«Если ты один, это ещё не значит, что ты псих». Стивен Кинг
Небо было похоже на пуховое одеяло. На старое, давно выцветшее пуховое одеяло. Некогда насыщенно-лазурное, нынче же блекло-голубое. То самое одеяло, которое пудель его тети Линды порвал, раскидав набивку в разные стороны. Да, именно так в этот день выглядело небо: пуховые облака комьями выкинутой набивки висели на выцветшем небе. Чертова осень. Билл шёл, пиная камни, с хрустом наступая на ветки и перепрыгивая через лужи. Всё это он проделывал с опущенными в карманы руками, чтобы те не мешались. Да и так было теплее. Осень, набирая обороты, катилась к зиме, а он ходил всё в тех же кедах и той же куртке, что и летом. Зимой и летом одним цветом. Кто это? Билл Денбро. Он улыбнулся. Ребячество, да и только. Сегодня он сделал непозволительное — не пошёл в школу. Не предупредил ни учителей, ни Роберта, ни даже родителей (хотя их он уже давно ни о чем не предупреждал), и просто никуда не пошёл. Ему нужно было подумать. Взвесить сказанное Греем, посмотреть на сложившуюся ситуацию со всех сторон. Ему нужно было сделать то, что он ненавидел — покопаться в себе и спросить у себя то, о чем на самом деле знать не хотелось. А чтобы сделать это и не слиться, ему нужно было быть уверенным, что его никто не отвлечет, никто не помешает. Не повесишь же на шею табличку: «Внимание! Ведутся работы по самокопанию. Просьба не беспокоить» Вот ему и пришлось… сбежать. Да, учитывая то, как его мониторят, это был побег. Сначала он шёл, не разбирая дороги и не выбирая маршрута, но, когда заметил, что ноги ведут его на Нейболт-стрит — старая привычка, почти инстинкт — свернул в сторону Пустоши. Пока шёл, Билл пытался вспомнить, когда это началось. Когда он начал чувствовать себя вот так, погано: потерянно, разбито, словно он — это не он, а кто-то другой, будто он играет чужую роль. Как будто бы ему и не место в этом мире вовсе. Его передёрнуло. Перед глазами на мгновение встал какой-то образ: вечер, Пустошь, начинающий выходить из берегов Кендускиг, какая-то тяжесть в области шеи и фраза, одна единственная фраза: «Если летать, то только тут, наверху», а за ней какой-то дикий-дикий смех. Билл сморгнул невольно выступившие слёзы. Что это было? Да и было ли вообще? Сейчас он уже не мог сказать наверняка, что он увидел, в голове остался только этот по истине ужасающий смех. Смех сумасшедшего или мертвеца. Билл постарался выкинуть это из головы. Может, это один из давно забытых им кошмаров? Что же, он надеялся, что это так, потому что другого объяснения найти не мог. Так, когда он впервые почувствовал себя так? Сразу после смерти Джорджи? (Ведь, по сути, именно смерть брата стала отправной точкой для всех последовавших за этим событий). Нет. Первое время после смерти брата он чувствовал вину, скорбь и гнев. Его переполняла злость на родителей, на Пеннивайза и, в первую очередь, на себя самого. Перед битвой с Оно? Нет, тогда, тогда он был по-настоящему одержим идеей мести. Ему казалось, что стоит ему отомстить, стоит убить Оно, и он, Билл, будет прощён. (И что даже, если Джорджи и не вернется, жизнь Билла всё равно наладится, родители снова станут самими собой, и всё у них будет хорошо). Во время битвы? Нет, именно тогда он чувствовал себя в правильном месте с правильными людьми. Ему было хорошо и спокойно, даже в тот момент, когда всё могло полететь в тартарары — Пеннивайз схватил его, предлагая ребятам уйти. Даже тогда он ощущал себя правильно. Какой-то голос что-то шептал, навязчиво, зудяще, до головной боли. Билл его игнорировал. После битвы? В первые мгновения, первые часы он Ты знал, что он не умер. ощущал эйфорию, легкость гелиевого шарика Вы его не убили, и ты знал это. Ты чувствовал это. Казалось, теперь он может всё. Они могут всё Зачем ты продолжаешь врать себе? Они прошли некий обряд инициации и теперь, подобно древним шаманам способны были вызывать дождь, лечить болезни и возвращать время вспять, связываясь с умершими. Прекрати