Девять.

Гавр. За окном забрезжил рассвет. Кофемашина тихо жужжала, а струя темной, почти черной густой жидкости мерно лилась в кружку. «Мой! Мой! Мой!» - стучало в голове в унисон этим звукам. Только мой! Уже мой… Хороший, сильный, честный, открытый, упрямый, нежный, чувствительный, сладкий, такой… такой, что слов не хватает, а сердце из-за бешеного вихря чувств, переполняющих меня, заходится в бешеном ритме, норовя пробить грудную клетку. Думал ли я, что когда-нибудь буду ощущать такое? Думал когда-то, что ощущаю. С Леркой. Тогда я думал, что вот человек, ради которого я смогу горы свернуть. Готов был на всё, но оказалось, что это всего лишь пародия, мой вымысел, сказка, игра воображения, фальшь, которая нужна была только мне. Нет любви, нет преданности, нет уважения. Есть только торговые отношения. Выгода. Так я и жил всё это время, сам превращая любые отношения в торговые, пока не появился завод и он. - Казик, что ж ты со мной сделал… - тихо простонал я и, встав со стула и лениво посмотрев на отключившуюся кофемашину, взял кружку с кофе. Сегодня ночью он открылся. Открылся мне, а когда я попросил, то и отдался. Может, он думает, я и не заметил, как зажёгся в его глазах огонёк злости, когда он понял, чего я хочу. Его губы приоткрылись, чтобы послать меня, и я впервые за долгие годы попросил. Попросил так, как никогда и никого не просил. И он отдался мне: полностью, без остатка, думая, что первый и последний раз, с глупой обречённостью в своих нереально-голубых глазах. Гибкое, чувствительное, податливое тело под моими руками плавилось от желания, заставляя забыть всё на свете. Я первый, кто так ласкал его, и от этого сносило крышу. Мне понадобилось всё моё мужество и выдержка, чтобы не сделать больно и не спугнуть, иначе Казик к себе больше не подпустит никогда и никого. И я делал всё для того, чтобы не допустить этого. Делал для своего мальчика. Целуя его сладкие губы, не спеша вылизывая каждый сантиметр кожи, чтобы он расслабился и отпустил наконец-то своё тело, дав ему возможность получить так необходимую разрядку. И он доверился, расслабился, и сам начал робко подставляться под первые дарованные ему ласки. Я сам чуть не урчал от удовольствия, которое ему давал, наблюдая за его реакцией. Теперь была видна та огромная разница между всеми моими бывшими любовниками и им. Ни капли лжи. Ни грамма наигранности, только открытость, искренность и честность. Пусть, и ненадолго пока, но он доверился… Но каким путём я этого достиг? Но ведь достиг! И теперь знаю, что не смогу так просто отпустить его. Сегодня он гордо ушёл спать в другую комнату, но больше я такого не допущу, как и не допущу, чтобы он ушёл из моей жизни. Да, согласен, я - сволочь, нагло влез в его душу и без наркоза расковырял старые, зарубцованные сверху, но гноящиеся изнутри раны. Вывалив наружу ту чёрную инфекцию, которую ему занесли и которая изъедает его изнутри. И мне нет оправдания, но если бы мне предложили что-то изменить, то я ничего бы не сделал иначе. На войне все средства хороши, а если это война за своё собственное счастье, то и подавно. Казика я нашёл в раздевалке. Я спешил и успел вовремя. Он настолько был в себе, что даже не заметил меня. Я не стал подходить к нему, а наоборот - притаился, наблюдая, хотя особо и таиться не стоило, он бы сейчас не заметил и слона, полностью поглощённый мыслями. Душ - отличное место, где можно было на него надавить. Обнажённый человек чувствует себя неуверенно, а Казик - и подавно. Грубо так поступать, но с ним по-другому не получится. Он ненавидит жалость, поэтому и я не буду его жалеть. Перед собой я буду честен до конца: не только это заставило меня действовать так жёстко и, может, даже гадко, как могло бы показаться. Внутри всё звенело от предвкушения, что я снова могу увидеть его великолепное обнажённое тело полностью. Но, к моему разочарованию, Казик, будто предчувствуя, не пошёл в душ, остановившись в предбаннике, задумчиво оглядев его, расстегнул грязную рубашку, кинул её прямо на пол и принялся мыть руки. Хотя я погорячился о разочаровании. Пусть я не увижу его полностью, но то, что мне предстало, и так заставило сердце биться чаще. Довольно широкие плечи и спина с плавно перетекающими от любых движений мышцами под гладкой, шёлковой кожей завораживали, а уж когда он наклонил голову, чтобы помыть волосы, то я непроизвольно тихо застонал. Грязные рабочие штаны Казика съехали немного вниз, так что стали видны не только ямочки над ягодицами, но и тонкая тёмная расщелина между ними. Бля… Бля!.. Бля!!! Даже сейчас, сидя на кухне, я не могу сдерживать желание к нему. Мне было мало его ночью, и я хочу его ещё и ещё! Даже просто без