Ночью каждый таков, каким ему бы следовало быть, а не такой, каким он стал. Э.М.Ремарк «Время жить и время умирать» Здесь одиночество меня поймало в сети. Хозяйкин черный кот глядит, как глаз столетий, И в зеркале двойник не хочет мне помочь. Я буду сладко спать. Спокойной ночи, ночь. Анна Ахматова
Где-то над солнечным сплетением затянуло, засосало, зачесалось и заболело — появилась зудящая и саднящая пустота, заполнить которую можно было только сигаретой, да и во рту пересохло настолько, что язык царапал небо и глотать стало больно. Билл мог бы покурить — о, это сейчас было бы так кстати: вылезти из-под давящего горячего и сырого от пота одеяла в прохладу комнаты, залезть, как есть, в трусах и футболке, на подоконник и закурить, медленно затягиваясь и выдыхая в осеннюю тьму неба. Ремарк писал, что в полночь вселенная пахнет звёздами, но Билл считал, что звёздами пахнет только в осенние ночи, и то не в полночь. Да, он мог бы закурить — всё равно уснет он только под утро, но у него оставалось только две сигареты в потрепанной пачке, и он не знал, сможет ли в ближайшие дни достать ещё. Иногда Роберт соглашался купить ему сигареты, но, откровенно говоря, не одобрял этой привычки подростка, и с тех пор, как начался учебный год, всячески отказывался поддерживать Билла в этом. Обреченно вздохнув, Билл разлепил веки и приподнялся в кровати, садясь — может, удастся что-нибудь написать? Но все мысли о письме улетучиваются из его головы, когда он замечает пару горящих ярко-желтых огней-светляков в углу комнаты, куда не попадает слабый свет луны. Парень сжимает челюсти до боли, закрывает глаза. Дышит медленно, повторяя сначала про себя, а потом в пол голоса: — Он стукнул кулаком об стол, сказав, что призрак вновь пришел. Это не помогало, да и он уже давно не верил, что это поможет. Время слепой веры и уверенности, что ты просто исполняешь чужую волю, что это кто-то более сильный через тебя борется со злом, давно прошло — он остался один, без помощи и поддержки, как сил извне, так и своих друзей. «Ему не надо было нас запугивать и пытаться разделить, надо было просто подождать пару лет, пока взросление не сделает своё дело, и мы не разойдемся сами по своим углам, уверенные, что никто не в силах нам помочь и спасти, да и что спасения, как такового, не существует», — эта мысль вызывает у Билла усмешку, и он вновь открывает глаза, теперь уже не пытаясь отрицать присутствие Пеннивайза в своей комнате. Он задается вопросом — зачем он так долго его отрицал? — он видел глаза и вчера, и позавчера, и поза позавчера, как и все предыдущие месяцы, и да, он должен был рассказать об этом Роберту, который каждый понедельник первым делом спрашивал об этом, и Билл рассказал бы, если бы мистер Грей внезапно не отменил сеанс — что-то срочное случилось то ли с каким-то пацаном, то ли с его родителями — но Билл и так знал, что скажет ему врач. Что он слишком много нервничает, что он забывает принимать лекарство, что его организм приспособился и ему пора снова увеличивать дозу, что, возможно, этот препарат ему не подходит и надо попробовать другой. Все это продолжалось уже так долго и двигалось по одному и тому же кругу, как сраная Сансара. И также, Билл понимал, что всё это дерьмо собачье, потому что какие бы таблетки он не пил, какой бы не была дозировка — минимальной или максимальной — Денбро всё равно снова и снова замечал в своей комнате глаза, пристально наблюдающие за ним, или ощущал запах попкорна и сахарной ваты в местах, где этого не могло быть и подавно. Ему уже изрядно надоел этот детский сад — все считают его поехавшим, пичкают таблетками и возятся с ним, как с дитём малым, а он, даже зная, что они неправы, пытается верить им, а не себе, и поддерживает всю эту возню. Повзрослей уже, Денбро, а — Почему ты никогда не подходишь ближе? — спрашивает Билл раньше, чем понимает, что именно он делает. На мгновение огни исчезают, но тут же загораются у самого края его кровати. — Почему ты не боишься? — клоун выходит из темноты, хотя парень уверен, что секунду назад там не было ничего, кроме его глаз — Пеннивайз сам был тьмой — и садится на край кровати, сохраняя при этом достаточно большое расстояние между ними — не такое, что он не сможет дотянутся до Билла, но такое, чтобы не создавалось ощущения вторжения в личное пространство. — Я ничего не чувствую из-за таблеток, они, скажем так, выключают большую часть моих чувств и эмоций, — Билл пожимает плечами. — Да и, к тому же, если ты — галлюцинация, как говорит мистер Грей, ты ничего мне не сделаешь. А если всё-таки нет, и ты сожрешь меня, то