Девять.

Снова машина и снова тишина. Гнетущая, накалённая. Гавр думает о чём-то своём, нахмурив брови и сосредоточено глядя на дорогу. На улице пасмурно, и вроде нет туч на небе, но оно всё равно какое-то серое, тяжёлое, заставляющее понять, что хорошей погоды уже не будет. - Можно здесь остановиться? – каркаю я сипло, заметив именно то, что мне нужно: аптека с зелёным крестом, магазин, а рядом почта. Гавр молча паркует машину на только что освободившееся место перед магазином. Скрипнул ручник. Я выхожу из машины, а Гавр остаётся. На почте очередь. В основном бабушки, получающие пенсию. Из пяти окошек работает только одно. Заполнить бланк дело минуты – не впервой. Стоять тяжело. Мне плохо, но я всё же дожидаюсь своей очереди. Замученная девушка с брезгливым выражением лица берёт скомканные и влажные деньги, но молчит. Теперь аптека. Только выйдя на улицу под пронизывающий ветер, я машинально смотрю на машину Гавра, пытаясь разглядеть его. Зачем? Не понимаю… Словив себя на этом, словно стыдясь, быстро опускаю голову и иду в аптеку. В светлом помещении пахнет смесью лекарств и ещё чем-то. Почти такая же очередь, как и на почте, даже лица одни и те же, кроме одного… Гавра. В его руках стопка рецептов, что выписал врач с утра. Моих оставшихся денег точно не хватит на те лекарства, краем глаза я видел, что он выписывал, а постоянно покупая лекарства для мамы, я знаю их цены. Я собирался купить только самые необходимые и дешевле. Я подхожу к Гавру. Серые глаза внимательно следят за мной. Он ждёт меня, и его очередь следующая. Достав из кармана оставшиеся деньги, протягиваю ему. Возьмёт? Гавр мельком бросает взгляд на деньги и не успевает ничего сказать, так же, как и я. Женщина в белом халате и тонких очках менторским тоном произносит: «Следующий». Стопка рецептов из рук Гавра попадает к провизору, которая, пробежав глазами по бумажкам, уходит к многочисленным белоснежным шкафам с огромным количеством выдвижных ящиков, начиная доставать оттуда разные упаковки. Моих денег не хватит даже на треть лекарств. Но больше нет. Я отдал последние, и как буду жить и на что, не представляю… Провизор, запаковав все коробочки в фирменный пакет и пробив чек озвучивает сумму, от которой я только и могу, что стиснуть зубы посильнее. В тишине помещения сумма звучит громко, поэтому по очереди слышны шумные вздохи и заметны сочувствующие взгляды старушек. Сумма приличная. Нужно искать подработку, и срочно. - Оставшиеся я отдам, - тихо и упрямо говорю я, краснея, всё так же протягивая деньги. Мне неудобно и плохо, но что-либо изменить я не в силах. Чувствую себя отвратительно. Гавр не сразу, но коротко кивает. В его глазах плещется что-то непонятное, но он сгребает не глядя мои гроши. Не знаю, может он хотел что-то сказать, но передумал. Опять машина, и опять тишина. Я полностью поглощён мыслями о подработке. Вариант грузчик – отпадает на неделю минимум. Выгляжу я паршиво, ни один работодатель не даст работу, да ещё температура держится. Как не вовремя эта болезнь! Правду говорят: беда не приходит одна. Здание, у которого мы остановились, было серым, с высокими колоннами и большими длинными ступенями, ведущими к огромным двухстворчатым дверям с латунными витыми ручками. Выглядело оно величественно, монументально, немного мрачновато, но аккуратно, что ли, и строго. Вывеска на здании гласила: «Главный военный клинический госпиталь им. Н.