"Две параллельно пересекающиеся"

Они долго держатся за руки, не отпускают, в таком положении затекает буквально все. Но… кто обмолвится об этом, когда вокруг так тихо, в душе, впервые за долгое время, мир и порядок, и так действительно хочется, как бы банально не звучало, остаться в этом мгновении навсегда. Чимин дожидается момента, когда за дверью пропадут всякие звуки, и только глубокие легкие выдохи Юнги по ту сторону будут обрывать всполохи ночного воздуха в замершей квартире. Он поднимается на ноги, долго охает о скрипящих на старости лет коленях, убирает свои следы на полу и в последний раз сжимает и разжимает чужую большую ладонь. Они у них дико разные. Пухлые и короткие сосисочки Пака ни в какое сравнение не идут с длинными, крупно-эстетичными, узловатыми пальцами Юнги. Еще одно касание. Чимин дожидается едва слышных посапываний и уходит в сторону кухни. Там готовит бутерброды и заваривает в термос, найденный там же, больше литра зеленого чая (Юнги ничего другого кроме него и воды не пьет). Он знает, каково это, просыпаться в одинокой квартире после самого тяжелого первого дня течки, хоть умирай, а жрать хочется до жуткого ужаса, но позаботиться о тебе точно некому. Куртка на плечах. Последний взгляд и почти горсть блокаторов в глотке. На лестнице его дожидается Джун. И сигарета в чужих зубах. Он тушит ее одним слитным неспешным движением, зачесывая волосы назад. — Не говори Джину, она первая за полгода. Голос такой усталый. — Почему ты не дома? — Чимин подходит ближе, спиной врезаясь в железные перилла. — Мог и уйти, знаешь же, что все равно ничего не случилось бы. Пак догадывается о причине, но вслух не говорит. Это не его дело точно. Им не по двенадцать, чтобы при первой возможности вперед и в пекло. Он должен быть готов, чтобы поделиться проблемой по собственной воле. Если это время не сейчас, то так тому и быть. — Я не хочу домой, Чимин-а. Вот оно. Сигнал, который подает собеседник, когда хочет что-то обсудить. Что-то, что сильно его волнует и не оставляет мысли в покое ни на секунду. — Вы поссорились, да? Их размолвки были очень редким явлением. Эта парочка всегда и для всех была примером идеальных отношений, а в будущем, возможно, и крепкой семьи. — Я изменял ему почти три месяца, Чимин-а. Пак от шока и неверия даже в ладонях лицо прячет. До него дошло не сразу, но дошло. И у него от этого целый мир перед глазами и в душе рушится. Он столбенеет на месте и двинуться не может вообще. Это как узнать, что твои родители больше не любят ни тебя, ни друг друга. Земля из-под ног уходит. Кто-нибудь, спасите этого малыша. — Почему… Джун? Связки в горле предают и будто обрываются. Он почти хрипит от охватывающего со всех сторон ужаса. Это конец? — Мы с ним истинные, Чимин-а. Я не смог себя сдержать. Чимин опускается на корточки, хватаясь за голову. Джун даже не сожалеет. Ему и не стыдно совсем — он оправдал уже давно себя в собственных мыслях. Омеге так хочется разрыдаться, но слез и в помине нет. — Джин знает, да? — Я сразу ему сказал. После первой же встречи. Я… — Намджун прикладывается лбом к ржавым периллам, прикрывая глаза. — Я люблю его, Чимин-а, но… — он загнанно дышит, будто годами воздух в себе копил, а сейчас по крупицам наружу выпускает, — это природа. Против нее не попрешь. Это все так… Чимин мгновенно поднимается на ноги, пошатываясь от неожиданности даже. Его такая злость дикая охватывает в ту самую тяжелую секунду, что страшно становится. Что за бред несет этот дебил? Юнги сейчас соображает яснее, чем он. — Что ты такое говоришь, Джун? — глаза алой пеленой застилает. Его долго сдерживаемое возбуждение