Театр в мыслях. Бордель в подсознании. Чак Паланик «Удушье»
Билл, неожиданно рано вставший и собравшийся в школу, валялся на кровати и кидал в стену теннисный мяч. Он пытался ни о чём не думать, но мысли его блуждали между событиями вчерашнего дня и сегодняшней ночи. Его сморило сразу, стоило ему только лечь в постель, он даже закутаться в одеяло толком не успел. И впервые за многие месяцы ему что-то снилось. Во сне он упорно пытался себя убить, но у него это никак не получалось. Кровь из порезов не стекала, а почему-то поднималась в воздух, где растворялась, а сами раны затягивались не больше, чем за минуту. Пытаясь утопиться, он вдруг обнаруживал, что может дышать под водой, а прыгая с моста или крыши, он приземлялся на ноги, словно кошка, целый и невредимый. Всю ночь Билл изощрялся в разнообразных способах самоубийства, но ничего его не убивало. Даже не ранило. Никаких шрамов. «Странный сон», — подумал Билл. — «Бессмысленный какой-то». Он снова вернулся к вчерашнему дню. Вернее к тому, что он снова что-то забыл. Он помнил, что вспомнил это сам, но забыл. Также он знал, что Роберт напомнил ему об этом, но это снова вылетело из головы, стоило ему перестать об этом думать. Он пытался вспомнить, напрягался, перебирал все события последних трёх лет, обращался к своему внутреннему голосу, но воспоминание, крутившееся на периферии, ускользало раз за разом. Кто-то изнутри застучал в его виски, яркие пятна вспыхнули перед глазами и тут же потухли, забирая с собой и всё остальное — в глазах потемнело. Уши заложило, и Билл почувствовал, как боль из висков расползается в стороны, на лоб и затылок, замыкая кольцо. Где-то сбоку с грохотом упал мячик, что-то разбилось, но он этого уже не слышал. Он схватился за голову, почти у самых корней волос, словно мог найти это кольцо и снять его. Но там ничего не было. Билл болезненно застонал и сжался в комок на кровати. Если бы он мог, если бы всю его голову не заполнила эта адская боль, и там нашлось место для мыслей, он бы подумал: «Пусть это прекратиться!» Взмолился бы, чтобы кто-нибудь забрал его боль. Это ведь не так много — он не хочет вернуть брата или любовь родителей, он не просит сделать его «нормальным», просто избавьте его от этого. Кто-нибудь! Ну пожалуйста! Всё прекратилось также неожиданно, как и началось — будто щелкнули выключателем. Раз! И в голове воцарилась пустота. Темнота. Тьма. Копошащаяся и гудящая — живая тьма. Билл рывком сел, хотя «сел» неподходящее слово — он подскочил на кровати, приняв полусидячее-полулежачее положение. Сердце его бешено колотилось, он рассеянно моргал, рвано дыша, повторяя про себя: «Сон. Это просто сон. Просто сон. Ничего этого не было» Но если это просто сон, Билли, то почему ты в джинсах?***
Это было верхом наглости, но Билл снова не пошёл на уроки. Вместо этого он сидел в корнях огромного дуба, растущего во дворе школы и являвшего самым старым деревом в Дерри. «Городское достояние. Наследие», — парень закатил глаза. Когда он был совсем ещё мелким, в начальной школе, считалось, что только самые смелые и сильные мальчишки могут залезть на это дерево. Делать это, конечно же, строго-настрого запрещалось — из соображений безопасности, ну и мало ли детки повредят этот исторический памятник — поэтому все попытки покорить дерево проходили либо на каникулах, либо по воскресеньям. С аварии, когда его сбила машина*, прошло не так много времени, и Билл ещё не успел привыкнуть к своему заиканию и тому, что все над ним из-за этого издеваются. Он хотел во что бы то ни стало залезть на этот дуб, чтобы ребята его зауважали. Ему было шесть и он до ужаса боялся высоты. Эдди, который уже тогда был его другом, всячески пытался отговорить Билла от этой затеи, но у него не получилось. Сначала Билл пытался перебороть страх высоты: высовывался во все окна, сидел на