В нашей крови.

Приятный запах хоть и был едва уловим, но все равно упрямо щекотал всё внутри носа и натянутые в ожидании чего-то нервы. Сырой хвойный лес. Да. Ошибки быть не могло. С этим запахом у альфы связано не многое, но самое важное. Напрягало только то, что дождей на этих землях не было уже больше недели, а сам город на многие мили окружали выжженные поля без единого деревца… — Кааакая интерееесная! — знакомый до тошноты голос выдернул погрузившегося глубоко в себя Ривая в реальный мир. — Чтоб тебя! — мужчина впервые за всю свою сознательную жизнь вздрогнул от неожиданности. — И давно ты тут? — А? Ты чего? Я тут почти с самого начала… — Ханджи и Майк удивленно переглянулись, ведь застать этого альфу врасплох было делом невозможным. От слова совсем. Женщина обеспокоенно потянулась к его лбу. — Ривай, ты как себя чувствуешь? — Отвали, — он брезгливо отмахнулся от выпачканных жиром пальцев и решил сменить тему. — Что тебе там стало интересным? — Песня, — почавкивая, Ханджи продолжила за обе щеки доедать что-то, пахнущее как жареное на огне мясо, но совершенно так не выглядящее. — Весьма любопытная. Надо быть очень смелой, чтобы такое исполнять. Или безумной. Ты что, не слушал? — Мало ли какой бред эти бродяги сочиняют, скитаясь повсюду, — альфа решил не испытывать судьбу и проигнорировал предложенное очкастой угощение. — Да и кто бы говорил. — Нууу… речь ведь не обо мне. А так называемое «приворотное зелье» — это не бред. Есть такой старый рецепт. Я его еще от своей бабки слыхала, упокойте Богини её грешную душу. — Так вот откуда ноги растут, — усмехнулся Ривай. — Я то думал, ты сама по себе такая, с придурью. А это, оказывается, наследственное. — Я бы попросила не насмехаться над потомственной ведьмой! — не осталась в долгу Ханджи, совершенно не обижаясь на подколки. — Так вот, этот рецепт — он только для бе… обычных женщин подходит. В общем, если какой-то даме нужно привлечь внимание, ну, вы поняли какое, определенного мужчины, то ей нужна кровь. Кровь «одного-из-тех-кого-мы-ищем». Взятая в первые дни, кхм-кхм, цикла. И в идеале у «чистой» особи, — ученая говорила очень тихо и монотонно, старательно прикрывая ладонью рот, и почти не шевелила губами. — Женщина выпивает эту кровь с чем угодно, там уже все по разному ее готовят — зависит от местности и фантазии, а через неделю опаивает уже собственной кровью нужного ей мужика. А еще пот и… кхм-кхм, другие выделения тоже можно использовать как мощный возбудитель. Ведь некоторые мужчины, в разной степени разумеется, тоже чувствительны к феромонам. На подсознательном уровне. У меня даже есть несколько теорий, объясняющих с научной стороны эффективность… — Достаточно, — оборвал ее альфа и, накинув на себя дорожный плащ, резюмировал услышанное: — Мерзость. Самая настоящая мерзость под более общепринятым названием «жизнь». На что только омеги не шли ради права на неё. Прятались или продавали. Продавали свою кровь. Продавали себя… на время, или даже целиком. Только потому, что отличались от большинства, а скудоумное трусливое общество не оставило им никакого иного выбора. — Ну, на что только не идут ради желаемого. Это, кстати, одна из причин, почему на подполье их кровь пользуется бешеным спросом. И стоит даже дороже золота. Обычные люди, к сожалению или к счастью, лишены такого потрясающего дара — находить свои половинки по запаху. Вот некоторые и прозябают всю жизнь в одиночестве. Дремучем и бес-про-свет-ном, — Ханджи как обычно пошла блуждать по запутанным тропам собственных умозаключений, беспечно перескакивая с одной на другую. — И почему мерзость-то? Значит как самим трахаться, так не мерзко, а как… — Оставайтесь здесь. Мне нужно кое-что проверить, — велел Ривай, в привычной манере не дослушав очередную порцию словоизлияний, и скрылся в толпе. — Да что это с ним? Какой-то он чересчур дерганный… Майк? — Ханджи наконец соизволила одарить своим вниманием второго альфу, который до этого момента имел счастье его избегать. — Не могу знать, — спокойно ответил мужчина, лениво пожимая плечами. — Видать, что-то учуял. Если так, пусть лучше идет по следу один. Я его только сбивать буду.