тотчас выливается в неконтролируемую агрессию. — Ты головой своей думаешь вообще или нет? Юнги младше тебя на десять лет, но даже не рыпнулся в мою сторону, хотя один секс в голове от гона! Намджун озлобленно перебивает. — Какого хрена, Чимин?! Твой хваленый Юнги под запертой дверью! — Кретин! — еще громче кричит омега. — Альфу в такой момент, кроме него самого, и угроза смерти не остановит! Не то, что хлипкая дверка на милипездрической задвижке с обратной стороны! Слушай сюда, идиота кусок, — Чимин яростно подлетает на непозволительно близкое расстояние, чуть ли не носом в грудь тычется, — ты сейчас же бежишь к Джину извиняться, если действительно любишь его. Если нет, то вали на все четыре стороны, чтобы больше никогда в поле зрения его не попадаться. — Почему во всем виноват только я?! — А кто, Джун? Кого мне винить еще? Не он бегал по любовникам! — Чимин хватает за полы рубашки и сильно встряхивает. Его коробит злостью. — Все слишком сложно между нами, черт бы тебя побрал! Ким был самым сдержанным из всей их небольшой компании, если по-честному. Но, видимо, и его не обошла стороной жестокая действительность, размазывающая нервные клетки в сплошное миелиновое месиво. Он делает то, что поклялся не делать никогда, — выпускает свою ауру альфы, жестокую и упрямую. Он старается подавить волю и заставить подчиняться, пресмыкаться перед более сильным, как слабое травоядное, которое в страхе скачет от хищника по выжженной пустыне тропических лесов. Чимин старается не поддаваться хотя бы из-за того, что старше и опытнее, но тело прогибается само собой. Как мерзко. Он поднимает голову, а в карих глазах чистое и неприкрытое презрение и отрицание всего на свете хорошего, что вообще существует. Зрачки чернеют сильнее, почти затапливая собой светлую карамельную радужку. Темные волосы на загривке дыбом встают, будто у кота бешенного, готовящегося прыгнуть в любой момент в бой. — Не я один во всем виноват. Запомни. Мы оба… Мы изменились. — Тогда к чему это все? — он взмахивает рукой, чтобы обозначить это странное и метафорическое «все». — Я люблю его, понятно тебе?! — Это не любовь, Джун! — Да ты откуда можешь знать вообще? Не тебе мне доказывать! Я Джина беременным у алтаря не бросал! Ким злобно пыхтит, а потом в секунду успокаивается. Это сейчас говорил не он, а его ярость и гнев. Господи, ну правда, что за идиот? Чимин ошарашенно смотрит прямо перед собой, словно в пустоту, рот его приоткрыт в немом удивлении, а подбородок и нижняя припухшая губа начинают мелко подрагивать. — Джун, за что ты так со мной? — он проводит рукой по лицу, будто невидимую паутину липкого страха убрать пытается. Только бесполезно это все. Всегда было и будет бесполезно. Воспоминания давно минувшей жестокой юности по щелчку из памяти не выкинешь, как изрисованный лист бумаги в мусорную корзину. — Я не хотел… Я… Пак поднимает руку вверх, останавливая и пресекая все попытки к ненужному сейчас абсолютно разговору. Он не хочет этого слышать. Извинения не помогут. Он уже всколыхнул все, что можно и нельзя. — Ни слова. Просто отвези меня домой. В ваши дела больше лезть не буду. Ты ясно дал понять, что это вам точно без надобности. — Хён… — глаза побитого щенка. Кажется, он готов расплакаться. Но нет. Ни слезинки на идеально гладкой щеке. — Просто отвези меня домой, Джун. За эти два дня я сильно устал. *** Остальные дни течки проходят без невыносимой боли и дикого, прошибающего до самых костей возбуждения, едкого желания к случке со всем, что движется в радиусе двадцати километров. Чимин спокойно делает все дела по дому, устраивает генеральную уборку, меняет