Привязанность

Девочка чудная, просто сказка, губки бантиком, и в умело накрашенных глазах хорошо замаскированная наивность. Девчонка стоит у ночного клуба, сжимает в тонких пальцах телефон, набирает что-то быстро-быстро. — Посадят, Ванечка, — Мирон лениво смотрит на девушку, перехватывает изучающий взгляд Евстигнеева. — Мелкая она, ну. Ваня кивает машинально, в крови плещется вино. Красное полусладкое с терпким послевкусием. Что ж так усиленно можно строчить? — Малолеток не пускают в клубы, — возражает он, когда смысл сказанного пробивается через алкогольный туман в голове. Музыка бьет по ушам и начинает раздражать, головная боль пробирается мелкими шажками, обозначает себя ломотой в затылке. Здесь, на свежем воздухе, уютнее. Нахера он согласился переться с Мироном сюда? Вот что стоило отказать? Настроение на нуле, так что винцо в помощь. Ваня досадливо морщится и мнет в пальцах сигарету, крошки табака падают в питерскую слякоть, пропадают в ней без следа. Фёдоров привычно щелкает зажигалкой, тянет руку с горящим огоньком, дергает нетерпеливо кистью — на, прикуривай уже быстрее. Иван затягивается — размягченная сигарета сгорает на четверть — выдыхает дымом в звёздное небо. Зал для курящих — удобная штука. Почти как гей-бары. Но там безумно душно, особенно на пьяную голову и так же шумно. Шум раздражает. Сравнение с гей-барами Ваню веселит. Он никогда в них не был и желания нет, но немного интересно, а как там всё обустроено? — Эй, Вань… Мирон смотрит на него прищурившись и Евстигнеев понимает, что рэпер что-то говорил, вот только он задумался и прослушал. — Я говорю, иди и познакомься… — Фёдоров дёргает плечом в сторону девочки с телефоном, но та уже садится в такси. — Жаль, проссал шанс. — Да не очень-то и хотелось, — отмахивается Евстигнеев, и ни капли не врет. Пальцам становится горячо, оказывается, он скурил сигарету до фильтра. Мирон молчит, только опять смотрит своим ебанутым взглядом, немигающим. — Это ты зря, — тянет так, нехорошо. Ваню передергивает: от тона Мирона, от глазищ его, смотрящих в душу, тело, в Ванькину черепушку, где каша на месте мозгов. Мирон не дурак, он многое помнит и забывать не стремится. Это ты зря, говорит Мирон — и Ване становится неуютно. Он свыкся со своей привязанностью, но с кем он там трахается, Фёдорова волновать не должно. — У меня есть с кем, — звучит как оправдание. Словно Ваня школьник, который сбросил гондон, наполненный водой, с балкона и облил невольного прохожего. И сейчас он получит заслуженных пиздюлей. — Да ладно тебе, остынь, просто девчонка симпатичная,  — Мирон улыбается, и взгляд, до этого сдирающий с Вани кожу, становится мягче. Мирон улыбается и перед Охрой тот самый Окси, привычный и рассудительный. — Вот и всё, — ворчит Евстигнеев. Невыносимо хочется домой, в спасительное тепло. Только купить еще бутылочку винца. Того, красного полусладкого. Названия Ваня не запомнил, только этикетку, чёрную с золотой окантовкой, хоть бы не перепутать теперь. Он хочет именно это безымянное вино. Вино, как и его неправильная привязанность к Мирону, не терпят конкуренции. Никаких девчонок с губками бантиком, никакого белого полусухого взамен. — Хочешь вина? — неожиданно спрашивает Мирон. — А, винишко-тян? Ваня смеется, Мирон подхватывает и тянет его за руку обратно в клуб, за парой бутылок на вынос. Пальцы у Мирона теплые, согретые карманами куртки. Ваню словно током бьёт, пронзает аж до спинного мозга — Мирон никогда его за руку не держал. Это и как-то по-детски радостно, и до маниакальности подозрительно. Пока Евстигнеев тихо охуевает от разрывающих голову мыслей и эмоций, Мирон разжимает пальцы. Ваня чувствует себя малолеткой-переростком, который в невинном жесте увидел невесть что. Накрутил, напридумывал, нафантазировал — теперь радуется, дурак. Музыка грохочет, бьёт по вискам набатом. Губы Мирона шевелятся, но Ваня не слышит — танцевальный трек перебивает