***
— Дядя Баку, а почему Робин больше не приходит к нам? Маленькая девочка с аккуратными косичками (на которые Бакуго вообще-то потратил бесполезные пять минут своей и без того суетливой жизни) нетерпеливо дёрнула блондина за рукав и погладила деревянную малиновку, завёрнутую в белый платочек с зелёной каёмочкой. Бакуго едва не попал ножом, которым ковырял дырочки в ремне, по пальцу и, закрыв глаза, досчитал до десяти. Советы от улыбчивого Киришимы всегда казались ему отстойными, но, пожалуй, парочка из них всё-таки работала. Оглянувшись в поисках напарника, который мог бы взять на себя малышку, которая постоянно почему-то вертелась вокруг Кацуки, Бакуго не увидел знакомую шевелюру и коротко, но неслышно вздохнул. Чтобы не заподозрили. — Не называй меня «дядя Баку», пожа-алуйста, — натянув ласковую улыбку, попросил он и посадил девочку на свои колени, отложив ремень, который он делал для мальчонки, потерявшего старый в лесу. Поправив голубое платьице, она обвила своими тоненькими ручками мускулистую руку Бакуго и прижалась к ней щекой. Сердце парня дрогнуло; он медленно погладил девочку по голове и уже искреннее сказал: — Робин сейчас очень занят важными делами во дворце. И я надеюсь, что скоро он вернётся, чтобы навестить вас. Нас. «Надеюсь. Иначе я с него шкуру спущу. Задрот. Совсем забыл о нас, поди, со своими королевскими занятиями». Так думал Бакуго в иное время, когда ему не нужно было общаться с детьми. Ведь правда, прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Деку приехал, привёз деньги и лекарства и уехал снова. Даже словом не перемолвился ни с ним, ни с Киришимой, несмотря на то, что им точно было о чём поговорить. Пускай тогда Бакуго был занят восстановлением здоровья Киришимы, да и сам Мидория выглядел подавленным и весьма обеспокоенным. Но, видимо, ему было незачем делиться своими переживаниями с друзьями. Конечно, так близкие люди и поступают. А если ещё и вспомнить, что команда распалась по неведомой причине… Кацуки неосознанно стиснул зубы и нахмурился, а девочка тихонько вздохнула. — Я скучаю по нему, — сказала, — ты тоже? — Да, — коротко ответил Бакуго. «Ничерта я по тебе не скучаю, задрот. Но только попробуй не приехать». В этот момент двери в домишко распахнулись, и в просторную комнату ввалилась орава вопящих детей во главе с торжественно вышагивающим Киришимой, держащим в вытянутых руках что-то пушистое. На его лице красовалась довольная улыбка, и сам он словно светился гордостью. — Глядите-ка, что принёс! Его слова прозвучали в сопровождении весёлых мальчишечьих и девчачьих голосов, и девочка тотчас же соскочила с не очень удобных колен и с распахнутыми от восторга глазами подбежала к Киришиме, вытягивая ручки вперёд. А Бакуго фыркнул, скрещивая руки на груди. Эйджиро принёс в дом зайчонка. Которого тут же со всех сторон облепили ребята, пытающиеся хоть как-то погладить испуганное животное. Киришима довольно громко вещал, что зайца пугать не надо, что за ним должен быть надлежащий уход, что всем вместе лапать его не надо… А ему вторил детский гомон: «Да! Да! Конечно!» На ходу решая, кто будет залечивать раненую лапу, кто будет кормить, поить, играть и петь песни, ребята унеслись во двор к кладовой, где хранились медикаменты, а Киришима, оттерев пот со лба, рухнул на ближайший стул. — Вот делать тебе нечего, только животину тащить в дом, где и так негде развернуться, — проворчал Бакуго, возвращаясь к своему прежнему занятию. — Да брось ты! — Киришима подпёр щеку ладонью. — Детей надо приучать к ласке и