испорченное постельное белье, добирается до тех мест, куда не каждый год заглядывал с проверкой. Это помогает не думать. Ведь голова забита совсем не тем, чем хотелось бы на самом деле. Один маленький Юнги по мозгам бегает туда-сюда и уходить вообще никуда не собирается. А еще и ситуация эта с парочкой женатиков… Чимин не хочет лезть в чужие отношения, ничего не зная, да и в своей-то жизни, по-хорошему, надо бы пристально разобраться. Но он отставляет все на задний план и утром понедельника звонит Джину, чтобы тот привез Тэхена обратно домой, а заодно и поговорить с ним было бы неплохо. Потому что нельзя бросать друга, потому что Сокджин — гордый индюк и боится чем-то делиться с другими, потому что о себе никогда ничего не рассказывает, и вообще все заебись. Потому что молчит, когда поддержка нужна. И от этого всегда так больно и беспокойно на душе, что хоть на стенку лезь, обои дери и вой не хуже бродячего пса (в принципе, это обычное поведение Тэхена с утра пораньше). Он быстро готовит обед, чтобы накормить гостей (и нет в его мыслях совсем никакого Юнги. Кто это такой?), еще пару раз проходится влажной тряпкой по всем «пыльным» поверхностям (совершенно точно не помнит, кто этот Мин!) и в третий раз переставляет статуэточки на комоде в коридоре (объяснит кто-нибудь уже личность этого неизвестного Мин Юнги?). И в тот самый момент, когда уровень нервозности достигает пороговой отметки кипения мозга в черепной коробке, в домофон настойчиво трезвонят, оповещая о приходе самого ранимого и неповторимого мирового красавчика и просто модель со стажем — Ким Сокджина. Чимин на монолог, заученный до протертых дыр на штанах, глаза к выбеленному потолку подкатывает. Его друг с годами совершенно не меняется, хоть сотня лет пройдет. Он открывает ворота и через секунду буквально слышит хлопок двери машины и топот маленьких ножек по каменной дорожке к дому. Он так скучал по этому. Железная дверь распахивается в тоже мгновение, как Чимин поворачивается к ней лицом. На него налетает взъерошенное чудо, коалой повисая на бедрах и талии, обхватывая тело настоящим звериным захватом всеми конечностями в прочный замок. — Чимин-и! — конючит Тэхен, дрыгая ножками, когда Пак подхватывает его на руки, заключая в объятия. — Так долго, Чимин-и! У меня уже щеки повисли, как у бульдога! Посмотри! Чимин, посмеиваясь, оттягивает пухлую мягкую щечку ребенка и улыбается. — Теперь мой тигренок стал еще аппетитнее, — он целует чужой нахмуренный лобик, хлопая свободной ладонью по попе, — обед будет готов через полчаса. Беги пока вещи разбирать. А мне и хёну нужно поговорить. Джин, зашедший следом и наблюдающий умилительную картину перед глазами, удивленно поджимает губы. Чимин только в очень редких случаях называет его так, чаще даже когда на что-то злится или глубоко расстроен. Тэхен тем временем радостно уносится в свою комнату, чтобы успеть поздороваться и рассказать обо всех своих приключениях многочисленным игрушкам. — Что-то случилось у вас с Юнги? — друг нервно сжимает и разжимает кулаки, будто в бой броситься готов от одного только слова. — Неужели он… — Господи, хён, нет, конечно. Что у тебя в голове вообще за мысли сидят? — Чимин с укором качает головой, пытаясь пристыдить взрослого, тридцати четырехлетнего человека. — Я хотел поговорить с тобой о Намджуне. Он кое-что рассказал мне. И ты, по его словам, все знаешь. Он молчит и ждет хоть чего-то, но Джин только смотрит спокойно — в глазах понимание всего на свете и смертельно тяжелая усталость. Не новость, не открытие, лишь притупленная боль и расширенные слегка зрачки. Ему все еще слишком плохо, но пока