секса, хочу его просто обнимать. Тогда я даже и подумать не мог, что произойдёт далее. Я подошёл к нему со спины и, обняв, глубоко вздохнул. Его запах сводил с ума, а напрягшееся тело заставляло думать совсем не о том, о чём надо, снося крышу. Мои прикосновения и мои слова о том, какой он красивый, стали катализатором истерики, а увидев кристально-чистую слезинку, скатившуюся из-под пушистых ресниц, я плюнул на всё и обнял его. Если честно, в тот момент, когда он стал хрипло кричать: «Зачем и за что?», в голове пролетела пугающая мысль, что я ошибся по поводу его комплекса. Он так рьяно пытался избежать контакта с моими прикосновениями, что это могло говорить ещё и об изнасиловании. У меня в глазах чуть мухи белые не еблись от злости, что кто-то мог с ним такое сделать. Дав ему пощёчину, попытался привести в чувства, только вот в чувство «привели» меня. - Ублюдок! - прошипел вдруг остервенело Казик и, размахнувшись, заехал мне в челюсть, вложив в свой удар все силы. Удар был сильный, но я не зря получил спецподготовку по рукопашке, да и сейчас, если время позволяет, хожу для разрядки на тренировки. Вот именно разрядка и нужна была сейчас Казику, озарило меня, чтобы он смог выплеснуть свой гнев, злость и обиду. И пусть это буду я, а не кто-то другой. Не скажу, что это было моей ошибкой и я сожалею о содеянном. Ничуть. Наоборот, я рад, что именно так всё вышло. Попросив у него прощения за разлитый гель для душа, я врезал ему в ответ. Не сильно вроде, только вот Казик вырубился. Не подрассчитал, видать. Хорошо, что я стоял рядом и успел подхватить его. Встав из-за стола, я взял чашку кофе и в три глотка осушил её. Крепкий, горький, горячий напиток обжег нёбо и язык, но я даже не почувствовал вкуса. Половина пятого утра, надо собираться. По дороге в спальню заглянул в комнату, где спал Казик. На его скуле наливался синяк и уже был виден издалека. Я на автомате провёл по своей вспухшей губе, улыбнувшись. У него отличный удар. В аптечке нашлась мазь от ушибов. Аккуратно выдавив прохладную мазь на пальцы и подождав, когда она немного согреется, я осторожно, чтобы не разбудить парня, помазал ему скулу. Сквозь сон Казик дёрнулся, сморщился и зашипел, но не проснулся. Это и к лучшему. Пусть отдохнёт. Сегодня будет ещё один тяжёлый день. Укрыв его пледом, я посмотрел на так и не тронутую тарелку с едой и вышел. Вчера было не до еды ни ему, ни мне, а надо было бы проследить, как он всё съест. Но этим вопросом я займусь обязательно. Только я зашёл в свою спальню, как в нос ударил терпкий, насыщенный запах секса. Воспоминания очередной волной затуманили мой разум, а губы непроизвольно растянулись в улыбке. Я вчера привёз домой Казика. Как только он вырубился от удара, я подхватил парня на руки. Можно было, конечно, и скорую вызвать, но зачем? Я и сам могу оказать первую помощь. Подхватив, я понёс его к машине. Хоть с виду он и казался немаленьким, но по весу был довольно лёгким. Не пушинка, но для его комплекции весил маловато. На охране на меня смотрели огромными глазами и попытались предложить помощь. Одного взгляда и рычания хватило, чтобы остудить их пыл и заставить заняться своими непосредственными делами. Но дверь они, правда, придержали. На удивление, когда Казик пришёл в себя в моей машине, он не стал истерить. Он просто-напросто закрылся, как только на свой вопрос, где вещи, услышал в ответ, что они ему больше не понадобятся. Ответил я довольно резко, но по-другому не получалось. В голове всё ещё сидела мысль про изнасилование. Словно заноза, эта мысль засела и точила изнутри, заставляя чуть не зубами скрежетать. Это я уже потом понял, что Казик мою фразу про вещи интерпретировал совсем по-другому. Он понял её именно так, как хотел. Он хотел сесть за Тукалина, поэтому и решил, что я его везу в ментовку. Глупый. Какой он глупый ребёнок в свои двадцать три. По дороге пришлось заехать к Мише и отдать документы по заводу. Всю дорогу Казик дремал или бездумно смотрел в окно. Я же несколько раз порывался с ним поговорить, но так и не смог. Я бы точно не сдержался. Одна только мысль, что его изнасиловали, приводила в отчаяние и вызывала дикую, слепую и необузданную ярость, и чем дольше я думал про это, тем больше убеждался и находил этому подтверждение. Всё сходится: и его некая зашуганность, и его взгляд с болью и обидой, и его реакция на прикосновения, и даже его желание взять вину на себя. Я был настолько напряжён, что когда мы подъехали к моему дому, просто скомандовал Казику следовать за мной. Казик замялся и остался сидеть, так что пришлось на него рявкнуть. Из машины он всё-таки вышел, и я направился к дверям, будучи уверенным, что он пойдёт