза больше, чем они есть, раза в два, а ресницы ещё длиннее, лицо осунулось и при таком свете стало казаться землистым. Даже родинка над верхней губой стала незаметна. Нижняя же губа была ярко-алая, искусанная, припухшая, волосы пыльные, местами вымазаны чем-то чёрным, а про одежду не стоит и говорить. Что с ним? Может, он так веселился всю ночь, что сейчас так выглядит? От своей догадки неприятно кольнуло. - Горностаев Казимир Александрович, - спокойно, но с вызовом, глядя мне прямо в глаза, произнёс парень, отвлекая меня от вопросов, крутившихся в голове. - Казимир… Казик… Я не удержался, услышав его необычное имя, даже глаза прикрыл, «пробуя» на «вкус» и параллельно наблюдая за ним. Казик же, наблюдая за мной с минуту, изменился прямо на глазах: подобрался, сжал как-то нервно пальцы в кулак, расправил плечи, ненадолго прикрыл глаза, чтобы потом уже посмотреть на меня тёмными, отрешёнными, будто в коконе, провалами глаз. Его поза и действия, всё говорило само за себя: он приготовился защищаться. Защищаться от меня. И ему неважно, будут ли это слова или кулаки. Он психологически закрылся от всего, и теперь с ним бесполезно разговаривать, если только не разбить его кокон… Поэтому, решив не ходить вокруг да около, я разрешил ему идти работать, а когда он подошёл ко мне очень близко, сделал обманный манёвр и прижал его к дверям, обхватив за талию и удерживая. Пару раз он дёрнулся, пытаясь освободиться, но я сильнее. Поняв это, он уже не дёргался, а просто стоял и смотрел в сторону всё так же отрешённо. Поразило, что он не попытался мне врезать и не закричал. Да у него на лице даже ни один мускул не дрогнул. Людей иногда тренируют годами, чтобы они имели такую выдержку и умение контролировать свои эмоции, и это, по большей части, - военные или акулы бизнеса. Но он! Как? Что с ним надо было делать, чтобы он за секунду сумел закрыться от всего, отгородившись, да ещё при внезапной физической атаке не «сломаться»? Под руками, через одежду, я чувствовал, как парень напрягся и как быстро застучало его сердце, но это всё, чего я добился. Пока… Немного наклонившись к нему, я принюхался. Да, я хотел проверить своё предположение по поводу его внешнего вида. Пахло кофе, резче - мазутом, и едва слышно улавливался запах его тела. Не перебитый духами или парфюмом, он был таким естественным, таким притягательным, что сносило крышу. Я чуть не заурчал от этого, а ещё от ощущения молодого, сильного, мускулистого, гибкого тела под руками, от которого исходило тепло. Сейчас была явно видна разница между ним и теми парнями, которых я предпочитал. Он далеко не хрупкий и не маленький, но, чёрт побери, какой же он сексуальный! Хотелось завалить его, содрать с него эти грязные шмотки и ласкать до синяков и отметин на шёлковой коже… Если бы я не посмотрел в его пустые глаза и не опомнился, то точно бы отлюбил прямо тут. - Ничего не хочешь мне рассказать? - тихо, глядя ему в глаза, спросил я. - Например… про Тукалина? - Нет, - твёрдо ответил он, но я почувствовал, как его сердце на миг замерло и начало биться сильнее, а значит, я на правильном пути. - Казик, Казик. Ты первый на увольнение по статье. Докладная от начальника цеха Тукалина о хищении имущества завода, а именно, цветного металла, уже лежит у меня на столе с ещё тремя объяснительными свидетелей, - договорил я и замолчал. Это были самые долгие секунды в моей жизни, которые я буду помнить всегда. Я боялся моргнуть, цепко следя за его реакцией, за жестами, мимикой, глазами… А ещё я боялся того, что именно он украл этот грёбаный драгметалл! И это не потому, что я ненавижу воров, просто я внутренне боялся опять ошибиться в этом парне. Не знаю, как объяснить, но для меня это было важно. Обняв его, я чувствовал каждый удар его сердца так отчётливо, как и своего. Когда ритм под моими руками сбился, я замер, наблюдая, как до него доходит то, что я сказал. Кокон