В нашей крови.

Темно-зеленые игольчатые ветви гигантских деревьев, особенно пушистые и не такие колючие в это время года, надежно укрывали притаившегося в их тени альфу. Как бы тот ни хотел занять себя чем-нибудь иным, а растревоженные после долгой спячки инстинкты всё же потащили его в лес. Внутренне упирающегося всеми четыремя конечностями. Вслед за угорело умчавшимися туда циркачами. А именно — за одним из них. В общем-то, это было просто — выследить и нагнать трёх омег, пусть даже двое из которых и перебили свой истинный запах пахучим дерьмом неизвестного состава. Дело пустяковое. Из тех самых, что называется, «с закрытыми глазами и связанными руками». И в то же время — на грани унижения… Ведь, неохотно признавался Ривай в том самому себе, именно неприкрытый аромат спадающей течки Эрена тянул его отовсюду за собой. Как телёнка на веревочке. И не отпускал. «Дожился, — подумал Ривай с отвращением и под хлопанье крыльев стайки потревоженных птиц перепрыгнул на соседнюю ветвь для лучшего наблюдения за истерикой «омеги — не-омеги». — Это уже становится похоже на… Бред какой-то». Ведь никогда прежде он ничего подобного ни к кому не испытывал. После окончания спектакля троица всё-таки соизволила поковылять обратно. Ну наконец-то, подумал альфа с облегчением. Да вот только делать она это принялась невыносимо медленно. И такое же незаметное сопровождение стало выцеживать из Ривая терпение. С огромным трудом накопленное за последние сутки. Драгоценное. По капле. Титанья пасть! Как же ему хотелось схватить одного не в меру темпераментного засранца, хорошенько так встряхнуть, а после выбить одним подзатыльником всю дурь из патлатой башки. Раз и навсегда. Но… гадство! Ведь что-то, наверное не до конца задушенный эмоциями здравый смысл и опыт, подсказывали, что это только усугубит и без того непростую ситуацию. Да и как-то не принято вроде бы так с омегами обращаться… Но, хмыкнул он себе под нос, тут, можно сказать, случай особенный. Не совсем «омежий». А ведь заморыш то его помнил! Ривай устало выдохнул и потер переносицу, стараясь лишний раз не выпускать циркачей из виду. Это стало ясно еще тогда, при столкновении на пороге дома. По тому, как округлились при взгляде на него эти глаза. Сине-зеленые. Невозможные… Выводящие! Но помнящие. И с одной стороны альфа, конечно, опасался, что длительная лихорадка и все те зелья, коими «не эксперимента ради, но во благо здоровья» опаивала бессознательного омегу очкастая ведьма, повредят тому рассудок и память. И Эрен его или не вспомнит вовсе, или посчитает бредом воспаленного сознания. Но с другой… С другой стороны — он уже успел смириться с этой мыслью — первые впечатления от их неудачно свершившегося знакомства были для омеги, мягко выражаясь, не самыми приятными и… Да гребанные Богини! В нахлынувшем гневе он так сильно сжал челюсти, что заскрипели зубы, а за ними и мозги. Да с какого его вообще стали беспокоить подобные вещи? Гадёныш жив? Жив! Здоров? Относительно, но тем не менее да… И то только лишь потому, что вредит в своей дурости себе сам. В любом случае чокнутая долечит и поставит на ноги. На те самые, что сейчас ободраны в мясо и перемотаны лоскутами из подола чужой юбки. И всё! Его миссия на том должна быть закончена! А остальное — титанам в задницу. Но потом… А вот о том, что будет потом, Ривай, отмахиваясь от возникающей на пути паутины, старался не думать. Всеми силами старался. И не представлять — тоже. Ведь оборванцы еще в Тросте на предложение Майка присоединиться к ним ответили единогласным, без учета одного помирающего певца, отказом. И потому Риваю пришлось забрать «своего», как тогда решило его альфийское нутро, омегу не самым честным и, что уж там, не совсем мирным способом. Дикость несусветная, но ничего лучше, чем заявить права на неповязанного он на тот момент не придумал. Он вообще до ныне не мог вообразить себе ситуации, в которой добровольно засунет в этот капкан свою голову, да еще и так опрометчиво. С разбегу! И возложит на себя все последующие нелегкие обязательства. Однако сильных сожалений от принятого решения он почему-то не испытывал. А ведь должен бы. Наверное. Ну, а теперь Эрен, пришедший в себя и наверняка узнавший все подробности его появления здесь, ожидаемо вознамерится без промедлений вернуться со своими и к своим, на волю. Обратно к бродячей жизни.