заботе. — Они ещё мелкие и безответственные. — Ещё одна дырка. Какой же худой этот мальчонка, так недолго и весь ремень продырявить! — Подохнет твой заяц. — Потому и научим их быть ответственными и взрослыми! — не сдавался Эйджиро. — Глядишь, там и они сами о себе заботиться начнут. Понимаешь? Ребятишки сплотятся, будут одной большой командой. Это же здорово. — Зато мы как были одни, так и останемся. Бакуго отшвырнул готовый ремень на скамейку и закинул ногу на ногу, упираясь взглядом в деревянную стену. Команда… Зачем создавать команду, если всё равно ты будешь самостоятельно отвечать за свою жизнь? Команды неустойчивы: люди не звери, чтобы ходить по земле стаями и жить как одна большая семья. Команды распадаются. Люди теряются. Останешься один. Сам за себя. — Кацуки… Киришима постучал пальцем по напряжённому плечу парня и заглянул в его нахмуренное лицо. Бакуго тут же сдвинул брови и фыркнул. — Я понимаю, что… тебе тяжело. Из-за того, что всё так получилось. — Красноволосый удручённо вздохнул и уселся рядом с Бакуго. — Жизнь порой беспощадна, особенно в наше тяжёлое время, но не лучше ли идти вперёд? Ты ведь из тех, кто пробивает все преграды и… — Оставить позади всё, что произошло? — процедил Бакуго, не поворачивая головы. — Иида и Кьека просто пропали, не сказав ни слова. Урараки больше нет. Деку и вовсе забыл дорогу домой. Ему во дворце мёдом намазано?! — вспылил он. — Почему он не вернётся? Тут он нужнее, чем какому-то двумордому выскочке! — Послушай… — Киришима положил руку Бакуго на плечо. — Я знаю, что ты волнуешься. Но также я знаю, что Изуку очень любит свой дом, деревню и родные места. Он обязательно вернётся. Но нужно время… — Время? Сколько ещё должно пройти времени, чтобы он о нас вспомнил? Месяц? Год? Десятилетие? — Просто будем ждать. Во всяком случае… я здесь. Ты не один. — Эйджиро мягко улыбнулся и коротко приобнял парня. — Попробуем разобраться со всем вместе. Если понадобится — поедем и выкрадем Изуку! — Он тихо хохотнул и хлопнул Бакуго по лопатке. — Это же твоя стихия, верно? Бакуго хмуро кивнул. Руки с приятным шорохом отстранились — Киришима пошёл проведать отчего-то притихших детей, — и блондин со вздохом упёр локти в колени, устроив подбородок на ладонях. Он устал ждать. Но верить — верить он ещё не устал. Когда свеча была готова угаснуть — приходил Киришима и делился своим огоньком. Прошла пара месяцев — чёрт с ними, Бакуго был готов ждать ещё. Пока спусковой крючок в самом деле не сорвётся — и он не отправится во дворец самолично.***
Изуку с самого утра не мог найти себе места. Он проснулся с рассветом и больше не смог сомкнуть глаз, как ни старался. Ещё тусклые солнечные лучи мягко ложились на подоконник, а юноша уже сумел предвидеть весь предстоящий день. Коронация Тодороки Шото была притчей во языцех чистую неделю, и чем ближе была значимая дата, тем больше суетились подчинённые. Мидория прекрасно понимал их: слуги бегали по широким светлым коридорам (вернее, очень быстро ходили: бег в королевском замке считался признаком низших слоёв), сталкивались друг с другом, хлопали дверьми, что-то переносили, шептали друг другу — от их действий зависело очень многое. Мидория прекрасно понимал и Шото, его вечно поджатые губы и суровый взгляд. Он принимал на себя тяжёлый титул, связывал всю жизнь с народом, оказывался пойманной птицей, обречённой до конца своей жизни забыть о веселье и думать лишь о том, что необходимо, полезно, важно… И не важно, что и до этого Шото вёл себя точно так же. Но всё же Мидория не до конца понимал