Н. Бурденко». Теперь понятно, почему доктор задавал вопросы сухо и чётко, как по-военному. Анализы не заняли много времени. В коридорах было мало людей и никаких очередей, как в обычных поликлиниках, а учитывая, с каким выражением лица Гавр заходил в кабинет, бросая редким посетителям через плечо: "Нам по срочному", то на всё ушло минут тридцать. Предварительный диагноз по поводу пневмонии подтвердился сразу после томографии лёгких, поэтому надолго мы не задержались в госпитале. Остальные анализы будут только завтра. В квартиру Гавра я приехал уже никакой, еле волоча ноги. Я видел, как Гавр иногда бросает на меня косые взгляды из-подо лба и уменьшает скорость шага, если я совсем отстаю от него, но молчит. Недовольно кривя тонкие губы, прожигая недовольным взглядом серо-стальных глаз, но молчит. Пусть. Так лучше. Он всё равно ничего хорошего и не сказал бы… Три дня у меня держалась высокая температура. И все три дня я был как в дурмане, периодически проваливаясь в сон без сновидений и почти не вставая с кровати. Еду и лекарство мне приносил Гавр, и если таблетки я безропотно принимал, потому как они необходимы, то с едой было намного сложнее. Мне просто ничего не лезло. Максимум, на что я был способен, - это на пару ложек бульона или ложку каши. Гавр молча забирал почти не тронутую тарелку, чуть не скрипя зубами, и уходил, но на третий день не выдержал и ехидно спросил: - Решил, что на одних таблетках протянешь со своим гастритом? - Да, - не задумываясь, ответил я наперекор ему и отвернулся. Не хочу оправдываться, проще согласиться. Глаза Гавра тут же загорелись тёмным с серыми всполохами пламенем. Сощурив их, он, забрав тарелку, швырнул её об стену. Грохот, звон разлетевшихся осколков по всей комнате заставил дёрнуться. Я, как завороженный, смотрел на дорогие белоснежные обои, по которым некрасивыми ошмётками стекала овсяная каша с кусочками мяса, оставляя разводы и окончательно приводя их в негодность. Опомнился я, когда в комнате уже никого не было, а в квартире стояла тишина. Оцепенение прошло, а в груди неприятно, скручиваясь в тугой комок, поселилось горькое, стойкое чувство вины. Поднявшись с кровати, я, встав на колени, стал собирать осколки. Я сказал ему назло, а ведь он ничего плохого не сделал, наоборот... Гавр все дни был дома, и когда я поднимался, шатаясь и держась за стенки, и шёл в туалет, то он сидел за столом на кухне, обложенный документами, печатая что-то на ноутбуке или разговаривая по телефону, наблюдая за мной искоса, следя и контролируя, чтобы я не свалился от температуры и слабости. Он не предлагал помощь, хотя видел, что каждый такой поход в туалет давался мне очень трудно, почти как что-то невозможное, но ни разу не помог. Да я бы и не принял его помощь, и он знал это, просто контролировал издалека, чтобы в случае чего прийти на помощь. Но я так и не дал ему такого шанса… За эти дни мы очень мало общались. Да мы вообще почти не разговаривали, все фразы или слова были типа: «Да», «Нет», «На», «Выпей», «Ешь», «Если будет плохо - зови». Последняя фраза звучала с нотками сарказма и была сказана им всего пару раз. Если куда-то Гавр и отъезжал, то ненадолго – час максимум, не больше. Он сам готовил еду и чуть ли не по расписанию приносил мне её с лекарствами, а я поступил, как неблагодарная свинья. Пусть даже он и решил воспользоваться ситуацией и в дальнейшем мной, но он оплатил мне лекарства, и как бы ни звучало глупо, заботится обо мне, а я веду себя как… как… как последняя сволочь и сука. Во всём, что сейчас происходит, виноват только я и никто больше, а Гавр... А Гавр прав – я упрямый баран и ничтожество, которое не должно было появиться на свет… Собрав все осколки, я встал, чтобы вынести их и взять тряпку. Голова сразу закружилась, а перед глазами заплясало. Подождав немного, пока белые мухи перед глазами исчезнут, я пошёл на кухню. Не успел я и шага сделать, как понял, что наступил на осколок, который не заметил у самого порога. Доковыляв до кухни, я сгрузил осколки в мусорку и решил посмотреть, что с ногой. Довольно крупный осколок впился в ступню, которая теперь была вся в крови. Глянув на пол, я увидел кровавые следы, тянущиеся из прихожей. Я неудачник по жизни. Аптечки и бинтов на кухне я не нашёл, так же, как и в ванной. Идти в гостиную я не рискнул – и так изгадил пол квартиры своей кровью. В ванной на сушилке сохла моя майка. Она не до конца высохла, но ничего другого я не найду. Порвав её на лоскуты, я обмотал ногу и похромал убирать. На уборку ушло много времени. Я быстро уставал, и приходилось отдыхать, когда казалось, что