за мной, пока, открывая подъезд, не понял, что его нет. Обернувшись, увидел, как он, обхватив живот, стоит на коленях на газоне и блюёт. Выругавшись, я подлетел к нему и подхватил за талию, а то он подозрительно наклонялся вперёд. «Что с ним? Почему ему плохо? Неужели сотрясение? Чёрт! Надо было в больницу везти! Почему он молчал, что ему плохо?» - все эти вопросы роились у меня в голове, пока я, поддерживая Казика, не заметил, что он блюёт одним желудочным соком. Никаких остатков еды. Даже намёка нет. Поэтому неудивительно, что он съехал в обморок от моего удара! Когда он ел последний раз?! Блядь, да что ж такое! Решил себя ещё и голодом заморить?! Схватив несопротивляющегося Казика, я потащил его к себе. В подъезде это полудохлое, облёванное и еле живое чудо решило у меня спросить, зачем я его приволок к себе. Пиздец! Не сдерживаясь, я нарычал на него и пообещал приложить головой о перила, хотя приложить хотелось прямо сейчас за то, что калечит себя и свою жизнь. Затащив в квартиру, я прямиком поволок его в ванную. На кухне нашлась глюкоза и успокоительное, которое я ему размешал в стакане и дал выпить, а потом… А потом я довёл его до истерики. Да, именно довёл! Целенаправленно и полностью отвечая за свои слова и действия. И ни капельки не жалею! Мразь? Может быть, но я должен был знать всё. Я бил по его самому «больному» месту. Знал и «бил». Бил и наслаждался этим, потому что вот он - момент истины. Я стянул с него штаны. Он пытался прикрыться, но был настолько слаб, что не мог. И я не мог. Не смог удержаться, увидев его - такого беззащитного и открытого. Он боялся. Боялся так, что мне на миг самому стало страшно, но я быстро отогнал свои опасения и провёл языком по его бедру. Я спрашивал про Тукалина, а сам ласкал его тело. Когда же я лизнул, а затем взял в рот его член, то сам чуть не кончил. Какой он был восхитительный! Голубые глаза широко распахнулись и смотрели на меня с первобытным, животным страхом, прося прекратить. Он прикусывал губу и немного морщился, словно сам не верил, что кто-то может делать ему минет, пока по его щекам не покатились слёзы и он не зажмурился. Казика стало колотить и трясти, хотя и меня не меньше потряхивало, только не от страха, а от возбуждения. Успокоительное не подействовало ещё. Его грудь вздымалась очень часто, будто кислорода не хватало, а это означало только одно: он на грани. Я остановился, ловя любое его движение и действие, которые не заставили себя ждать. Парень обмяк и чуть не упал, как сломанная кукла. Казалось, что из него вытянули скелет и теперь передо мной всего лишь оболочка. Ругнувшись уже на самого себя, я в который раз словил его и обнял, но он даже не заметил этого. Тихие, с хрипом, иногда с надрывом слова слетали с обкусанных и обескровленных губ, выплёскивая на меня всё, что накопилось за все эти годы, и эти слова, кажется, заполняли всю квартиру. Сам же я затаил дыхание, боясь не расслышать или пропустить хоть что-то. И с каждой секундой его рассказ вперемешку с горечью и обидой делал меня счастливее. Его не изнасиловали! Глупый упрямый мальчишка решил сломать себе жизнь из-за какой-то шалавы! Сколько он терпел это всё, скрывая в себе? Боже! Просто не передать словами, какое облегчение я испытал, узнав правду. Еле взял себя в руки, чтобы не накинуться на моего мальчика. Единственное, что он так и не рассказал, так это про Тукалина, но это всё ерунда и мелочь по сравнению с тем, что он мне только что поведал. В крови всё ещё гуляли адреналин и возбуждение, но на душе было спокойно и умиротворённо. Мои опасения про изнасилование оказались плодом воображения, и я был безумно рад этому. А что касается комплекса Казика, то я приложу все усилия, чтобы он забыл про него и начал жить, а не существовать. Подойдя к окну, я отдёрнул шторы и открыл его. В комнату ворвался прохладный, влажный воздух, разгоняя возбуждающий острый запах страсти и остужая моё тело и разум. Где-то высоко, за домом напротив, небо стало уже светло-серым с тонкими жёлтыми прожилками. Время ещё раннее, машин пока очень мало, поэтому и шума почти нет, только где-то вдалеке слышно тявканье какой-то шавки да карканье вороны. Постояв с минуту и посмотрев на свой блеклый двор с парковкой, я бросил взгляд на небо. Последняя звезда погасла, словно её и не было, а ветер, прогнав вперёд серые тучи, оставил небольшой, чистый и яркий кусочек неба. Ночь медленно сдалась, оставив все свои секреты и тайны в своём мраке, уступив права новому дню. - Всё познаётся в сравнении, - тихо вздохнув, произнёс я в утреннюю прохладу и, прикрыв окно, пошёл собираться. Дел предстояло много, и все их я должен решить до того, как проснётся Казик.