его. Тому, кто вырос в деревне, чужды принципы и мысли дворянина. Замок жужжал, словно улей, и лишь Робин — Робин, не Изуку Мидория — чувствовал себя… лишним в продолжительной суматохе. Вот уже два месяца Шото не уделял ему должного внимания. Нет, конечно! — он имеет на это полное право, ведь он без пяти минут правитель королевства, но Изуку боялся, а чего боялся, и сказать не мог. Погрязнув в заботах, приготовлениях и собственных, никому более не доступных мыслей, принц отдалился, оставив растерянного Мидорию по ту сторону двери. Даже сейчас, когда парнишка стоял напротив манящего кабинета и нерешительно протягивал пальцы к дверной ручке, из тонкой щели будто веяло прохладой. «Мидория, у меня бумаги». «Мидория, мне надо уехать». «Мидория, мешаешь». «Мидория, я занят». «Мидория…» «Мидория…» «Мидория…» Изуку кусает губы и подавляет сжимающийся шар в груди. Мидория… Почему Мидория? Когда в последний раз Шото называл его по имени, позволял находиться рядом, улыбался ему, а не смотрел прожигающим холодным взглядом? Вспышкой перед глазами возникает лежащий на ступенях Энджи Тодороки, убитый король, и Изуку горько качает головой. Тодороки Шото… Если ты пытаешься оградиться от любых воспоминаний об отце и его смерти, то выбираешь вовсе не правильный путь. Он, Изуку Мидория — дорога в будущее, протянутая рука, готовая поднять и поддержать. Не оттолкнуть. Не повернуть назад. Ах, Тодороки Шото… Изуку не знал, как прожил — выжил! — в замке два злосчастных месяца. Высокие стены, глухой ледяной голос, роскошные волосы и украшения, словно бы искусственный солнечный свет, прорезающийся через мозаичные окна… Он терялся в зеркальном великолепии замка и находил выход лишь в королевском саду. Воздух там был чище. Небо голубее. Солнце светило сочно, ярко, тепло… Шёлк травы нежно стелился под босыми ногами, а цветы, точки ягод и сладкие яблоки в самом деле радовали глаз. Только здесь юный разбойник мог отпустить тревогу на душе и задышать полной грудью. Стены дворца сужались. Его своды ужимались, сдавливая Мидорию мраморными оковами. А там, за каменными стенами, ещё виднелось зелёное море леса, лазурные полотна небес, а ещё дальше — уже не видимые глазу пятнышки крохотных домов. Мысли о том, что находится за гранью, недостижимой гранью, ласкали его лучше любых бархатных одежд. Деревня. Родная деревня. Родные поля, леса, дороги и реки. Всё то, что не принадлежит никому, но в то же время принадлежит каждому. И ему. Как же он скучал — даже Богу неведомо — по своей Родине. Может ли жизнь во дворце сравниться со свободной жизнью? С жизнью на воле, где ты можешь резвиться сколько пожелаешь, есть вдоволь, смеяться громко, спать на траве, играть с лесным зверьём, не бояться местных и разговаривать с кем угодно о чём угодно? С жизнью там, где наверняка всё ещё живут его друзья… — Мне тут не место… — Робин грустно вздыхает и приваливается к яблоне. Слова быстрым шумным потоком мчатся в голове, гонимые слабым тёплым ветром. Маленькие пальцы гладят тонкие травинки. — Уйти ли мне? Удержат ли меня? Да кому… Я могу спокойно забрать лук и пойти тренироваться — никто и не посмотрит в мою сторону. Как это понять? Они презирают меня? Я для них пустое место? А для Шото? Если так, то они и не заметят… — Чем больше ты думаешь, тем больше глупостей рождается у тебя в голове. Мидория медленно поднимает взгляд только для того, чтобы вновь убедиться, что его нынешний собеседник вновь не кто иной, как Хитоши Шинсо. Он был единственным человеком, который нередко составлял разбойнику компанию