Тц! Дурак неугомонный! Лишь немного давала надежду и грела душу мысль, что стая — а этот цирк на деле оказался самой настоящей стаей — снялась с злачного места не по вине Ривая, а по глупости одной из своих же — косноязычной девицы с непомерным аппетитом. И бродягам теперь требовалось место, где они все могли бы переждать историю с кражей и пережить следующую за этим голодную для таких, как они, зиму. Скорую и долгую. А значит всё еще оставался призрачный шанс, что это чудо с собратьями не ломанется отсюда никуда уже с рассветом. Хотя, раздраженно подумал альфа, если так сильно не сидится на больной жопе ровно — пусть валит на все четыре. Держать никто не станет. Он то уж точно не будет. Не станет. А уйдет следом. За ним… «Вот ведь гадство! — кривится Ривай, в отчаяньи боднув лбом ветку перед собой. — И вновь эти нелепые мысли набекрень и не туда…» Не прошло и года, как троица наконец, кособоко поддерживая друг друга, добралась до окраины леса и альфе пришлось спрыгнуть вниз, на землю. Дело и впрямь дрянь… Он нехотя признавал, что потерял с той ночи в Тросте всякий покой. И сон. А ведь заводить «личный зверинец», в конце то концов, было блажью Смита! Лорда, чтоб его, Смита. Породистый хрен решил, видите ли, их всех спасти! Обеспечить всем найденным и взятым под свое милосердное крыло омегам их забытого самой Имир королевства достойную и безопасную жизнь. Политикан недоделанный. А на деле после отставки из рядов верных псов его Королевского Величества бровастый закопался в бумагах наверху единственно уцелевшей башни и не видел с высоты полета своих непонятных простым смертным устремлений, что бродят по этим землям в основном те, кому такие вот сказки на хрен не упали. И их даже на аркане сюда не притащишь! Потому как не верили они в это невероятно-светлое будущее и отчаянно держались за свое, пусть сомнительно-хрупкое, но всё же настоящее. Однако… Однако результат от этой идеи какой-никакой, а имелся, усмехнулся Ривай, не без удовольствия наблюдая, как подскочил от объятий младшего из приемышей Ханджи Эрен. Ничего такого, что изменило бы мир разом, но тем не менее. Взять хотя бы вот этих двоих — Сони и Бина. Еще год назад мелкота была совершенно дикая: шугалась любых резких звуков и от каждого нового предмета, а когда их пытались умыть — визжали, как одержимые. И все, в том числе и он сам, посчитали зверенышей безнадежными. Все, кроме Ханджи. Ну и само собой, его двуличного святейшества, Смита, который к любым очкастым выходкам относился более чем снисходительно. Ривай до сих пор с неприязнью и болью в висках вспоминал ту деревню в девять дворов, из которой они забрали этих детей… Тогда их новоиспеченный отряд в своих поисках забрел далеко на восток и разделился. Майк остался улаживать какие-то бумажные дела в Каранесе, а Ривай с Ханджи решили не тратить время попусту и ехать дальше, пока не найдут еще кого-нибудь. И доехали они так по малохоженным лесным тропам до самого крайнего и убогого предгорного селения. Где попросились в один из домов на ночлег, чтобы с рассветом следующего дня выдвинуться в обратный путь. Хозяин, ворчливый и не очень гостеприимный земледелец, отправил «заблудших к нему чужаков» ночевать в сарай. На сено. И пригрозил, что если хоть одной курицы не досчитается на утро — поймает и отрубит обоим по руке. Ривай на это даже глазом не моргнул, ведь что-то подобное было вполне ожидаемо — в таких глубинках обычно никому не рады и со всеми пришлыми держатся настороженно. А потому, получив тайком от его сердобольной жены полкувшина козьего молока да горсть ржаных сухарей, он подхватил возмущенно пыхтящую что-то там Ханджи под локоть и без лишних слов отправился на постой. Вот только спать, да и поесть альфа уже не смог. Сквозь вонь, приносимую сквозняками от свинарника, и не шибко радующий запах их собственных, не мытых уже третий день тел, настойчиво пробивалось что-то странное… Тонкое. Едва уловимое. И Ривай пошел это самое что-то искать. Нюх подсказывал ему, что где-то поблизости есть омега. Омеги. Но вот только не созревшие. То есть не взрослые, а, вероятнее