The past beats inside me like a second heart
Страницы книг, присыпанные стеклянной крошкой, ярко сияют в лучах солнца, впитывая свет, от которого режет глаза. Тлеет арабская вязь — пепел, подхваченный ветром, кружится в задымленной классной комнате. Чуть дальше, под перевернутой партой, валяется перемазанный копотью плюшевый мишка со свалявшимся мехом. Вместо глаз-бусин — выжженные щели. У него оторвано левое ухо и не хватает правой лапы, и из плюшевой «раны» торчит черно-серая вата. В дверном проёме вырастает тень, — двери давно нет, выбило взрывной волной, и она валяется в коридоре, измазанная темными потеками крови — и мужские руки тянутся к автомату Калашникова на плечевом ремне. Дуло останавливается, прицелившись в облако густого черного дыма, а затем, спустя пару мгновений, опускается — просто дым. Тут больше некому оказывать сопротивление. Гарь заползает в легкие вонючей змеей; мужчина кашляет: лицевая повязка, сооруженная кое-как из рыхлой дырявой ткани, вздувается пузырем и почти сразу опадает. Предполагалось, что она защитит его от едкой вони паленых волос, жженой кожи и горелого мяса, но это оказалось ложью. Ложью оказалось абсолютно всё. На запястье бренчат чётки, когда он поднимает с пола плюшевого мишку. Его пальцы сжимают игрушку так, что проступают нити вен на тыльной стороне ладони.***
Он по очереди пожимает руки тем, кто подходит к нему, и скулы сводит от напряжения — легкая полуулыбка, выражение мудрой скорби на лице; «я просто выполнял боевой долг». Это не официальная церемония, здесь нет ни журналистов, ни зрителей — только начальство и другие высокопоставленные чины. «Вы — герой...» «Отличная работа, рядовой...» «Нам нужно больше таких, как вы...» «Если вам нужны рекомендации...» Холёные лица высшего офицерского состава смотрят — на «Пурпурное сердце» на левой полочке черного пиджака; на тускло блестящую трость, прогибающуюся под его тяжестью чуть сильнее, чем обычно; на шрам от осколка гранаты, тянущийся через левую скулу до подбородка — на него.***
Виски извергается из бутылки, как из крана, и большая часть проливается мимо стакана, но он не обращает внимания и бросает опустевшую бутылку в сторону. В аккомпанементе отвратного скрежета та сбивает с тумбочки фотографию — приобнявшие друг друга за плечи двое парней в камуфляже перед военным вертолетом. Брось это, брось, брось! Уходим, ухо... Он вяло ведёт головой — заспиртованные извилины неспособны оценить ущерб в полной мере, и он таращится на недавно шпаклеванную стену так, будто это экран, и скользящий сквозь жалюзи тусклый свет танцует на нем, вычерчивая смутно знакомые силуэты. Он заставляет себя закрыть глаза. Под веками жжется раскаленный арабский песок, светлый до белизны, и он судорожно трет глаза — но его взгляд спотыкается о пустую тумбочку, и рука беспомощно замирает на середине движения. Он дома. Упёршись ладонями в столешницу, он медленно поднимается со стула. Забыв о трости, он делает шаг.***
Лёгкие хватаются за воздух рваными рывками, наполняясь каменной пылью. Он продвигается вперёд, пальцами вцепившись в приклад AR-15, прижатой к бронежилету. Чёрно-белая арафатка — бессмысленная попытка выдать себя за «своего» — липнет к давно небритому подбородку, цепляясь за воспалённую от пота и грязи щетину. Остановиться. Прижаться к стене. Выдох. Прислушаться. Аккуратно заглянуть за угол. Рация по-прежнему молчит. — «Ястреб-20», «Браво-22», приём! «Ястреб-20», «Браво-22», приём!.. — он выдыхает в мембрану, но та равнодушно трещит помехами.***
Прихрамывая, он выходит из квартиры. Несколько раз проворачивает ключ в замке, дёргает два раза ручку, оглядывается по сторонам, и только после этого спускается по лестнице. Он не держится за перила — хотя проклятая нога то и дело норовит соскользнуть с края. Трость была бы кстати, но он выбросил её — всё равно доктор сказал, что он идёт на поправку, так почему бы не ускорить процесс? Выйдя из подъезда, он смахивает пот с виска и натягивает бейсболку — июльское утро в Аннаполисе по температуре не уступает йеменским трущобам. Только вот над до тошноты ухоженными домиками не парят заряженные дроны. Одно нажатие кнопки, и — Би-би-и-ип! Он вздрагивает — тело инстинктивно сжимается для прыжка в сторону. БАБАХ! «Майки? Майки? Майки, где ты? Чёрт возьми, Майки, я ни хрена не вижу. Майки?..» Разбитая колымага тормозит на светофоре. Окно машины открывается, и из него высовывается чья-то покрасневшая от жары — судя по отсутствующему взгляду, скорее, выпивки — рожа. Да ему даже шестнадцати нет, тьху. — ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПРЕЗИДЕНТ ЛИНКОЛЬН! Он не слышит конец фразы — из-под переднего колеса валит дым, и колымага резко стартует на зелёный. Грёбаное Четвертое июля, блядь.***