себе врать! Билл споткнулся. Споткнулся и чуть не упал в куст можжевельника, оцарапав скулу. Ты чувствовал себя правильно, не с Неудачниками, а в доме на Нейболт-стрит. Ты чувствовал себя правильно не потому, что вы пытались убить Оно, а потому что ты был рядом с ним, потому что тебя всё время тянуло к нему, потому что какая-то часть тебя довольно скалится и урчит рядом с…с… — Мёртвыми огнями, — закончил вслух Билл. — Если уже начал, имей силы закончить. Иногда Биллу казалось, что психом его делает не необходимость посещать специалиста, не препараты, которые он принимает, и даже не его антинормативное и антисоциальное поведение, а его манера говорить со своим внутренним голосом так, словно они разные люди, а не две составляющие одной личности. Пожалуйста, кто-нибудь, скажите ему, что все мы так делаем. Возможно, дело было в том, что внутренний голос Билла был более смелым, честным и прямолинейным с самим собой (то есть с ним, Биллом), чем сам Билл когда-либо. Билл хотел возразить, и голос знал это. Мы оказались здесь и сейчас только из-за того, что ты отрицал это. И чем дольше ты будешь отрицать, тем дольше это будет продолжаться. — Неправда! Должен быть другой выход, — Билл свернул с тропы, углубляясь в подлесок. И какой же? — Другой. Я ещё не придумал, какой, но я обязательно придумаю. В прошлый раз, ты придумал умереть. А теперь? Что-нибудь более оригинальное? — Что? — Билл вдруг оказался на поляне, заканчивающейся обрывом. Это было то место, с которого они с Неудачниками прыгали с разбега, только вот полянка стала больше, а обрыв круче — так и сорваться недолго. Неужели не помнишь? Помнишь же. Ты прекрасно всё помнишь. Билл замотал головой — он не хотел помнить. При этом он продолжал двигаться вперёд, к обрыву. Он шёл, пока не оказался у самого края. Ты помнишь, что ты тогда сказал? — Если летать, то только здесь, наверху, — пробормотал парень. Неожиданно ему стало очень холодно. Билл видел, как будто это происходило у него перед глазами, себя — долговязый подросток, с тяжелым камнем в руках, раскачивающийся из стороны в сторону, словно ива на ветру. Он видел, как шагнул, вспомнил, как земля пропала под ногами. Представил, как сейчас делает шаг вперёд. Эти два образа пятнадцатилетний-он и нынешний-семнадцатилетний-он делающие шаг в невесомость в разное время, но вроде бы одновременно, слились в один образ — образ бесконечно повторяющегося падения, когда его Я — то, как он себя ощущал, а не как видел глазами других людей — всё летело и летело вниз, не видя конца этому падению. Это и было полётом на верху, догадался Билл. — Я шагнул вниз, но почему же я тогда не умер? Или всё-таки умер?***
— Билл! — парень поднял рассеянный взгляд. Роберт подбежал к нему и положил руку на плечо. — Где ты был? Я весь день искал тебя, — он был запыхавшийся, с красными щеками и голосом, гуляющим по тонкой грани между беспокойством и раздражительной злостью. — Тут, — ответил Билл, вставая и показывая рукой вокруг себя. — В Пустоши. — Но что, — мужчина внимательно пробежался по парню глазами. — Что ты тут делал? Замерз, небось, — говоря это, он снял с шеи шарф и замотал им Билла. Парень пожал плечами, кутаясь сильнее в шарф. Он и правда замерз. — Пошли, отвезу тебя домой, — и Роберт, взяв Билла за локоть, повёл того прочь из Пустоши. Обычно бы парня разозлило такое поведение, но сейчас ему было просто-напросто наплевать. — Ты всех очень сильно напугал, — начал Грей, когда они сели в машину. — Ты не пришел в школу, не предупредил ни меня, ни кого-либо другого, и твой отец не знал, где ты, — Билл хотел бы удивиться тому, что Роберт позвонил ему домой, но его скорее удивило, что отец ответил, да и вообще вспомнил, что у него есть сын. — Так что случилось, Билл? — они уже выехали на нормальную дорогу, и Роберт мог кидать периодические взгляды на Билла, не боясь въехать в яму. — Ничего, — парень встретился взглядом с мужчиной, глаза которого были светло-голубыми, как родниковая