треснул, рассыпаясь и засыпая острыми, злыми, горькими осколками небесно-голубые глаза своего хозяина. Когда же он с горькой усмешкой спросил «Сколько мне светит?», я чуть не взвыл от его странного и непонятного для меня поведения. Он не виноват, и за это я могу голову дать на отсечение. В нём нет игры и вранья ни на грамм, но для подтверждения я всё равно задал вопрос: - И ты не спросишь о возмещении ущерба? - Нет, - спокойно, с высоко поднятой головой заявил он мне и с покорной обречённостью, прикрыв веки, еле заметно криво улыбнулся. Убрав руки с его талии и отправив работать, я вышел из подсобки. В голове был «разброд и шатание», как любит говорить мой брат. Не буду отрицать, что я запал на парня ещё в душе и извинения были всего лишь предлогом, но я и не предполагал, что наша встреча выйдет такой, а моих извинений так и не прозвучит. Меня переполнял термоядерный коктейль из разных эмоций, приправленных такими же мыслями. Я не понимаю, почему Казик согласен сесть, если не виновен? Он не делал никаких попыток оправдаться, объясниться или, наоборот, запротестовать, ведь любой человек на его месте так и поступил бы! А эта его покорность и даже мимолётная… радость? Не понимаю! И это нервирует и бесит! Мне нужно подумать. Здесь что-то не так, и я хочу знать, что, а пока стоит побеседовать с Тукалиным, ведь не просто так он пришёл ко мне, да ещё и свидетелей привёл. Не верю я в его патриотизм. Скользкий он. За версту от него гнильцой попахивает. Уж чему-чему, а за свои прожитые годы я привык доверять своему нюху. Тукалина нигде не наблюдалось, так же, как и рабочих, поэтому я пошёл на его поиски, пока навстречу мне не попался высокий, подтянутый, жилистый мужчина в пыльных защитных очках и грязной серой робе с какой-то железякой в руках. Возраст его так сразу определить было проблематично: на лице было много глубоких морщин, как у старика, но густые, немного вьющиеся русые волосы без намёка на седину и отличное телосложение говорили об обратном. Посмотрев на меня удивлённо и неверяще, будто я призрак Гамлета, он опешил сначала и замялся, но, тихо поздоровавшись, посторонился и, опустив голову, прошёл мимо. Спиной я почувствовал его взгляд, но оборачиваться не стал. Не до странных мне сейчас работников. - Извините! - окликнули меня. Мужчина догнал меня и теперь стоял передо мной, часто и глубоко дыша. Всё же ему лет пятьдесят, на автомате отметил я. - Да? - довольно грубо ответил я. - Ну что, вы убедились, что я не врал? - словно чёрт из табакерки выскочил Тукалин, забегав вокруг меня как лиса около колобка и гневно сверкая глазенками на мужика в комбинезоне. - Убедился, - процедил я, глядя брезгливо на Тукалина. Мужчина же в комбинезоне быстро ретировался, бросив напоследок волчий взгляд на Тукалина. - А я знал, что он что-то подобное выкинет! - видимо, оставшись довольным моим ответом, произнёс Тукалин. - Очень интересно, - протянул я. - На завод давно никого не берут, а его взяли, и общежитие сразу же предоставили, - проговорил Тукалин и посмотрел на меня. Видимо, заметив мой интерес не только на словах, но и в глазах, он продолжил, словно размышляя вслух. - И откуда у такого деревенщины такие знакомые? Родители - алкаши и пропойцы, а его по блату устроили. Явно же, Прокофьев не за просто так его устроил! Да и я не раз замечал, как он задницей своей виляет перед мужиками, так что этой бляди пидорской с его смазливой мордашкой самое место на зоне! - сплюнув на пол, брезгливо закончил Тукалин. - Откуда вы знаете? - холодно, сдерживая себя, чтобы не врезать этой суке, спросил я. Ненавижу, когда без основательно начинают хаять людей нетрадиционной ориентации - это во-первых. Во-вторых, бросать такие обвинения в сторону парня, особенно ЭТОГО парня, без обоснуя не позволю. Про его родителей я что-то подобное и предполагал. Ну, не то, что алкаши, а то, что он не из благополучной семьи, это