подоконнике в своей комнате, очень сильно раскачивался на качелях, поднимаясь по лестнице, обязательно заглядывал в пролет и, судорожно сжав перила, считал ступеньки. Он также стал тренироваться в карабканье на деревья, используя для этого дерево у эддиного дома. Ветки этого клёна — это был клён, Билл помнил это также ясно, как то, что сидит под дубом — шли мимо окна в комнату Эдди, и если постараться, можно было попасть к другу в гости. Интересно, чтобы подумал Билл, если бы узнал, что уже три года Ричи попадает в комнату Эдди именно таким способом? И что рассказал ему об этом сам Эдди? К концу осени Билл решил, что он готов. В последнее воскресенье ноября, когда воздух уже начал вырываться изо рта облачками пара, но надевать зимнее пальто было ещё рано, он вышел из круга зрителей и подошёл к дубу. Дерево уже скинуло всю свою листву и стояло перед детьми голое и корявое. Оно очень напоминало гремучую иву из фильмов о Гарри Поттере, но до того, как выйдет первый фильм оставалось ещё много лет. Уже став взрослым мужчиной, Билл увидит этот фильм и подумает, что ива — точно их старый дуб. Первые полтора-два метра ствола дерева были в зарубках и углублениях — они не представляли трудности ни для кого, но после, найти за что зацепиться или где поставить ногу становилось почти невозможно. Хорошо было старшим: высокие, они могли дотянуться до коряги, некогда бывшей веткой, и, уцепившись за неё, быстро забраться наверх. Билл же полз до этой коряги вечность, ободрав все ладони и дважды чуть не сорвавшись. Он не смотрел вниз, зная, что решимость покинет его, и даже не оглядывался на ребят. Сначала дети смеялись — заика Билл решил рискнуть, во умора, а какого будет, когда он сорвется? Потом молчали — он залез уже так далеко, в этом году ещё никому не удавалось так высоко залезть. Если бы в этот момент он упал или слез, его бы не перестали дразнить, но стали бы делать это меньше, пока кто-нибудь другой не залез бы и не развязал им всем языки. Поэтому Билл полез дальше. Когда он залез на нижнюю ветку — цель всего предприятия — и посмотрел вниз, расстояние в три метра до земли показалось ему тремя тысячами километров. Он понял, что не слезет, но не мог сказать об этом, не мог испортить свой триумф и опозориться таким образом, только не это. Как ни странно, его спас охранник, который увидел детей и со страшными криками уже бежал к дереву. Малышня разбежалась, а Билл, испугавшись наказания, не глядя, прыгнул. Он сломал руку, но навсегда стал Большим Биллом. Парень улыбнулся воспоминаниям и прикурил. Дым сладко защекотал горло. Он сидел под деревом и ждал, пока на школьную стоянку не заедет форд мустанг Роберта. Красный шестьдесят девятого года — щегольская машина. Сегодня мистер Грей опаздывал, что было на него не похоже. «А что, если он решил забрать меня из дома, чтобы я точно добрался до школы, но меня там не было, и он снова отправился меня искать», — подумал он и хохотнул. Перед глазами стояла забавная картина: Роберт в своём светло-коричневом пальто и лакированных ботинках бегает по болотистому подлеску у Кендускига и выкрикивает его, билла, имя. «Интересно, как быстро он бросит эту затею?» — Билл выпустил облачко дыма. Он вдруг подумал, что люди, как деревья, после трудностей — зимы — расцветают снова, но на всю жизнь сохраняют себе память об этом годовыми кольцами. Стоило ему отвлечься, как из-за поворота показалась такая знакомая машина. Билл встал, отряхиваясь, и затушил ещё тлеющую сигарету. — Опаздываете, мистер Грей, — сказал парень с лукавой улыбкой, когда задумчивый Роберт подошел к школе. — Билл? — мужчина рассеянно окинул его взглядом. — Почему ты не на уроке? — Вас жду, — Билл подавил тревогу, кольнувшую в груди. Роберт молча кивнул, словно только этого и ждал. Глядя на пустые школьные коридоры, Биллу в голову пришла