вода, как первый лёд на Кендускиге зимой, как… «Как у Пеннивайза недавно», — рассеянно подумал Билл, но тут же забыл об этом, возвращаясь к разговору. — Мне надо было подумать о том, что Вы сказали, и побыть наедине с самим собой. Вот я и пошёл гулять, — Роберт неожиданно мягко улыбнулся — всё-таки Билл прислушивался к его словам. С этой улыбкой мужчина казался моложе, словно между ними не пропасть в десять лет, а всего пара лет разницы. Билл подумал, что, улыбаясь по-настоящему, Роберт становится таким приятным и привлекательным, почти родным, вызывающим не столько доверие, сколько иллюзию безопасности. Может быть, поэтому подросток рассказал ему всё ещё на первом сеансе? Одна улыбка и ты пропал. — Ты всё равно должен был предупредить кого-нибудь, — осторожно заметил Роберт, подъезжая к дому Денбро. — Как будто тогда мне бы позволили это сделать, — сказал Билл, разматывая шарф. Грей хотел его остановить, но глаза парня опасно блеснули, и мужчина сдержался. — Да, у меня проблемы. Да, я не до конца их осознаю и не могу самостоятельно решить, но это не даёт ни Вам, мистер Грей, ни кому-либо из взрослых, — последнее слово Билл произнес с отвращением и небольшой гримасой, — Возиться со мной, как с грудником или детсадовцем, я почти совершеннолетний. Конечно, прогуливать школу нехорошо, особенно с моей успеваемостью, но мне кажется, я имею полное право пойти куда хочу и не сообщать об этом никому, Вы не согласны? — парень уже сложил шарф и теперь держал его в руках, полностью повернувшись к собеседнику и явно намереваясь получить ответ. Время пассивности для него прошло. — Согласен, но и ты, Билл, должен нас, меня в первую очередь, понимать. У тебя уже в прошлом были инциденты, повторения которых хотелось бы избежать… — Какие инциденты? — раздраженно спросил парень, сжав мягкую ткань. Он судорожно перебирал в голове воспоминания, но не мог найти ничего подходящего под такие «инциденты», ведь не «галлюцинации» же Роберт имеет в виду, они (возможно, именно потому, что и не были галлюцинациями) не оставляли Билла уже очень долгое время. — Как? — пораженное пробормотал мужчина, на секунду сощуриваясь, подозрительно изучая парня. — Ты действительно не помнишь? — Не помню что? — дурацкое deja vu посетило Билла, и ему с каждой секундой было всё сложнее и сложнее не поддаваться панике. — Ты пытался покончить с собой, — тихо проговорил Роберт. Парень неверяще замотал головой. — Нет, этого не могло быть, я никогда не… — Билл, — мужчина накрыл своей тёплой, практически горячей рукой холодные, судорожно мнущие шарф, руки подростка. — Всё в порядке, если ты не помнишь, ты не должен заставлять себя вспоминать или верить мне, — его голос был ровный, успокаивающий, Билл поднял на него красные, воспаленные глаза и вдруг понял, что если он ещё хоть на секунду задержится здесь, в этой машине с этим человеком, то начнет задыхаться. — Я…я пойду, — он пихнул шарф Роберту. — С-спасибо, что подвезли, до завтра, мистер Грей, — Билл хлопнул дверью автомобиля и быстро рванул к дому. Он хотел как можно скорее оказаться в своей комнате — месте, где он хоть и не чувствовал себя по-настоящему в безопасности, но мог хоть немного расслабиться. В конце концов, кроме Оно его там никто не беспокоит. Но, стоило ему поравняться с дверями на кухню, как его окликнули: — Билл, — парень тут же замер. Он не слышал этот голос не неделями — месяцами. — Да, пап? — он заглянул на кухню, стараясь придать себе как можно более спокойный вид. — Иди сюда, поговори со своим стариком. Билл зашёл в кухню на негнущихся ногах и сел за стол напротив отца. Только сейчас, впервые за долгое время оказавшись с отцом в одном помещении, за одним столом, на расстоянии вытянутой руки, Билл увидел, как сильно Зак постарел за прошедшие со смерти Джорджа три года. У него уже были седые виски и лысеть он начал намного быстрее. «То же, наверное, ждет и меня к сорока», — подумал парень отстранённо. Усталость буквально читалась на лице