видно и понятно, но вот то, что некий Прокофьев появился на горизонте, взбесило больше всего. - Что знаю? - быстро спросил начальник цеха, попятившись. Плохо, видать, я себя сдерживаю, но уж как получается. - Про родителей и ориентацию, - переходя на шипящие и свистящие звуки, наигранно-ласково спросил я, приближаясь к Тукалину. - Так племянник мой учился с Горностаевым в одном техникуме, - став белее мела, тихо ответил он и громко сглотнул. Меня от бешенства затрясло. - Завтра с утра со свидетелями ко мне в кабинет! - бросил я ему и, оттолкнув, полетел на выход, кипя от переполнявшей меня злобы. Лучше убраться отсюда, успокоиться и всё обдумать, иначе могу сорваться. - А как же Горностаев и похищенное?.. - прозвучало мне вслед. Развернувшись, я быстро приблизился к начальнику цеха. - Мне повторить, господин Тукалин? - почти ласково прорычал я, но, увидев животный страх в его глазах, я сбавил обороты. - О Горностаеве я позабочусь сам, так же, как и о похищенном, так что спасибо за участие и своевременный сигнал. И, да, надеюсь, через минут двадцать, когда сюда приедет группа по задержанию, в цехе, так же, как и на заводе, никого не будет. Увидев довольный огонёк в глазах Тукалина, я развернулся и пошёл. Про задержание я, естественно, наврал, меня сейчас больше всего волновал Горностаев и некий Прокофьев… Задумавшись, я летел к кабинету, не замечая ничего вокруг. Административное здание прилегало к цехам, и через него можно было пройти по длинному кишкообразному переходу, а не переться через улицу. Вот по этому коридору я и летел, пока не столкнулся с кем-то. - Извините, - проговорил кто-то, и я увидел того самого рабочего, который ко мне подходил перед Тукалиным. Выслушивать всякую ересь я был не настроен, поэтому, на ходу, почти не рыча, проговорил: - Все вопросы завтра. Запись через секретаря. Мужик сник с лица, а я направился дальше. - Скажите хоть, что ему будет? - хрипло крикнул мне вдогонку мужик. Я резко остановился, сбившись с шага, и повернулся к мужику. - Горностаеву, что будет? - уточнил мужик, заметив мою приподнятую бровь, и немного покраснел. Интересно Горностаев пляшет… - Срок будет, - прищурив глаза, жёстко ответил я. Мужик тут же подошёл ко мне, держа в руках запыленные очки и всё ту же железку. - А возмещение? Или ещё как… Ведь можно же как-то… Он же мальчишка ещё… У него же мать больная, без него пропадёт, - взволнованно заговорил мужик, перебирая пожелтевшими, прокуренными за многие годы пальцами очки и железяку. От мужика несло дешёвым, горьким табаком и пОтом, а сам он был весь в пыли. Обычный работяга и, скорее всего, из цеха Тукалина. Теперь я не отпущу этот кладезь информации ни за какие коврижки. - Какое отношение вы имеете к Горностаеву? - Так мастер я, - немного смутившись, ответил мужик и представился: - Зайцев Степан Степаныч. - Мастер, - задумчиво проговорил я. - И почему вас интересует вопрос о дальнейшей судьбе Горностаева, господин мастер? Ведь он вор, совершивший уголовно наказуемое деяние, за которое должен понести заслуженную ответственность, а вы его защищаете… Вы же не родственник ему? - Нет, - ответил мужик, опешив и не понимая, к чему я это всё веду. - Друг? - прошипел я. - Или может… подельник? Мужик дёрнулся и побагровел. Я же, не жалея его, жестко и беспощадно продолжил развивать тему: - Работая без году неделю, Горностаев один вряд ли бы вынес столько драгметалла под носом у работников склада, но вот с помощью мастера… - Да я тридцать лет на этом заводе проработал и винтика не взял! У меня грамот больше двадцати! Да я в самые тяжёлые времена не ушёл, хотя мог бы! - захрипел мужик, не выдержав и бросив на пол очки и железку, которые со звоном отлетели на метра три. Правильно я выбрал тактику. Он расскажет всё, что знает. - Хорошо, не вы, а кто тогда? - уже спокойно спросил я, глядя на мастера. - Кто ему помог?! Мужик молча сопел, глядя