сейчас вот-вот рухну, но наконец-то я всё убрал. Хорошо, что Гавра ещё нет. До кровати я дополз и просто рухнул на неё. Температура опять скакнула… Проснулся я от странных ощущений. Мне было очень приятно, но в то же время по телу пробежали мурашки. Приоткрыв глаза, я увидел его. Он сидел на краю кровати, положив мою ногу к себе на колено, и мягко, почти невесомо поглаживал замотанную ступню. Он не заметил, что я наблюдаю за ним. Проведя ещё раз рукой по голени, мужчина стал снимать повязку. Я завороженно наблюдал за Гавром и даже не понял, как окровавленный, насквозь пропитанный кровью лоскут покинул ступню, а Гавр уверенно, но аккуратно наложил мне новую белоснежную повязку. - Не туго? – вдруг задал вопрос Гавр. - Я не нашёл бинт… - невпопад от неожиданности тихо ответил я. - Я заметил, - ехидно ответил Гавр, завязывая оставшиеся хвостики на бантик. Собрав окровавленный лоскут и всё остальное, он аккуратно переложил мою перебинтованную ступню на кровать и уже собирался встать, как я опомнился. - Извините, я… - Таблетки с водой на столе, - перебил меня грубо Гавр и направился на выход, даже не посмотрев на меня. - Спасибо, - произнёс я уже в пустоту. После его ухода в комнате остался витать аромат туалетной воды, но не Гавра, какой-то другой, более дерзкий, а ещё чувствовался запах табака. Вдохнув поглубже, я встал и хромая подошёл к окну, отдёрнув бежевую лёгкую занавеску. На улице уже стемнело, но даже сквозь стекло чувствовался тот зябкий, пробирающий до костей осенний холод, царящий там. В свете огней машин и фонарных столбов влажно поблёскивал асфальт – наверное, прошёл небольшой дождь. На душе было неуютно и паршиво, и к этим ощущениям примешивалась беспомощная растерянность. Я не знаю, как вести себя с ним. Да я даже не могу определиться и разобраться в себе, что уж говорить о нём. Моя жизнь за неделю перевернулась и столько раз надламывала меня, делала столько поворотов и вывертов, что даже не вспомнить. Если раньше я представлял своё будущее: серые привычные одинокие будни, завод, работа, забота о матери, то теперь моё будущее расплывчатое, шаткое и непонятное. Мама, нуждающаяся в моей заботе, так и осталась, только вот всё остальное стало неясным и размытым, как тень за окном. Месяц… я должен месяц прожить у него… Три дня уже прошли. Я болею, но они прошли… Врач сказал, что ещё две недели минимум. Это много или мало? Много и мало одновременно… Он не трогал меня за всё это время. Даже не ночевал последние дни в своей комнате, но я не буду лелеять каких-то пустых и глупых надежд по его поводу. Незачем, ведь я смирился со своим обещанием. Мне осталось найти подработку, а для этого нужно пойти на поправку. А ещё попросить у него прощения… Гавр. Казик. Казимир Горностаев. Я знал, что будет нелегко, но чтобы так… Закопанный по уши, упрятанный, словно в железный кокон, в свои комплексы, упрямый, как стадо горных козлов, гордый мальчишка неосознанно доводил меня просто до дикого неудержимого желания. Желания врезать ему, снять ремень и отстегать, и до почти животного желания трахнуть и зацеловать. Если бы я не знал его прошлое и его самого, то решил бы, что он играет. Мастерски, изощрённо, хитро… Но он не умеет. К счастью или к моему сожалению. Да, я тоже играю, и играю нечестно, но с ним не получается иначе. Я решил вопрос с Тукалиным. Он оказался ещё той гнилой сукой, как я и предполагал. Мстительной, мелкой тварью, но не таким уж и глупым. Иногда жалею о прошедших девяностых годах, когда можно было вопрос решить без судов и следствий. Нет, я могу и сейчас решить, но распыляться на мелкую падаль не хочу, да и нет времени – есть другие заботы. Теперь я должен быть в трёх местах одновременно: завод, Миша на главном офисе, и дом, где с температурой и острой пневмонией лежит упрямый и гордый Казимир. Миша брызжет слюной и исходит на дерьмо в прямом смысле слова. Один из руководителей нашего филиала в другом городе решил обогатиться за наш счёт, но добрые сотоварищи, которым видимо от