***

Ловко обходя снующих туда-сюда людей Ривай благодарил про себя высшие силы, если таковые и существовали, за отсутствие в этот вечер ветра. Тонкий аромат застыл в воздухе шлейфом и вёл за собой. Отпустив свои инстинкты, альфа просто шел туда, где запах несомненно течной омеги играл сильнее и сильнее, и с каждым шагом в выбранном направлении он становился всё насыщеннее, гуще, почти оседая на языке и заставляя рот наполняться слюной. И вскоре привел Ривая к лагерю этих самых циркачей. И продолжал вести. Тянуть. Звать. Манить. Просить… Пригнувшись и натянув на голову капюшон, он бесшумной тенью пошел дальше. В такие моменты его даже радовал собственный небольшой рост и слабо уловимый запах, что в целом его отличало от большинства «типичных», как любила говорить четырехглазая, альф. Это делало его почти незаметным и весьма полезным для общего дела. Дойдя до одной из палаток, от которой несло больше всего, Ривай не колеблясь нырнул внутрь и… никого не обнаружил. Только соломенный лежак да холщовый мешок, похожий на тот, в котором хранят кочевники свои жалкие пожитки. Но пахло тут так сильно, что у альфы почти кружилась голова, а тело напряглось сжатой пружиной. Раздраконенные инстинкты требовали срочно найти источник. Самый настоящий зов, если не гон… и такое крушение самоконтроля с ним случалось впервые. Ривай никак не мог решить: оставаться на месте в ожидании или продолжить поиски дальше. Ему казалось, что любое промедление и неопределенность подобны пыткам. Не в силах успокоить тяжело бьющееся сердце, будто оно проталкивало по сосудам не кровь, а густое обжигающее масло, мужчина выскочил наружу и затаенно принюхался. Рядом с палаткой уловить куда мог уйти омега было очень трудно. Глубокий вдооох… выдох… спокойствие. Еще раз — вдооох… и вот оно! Спустя пару мгновений альфу как подцепленного крюком стало тянуть в сторону города. Шаг, второй, третий, и Ривай переходит на бег. Нет, он не бежит. Он почти летит. А в голове совершенно не вовремя вспыхивали и перемешивались картины тщательно забытого прошлого. Необъятные и уходящие далеко вверх стволы деревьев были похожи на столбы, что удерживали тот ненавистный потолок над подземным городом. Вместо потолка снаружи было небо. Черно-синее в это время дня. С рваными сероватыми пятнами, бесчисленным количеством мерцающих точек и большим пятнисто-белым диском, которые люди называли облаками, звездами и луной. Невероятное, волшебное, приковавшее к себе взгляды освобожденных зрелище, от которого поневоле захватывало дух, вопреки убеждениям просыпалась вера в Богов. Под подошвами похрустывали опавшие на ветру ветки и толстый слой желтоватых иголок. Ароматы коры, стекавшей местами по ней липкой смолы и мягких колючек этих гигантских деревьев отличались друг от друга и в то же время были похожи. Вода, блестевшая повсюду миллиардами застывших капель, была чистой и свежей, совершенно отличавшейся от затхлой заплесневелой сырости подземелья, оседавшей на всех поверхностях мерзким мокрым слоем. Влажный и прохладный от прошедшего дождя лес был наполнен таким количеством запахов, что, казалось, легких не хватит надышаться. Всей жизни не хватит. До этого момента Ривай не знал, а только слышал обо всем, что сейчас мог видеть и ощущать всем телом. Ощущать долгожданную свободу. Из подземного города в ту ночь, навстречу вольной жизни, они выбрались втроем. Он, один парень-бета, которого звали Фарлан, и Изи. Ривай и Фарлан были знакомы и работали в паре если не с детства, то достаточно долго. А потом в их относительно размеренное, взаимовыгодное, можно даже сказать дружеское существование кубарем ввалилось шумное красноволосое недоразумение. У недоразумения были бедовые зелёные глаза, тонкий запах несозревшего омеги и большие проблемы в виде преследователей. Риваю бы не вмешиваться во все это дерьмо, да гребанные инстинкты альфы сделали всё сами. Парню осталось только зачистить чужую дурнопахнущую кровь с любимого (только ведь с утра заточил! Чтоб этих грязных свиней в аду тупыми резали) ножа, а мальчишку, который назвался Изи, оставить под своим крылом. С того момента они стали