действительно терпимо, как зажившая болячка — не страшно, если не ковырять корочку сверху. — Я предлагал ему расстаться. И знаешь, что он ответил? — Чимин для приличия отрицательно качает головой, но на самом-то деле все уже знает. — Да по глазам вижу, что догадался уже. Он сказал, что любит меня. Меня, представляешь? До смерти прям любит. Не может жить просто, — голос садится на хрип, будто предавая его, — но ты давно не маленький наивный мальчик и понимаешь, что секс является важной частью любых отношений. А он, — Ким прикрывает глаза ребром ладони, легко надавливая на переносицу, словно пытается сдержаться от того, чтобы глупо разрыдаться и забиться в истерике, — он не хочет меня больше, Чимин-и. Из-за этого идиотского истинного омеги — чтоб ему пусто было. — Джин бьет по столу кулаком, стискивая зубы. — Мой мужчина меня не хочет из-за какой-то текущей дырки. Хотя разве что в качестве кухарки-убиралки-мозгопоебалки я ему очень даже подхожу. Он просто в бешенстве. И это так явно видно — непонятно только, как этот цербер на привязи еще не разнес нахуй своего бойфренда и его «текущую дырку» к херам собачим. Чимин искренне не завидует тому, кто попадется под руку такому Джину. Чимин искренне не завидует Намджуну, кажется, он теперь труп. Омега всколыхнул ненароком то, что боялись трогать все студенты их тогдашнего университета. «Кровавую принцессу» в бытность далекой юности боялся весь район. Избивала она по поводу и без да так, что до кровавых соплей и мольбы о помощи. Чимину сейчас очень хочется обнять своего расклеившегося друга, но он прекрасно знает, что Джин до зубовного скрежета боится перед кем-либо показывать свои слабости и негативные эмоции, даже если это его самый близкий друг. Поэтому он просто молча выслушивает и ободряюще улыбается. Его хёну не до надуманных проблем, у него судьба на кону. Про Юнги он расскажет потом. Не страшно. — Но почему вы… — Почему мы так и не расстались в итоге? — Ким усмехается, проводя ладонью по щеке. Это пот, не слезы, не путайте. — Потому что мы два эгоиста, Чимин-и. Я… я не хочу остаться один. Ты же понимаешь меня прекрасно. О да, он как никто другой это понимает на все миллион и миллиард процентов. Джин, тем временем сползает со стула, чтобы убавить температуру в духовке и занять руки хоть чем-то, чтобы, наконец, успокоиться и забыться хоть на короткое время. В его случае, успокоение — чайник. Он заваривает себе зеленый чай, а Чимину готовит его любимый кофе с молоком и корицей. Тем временем тишину разрывают непрекращающиеся оповещения из катока. Они долбят телефон так, что от вибрации он почти соскальзывает со столешницы. Чимин, почему-то, упрямо к нему не притрагивается и вообще делает всячески вид, что его здесь и не наблюдается. — Кто там тебя разыскивает? — Не знаю? — интонация настолько вопросительная, что Джин даже удивленно поворачивается. А это интересно. Он по очереди буравит темным настороженным взглядом то глупого донсена, то разрывающийся аппарат связи с космосом. — Не собираешься ответить? — Не стоит. Подозрительно это. Ой, как подозрительно. — Кто это, Чимин-и? Шея Пака за секунду покрывается алыми пятнами, а кончики ушей уже давно пылают. Мозг выдавать хозяина не хочет, а вот тело — тот еще предатель. Боже мой. — Это Юнги, да? Вместо ответа красные пятна пробираются выше и задевают скулы. Ну, все понятно, дорогуша, уже можешь даже не отвечать. — Я думаю, тебе все-таки стоит… — Нет, мне все-таки не стоит. — Чимин-и. — Джин-хён. Ким затыкается, поджимая губы. Это вообще его любимое действие уже лет этак десять. Дурачки сами себе сложности придумывают, а потом