мысль о том, сколько слышали эти стены, и как много они могли бы рассказать, если бы кто-нибудь их выслушал. В кабинете Роберта было непривычно темно и душно — мужчина, уходя, закрывал не только окно, но и жалюзи. И сам Грей был сегодня рассеянный и сильно погруженный в себя. Билл удивился, когда мужчина снял пальто и вместо привычных рубашки с брюками, в которых он ходил на работу, на нём были футболка и джинсы. — Мистер Грей, Вы в порядке? — обеспокоенно спросил Билл. — Что? Да. Почему ты спрашиваешь? — он отрешённо посмотрел на себя. — А, это, — он поправил футболку. — Я приехал только за кое-какими бумагами, работать сегодня не собирался. Билл открыл рот, собираясь спросить, что случилось, и стоит ли ему прийти в другой день, но Роберт сел в своё кресло и, облокотившись на сцепленные в замок руки, посмотрел на него. — Это, конечно, не отменяет того, что у нас с тобой сегодня была назначена встреча. Я просто думал, что после школы позвоню тебе, и ты придешь ко мне домой, но раз уж ты уже здесь, давай не будем откладывать это в долгий ящик. Билл кивнул, но как начать не знал, поведение Роберта настолько отличалось от привычного, что выбило Денбро из колеи, и он потерял все свои мысли. — Я, — растерянно пробормотал парень, пытаясь собраться с мыслями. — Я не могу вспомнить. И не давая Роберту времени на вопросы, быстро выпалил: — Что-то важное. Вы вчера мне напомнили, и я помню, какой ужас из-за этого испытал, но что конкретно Вы тогда сказали, что это было, я не помню. Я не могу вспомнить, но знаю, что это важно. Билл замолчал, не зная, что ещё добавить, как ещё объяснить свои чувства и ощущения, Роберт подождал немного, а потом вздохнул, словно выпустил из себя весь воздух и наконец-то расслабился. — Ты не представляешь, какое облегчение я испытал от того, что ты сам об этом заговорил, — мужчина тепло, но устало улыбнулся. — Я не знал, как мне прийти к этой теме, всю ночь себе голову ломал, боялся, что ты и не вспомнишь того, что что-то забываешь снова и снова. — Снова и снова? — пораженно переспросил Билл. — Да. Снова и снова. Сначала я думал, ты просто не хочешь это обсуждать — ещё не готов, потом, что с этим ты уже справился, но только вчера я осознал, что каждый раз ты забывал. После каждого разговора об этом, ты забывал и разговор и его тему. — Но что это? Что я всё время забываю? — Ох, Билли, я не могу тебе сказать. Ты должен сам вспомнить, — у Роберта был болезненный, затравленный взгляд. — Я могу хоть каждый день говорить тебе об этом, но это не поможет, ты должен восстановить все события того дня в голове и, самое главное, принять их. — Я…я не понимаю, — Билл машинально потер виски — какое-то призрачное ощущение утренней мигрени посетило его, но тут же рассеялось. — Это называется диссоциативная амнезия, когда в результате травматического или стрессового события человек теряет информацию, которая в обычной ситуации осознавалась бы им и составляла бы часть его автобиографической памяти. — И как…как это лечится? — Для начала нужно восстановить воспоминания — ту самую потерянную информацию — это могут быть воспоминания о самом травматическом/стрессовом событии, то, что было до или после, или же всё сразу, как у тебя. — Что Вы имеете в виду, говоря, как у меня? — Билл, ты пришёл ко мне девять месяцев назад с тем, что уже долгое время видишь… — Оно, — подсказал ему Билл. — Да, Оно или клоуна, или что-то с ним связанное. Ты так и сказал: «долгое время», не ставя конкретные временные рамки. Когда мы стали над этим работать, то обсудили и смерть Джорджи три года назад, и события лета после, но, Билл, за период после вашей победы над Оно и тем днём, когда ты пришёл ко мне, у тебя нету воспоминаний. — То есть? Как это нету? — Ну хорошо. Скажи мне, в какой момент ты перестал общаться с остальными Неудачниками? — Эм. Ну не