всё. — Чего? — спрашивает он, наклоняясь к Фёдорову. — К тебе или ко мне? — орёт ему на ухо Мирон, сжимая в руках две бутылки. Вино то самое, довольно подмечает Ваня. — Чего? — тупо переспрашивает Евстигнеев, хотя прекрасно расслышал вопрос. Напридумывал, нафантазировал, — дурак ты, Ванечка. — Я спросил, к тебе или ко мне? — повторяет вопрос Фёдоров, когда они выходят на улицу. — Ко мне, — Ваня даже не задумывается, и подтекстов старается не искать, глупо это всё. Подтексты приводят к разочарованию. Фёдоров сам ходячий подтекст, никогда полностью его не разгадаешь. Никто и никогда не поймет, что у него в его лысой башке, пока сам не скажет чётко и внятно. Гиблое это дело - Мирона разгадывать. Гиблое. — Ок, — пожимает плечами Мирон и вызывает такси. Ваня нервничает, хотя с чего бы ему дергаться? Какая разница, где пить. Мирон хочет выпить, Мирону нужна компания. Никаких скрытых подтекстов, Ваня. Опьяненный мозг думает иначе, мозг дает волю нахуй никому не нужным чувствам. Евстигнеев сопротивляется, как может. В такси они едут молча и, оказавшись на холостяцкой Ванькиной кухне тоже неловко молчат, сидят напротив друг друга и пьют вино прямо из горла. Достать бокалы никому в голову не пришло. — Говорят, что если пить из одной бутылки это что-то типа поцелуя… — вдруг говорит Мирон и прикладывается к бутылке. Ваня сглатывает, смотря как дергается под кожей острый кадык, у него мурашки ползут по рукам и страшно становится от собственной реакции на такое простое действие. — Чего, блядь? — Евстигнеев смеётся, прикрывает глаза ладонью. — Мироныч, по твоей логике я пересосался с кучей народу. И ты, кстати, тоже. — Да я просто вспомнил, — Мирон умеет разряжать обстановку. Фразами, действиями, тупыми шутками. — Кстати, вот неправда. Я брезгливый, Вань. Ваня не брезгливый, Ваня он такой… он проще во всём. — Сакральная хуйня, — говорит Мирон. — На самом деле, сакральная. Я бы даже сказал, интимная, — он протягивает бутылку Евстигнееву. — Интим у нас, Ванёк. Ага, блядь, интим, Ваня смотрит на горлышко бутыли, в тёмном стекле отражается свет кухонной лампы. Интим. Дебил, блядь. Он пьёт жадно, интим же, так что бухать из горла это как сосаться. — Не пори хуйню, — отмахивается Ваня, и в глаза Мирону старается не смотреть. Потому что у Вани встает. Хер стоит, а в желудке плещется красное полусладкое. Мирон тихо смеется. — Не пей из одной бутылки с кем попало, Вань, — говорит Мирон, и в его пьяных глазах - ни капли смеха. Он встаёт, бредёт неспешно в коридор, на выход. Евстигнеев поднимается нихуя не понимая, пытается уловить хоть каплю логики в действиях Фёдорова и всё равно ничего не соображает. — Я пройтись немного хочу, вино какое-то термоядерное, — поясняет Мирон, пытаясь стоя напялить на ногу кроссовок, его ощутимо пошатывает. — Ты идиот? — обреченно спрашивает Ваня, устало прислоняясь к стене. — Мироныч, ты идиот. — По Достоевскому? — Фёдоров замирает, ждёт ответа, словно от него что-то зависит. Ваня вздыхает тяжело, смотрит на Мирона взглядом умудренного жизненным опытом старца — снисходительно и понимающе. — По жизни, Мирон. Мирон натягивает на себя куртку и открывает дверь, в коридор влетает холод с лестничной клетки и Ваня поеживается рефлекторно, и всё так же нихуя не понимает. — Я пройдусь, а потом такси вызову, — успокаивает его Мирон. — И это, Вань… — он замирает на пороге, смотрит не мигая своим этим самым ненавистным взглядом. — Не надо пить из горла со всеми подряд. Со мной пей, с другими не надо. Пожалуйста. Ваня смотрит на закрывшуюся дверь, в голове полный пиздец. — Пошёл ты нахуй со своим подтекстами, — бубнит он, обращаясь к противоположной стене. — С кем хочу, с тем и… пью. На кухонном столе одиноко стоит недопитая бутылка вина, и Ваня думает о том, что сакральные поцелуи - полная чушь. Но только не по отношению к Мирону. По венам бежит красное полусладкое, немного эйфории и капля иррациональной любви.