я могу только сказать тебе спасибо, потому что, — тут Билл сбивается, чего Оно, кажется, не замечает, хотя, возможно, дело в том, что он и не смотрит на парня вовсе, взгляд его направлен в окно. — Потому что покончить с собой мне не хватит духу. — Ты думаешь о смерти? — Пеннивайз, явно заинтересованный, повернулся к подростку. «Прямо, как Роберт», — подумал Билл прежде, чем ответить: — Ты заставил меня думать о смерти. Ещё два года назад, — его голос был лишен каких-либо эмоций, казалось, он просто констатирует факт. — И дело было даже не в том, что мой брат умер, как говорили все –, я не хотел верить в его смерть. Дело было в том, что, возможно, умереть — это единственный способ обрести покой. — Нет, — возразил клоун неожиданно снисходительно и… мягко? И это, если можно так выразиться, отношение проявилось не только в интонации Оно, но и в его позе, и в его взгляде, направленном на парня. Билл, с удивлением, вдруг понял, что они впервые говорят спокойно, без ультиматумов, оскорблений, запугиваний и угроз в адрес друг друга. Ему неожиданно стало ясно, насколько же древнее Оно существо, и как много, наверное, Оно знает. Сколько можно было бы у него спросить и с ним обсудить… — После смерти нет покоя. Душа человека, — рука, обтянутая белой перчаткой, появилась прямо перед лицом Билла, аккуратно коснулась лба, а после грудины, прямо над сердцем. — Человеческая душа не знает покоя. Билл молча смотрел на собеседника — и что это на него нашло? Что это нашло на них обоих? Разве это правильно — сидеть вот так друг на против друга и мирно болтать? Разве Оно не должно пытаться его убить, а сам Денбро не должен завести свою шарманку про убитого брата, загубленное детство, разрушенную жизнь, про то, как ужасно — пугать маленьких детей, а потом разрывать их на части и съедать, при этом урча, как кот? Парень покачал головой — в детстве ты боишься монстров и злишься на них за свой страх, а, вырастая, начинаешь их понимать — в конце концов, каждый выживает, как может. Всё это проносится в голове Билла с удивительной для него скоростью, и он понимает, что действие лекарства уже начинает сходить на нет. — Почему ты приходишь? Каждую ночь, — спрашивает парень, понимая, что, если завтра Пеннивайз не придет, он снова почувствует себя одиноким. — Ты выглядишь очень уставшим, — отвечает на это клоун. Билл пожимает плечами — у него бессонница, что ещё тут сказать. — Спи, — говорит Оно и закрывает парню глаза. — Я буду сторожить твой сон.***
«Where are the men?» the little prince at last took up the conversation again. «It is a little lonely in the desert…» «It is also lonely among men,» the snake said. Antoine De Saint-Exupery «The little prince»
Тяжелые, как дверцы старого жестяного ящика, веки с трудом поднимаются. Если бы не всепоглощающая пустота в голове Билла, он бы, наверное, услышал скрип. Ему захотелось тут же закрыть глаза, но не потому, что свет больно бил по глазам, нет, — комнату наполнял всё тот же тусклый, но мерный, чересчур мерный свет. Нет, подростку захотелось закрыть глаза, потому что он не мог понять, сколько времени провёл во сне — всё ещё продолжается сегодня или уже наступило завтра? — и нужно ли ему ещё поспать. Это очень тяжело понять, когда твоя голова сначала до боли пустая, как будто её и правда забыли включить (что, если верить преподавателю Билла по геометрии происходило с парнем стабильно раз в месяц — на итоговом тесте), а потом её заполнил белый шум. На секунду в голове вспыхнул какой-то образ: смеющийся Ричи, обиженный Эдди, стоящий рядом Стэн, пытающийся не заржать с шутки Балабола и поддержать Каспбрака в его немом протесте. Что это: воспоминание или сон? Да и есть ли между ними разница? Иногда Биллу казалось, что вся его нынешняя жизнь состоит из одних воспоминаний-снов. Как хороших, так и кошмаров. Причем вторые повторялись куда чаще первых. Билл нехотя сел — тело затекло, и одежда была сухой, значит, прошло уже очень много времени. Интересно, родители начали беспокоиться или даже не заметили? Он лениво, без всякого интереса, просто чтобы сделать хоть что-то, окинул комнату взглядом. Из углов на него уставились комки пыли, сбившие стаи и жавшиеся друг к дружке, словно бы собиравшиеся с силами для мощной групповой атаки. Билл горько усмехнулся — он снова подумал о Неудачниках. Ведь тогда они пошли в логово Оно не потому что хотели — у них просто не было выбора, кто-то уже решил всё за них, и они, как крысы, загнанные в угол, готовы были на всё, чтобы выжить. А теперь что? А теперь ничего: их жизням больше ничего не угрожает, кроме публичного позора