выживать втроем. Омежка был ярким и суетливым, чем поначалу раздражал альфу до дергающегося глаза. Он слишком часто и открыто для «погребенного заживо» улыбался, и Ривай недоумевал, как мальчишка вообще смог дожить до своих лет в подземелье с такими непосредственностью и легкомыслием. Изи называл Ривая братиком, от чего в первый раз вечно каменное выражение лица парня, не поверившего своим ушам, перекосило удивлением. Изи складывал из бумаги крупные, размером с ладонь, цветы с девятью лепестками и утверждал, что его отец видел такие на поверхности и что они ему очень нравились, а Ривай лишь неверяще щелкал младшего по носу. Мальчишка до одури любил животных и как-то раз проел своим старшим всю плешь, требуя помочь выходить и отправить наружу найденную им птицу, которой не посчастливилось оказаться в их тюрьме. Омега с напрочь отбитым чувством опасности и только ему одному свойственной простотой мог позволить себе лезть с объятиями к хмурому альфе, от которых тот упорно отбивался. Отбивался и не хотел признаваться самому себе, что прикипел к мальчику всем сердцем, хоть вида, конечно, и не подавал. И давил в себе, давил всеми силами, не выпуская наружу, предательскую улыбку. У Изи был звонкий смех и крикливая манера говорить, от которой иногда болела голова. У Изи был лёгкий сладковатый аромат, который постепенно окрашивался яркими нотами неумолимо приближающейся первой течки. У Изи были сумасбродная тяга к приключениям и необъяснимая любовь к этому прогнившему насквозь миру. Изи не стало спустя месяц свободной жизни над потолком. В тот день Ривай в первый и последний раз на своей памяти плакал. Самыми настоящими слезами. Горькими и горячими. Плакал от осознания необратимости случившегося. От собственной никчемности, как альфы. От появившейся внутри пустоты, что кислотой разъедала нутро. Не справился! Не уберег! Предал! Выл диким зверем, стоя на четвереньках в грязи и крови над тем немногим, что осталось от его… семьи? Да, его семьи! Его первой стаи. Сжимая до зубовного скрежета челюсти, чтобы удержать рвущийся изнутри крик. И не было средства унять эту боль. И не было сил её терпеть. И не осталось больше ничего. Кроме желания отомстить. По единственному, чудом сохранившемуся бумажному цветку удалось узнать, что такое растение действительно существует. И имя ему было «магнолия». Оказалось в их краях редким и дорогим растением. Ривай раздобыл один куст и посадил на безымянной могиле. Лишь на следующий год по весне ему удалось навестить то место. Хрупкое с виду деревце не только принялось, пережило зиму, но даже подросло, и каждой своей веточкой тянулось ещё выше, к солнцу. Молодые почки и листья наливались ярко-зелёным и до боли в сердце напоминали цвет глаз Изи. А вот цветы… магнолия расцветала красным цветом. Тем самым, которого были волосы омеги. Карминовым. Ривай усмехнулся. Он думал, что сажает обычную белую магнолию, о которой всю свою недолгую жизнь грезил омега. Садовник подвёл. Или обманул. Но парень почему-то не испытывал разочарования и злости. Отчего-то это казалось правильным и уместным. Эта магнолия всем своим видом напоминала того, над чьими останками росла. И даже аромат этих кровавых цветов повторял его запах. Его юного Изи. Погибшего, так и не успев расцвести. После потери своей первой стаи и отмщения Ривай некоторое время скитался по стране. Он не знал, зачем жил и чего искал, просто продолжая двигаться туда, куда глаза глядят. И в итоге эти блуждания во тьме привели его к Петро. У этого обыкновенного на первый взгляд омеги, похожего на вполне милую девушку, были светлые, с рыжевато-золотистым отливом волосы. И медово-карамельные ласковые глаза. И смотрел он этими самыми глазами на замкнутого альфу с такой нежной грустью и пониманием, что становилось тошно. Не от Петро. От себя. И хотелось бежать на край света, забиться в какую-нибудь темную нору и выставить во все стороны острые шипы, лишь бы не трогал и не бередил никто старые, едва подзажившие раны. Но так было лишь на первых порах. Ривай невольно сравнивал их. Если сущность Изи, даже еще полностью нераскрытая, кричала и пела этому миру