в саду, однако его появление из ниоткуда было сродни магической материализации. Вот и теперь парень флегматично срывает с ветвей пару алеющих яблок и одно кидает Изуку, грузно усаживаясь на траву рядом с ним. — Ты наблюдаешь за мной? — невесело хмыкает Изуку, протирая гладкий бок фрукта рукавом. — Кажется, ты каждый раз приходишь точь-в-точь тогда, когда я начинаю разговаривать сам с собой. — Я всегда там, где нужен, — пожимает плечами Шинсо, чешет неряшливые фиолетовые волосы и сразу кусает яблоко. — А ты весьма интересен. И юн. — Мы ровесники, — возразил Мидория. — Не говори так, будто старше меня на десяток лет. — Ты ничего не можешь знать. — Шинсо улыбается и качает головой, вгрызаясь зубами в сочную мякоть. — Вообще, — продолжает он с набитым ртом, — я повторяю тебе одно и тоже уже не раз, а ты всё не желаешь меня слушать. Это говорит о твоей незрелости. Надо же, ведь ты живёшь в такой близости к принцу, а знаешь о нём меньше меня, а ведь я и в стенах дворца не был ни разу. Изуку сокрушённо молчал. Его нутро кричало: «Скажи ему, скажи, что ты знаешь Шото, хорошо знаешь, возрази его, кто он такой?» Однако сам Шинсо не так давно научил его: «Молчи. Лучший дар, который есть у человека — это его способность слушать и слышать. Услышав — поймёшь, поняв — сможешь сказать и своё слово». И Изуку молчал. Знал, что сейчас его приятель доест сладкое яблоко, удовлетворённо выдохнет, посмотрит на него прищуренными, неизменно усталыми глазами, и скажет что-то ещё. Так и произошло. — Ты полагаешь, что принц Тодороки считает тебя пустым местом, — утвердительно кивнул Шинсо, выбрасывая оставшийся от яблока хвостик в куст. — А какие у тебя основания? То, что он отстраняет тебя раз за разом, так? Но ведь ты прекрасно знаешь, в какой ситуации находится юный принц. Тебе ли судить его? Я не хочу тебя задеть или обидеть, но вы действительно разные. Разве я не прав? — Мидория удручённо вздохнул, и Хитоши ободрительно похлопал его по плечу. — Видишь ли, обязанности того, кто вот-вот взойдёт на трон, крайне велики. Юный Тодороки оказался в полном одиночестве, его некому наставить: его отец мёртв. Ты не знаком с… — Ты не знаешь моего прошлого, — дёрнулся Изуку. — Зато ты знаешь настоящее принца Тодороки, — осадил его Шинсо. — Будь к нему внимательнее и терпеливее. Если твоё прошлое всё ещё можно разбередить, то как себя чувствует молодой господин спустя всего несколько месяцев? — Робин закусил губу и устремил взгляд за далёкие стены. — Не совершай ошибок. Некоторые из них ещё можно будет исправить, а некоторые останутся неизгладимым следом на будущем. Впервые Изуку не знал, что ответить. Спутанный ком нерешённых вопросов неистово пульсировал в висках. Почему Шинсо говорит так? Что в самом деле с Шото? Кто он для него? Может ли он знать наверняка? Да и сам он о чём может сказать верно? Мало, так мало известно, чтобы судить… Достаточно лишь мысли? Лишь знания? Лишь того, что он видел, что слышал? Но ведь спросить у Шото не получится: «Мидория, я занят, Мидория, не сейчас». Что делать тогда? Стоит ли вообще делать что-либо? — Ты всё же юн, — вновь укоряет юношу Шинсо. — Прежде чем принимать решение, ты должен взвесить всё тщательно. Кто знает, к чему приведут твои поступки… Торжественный звон колокола ставит преждевременную точку в речах парня, а последовавшие за гулким ударом перезвоны маленьких праздничных колокольчиков, словно улыбаясь, пропели: «Отчего же вы так невеселы, господа? Милости просим на главную площадь!» Шинсо посмотрел вдаль, а затем поднял