знаю, это как-то само произошло, незаметно. — Да? А вот если спросить у кого-нибудь из них, например, у Беверли, то она расскажет, что после летних событий, ты стал более замкнутым и отстранённым, начал курить по-настоящему, а не за компанию, перестал проводить с ними время и сразу после окончания уроков куда-то уходил. Тебя часто видели бродящим по городу после школы, примерно с час, и вечером, когда уже стемнело. Где ты был в промежутке между этим и что делал, никто не знает. Окончательно ребята бросили свои попытки поддержать с тобой общение, когда ты не пришёл на рождественские посиделки, которые проходили у Бена. А тебя все ждали, ты их очень сильно задел. Билл покачал головой. Бред какой-то. Это же они от него отстранились, это же они его не позвали на Рождество, и он… А что он делал в том году на Рождество? В голове было пусто. Он не помнил. — Я не…не… — Не помнишь, да? И я не могу тебе напомнить, потому что ты опять всё забудешь. Мы уже делали это — восстанавливали твои воспоминания за тот период, но, как видишь, они всё равно пропали. Иногда в таких случаях используют гипноз, но я такое не практикую. Пока ты не вспомнишь, Билл, я ничем не могу тебе помочь, мне очень жаль. Билл испытал не страх, не разочарование или что-либо подобное, нет, ему ужасно захотелось обнять Роберта, обнять и сказать ему, что всё в порядке — он всё понимает, он со всем справиться, и мужчина ни в чём не виноват. Вместо этого кивнул, после чего встал. — Я вернусь, когда всё вспомню, Вы только немного подождите, — сказал Билл и направился к выходу. — Боюсь, когда ты вспомнишь, я тебе уже не понадоблюсь, — сказал Роберт опустевшему помещению.***
That's the price you pay Leave behind your heartache, cast away Just another product of today Rather be the hunter than the prey And you're standing on the edge, face up 'cause you're a… Imagine Dragons — Natural
Выздоровел Билл очень быстро, хоть и провалялся несколько лишних дней в кровати. Как только ему стало лучше, мама перестала его навещать и заботиться о нём, и он снова почувствовал себя брошенным. Промаявшись в одиночестве, он вернулся в школу, и снова потянулись серые будни. Только с небольшими изменениями. Теперь он не шёл домой сразу после школы, а медленно брёл к дому на Нейболт-стрит так, чтобы этого никто не заметил — делал вид, будто просто гуляет по городу. По дороге ему нравилось наблюдать, как живут жители его города, замечать, кто чем занимается изо дня в день, а что меняется. Он мотал на ус чужие привычки, повадки и отличительные черты, которые потом, через годы, всплывут в его романах: у главного героя «Мглы» будет привычка взмахивать руками каждый раз, когда он будет говорить «Я» — так делал одноклассник Билла, с которым он шёл вместе пол квартала, а героиня «Забвения» будет поджимать губы и закатывать глаза каждый раз, когда к ней будут обращаться не по имени, прямо, как мисс Харрис — «Да зови ты меня Дорис, глупый мальчишка!» Ему нравилось слушать город: шум ветра, бегущего по крышам и проводам, мяуканье уличных котов, болтовня телевизоров в домах, звоночек на входе в аптеку, шарканье шин по асфальту, бульканье в водостоках… Хотя, последнее ему не особо нравилось, иногда ему казалось, что кто-то его оттуда зовет, обещает рассказать нечто очень важное. Этот голос был ужасно похож на голос брата, и Билл повторял себе, что Джорджи больше нет, что он не может уже ничего ему рассказать. «Иногда мертвые возвращаются, и знают они больше живых, именно потому что они — мертвые», — подсказывал подростку внутренний голос, но он его не слушал. Он никогда его не слушал. Билл старался держаться подальше от водостоков не столько из-за голоса, доносящегося оттуда, сколько из-за страха увидеть там жёлтый дождевик или разлагающееся лицо брата. Каждый раз он немого менял маршрут, чтобы никто