на меня, как партизан на гестаповца. Но чтобы узнать хоть толику правды, я не только гестаповцем стану, но и самим чёртом! - Молчите?! Вот молчите и дальше, а Горностаев сядет. И я постараюсь, чтобы он получил по-максимуму, без скидок! - припечатал я, смерив мужика яростно-брезгливым взглядом, и демонстративно развернулся, чтобы уйти. Шаг - я слышу, как мастер тяжело и хрипло дышит, сверля мне спину. Второй шаг - я чувствую, как он мечется, решая и выбирая. Третий шаг - я ощущаю его страх и нерешительность. Зайцев - очень подходящая ему фамилия. Четвёртый - ему тяжело выбрать… Он - простой мастер на обычном старом заводе… Он хочет помочь Горностаеву, но боится последствий… Пятый - чаша весов: на одной его семья, работа, привычный уклад жизни, на другой - парнишка, который ему никто… Правда и ложь… Шестой - давай же! Я же видел, как ты переживал за него! Не просто так ты решился подойти ко мне второй раз, мать твою за ногу! Седьмой шаг - … - Тукалин это, - тихо, на выдохе произнёс мужик, но его слова эхом прокатились по пустому длинному коридору, заставляя моё сердце забиться чаще. Посмотрев на меня из-под густых бровей, мастер махнул рукой, словно плюнув на всё и начал говорить: - Давно на мальчишку зуб точит. Хотел племянника своего устроить, а не получилось. Казика взяли на это место. Вот он и делал всё, чтобы пацан сам ушёл: придирался, как мог, спуску не давал. Даже заставил цех убирать, пока Ритка, уборщица наша, в отпуске. А Казик-то, хоть и нелюдимый, да и молчун, но всё терпел. Он же почти все станки сам отремонтировал. Некоторые стояли годами, нерабочие. Выкинуть у Фёдора Петровича рука не поднималась, а он отремонтировал. Сидел до ночи, возюкался с ними, а если каких запчастей не хватало, так выпрашивал у мужиков за бутылку, чтобы выточили, или же сам покупал. Все смеялись с него, а он молчал да ремонтировал… - Про мать откуда знаете? - спросил я. Тукалин мне совсем другую версию рассказал, но хотелось бы и эту послушать. - Да, как-то спрашивал он у меня, где лекарство можно одно купить, а то его по городу нет ни в одной аптеке. Он же нездешний, так моя супруга помогла, в больнице она работает, вот и подсобила, - немного смущённо ответил мастер и вдруг, подняв на меня тёмно-карие, немолодые глаза и кусая сухие потрескавшиеся губы, тихо произнёс: - Хороший он… Не ломайте жизнь парню, ему и так не сладко, а так ведь пропадёт! Сын у меня… почти, как он. Был. Оказался в не том месте и не в то время. Четыре года прошло, как повестка из колонии пришла и мы его схоронили… На глазах у мужчины выступили непрошеные слёзы, и, шмыгнув носом, он хотел опять что-то сказать, но, передумав, со злостью махнул рукой, поднял с пола очки и железяку и, развернувшись, ссутулившись, немного неровной походкой пошёл по коридору. Я видел, как он вытер быстро глаза, выпрямил спину и постарался поскорее убраться с моих глаз. Всё это я прокручивал у себя в памяти, уже успокоившись и стоя у огромного, чуть ли не на всю стену окна. Белая краска на нем давно местами облупилась, рамы рассохлись, из щелей нещадно дуло. На некогда белых, но теперь изрядно потёртых занавесках, которые я откинул в сторону, висела паутина. Маленький, совсем крохотный серый паучок сидел, ожидая жертву, которая не преминула туда попасть. Сонная, небольшая полудохлая муха летела медленно и как-то зигзагообразно, словно не определилась ещё, куда ей надо, пока не попала в лёгкую, но крепкую паутину. Паук не стал сразу бросаться к жертве, он притаился в стороне, пока его жертва увязнет и полностью запутается. Ажурная тонкая паутинка тряслась и дрожала под напором мухи, которая очнулась от своего сонного состояния из-за страха быть съеденной и теперь всеми силами пыталась выбраться. Паук, видя, что обед может улететь, не боясь размеров мухи, начал медленно к ней подбираться по дрожащей и шатающейся паутине… - Кхм! - раздался за спиной