указательный палец к солнцу. — Смотри, — сказал он, глядя на Мидорию, — как солнце светит. Коронация — такое же светлое событие. Немудрено, что всё крутится вокруг принца Тодороки. А он, окружённый со всех сторон, не может к тебе пробраться. Попробуй сам. Ещё раз. Сегодня. Изуку несмело кивает и поднимает глаза к возвышающимся серым стенам замка, на которых сегодня невыразимо прекрасно трепетали праздничные флажки. На площади уже толпились люди: он слышал весёлый гул, приглушённый смех и танцевальную музыку. Народ ликовал, пел и плясал, прославляя нового короля, который должен был вырвать страницы правления своего отца из истории Северного королевства и вписать свои добрые деяния. «Да здравствует молодой король Тодороки Шото! — восклицал он. — Да здравствуют новые страницы истории!» Мидория не спешил продираться сквозь толпу радостного люда и остановился с краю. Публика в самом деле напоминала морскую волну: те, что пониже, поднимались на носочки, чтобы разглядеть стоящего на высоком пьедестале нового правителя, другие мотались из стороны в сторону, выглядывая из-за чужих плеч и голов. Изуку тоже мог бы поступить так же, ведь ростом он не вышел, однако отсюда, со стороны, ему было хорошо видно Шото. Шото, силуэт которого обрамляли багряные драпри. Шото, за которым виднелся шикарный золочёный трон с бархатной сидушкой и вкраплениями из изумрудов. Шото, перед которым стояли священник с резной короной на маленькой подушечке и глашатай. Последний, гордо развернув длинный свиток, величественно читал собравшимся речь — но вот что именно он говорил, Мидория разобрать не мог. Он смотрел только на Шото. Волосы молодого короля были собраны в высокую мальвинку, спадали с плеч и струились двухцветной шторой по спине. Глядя прямо перед собой, Тодороки с трудом подавлял в себе желание поднять руки и поправить широкий воротник, щекочущий его шею белоснежными оборками. На нём был превосходный синий камзол с золотыми фибулами, пуговицами и цепочками, бережно выстиранный и выглаженный: ни единой лишней складочки на нём не было. Если бы Изуку Мидория имел хоть какое-то представление о королевской семье, он бы знал, что камзол этот предназначался старшему брату Шото. Тогда бы он понял ещё одну причину появления тени строгости и мрачности на лице будущего короля. Изуку улыбается Шото, даже поднимает руку, чтобы привлечь внимание, подбодрить, как и советовал ему Шинсо. Однако Тодороки только косит на него взгляд и тут же отводит глаза, а Робин готов поклясться, что его снова обдало холодом. «Чего ты хочешь, Мидория? Разве ты не видишь, что я занят?» «Нет… — Робин прикладывает ладони к ушам и отступает. — Нет, нет, Шинсо. Ты не прав, я знаю Шото, я его знаю, и мне здесь не место… Ты не можешь знать, как он относился ко мне последнее время, он обязательно нашёл бы время, если бы ему это было действительно важно, но сейчас! Почему он не удостаивает меня даже обыкновенным взглядом? Почему его лицо снова такое… ледяное? Нет, нет, наверняка я причиняю ему неудобства, он намекает мне, что я не должен находиться здесь — но почему же? Почему…» — Поприветствуем нового правителя Северных земель, Тодороки Шото! Священник бережно кладёт корону на длинные волосы, и толпа взрывается свистом и аплодисментами, и восторженные возгласы способны согреть душу и вызвать величавую улыбку на лице любого, но только не Шото. Тяжесть на сердце парня лежала неподъёмным камнем вот уже много недель. С самой смерти его отца, предательства Тошинори и постоянного мелькания Мид… Изуку перед глазами — юный Тодороки прикладывал много усилий, чтобы отстраниться от боли и режущих плоть воспоминаний, но не мог ничего сделать с накатывающей беспомощностью перед будущим. Он не желал этой власти, был не готов нести бремя правителя, и вина в этом лежала на плечах Тошинори Яги. Слишком рано взойти на трон, чтобы подвергнуться убеждениям дворян и помощников, попасть под их влияние и подвергнуть жизнь и власть опасности из-за собственной юности. Разве этого хотел Шото? Помогать и защищать без сожалений в сердце — так, кажется, когда-то говорил Изуку. Шото хотел именно этого. Однако сейчас его сердце было полно самых жгучих и тягостных сожалений. Нет, не стоять на пьедестале перед своими подданными ему хотелось в этот миг. Глаза безуспешно искали знакомую зелёную макушку. — Да здравствует король Тодороки Шото! По губам новоиспечённого короля ползёт неловкая, но вполне искренняя улыбка, а толпа вновь ликует, прославляя будущие великие дела юного правителя. Только один парень стоит молча и внимательно вглядывается в лицо Тодороки. Его собственное лицо покрыто мелкими шрамами, но никто из рядом стоящих не обращает на странного человека никакого внимания. Тогда незнакомец тихо усмехается и прижимает ладонь правой руки к груди в знак уважения и коротко кланяется, зная, что его не заметят среди столь большого скопления народа. Даби никогда не скажет брату, кто он такой. То, что в роковую ночь он бежал вместе с их матерью в деревню, также останется тайной. Если только матушка сама не решится в один прекрасный день сойти с порога и поприветствовать титулованного сына. Когда-нибудь… Когда наступят светлые времена. Путь юного правителя только начинается, но Даби — не участник этого правления. Он будет рядом. Когда придет время.***
— Седлай мне самого быстрого коня! Сейчас же! Тодороки Шото вцепился в жёсткие поводья и прильнул к шее серого с яблоками жеребца; мимо него пронеслись высокие ворота, мощные ноги прогрохотали по мосту — и король вырвался из лап тесного замка, ураганом помчался по пыльной дороге вперёд. Ветер беспощадно бил в лицо, длинная грива, развеваясь, лезла в лицо, а воротник окончательно вывел парня из себя. Горячее сердце исходило жаром раздражения и замешательства. Изуку сбежал — и узнал он об этом не от охраны, не от свидетелей-придворных, даже не от конюха, а от собственных шутов! Вот уж шутка, в самом деле! «Он сказал, что вы больше не нуждаетесь в нём, раз взошли на трон». «Ведь Робин Гуд — защитник слабых и обездоленных, а вы сильны и богаты!» Конечно, Шото знал, что с Каминари и Серо Мидория говорил на одном языке уже очень давно и общался с ними как с давними приятелями. Знал он и о том, что Изуку хранит в себе затаённую обиду на поведение тогда ещё принца. Вот только стоило только Тодороки отпустить все дела и решиться на примирительный шаг, как расстроенного паренька и след простыл. Шото не мог себе этого простить. Зато он мог простить разбойника за кражу королевской белоснежной кобылы, хотя теперь, будучи при титуле, должен был назначить ему высокое наказание. Но разве мог он? Мог? В уголке губ мелькнула короткая ухмылка: нет, не мог. Только Изуку был способен без зазрения совести увести из конюшни самую дорогую лошадь и ускользнуть незамеченным. Как?! — можно было лишь гадать. Уносясь вперёд, Тодороки резко вывернул к лесу и с шумом ворвался в обитель тишины. Мидорию необходимо было догнать и вернуть. Вернуть! — Шото был готов признать свои ошибки и простить чужие, переступить через гордость и… Нет, переступить через достоинство