—...ну и где эти террористы? — Ты чё несёшь, придурок?! — Глаза из жопы высунь и подумай. Мы торчим здесь уже месяц. Нет здесь никого. — Но координаты... — Да в жопу эти координаты. Наверху что-то мутят. А разгребать, как обычно, нам. — Раз такой умный, давай, звони наверх. — Да пошел ты. — Сам пошел, при... СУКА! В УКРЫТИЕ, БЫСТРО! — «Ястреб-20», «Браво-22», приём. Танго, контакт, встречный огонь. Подкрепление, срочно. Повторяю, подкрепление, срочно. Приём. — «Ястреб-20», подтвердите координаты. Приём. — «Ястреб-20», 15°21'20.01" на север, 44°12'28.04" к югу. Приём. — «Браво-22», координаты принял. Ожидайте подкрепление. Отбой.***
Wallmart’овская витрина встречает его скидочными баннерами: от фальшивых улыбок «счастливой семьи на семейном барбекю» хочется блевануть. Желательно прямо на коврик «Добро пожаловать!» у входа. Он сплевывает на только что политый газон, а затем дёргает дверную ручку на себя. Осталось меньше часа, прежде чем набежит толпа придурков, скупающих всё подряд. Подхватив синюю корзину, заходит в ряды. Список покупок настолько короткий, что хватает пальцев одной руки — остальное можно докупить после выходных, когда закончится истерия. Это при условии, что ветеранской пенсии хватит оплатить счета за этот месяц — коммунальщики звереют с каждым днём. Несколько банок тунца для сэндвичей... Хлеб или булки для гамбургеров?.. Для них нужно мясо, а он пока что на него не заработал — если возьмёт две дополнительных смены в автомастерской у Джоша, то в следующем месяце устроит себе праздник. Он задерживается у полок с консервированными овощами, выбирая между фасолью и помидорами, но с этикетки томатов ему в лицо улыбается смуглый темноволосый ребенок, и его черные глаза смотрят ему прямо в душу — архами! архами! азалу! Металлический лязг, громкий скрежет, глухие плевки выстрелов — он оборачивается, но вместо «песчаных макак» видит двоих детей, ожесточенно спихивающих друг на друга набитую продуктами тележку. Он моргает и медленно ставит помидоры обратно на полку. Ряды с зеленью и свежими овощами он принципиально пропускает — лень заморачиваться; зато в рядах морозилок с полуфабрикатами отводит душу — там заманчивые скидки на домашнюю пиццу. Когда он стоит в ряду с алкоголем, то слышит посетителей — канючит какой-то ребёнок; кто-то кричит через весь зал, что у Springles есть новый вкус. Чертыхаясь, он кидает в корзину упаковку Budweiser’а — всё, вот и достигнут лимит, иначе он не донёсет это добро домой. Можно, конечно, на метро, но его донельзя задолбали взгляды — будто шрамов никогда не видели, блядь. А такси это уже роскошь. Да и сколько тут идти? Каких-то двадцать минут. ...или взять ещё упаковку? — Вам чем-то помочь? Он поворачивает голову — на стремянке, возле огромной телеги, набитой дорогим алкоголем, стоит сотрудница. Она совершенно не вышла ростом для такой работы — кажется, ещё немного, и в попытке поставить подарочный Lawson завалится на полку между бутылками. И опять этот грёбаный взгляд. — Нет, — отрывисто бросает он, прикусывая язык, чтобы не выплюнуть ругательство. Он уже почти на выходе к кассам. — Чёрт возьми! Он оборачивается — ему не хватает реакции. Отбросив корзину в сторону, он останавливается на полпути и смотрит, как бутылка Jim Beam’a летит вниз... ФЬЮХ! Вспотевшие пальцы немеют, вгоняя последний магазин в рукоять винтовки, соскальзывают с рычага, когда он передёргивает затвор. Фьюх, фьюх, фьюх. Ветер свистит отстрелянными пулями, иссушенная земля вибрирует под ботинками брошенными гранатами. Он тащит бездыханное тело сквозь песочный туман, — Майки, мы почти пришли, слышишь — держа винтовку одной рукой. Только бы дотянуть до базы, только бы дотянуть. Мы сможем, Майки, мы сможем.***
— Идти можешь? — Да я и станцевать могу, разве не видно? — Ты всегда такой придурок, Майк? — Только для тебя, Кев.***
— Кев, какого хрена? Пиздуй и найди грёбаный сигнал. — Лучше бы тебе язык прострелили, ей-богу. — Зато ты у нас красавчик. Вон, вся рожа вспорота. Споткнулся о гранату? — Обопрись на меня. И ради всего святого, заткнись уже.***
— Что там? — Шестеро, может, семеро. — Бляд...ство. — У меня один магазин. — Бери мой. И двигай отсюда, пока можешь. — Ты рехнулся?! Нам обещали подкрепление. Они в пути... — Какое, блядь, подкрепление, Кев? Наши херанули бомбой по школе. Школе, Кев, с живыми, блядь, детьми. За нами никто не придёт.***
Он неистово трёт закрывающиеся глаза — если он уснёт, им с Майки крышка.***
— Эй, эй, сюда, сюда! — он машет палкой с намотанной окровавленной футболкой пролетающей мимо вертушке.***
Бутылка разбивается; он инстинктивно отпрыгивает назад и обрушивает стеллаж с пивом: жестянки сыпятся на него, и он отбивается от них руками. Слишком много, их слишком много. Держись, Майки, только держись! Кончаются патроны. Майки, ещё немного. Давай, Майки, давай. Майки? Майки?? Майки!***
— Сэр, вы в порядке?.. Сэр?..