пирога достался мелкий кусочек, решили отомстить, сдав его с потрохами и предоставив на него стопку компромата, и теперь Миша в срочном порядке должен ехать туда и сам лично разбираться. Он, конечно, с радостью свалил бы на меня это дело, но немцы тоже решили активироваться, хотя их мы не рассчитывали лицезреть полгода точно. Господин Кауфман просчитал прибыль и свои плюсы и решил не тянуть кота за яйца с заводом и новым контрактом. И теперь он намерен посетить нас, посмотреть завод и обсудить детали соглашения. Миша никогда не умел тонко вести переговоры, а с немцами тем более. Они-то те ещё прохиндеи, но в чем отдаю им должное, так это в их практичности и надёжности. Сейчас на самом деле выгодно и им, и нам заключить контракт и сотрудничать. Даже без Мишиных аналитиков я знаю, что если мы объединимся, то в выгоде будут все. Немцы получат прямой выход на наш рынок, да ещё и с производством вкупе с нами, а мы будем прямыми поставщиками с немецким качеством, плюс с огромными барышами и кучей бонусов. Есть одно но. Действовать нужно сейчас. Куй железо, пока горячо – как говорится, и если мы не подсуетимся, то вполне возможно, что «пасека» окажется Титаником и может потянуть нас ко дну. Вот Миха и мечется меж филиалом и немцами, названивая мне постоянно и требуя неизвестно чего. Хотя понятно чего - меня. Четыре дня отгулов я выгрыз у него с боем, пообещав за это, что решу вопрос с немцами и заводом. Миха не смог не поинтересоваться, зачем мне отгулы, и думаю, что мой ответ: «МНЕ НУЖНО», - его не впечатлил. Подозреваю, что он всё равно узнает от Маши, ведь именно она мне давала в подробностях инструкции по варке манных, овсяных, гречневых, рисовых кашек и бульонов. Горностаев… Наши отношения, если их так можно назвать, напоминают мне укрощение строптивого зверя. По-другому точно не назовёшь, только вот кто кого укрощает, и сколько должно пройти времени, чтобы он понял, что я не собираюсь его укрощать, а хочу помочь, это вопрос. Не буду скрывать, что моё желание помочь напрямую связано с моими эгоистическими интересами, и с каждым днём они становятся только больше и больше. Я читаю его, как открытую книгу. Все его мысли отражаются и отпечатываются в его чистых и таких непорочных глазах. И я пользуюсь этим без зазрения совести, и мне нести этот крест. Я всё сделал правильно тогда. И моё «условие» помощи было тоже неспроста. Знаю, что он подумал. Видел, как он загнался на этом, но не стал ничего говорить. Он бы не понял. Он должен сам прийти к этому, принять и измениться, а так быстро это не делается, как бы мне ни хотелось. Только Казик не был бы Казиком. Его поступки и мысли не всегда приводят в бешенство, но ещё и дают повод гордиться им и восхищаться его силой духа. Он думал, что загнан в угол, но всё равно не сдался. В его глазах зажёгся огонёк, когда он, простояв под ливнем, сел ко мне в машину. Сумасшедший, отчаянный, но огонёк. Про то, что он с собой что-то сделает, я сомневался до последнего. Человек, который держится в этом гнилом мирке за что-то, не сможет пойти на этот шаг. Для Казимира этот якорь - его мама, и я это уже знаю. Мы ехали под дождём, по мокрой дороге, а я не мог не смотреть на него и не пытаться понять, что несёт в себе тот шальной огонёк. И я понял. Его идея, которая казалась ему простым выходом, оказалась ложной. Он захотел уволиться. Но я заранее уже знал, что это у него не получится, и не потому, что направление от техникума, пока он не отработает или не оплатит затраты на его обучение, делает это увольнение невозможным, а потому, что я не дам. Возможно всегда и всё – было бы желание. Но это не вариант для него. Воспитанный «правильно», соблюдая «правила», придерживаясь «закона» и «порядка», установленных кем-то, он не будет искать обходных путей, которые те же, кто и написал эти своды и законы, оставили для себя и таких же себе подобных. Казик просто нашёл маленькую надежду, вцепившись в неё зубами, но при этом всё равно внутри его грызло и съедало чувство вины