отца — засела где-то в морщинах. Он выглядел минимум лет на пять старшего своего возраста, а то и на все семь. — Мне звонили со школы. У тебя что-то случилось? — мужчина взял со стола пачку Winston, точно такую же, как и та, из которой Билл стащил свои первые две сигареты. — Нет, просто пропустил один день, хотелось побыть одному, — он с завистью посмотрел на то, как отец затягивается. Зак кивнул. — Хочешь? — он протянул пачку Биллу, тот, не задумываясь, выудил одну сигарету и прикурил. Блаженное ощущение. Отец внимательно за ним наблюдал. — Я и не заметил, как ты вырос. Мы с твоей матерью, — он вздохнул, — После того, что случилось с твоим братом — «Он никогда не называет их по именам, только твоя мать и твой брат», — подумал Билл. — Мы немного сдали, ты понимаешь? — парень кивнул. — Прости нас, — слёзы выступили на глазах мужчины. — Мне кажется, долгое время я вообще не помнил, что у меня есть ещё один ребёнок. Я так зациклился на своём горе, что упустил время, которое мог провести с тобой. А теперь уже поздно, — скрючившись, затрясшись, он заплакал. Большой морщинистый ребенок с горящей сигаретой, он плакал и давился собственными соплями. — Ну, пап, — Билл встал, метнув свою сигарету в раковину, подошёл к отцу и мягко забрав у него сигарету, обнял, успокаивая. — Всё в порядке. Я всё понимаю. Ты ни в чём не виноват. Тебе было очень тяжело — сын погиб, жена убита горем. — Это меня не оправдывает, — взвыл мужчина. — Нет, — ответил Билл, обнимая отца сильнее. — Но все мы люди. Все совершаем ошибки, и это — нормально. Я не злюсь на тебя, честно, — «Больше не злюсь», — поправил себя он мысленно. — Пошли, — он помог отцу встать, — Поспишь немного, и тебе полегчает. Он довел отца до дивана в гостиной, где тот обычно и спал, и помог ему лечь. — Всё будет хорошо, пап. Отдыхай, — Билл поцеловал отца в лоб, и ушёл в свою комнату, думая о том, что сегодня со всеми явно что-то не так.***
«You are beautiful, but you are empty, » he went on. «One could not die for you. To be sure, an ordinary passerby would think that my rose looked just like you — the rose that belongs to me. But in herself alone she is more important than all the hundreds of you other roses: because it is she that I have watered; because it is she that I have put under the glass globe; because it is she that I have sheltered behind the screen; because it is for her that I have killed the caterpillars (except the two or three that we saved to become butterflies); because it is she that I have listened to, when she grumbled, or boasted, or ever sometimes when she said nothing. Because she is my rose.» Antoine De Saint-Exupery «The little prince»
Конечно же, Билл заболел. Не понятно только из-за чего: того, что промок насквозь и так и ходил, или того, что оставил окно открытым на ночь, чтобы не пахло сигаретами. Проснулся он с ломотой в теле и абсолютным нежеланием вставать с постели. Его бил озноб даже под двумя одеялами, и он винил во всём это чертово окно, дурацкий сквозняк. В этом доме никогда нельзя было открыть окно или входную дверь без тянущего по ногам холодка или тихого свиста в коридоре. Ему нужно было встать. Встать и закрыть это тупое окно, тогда не будет так холодно, тогда можно будет спать, спать весь день, и пусть весь мир варится в адовом котле, а он будет спать. Но Билл не мог найти в себе силы, чтобы совершить это явно непростое для семи утра, но столь необходимое действие, что уж говорить о том, чтобы дойти до окна и закрыть его. Он болезненно застонал: опухшее горло болело, отдавая на уши, заложенный нос не давал нормально дышать, и голова была такая странная, словно сделанная из стекловаты. Вот бы кто-нибудь закрыл это окно, ну хоть кто-нибудь… В этот момент, словно бы услышав его немой крик о помощи, кто-то пошёл в сторону его комнаты: в комнате Билла была очень хорошая слышимость, поэтому он всегда знал, кто из членов семьи поднимается по лестнице на второй этаж и быстро понимал, куда