не мог сказать, что видел его, идущим мимо, каждый день — Билл не совсем понимал от кого или для чего он так шифруется и прячется, но ему казалось, что так — безопаснее. Именно из-за этого он всегда приходил в разное время — иногда дорога занимала полчаса, иногда час. Приходя, он обязательно выкуривал сигарету. Садился на хлипкое крыльцо и закуривал — медленно затягиваясь, запрещая себе кашлять, пробуя на вкус дым. Сигареты почти всегда были разные: то папин Winston, простой, ничем не выдающийся, чуть режущий горло, то Camel, который курил Ричи (тоже таская у отца) — горький, резкий, слегка вязкий, он не царапал глотку, но вызывал легкое першение — иногда это был Lucky Strike, который предпочитала Беверли (ей сигареты покупал какой-то старшеклассник) — тот курился легко, оседал на языке и мягко скатывался по пищеводу. Но, что бы он не курил, под конец у него всё равно вырывался легкий кашель — на одно-два мгновения, хотя это Билл не замечал, погруженный в свои мысли. С каждым днём ему становилось всё легче курить и всё сложнее понимать и выражать свои чувства. Покурив, Билл заходил дом и проводил несколько часов в той самой комнате, где не побывал никто из Неудачников. Он принёс туда несколько своих книг, какие-то тетради, альбом и краски. Он читал, писал, рисовал, учился — делал всё то, что делал обычно в своей комнате, но только в доме на Нейболт-стрит. В какой-то момент он даже начал думать о ней, как о своей комнате. На уроке математики, не найдя учебник: «Я оставил его в своей комнате, так и знал вчера, что что-то забыл». Собираясь в школу: «Надо в выходные взять с собой щетку, убрать мою комнату». Уже засыпая: «Матрас в моей комнате удобнее…» Возвращаться домой с каждым днём ему хотелось всё меньше и меньше — он оттягивал момент своего ухода, иногда засиживаясь до самой ночи. Там, в этом доме, в этой комнате, Билл не ощущал себя одиноким — он ни разу не видел и не слышал ничего, говорящего о присутствии Оно, но каким-то образом подросток чувствовал его присутствие. Хоть и не хотел себе в этом признаваться. Дома теперь тоже многое было иначе: больше никаких глаз в углу, никакого шороха за дверью, никаких следов — ничего. Больше не было ничего. Только Билл один на один с самим собой. Он боялся спать. Раньше ему казалось, что он боится спать из-за того, что происходит вокруг, но именно это было тем, что помогало ему засыпать, дарило осознание того, что он жив и всё это — правда. Теперь же он просыпался среди ночи, вокруг темнота, холодная пустота, ничто. Он не чувствовал ног и рук, не мог разобрать очертания предметов вокруг, в его голове билась одна единственная мысль — он умер и теперь будет вечность барахтаться в этой тьме. Тьме, что постепенно начинала пульсировать, шевелиться вокруг него, обволакивая, вбирая в себя, заполняя собой его легкие, и он задыхался, пока ему не удавалось включить светильник или упасть с кровати, и боль от падения не возвращала его в реальность, говоря, мол, ты живой, расслабься и получай удовольствие. Он пробовал спать со светом, но у него не получалось уснуть, а если он и падал в забытье (что случалось крайне редко), то выпадал из него ещё более уставшим, с таким неприятным вкусом во рту, словно его утопили, и он только что выплюнул грязную воду вместе с частью своих сгнивших внутренностей. Однажды он уснул в своей комнате на Нейболт-стрит, а проснулся уже не один. Клоун сидел в углу. Просто сидел, глядя на Билла, не говоря ни слова и не двигаясь. На секунду подростку даже подумалось, что ему это кажется. Он моргнул. Оно никуда не делось. Раньше, вроде бы ещё недавно, но по ощущениям Денбро так давно, словно бы в прошлой жизни, он бы бросился вон или начал искать что-то, что могло бы помочь ему в драке, но сейчас, в этот момент, он сел, потянулся и сонно спросил: — Ты понимаешь геометрию?