Провал века

      Лорен Стракер — типичная идиотка, которая верит в добро. На ней словно написано «не влезай, убьёт», но Энди профессионально игнорирует предупреждения и знаки судьбы. Он тратит последние силы и крохи терпения, чтобы не забывать, что любить её — это, блядь, ненормально, (да только ему же всё равно наплевать). Энди хоронит своё прогнившее сердце в обломках их совместного прошлого. Он ведь ещё помнит эти беспорядочные поцелуи тайком от родителей и тот осуждающе-желающий взгляд сестры, который до сих пор сводит с ума в кошмарах. У него под ключицами навеки отпечатываются следы её малинового блеска для губ. Она — (не)героиня его счастливой истории, а всего лишь сестра.       — Л о р е н, — имя отдаёт приторной сладостью и чрезмерной идеальностью. Она не его. Сестра ведь и в жизни не пойдёт против моральных принципов и мнения общества.       — Иди на хер, братишка, — хрипло отвечает Стракер-старшая, умываясь солёными слезами, — и судьбу с её предначертаниями забери с собой.       Энди проклинает эту самую судьбу, которая едет с катушек и витиеватыми буквами на левом запястье выписывает отдающее горечью «Лорен». Энди ведь понимает, что она официально принадлежит ему и это до ебанутости достоверный ответ. Вселенная ебнулась из ста процентов на всю тысячу. Лорен умоляет судьбу поменять решение, ведь это ненормально — имя брата не может быть именем её соулмейта, (ведь нет же?). Это до абсурда глупо и аморально — Вселенной, правда, плевать. Страдайте на здоровье, дети. Лорен своей болью давится; плюётся, ведь даже для неё это слишком большая доза. Она не понимает, как их (не)глупые (не)игры в любовь перекочевали в реальную жизнь. Стракер-старшая с головой окунается в то, что было у них с братом — «Что же мы натворили, Энди?», и она путается в цепкой паутине из собственных чувств.       — Что за парадокс, а, сестрёнка? Нам, кажется, суждено продолжить судьбу своих предков, — его издевательский шёпот забивается ей в ушные перепонки. Лорен проклинает «Фенрис», который связывает их в одно целое. Вселенная греет в своих объятиях новых Адама и Еву, у которых совершенно другая история первого грехопадения — не менее запретная; аморальная.       — Вселенная по-крупному проебалась, — она выдыхает в небо сизое облако дыма и тушит сигарету об кожу, где проклятием его имя въелось, да только его не выжечь; не вытравить.       У них в игре с судьбой счёт явно не равный — «ноль: бесконечность». Черти в Аду выписывают их имена рядом и приравнивают к Адаму с Евой — такого греха человечество, пожалуй, не видело столетиями. Энди смакует вкус её блеска для губ на своих губах и верит в то, что им суждено быть вместе вопреки всему. Лорен до хрипа срывает голос в истерике и понимает, что ей без брата нельзя, так и с ума сойти недолго. Оба понимают, что ещё бы чуть-чуть и почти получилось бы забыть. «Почти», к сожалению, судьбой не засчитывается. Встречи в кафе недалеко от штаба подполья становятся каким-то чокнутым фетишем. Рива говорит, что нужно добиваться своего любыми способами. Энди знает, что с сестрой это не прокатит. Она ему не будет принадлежать (полностью) никогда.       — Как дела, Лори? — хочется свернуть брату шею. Так ведь и ей, и Энди будет проще, но чёртова любовь на периферии сознания ставит запрет.       — Хуёво, — идеальная девочка теряет свою идеальность в нём, когда брат целует Лорен вжав в угол какой-то подворотни.

И это кажется до сумасшествия правильным.