конкретно этот человек направляется. Сейчас же было сложно понять, кто именно идёт — шаги были слишком легкими и тихими для отца, но чересчур размеренными для матери. Может быть, за столько времени, он отвык от этого, забыл, как звучат шаги родителей или, возможно, дело было в его дурной, не соображающей голове — папа мог просто купить новые тапки или мама перестала семенить. Шаги приближались. Билл, испытавший в первую секунду радость и облегчение, вдруг запаниковал — последний его разговор с родителями был много недель назад, он не знал, чего стоило ожидать — ругани, криков, причитаний или всё-таки заботы? Он отвернулся от двери, закручиваясь в одеяло по самые уши, оставляя только макушку и делая вид, что спит. Шаги всё приближались и приближались, набатом отдаваясь в голове подростка. Дверь тихо открылась, кто-то вошёл. Биллу очень хотелось открыть глаза и посмотреть, кто из родителей пришёл, но он не хотел показывать, что заболел, напрашиваться на заботу, обременять их своим состоянием. Он верил, что ещё пара часов сна, и он сможет сам встать и доползти до кухни, где можно сделать себе чай с имбирём и мёдом и позвонить классной, чтобы предупредить о болезни. С громким и четким, словно выстрел, щелчком окно закрылось. «Пожалуйста, уходи, сделай, как обычно, вид, будто меня не существует, и уходи», — думал Билл, стараясь дышать тише и стать как можно незаметнее. Шаги направились в сторону выхода, но вдруг остановились и, словно после секундного размышления, приблизились к кровати Билла. Холодная рука нежно коснулась лба подростка, убирая влажные от пота волосы с лица. Билл не смог сдержать облегченного вздоха, и чуть подался навстречу руке. — Заболел всё-таки, — в голосе звучало скорее беспокойство, чем злость или раздражение. Рука продолжала гладить Билла по волосам, иногда замирая и массируя голову. Головная боль начала отступать, таять, он блаженно улыбнулся, понимая, что не один. Снова захотелось спать. — Спи давай, — в голосе прозвучала улыбка, — Я пока схожу тебе за лекарством. И Билл провалился в сон. Ему снилось, что он падает, катится, летит вниз за белым кроликом с ярко-рыжей шевелюрой, что он встречает короля в желтом дождевике и на кораблике, что он на протяжении всего сна пытается поймать, догнать кого-то. Кого-то, кем оказывается сам Билл в конце сна, но этот сон забывается ещё до того, как он просыпается… Когда он проснулся, вернее, когда смог открыть слипшиеся глаза, на тумбе рядом с будильником его ждал Алка-Зельтцер и стакан воды. Теперь Билл был уверен, что заходила мама — только она могла принести ему лекарство, отец же считал, что всё можно вылечить сном и полосканием рта водой с солью. Он выпил его с радостью. Первый раз в жизни, он был так рад тому, что ему принесли лекарство, и не потому, что от этого ему станет лучше, а потому, что это лекарство купили специально для него и только для него. Билл подумал о том, что, когда родился Джорджи, ему казалось, что родители уделяют самому Биллу слишком мало внимания, но по-настоящему мало внимания он стал получать, когда брат умер. Иронично. Он лежал и пытался заставить себя встать, чтобы сделать чаю и что-нибудь поесть, но одеяло придавило его, и он продолжал лежать и то смотрел в потолок, думая о чём-то, то впадая в полудрёму. Когда он в очередной раз выплыл из сонного забытья, то обнаружил, что его снова гладит эта мягкая, прохладная рука. — Тебе лучше? — Немного, — сонно ответил Билл, его живот яростно заурчал. — Пойду, принесу тебе поесть, — рука пропала, кто-то встал. — Нет, мам, подожди, не уходи, — Билл открыл глаза, попытался сесть. Его мягко уложили обратно. Комната была погружена во тьму, и он удивился, почему мама не включила светильник? Неужели побоялась его разбудить? — Я принесу тебе поесть и вернусь, отдыхай. — Хорошо, — и Билл счастливо улыбнулся. Клоун осторожно прикрыл за собой дверь в комнату мальчика и пошёл сторону кухни, потому что иногда иллюзии полезны для здоровья.