разгребай, значит, за ними. Чимин молчит, потому что совершенно точно не знает, что можно сказать в такой ситуации. Как поведать другу о том, что Юнги написал ему на следующий же день, как пришел в себя? Долго извинялся и просил забыть все то, что между ними было. И как ты, дубина несчастная, предлагаешь это забыть? Чимин таких эмоций лет пять не испытывал, а тут возьми да вышвырни из головы? Да щас, ага. Мечтай, ребенок. Ребенок… Сладость остатков ощущений новой волной прокатывается по телу, заставляя подскочить гормональный фон по новой. Господи, тело на рубеже старения, а мозг решается на постоянные эксперименты, чтобы наверстать все то, что так долго ему не давали толком распробовать. Дорвался, как говорится. Ребенок… Несовершеннолетний ребенок… Ну почему именно у него такой маленький истинный? «- Мин-а…». Чимин закусывает губу, мысленно выстанывая одно единственное имя. Он краем глаза наблюдает за высвечивающимися сообщениями и улыбается. У них завязалась неплохая «дружеская» переписка. — Я удивлен, — Джин ставит кружки на стол перед ним, широко улыбаясь на неуверенно трясущиеся ладони, обхватывающие обжигающую посуду с кофе. — Чему? — Юнги никому не отвечает на сообщения (Чимин иррационально радуется тому, что в какой-то степени стал для кого-то особенным), а уж тем более не пишет сам без огромной надобности. Я бы сказал, что только по вопросам жизни и смерти. Омега удивляется. Не то чтобы сильно, хотя нет, очень сильно. Себя обманывать уже незачем. Мин не переставал ему писать даже в ранние часы. — Что мне еще следует знать? — Думаю, остальное он расскажет сам, но до десяти утра его даже в школу не добудишься. Уже три дня подряд Юнги пишет ему с восьми часов. — Ох. — Что? — Да так. Неважно. Джин уходит, чтобы проверить Тэхена в комнате, а Пак предательски тянется к телефону, хотя каждый раз клятвенно обещает себе все это прекратить. Его дожидается больше двух десятков непрочитанных сообщений. «Чимин-шши, как вы себя чувствуете?» «Вам лучше?» «Я чувствую, что лучше» «Не хотите ответить?» «Знаете, это злит меня.» У Чимина есть еще одна причина, чтобы не говорить ничего Джину. Потому что они вместе, по обоюдному согласию, перешли одну большую границу тогда в комнате, стерли с лица Земли целый гигантский частокол между собой. Назад пути больше не было. На самом деле. Давно уже не было. Признай это. *** В субботу живот все еще сжимался от тяжелых спазмов боли и возбуждения. Тело, с каждым разом, агрессивнее и агрессивнее требовало своего, того, что успело почувствовать на короткий миг недолгой встречи и яркого соприкосновения кожи. Телефон завибрировал где-то на тумбочке в кромешной темноте одинокого дома. От кого: Юнги «Мин-а, тебе плохо?» «Ты будто передо мной стоишь» «Я так четко тебя сейчас вижу» Чертов Мин Юнги. Только его и не хватало для полной картины тотального пиздеца в одной отдельно взятой жизни бедного и несчастного Пак Чимина. Омеги тридцати двух лет, с приемным ребенком и стабильной работой. Один чертов подросток, который подрывает всю устоявшуюся рутину его прекрасной, но такой невыносимо скучной жизни. «Я же чувствую тебя» «У нас связь теперь» Блять. Когда только успел повязать его? «Ты же знаешь» «Не ответишь?» «Ну ладно» «Только не пиняй на меня потом, детка» Детка?! Охеревшее в край создание! Он искренне негодовал от такого небрежного обращения (но он никогда и никому не признается даже под страхом смерти, что это до одури возбуждает его, просто в облака превозносит). Чимин отложил телефон обратно на тумбу. От воспоминаний о теплой ладони альфы хотелось подвывать псиной побитой с мусорки на углу дома. А