о своём присутствии, то в Петро всё — голос, запах, взгляд — мягко обволакивало и убаюкивало. Он весь, от внешности и до характера, был мягкий и уютный. Самый настоящий расцветший омега. От Петро чисто и волнующе пахло цветами. Похожими на те, что росли в их землях ближе к южному хребту и назывались местными «самбак». Эти белые цветы раскрывались только в ночи, отдавая лишь предрассветным сумеркам свой волшебный аромат. Также и омега отдавал всего себя без остатка выбранному альфе. А выбрал он Ривая. К Петро Ривай не испытывал головокружительной страсти или пресловутой сопливой влюбленности, но впервые после гибели Изи и Фарлана ему захотелось о ком-то заботиться и попробовать жить дальше. Он стал ему необходим. Омега своей ненавязчивой любовью и лаской словно бальзамом исцелял разодранную в гнилые раны душу альфы, не спеша и аккуратно отогревая замороженное сердце. Общими усилиями давящая боль потери и разъедающее чувство вины притупились и стали понемногу забываться. Отношения с Петро могли бы зайти далеко, туда, где случаются метки, брачные браслеты и даже потомство. Но предписавшие судьбу каждого живущего Три Богини — будь они трижды прокляты — разлучили их раньше. Навсегда. Огнём. Так, что осталась лишь горсть пепла да бесформенные обугленные куски костей. Был ли виной пожару поджёг или засушливая погода — Ривай не знал. Он и почти все остальные альфы отсутствовали в поселении, когда это случилось. Мужчина вернулся одним из первых уже на выветренное безлюдное пепелище. Эту скорбь Ривай пережил тихо, аккуратно утрамбовав всю свою невысказанную ничем и никак боль глубоко, на самое тёмное дно подсознания. Там же спрятал и оставшиеся воспоминания об Изи. И запер на семь замков, окончательно посвятив всего себя службе и высшей миссии. Шли дни, похожие друг на друга, и, смазываясь в границах, превращались в месяцы. Будучи постоянно при деле, Ривай даже стал забывать, что он всё же альфа. Конечно, малые габариты и слабый запах у него были всегда, но вот инстинкты, как и способность чувствовать, словно отупели, уступив место холодной отчужденности и железному самоконтролю. Сердце и остатки того, что называлось душой, окаменели. А такое явление как гон казалось забытым сном из какой-то прошлой и вообще чужой жизни. И в последний раз, перед тем, как ему казалось, подохнуть окончательно, эти самые инстинкты альфы проявили себя в недолгом общении с Нифой. С этим тихим омегой, по неизвестным причинам тоже решившим посвятить свою жизнь великой цели освобождения, Ривай даже не успел толком познакомиться. Все их короткие встречи, которые по пальцам можно было пересчитать, были исключительно служебными. Нифа говорил только по делу, был исполнительным и пунктуальным. Воли эмоциям не давал, запах имел очень слабый, как у спрятавшихся в прохладе лесной тени кейске, и течки, что называется, «тихие». Ривай бы даже сказал, что омега как солдат, вопреки общераспространенному о них мнению, был полезным. Но как омега он был слабым. Увядающим. И тем не менее, альфа чувствовал неуверенно трепыхающуюся необходимость оберегать это хрупкое создание отнюдь не как подчиненного. И не давали покоя оборванные в небрежной стрижке рыжие, похожие на ржавые, волосы да потухшие каре-зелёные глаза, в которых мужчина узнавал похожую на его горесть утраты. Нифа погиб в своей первой и единственной вылазке. Тогда спецотряд фанатиков, состоящих на службе у радикально настроенного лорда, получил приказ провести рейд по зачистке городского населения от «грязных» особей. Всех вычисленных омег арестовывали, и с того момента больше их уже никто не видел. Тех, кого не могли задержать — убивали. Ривай со своим отрядом был застигнут врасплох и уйти удалось половине. После того случая омег на поиски решили более не допускать, а число человек в группах сократить до трех. И вот сейчас альфа бежал, летел со всех ног. Стараясь не потерять след и не заблудиться самому в слабо освещенном лабиринте улиц и переулков, он почти молился. Молился о том, чтобы этого сумасшедшего, решившего в ночь, в разгар течки погулять по городу омегу он нашёл раньше, чем кто-то ещё.