и будущего, в котором не факт, что им удастся состояться, как личностям. Раз угрозы нет, то нет и необходимости держаться вместе. А как же все клятвы, обещания? Как же, в конце концов, то, что они стали семьёй? — спросите вы. Первое правило взрослого мира Неудачники давно усвоили — клятвы и обещания не стоят и гроша ломаного, а для закрепления стоило ещё и применить на практике. А семья… Семьи бывают разные, и не всегда они дружные и хорошие. «Если Оно вернется, они вспомнят?», — задался вопросом Билл. — «А если он уже вернулся? А они не вспомнили. Только я помню. Что если мы и не победили его вовсе, если он просто решил затаиться не на долго, а потом расправиться с нами по одному?» В этом была логика, но… Почему тогда Билл не забыл всё вместе с остальными? Почему продолжал помнить? Подтянув колени к груди, Биллу уткнулся в них и тихо заплакал — что с ним было не так? Может быть, они были правы, когда смотрели на него с опаской и неприязнью? Может быть, его и правда стоит бояться и избегать? Или просто игнорировать, как это делали родители. Ему очень хотелось перестать быть таким одиноким. Хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто принимал бы его. Кто-то, кто несмотря ни на что, относился бы к Биллу с теплотой и заботой и просто был рядом. Может быть, тогда он бы и не чувствовал себя настолько уставшим и смерть не казалась бы ему выходом. Тело била мелкая дрожь — это нервное или он заболел? — Конечно, простыл, дубина. Как тут не простыть? В такую-то погоду, — шмыгнув носом и натянув повыше одеяло, Билл поудобнее уселся в кровати. — Билли, но почему ты простыл? — Джорджи, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, стоял у кровати старшего брата, хотя мама строго-настрого запретила ему здесь находиться. — Потому что задавал много глупых вопросов. Так что прекращай, а то тоже заболеешь, — отмахнулся от брата подросток. Казалось, кошки приспособили его глотку под когтеточку, и каждое слово давалось с трудом, да и голова — мутная и тяжелая — не облегчала жизнь. — А мы тогда сможем снова играть вместе? Или посмотреть фильм? Или ты прочтешь мне… — воодушевившись открывшимися перспективами, Джорджи начал в предвкушении перечислять всё, чем они с братом занимались вместе. — Нет, Джордж, не сможем, — мальчик обиженно насупился — брат называл его Джорджем только в двух случаях: когда злился, и когда от мальчика требовалось быть серьезным и взрослым, что хоть и подобало ему по возрасту (со слов родителей, конечно), совершенно не подобало ему по характеру. — Почему? — так спокойно, как только мог, спросил Джорджи. Ему очень хотелось использовать свой обиженно-капризный тон, которым обычно удавалось уговорить брата на что угодно и немного разжалобить родителей, но он не хотел испытывать терпение Билла — тот прекрасно знал, что брату нельзя здесь находиться, но всё-таки терпел его и до сих пор не пожаловался маме. Билл усмехнулся — он знал ход мыслей младшего брата и видел усилия, которые тот прикладывал, чтобы ничего не испортить. — Потому что тогда нам обоим будет плохо, и не только я, но и ты будешь не в состоянии играть, смотреть, читать и всё остальное. Плюс, нас обязательно положат в разных комнатах, чтобы один повторно не заразился от второго, как было в прошлом году на рождество, помнишь? — Джорджи поморщился — тогда перед рождеством вся семья заболела, но родители быстро выздоровели, а вот братья пролежали в постели все каникулы, потому что стоило одному из них начать выздоравливать, как он снова заражался от второго. — Так что, сегодня тебе придется поиграть одному, извини, парень, — сказал Билл и устало прикрыл глаза. И Джорджи отправился играть в одиночку, хоть и ненавидел это. Отправился играть в одиночку, и это был последний раз, когда он вообще смог поиграть. Неожиданно Билл вынырнул из воспоминаний и осознал, что уже не плачет — слёзы закончились. Он шмыгнул носом и потер глаза. Нужно было идти домой, но, откровенно говоря, ему не хотелось уходить — тут он чувствовал себя в безопасности. Возможно потому, что здесь ему по-настоящему могло угрожать только Оно, а хуже него на свете не было ничего. Странная логика, отметил про себя Билл, но тут он и правда мог не бояться ничего, потому что Оно он не боялся уже давно. Парень, не надевая носков, впихнул ноги в кеды и встал, пошатываясь, и доковылял до двери. Прежде, чем открыть её, Билл ещё раз окинул комнату взглядом — он ещё вернется сюда, он был в этом уверен. Он вышел и также медленно, не оглядываясь, покинул дом под внимательным взглядом фигуры, вырисовывавшейся в полутьме коридора.