телефон, тем временем, разрывается трелью входящего звонка. — Да? — голос хриплый от долгого молчания в одиночестве и почему-то немного просящий. Он даже не удосужился посмотреть на то, кто посмел позвонить ему посреди ночи. Почувствовал, может? «- Мин-а?». Его тембр такой низкий и возбужденный, что Чимина пробило крупной дрожью от самых кончиков пальцев ног до волос на загривке, которые от неожиданности даже, казалось, дыбом встали. — Не говори со старшими так неформально, — Чимин попытался добавить в голос побольше злости и обиды, но тщетно. В их нынешнем положении он не сможет обмануть Юнги, даже если сейчас они далеко друг от друга. «- Не упрямься, Мин-а, — его будто подменили — гон, видимо, чудеса творит, — мы теперь связаны, — Юнги какое-то время молчал, тяжело дыша в трубку, а потом внезапно продолжил: — Прикоснись к себе. Я знаю, — он протяжно сглотнул накопившуюся слюну, что было слышно даже через не самую хорошую линию связи, — я чувствую, что ты этого хочешь». Такая тотальная власть над ощущениями и их правильной интерпретацией пугает до сильной дрожи, на самом деле. Но этот невообразимо глубокий и хриплый шепот будоражит по-настоящему все внутренности до костей. Чимин только-только успокоил свою омегу внутри, и он не хотел больше отдавать ей полную власть над происходящим вокруг. Но руки его не слушались никогда, на самом деле. Они в подчинении Юнги, его тихого командного голоса на ухо и ярких воспоминаний. Ладонь прошлась, тем временем, по ткани ночной рубашки, замирая на уровне резинки домашних штанов. Это глупо. Ну же, дорогой, приди в себя. Только вот пальцы уже поглаживали бугорок на брюках, заставляя своего хозяина непроизвольно постанывать в трубку. Юнги отвечал ему тяжелым дыханием и шуршанием простыней на своей кровати. Он сходил с ума от одних только звуков, слетающих с этих пухлых и покусанных со всех сторон губ. Ему совсем не нужно было видеть это, чтобы знать наверняка. Юнги так часто смотрел на Чимина что весь его образ на подкорке сознания огромной светящейся печатью горит и полыхает. Воображение дорисует все, чего он так долго желал на яву, будто прямо перед ним, а не в самых сложных и грязных мыслях. «- Мин-а, громче. Хочу слышать тебя еще лучше». И как у него только выдержки хватает на связные предложения? Чимин сейчас даже если очень захочет, то все равно не сможет ничего воспроизвести. Омега моментально подчинился на просьбу-команду. Прибавляя громкости голосу. Он обязан сделать так, как говорит ему его альфа. Он забрался рукой в штаны, обнаруживая, что не подумал вовсе надеть белье перед сном. Пак Чимин, только не говори, что ты этого ждал. Мысль моментально отрезвила его, да так сильно, будто кирпичом по голове зарядили со всего возможного размаху. Он тут же сбросил звонок, чтобы с разочарованным стоном уткнуться лицом в подушку и поныть о своей никчемной жизни хоть кому-то. Пилик-пилик. «Я еще не закончил, Мин-а» И почему это звучит как обещание чего-то жуткого? *** Чимин выныривает из воспоминаний, чтобы в очередной раз убедиться в том, что опять для него все слишком сложно. Он, в общем-то, по большей части, привык усложнять все. — Чимин-и, помоги нам с телеком! Он не включается! — Тэхен требовательно трясет его за рукав, чтобы потянуть родителя из глубокой прострации за собой в зал. Омега кидает последний взгляд на телефон. Губы моментально пересыхают, из-за чего приходится очень и очень нервно облизнуть их. Пальцы на ногах поджимаются сами собой от сладкой истомы, прокатившейся волной-убийцей по всему телу, как настоящий и разрушительный шторм в десять баллов. «Может, продолжим?»…