всего, дети. Насколько он понимал из одержимых речей чокнутой, все «типичные» альфы получали возможность чувствовать исключительно «половозрелых», как она их назыавала, то есть уже текущих омег ближе к собственному первому гону. Да и все прочие альфы, как один, утверждали, что дети-омеги, также, как и дети обычные, никаким особенным запахом не выделяются. И потому их так трудно вычислить. Вот только для Ривая это было не так. Всегда было не так. То, что он обнаружил в подгнивающей местами будке за оградой, заставило его лишь горько усмехнуться. А вот у впечатлительной Ханджи тут же подкосились ноги и женщина с громким «охом» упала на колени. Внутри деревянной коробки от внезапного шума всё пришло в движение, загрохотало и угрожающе зашипело… То оказались… дети. Человеческие дети. Двое. Голые, чумазые, на грязном тряпье и соломе. Кожа да кости. Да огромные дикие глазищи, зыркающие на них из-под скатавшихся в колтуны завшивелых волос. Тот, что постарше, был посажен на цепь, как дворняга. И ценою своей несчастной жизни, не меньше, закрывал собой младшего, забившегося в дальний угол конуры. И оба ребёнка, в этом альфа убедился сразу же, были омегами. Из весьма содержательной, сдобренной отборнейшей руганью и проклятьями, беседы с немного помятым хозяином дома стало известно, что мать детей, простая женщина, умерла в горячке вскоре после рождения младшего из сыновей, едва успев того выкормить и застать первые шаги. «Проклятая ведьма», как назвал ее старик, была вдовой его погибшего брата. А когда он с женой забрали малышей к себе на воспитание, выяснилось, что те не совсем мальчики. Мужчина без сожалений, утирая кровь с разбитой губы, рассказывал, что сначала «грязных тварей» хотели убить, дабы не навлечь на свои земли гнев Богинь, да вот только рука свершить задуманное… ни у кого в деревне не поднялась. А потому сселил их в будку, чтобы знали свое место. И на цепь старшего посадили, чтобы еду не крал. А после, ухмыляясь, велел им, если так всралась судьба выродков, забирать и катиться отсюда сию же минуту. Что Ривай с Ханджи и сделали. Они услышали достаточно и делать там было больше нечего. Первые три ночи пути, в которые они возвращались обратно, Ханджи ревела без продыху. Хоть она и старалась делать это как можно тише, чуткий слух жителя подземелий все равно улавливал доносящиеся от взятой у того изверга телеги с сыто спящими в ней детьми задушенные вой, всхлипы и шмыгания. Что именно оплакивала очкастая, Ривай не ведал, но переваривать не мешал. Он только лишь знал, что могло было быть и хуже. И даже мог позволить себе считать произошедшее с этими детьми милосердием. Ведь их, например, могли утопить новорожденными, не дав совершить и первого вдоха, как это делали некоторые шлюхи в борделях подземного города. Двинутые на своей вере церковники, добравшись до детей-омег, могли сжечь их живьем на костре, перекрикивая вопли умирающих кособокими проповедями о порождениях дьявола и искушениях. Работорговцы могли потехи ради отдать их на растерзание выдрессированным для такой забавы псам… Да и сами жители той деревни могли бесчетное множество раз убить сирот самыми различными способами: увести в лес, отравить и закопать где подальше, прибить и скормить свиньям или даже просто забыть о них, сморив тем самым голодом… Но от чего-то они не сделали этого. Не сделали и несчатная мелкота осталась вопреки всему жива. И тогда, на пути к дому, он, честно признаться, не верил в то, что из этих искалеченных зверёнышей можно будет вылепить людей. Слишком уж, даже по меркам Ривая, тяжелым было у них начало жизни. Но делиться своими сомнениями с Ханджи не стал, заметив, как та смотрит на спящих. Позже, время показало, что мамаша из очкастой, конечно, так себе. Странноватая. Но всё же лучше, чем никакая вообще. Да и мелюзга тоже не подарок, с таким одичалым нравом. И вот сейчас эта «своеобразная» опять не уследила за мелочью и они вновь сбежали в лес. По ягоды. Хорошо, что этим вот на пути повстречались, напоследок подумал альфа, наблюдая, как бережно белобрысый несет одной рукой младшего из братьев, а второй держит за руку старшего, помогая ему выпрямиться и идти по-человечьи, на двух ногах. Этим, а не какому-нибудь… зверью.