тихий кашель. - Не получится досмотреть такое интересное действо, а жаль… - пробормотал я себе под нос и отошёл от окна, усаживаясь за массивный лакированный стол. Фёдор Петрович уже сидел напротив, и, видимо, давно. Как и перед Казиком, я не собирался крутить хвостом, а просто в лоб спросил: - Кто такой Прокофьев? Фёдор Петрович удивлённо поднял брови, а затем расплылся в улыбке. - А вы, Гавриил Венедиктович, откуда знаете этого прохвоста? - Не имею чести знать его, но очень хочется познакомиться, - натянув кривую ехидную улыбку, хищно произнёс я. - Поэтому и позвал Вас, чтобы вы мне рассказали про него: кто он, чем занимается… Брови директора сошлись на переносице, усы встопорщились, а в глазах появилось недоумение. - Прокофьев Игорь Васильевич, директор Брагинского Политехнического техникума, - просто ответил он. - Мой давнишний друг. Мы вместе с ним пришли на завод, но потом наши пути разошлись. Он женился и переехал в Брагин, стал преподавать, а уже впоследствии стал директором техникума. - А какое отношение он тогда имеет к Горностаеву и почему помог устроиться ему сюда на работу? - задал я самый главный вопрос, который не давал мне покоя. - То-то мне фамилия его знакомой показалась, - протянул задумчиво директор. - Память уже не та. Не мальчик уже. Да, звонил мне Прокофьев и спрашивал, есть ли места. Выпускник у него один с красным дипломом закончил. С родителями у парнишки проблемы какие-то, а сам парень с головой, да и в техникуме там что-то такое случилось, но подробностей не знаю. Вот он решил парню подсобить с направлением. Сейчас свободное дают. Это раньше к нам на завод технари своих выпускников посылали по запросу, а теперь нет. Времена не те. Я-то Прокофьеву ничего не обещал, но как раз в цеху у Тукалина место освободилось. Вообще, под сокращение оно должно было идти, но Тукалин уж больно просил оставить. Цех его работает. Не ахти, но тянут. Я честно тогда предупредил Прокофьева, что зарплаты у нас мизерные, а иногда месяцами не бывает. Единственный плюс - что общагу иногородним предоставляем, но в такие условия, как там… уж лучше на улице. Молодняк-то у нас и месяца не продержится, все, кого брали, через месяц свинчивали или спивались. Прокофьев уверил, что парень не пьёт и проблем не будет. Его слову я поверил, не первый год знакомы. Вот, в принципе, и всё. Пока я переваривал сказанное, Фёдор Петрович замолчал, а потом грозно стукнул по столу. - Не думал, что Горя так меня подставит с этим Горностаевым! Это ж надо! - Не он подставил, - прорычал я, через минуту вскакивая с большого зелёного кресла. - Значит, пидорская сучка! По блату устроили за красивые глаза! Мразь! Директор отшатнулся от меня, глядя огромными глазами. Да, представляю, что он увидел. Я когда зверею, жутко выгляжу, поэтому и стараюсь всегда «лицо» держать и эмоции контролировать, а то народ шугается и за фикусы прячется. Объяснив и дав указания директору, я, сделав пару звонков, пошёл на поиски Казика. Он ещё не ушёл с завода, это я узнал на охране. Знаю, что, может, я и плохо поступлю, и жёстко по отношению к нему, но по-другому, видимо, не получится. Этот гордый, красивый, статный упрямец со своими комплексами и бедами ворвался ко мне в душу и поселился там надолго. Ведь я только сейчас полностью осознал, что без этих голубых глаз, разбередивших мне душу и моё старое зачерствевшее сердце, я уже не смогу. С самой первой встречи в душевой на этом заводе я хотел его до белой пелены в глазах. И теперь хочу, но не только в постели, хочу и в жизни, хочу стать частью его жизни. Хочу помочь избавиться от глупого мальчишеского комплекса, хочу видеть в его глазах не тупую боль с обидой, превращающие их в чёрные провалы, и не серое бездушие, а чистые, яркие, небесно-голубые глаза со светлыми искорками надежды и счастья. И я приложу к этому все свои усилия! А прощения я обязательно попрошу. Потом. За всё…