и трусости, даже за эти мысли. Откуда я знаю? Я видел. В мелко подрагивающих пальцах, не от холода, как могло показаться со стороны, кривой, неправдоподобно наглой улыбке, которая для него непривычна и совсем нова, и глазах, в которых из-за наносного пофигизма виден страх, надежда, боль, усталость. В этом его и беда, и дар. Искренность, детская непосредственность, открытость, кристальная честность, которую так и не смогли убить в нём ни жёсткие обстоятельства, ни общество, ни материальные блага, хоть он и пытался скрыть это и замуровать в себе. В этом моё счастье и удача, что именно его я встретил на своём пути. Не буду скрывать и того, что когда я вернулся из магазина и застал его мертвенно-бледного, трясущегося, в скрюченном состоянии на своей кровати, банально испугался. Я ошибся? Забрал его надежду, и он решился отпустить якорь? Его слова про таблетки вообще чуть не довели до инфаркта. Я обрадовался как идиот, узнав, что это всего лишь температура, которая скакнула под сорок из-за того, что он долго простоял под ледяным дождём почти раздетый, а таблетки упали на пол. Сейчас я сижу на кухне и десятый раз перечитываю один и тот же отчёт. Буквы расплываются и глаза устали, но нужно доделать. Казик уснул. Надо будет зайти проверить температуру и повязку. Он поранил ногу из-за меня. Довольно серьёзно и глубоко. Я виноват, но он уже считает, что он. Этого я и добивался, специально разбив тарелку и сыграв на его чувстве вины. Вот, моя совесть проснулась из-за этого и решила на ночь глядя потрепать мне нервы. А что мне оставалось делать? Казик за эти дни превратился в кашляющего зомби, обтянутого кожей. Глаза красные, опухшие, с тёмными кругами, из-за того, что не ест, скинул за три дня килограммов пять, если не больше. Я понимаю, что когда температура держится, особо не хочется есть, но не в его случае. Его иммунитет ослаблен, иначе не подхватил бы он воспаление. Нервное истощение и обострение запущенного гастрита. Ему нужны витамины, покой и хорошее питание – так сказал Погодин Борис Дмитриевич, посмотрев на меня как на изверга. Сказал... Пф! Приказал. Но тут уж ничего не поделаешь. Военный - он и в Африке военный, а Погодин считается лучшим военным врачом и в Африке, и у нас. Хотя можно подумать, что я Казика не кормил бы и держал на цепи. Его удержишь… Он руку себе скорее отгрызёт молча, чем что-то скажет или просто попросит. Одна аптека с почтой чего мне стоила, но он не сказал и не попросил: стоял и смотрел, молча, без слов, но так красноречиво, что мурашки по коже пробежали, а дыхание перехватило. После этой поездки добавилась ещё одна проблема для Казика - долг. Когда он попросил остановиться и направился на почту, я взял рецепты и решил купить все лекарства, назначенные Погодиным, в рядом расположенной аптеке, а зная Погодина, с него станется проверить наличие всех выписанных лекарств. Я не ожидал, что Казик зайдёт в аптеку, зато было ожидаемо то, что он протянул мне деньги. Мокрые, мятые, совсем немного и явно последние. Теперь он мне должен деньги, как он считает. И я не прощу ему этот долг, раз он сам это решил. Для меня это ещё одна ниточка, связывающая с ним. Отложив бумаги, я посмотрел на часы: полтретьего. Уже поздно, а мне завтра рано вставать и ехать на совещание. Ещё нужно будет приготовить завтрак с утра и оставить таблетки для этого упрямца. Зайдя тихо в комнату к Казику, я посмотрел на скрутившегося в позе эмбриона парня, спящего на самом краю огромной кровати. Одеяло лежало далеко отброшенным. Он не изменяет себе и во сне. Не успел я дотронуться до лба, как он зашевелился, сморщившись и сбрасывая руку. Температура была, но небольшая. Не стоит его будить, он и так хреново спит. Укрыв его, я заставил себя пойти в гостиную. Хотелось остаться с ним, но нельзя. Пока нельзя. Первый шаг уже сделан для этого, осталось подождать результата, а он непременно будет. Небесно-голубые глаза не умеют врать, а то, что шаг жестокий – думаю, он простит. Когда-нибудь обязательно простит…