и долг он не мог. Не тот уж он свободный парень, чтобы совершать безответственные поступки. И всё же один он совершает сейчас: покинув стены замка, ищет маленькое обиженное веснушчатое существо… Совесть просыпается, но Тодороки тут же загоняет её обратно. Нет. Не сейчас. Это последнее, что он должен сделать, прежде чем до конца дней принять пудовое бремя. Он стиснул зубы и повёл коня осторожнее, выискивая тропу к поляне, чтобы затем отправиться к маленькому домику на окраине. Изуку был нужен ему. Он не ценил его общества и теперь жалел: ему ли не знать, каково это — оставаться в стороне? Возможно ли успеть? Уверить, уговорить вернуться? Или… В голове зазвучал нежный голос матери. Тогда, в далёком-далёком прошлом, маленький Шото любил слушать её сказки перед сном. Многие из них забылись. И всего лишь одна глухим тонким отголоском отдалась в крохотном уголке сознания.***
Чего Шото не ожидал, так этого того, что на него с дерева напрыгнет зелёная тень. Конь, с которого король спешился, неистово заржал и дёрнулся в сторону, когда парень свалился наземь под тяжестью чужого тела. Однако обнажённый короткий клинок не успел прикоснуться к закрытой длинными волосами шее, как его тотчас же убрали в кожаные ножны. — Шо-то? — неверяще прошептал Изуку, моментом соскакивая со спины Тодороки и пристыженно убирая руки за спину. Король поморщился, приподнимаясь на локтях: неожиданное падение застало его врасплох, и он не успел вовремя заслониться руками. — Ты… Почему ты здесь? Я думал, за мной погоня… — Так и есть. Я за тобой гнался. — Весь миролюбивый настрой Шото как ветром сдуло. — А чего ты ожидал? Что сможешь уйти безнаказанно, украв мою кобылу? Где она, кстати? Мидория закусил нижнюю губу и, повернувшись боком к королю, тихонько засвистел. Ближайшие кусты неуклюже затрещали, зашуршали, и на поляну медленно вышла королевская белоснежная лошадь. Она застенчиво взглянула большими карими глазами на Тодороки и, фыркнув, понуро опустила голову. Её аккуратно расчёсанная грива шёлком струилась по белой шее. Единственного только взгляда на неё было достаточно, чтобы понять: эта кобыла может принадлежать только представителю знатного рода. — Мне она больше не нужна, — тоскливо проговорил Изуку, не поднимая глаз. — Я каюсь. Можешь её забрать. — Спасибо за… — «…одолжение», бросил было король, но с силой сжал кулаки. Разве он здесь для того, чтобы всё окончательно испортить? — Ты ушёл потому, что обиделся на меня… так? Из-за того, что я перестал уделять тебе время, огрызался, отталкивал тебя… Я ведь прав, да? Мидория метнул горький взгляд на Тодороки и слабо улыбнулся. Наверняка Каминари, которого он встретил по пути к конюшне, быстро пораскинул мозгами и побежал предупредить Его Величество. Всё же деятельность шута была лишь маской Денки: за ней скрывался сообразительный и понимающий юноша. Изуку был благодарен ему. Кто знает, может, он и не увидел бы Шото больше… Он всего-навсего кивает головой и остаётся на месте, хотя Тодороки делает ему навстречу один порывистый шаг. Упрямство давит на плечи. Их дорожки разойдутся рано или поздно, так к чему растягивать время, способное принести лишь боль? — Я прошу прощения, — с трудом выговаривает Тодороки. Разноцветные глаза смотрят в упор, но во встречном взгляде вновь находят пелену грусти. — В этом только моя вина. Я зациклился на смерти отца… А потом, ведь теперь я должен был принять корону, титул, власть… Всё это для меня слишком тяжело. Было. — Король делает ещё один шаг, и Изуку горько улыбается. — Я виноват! Но сейчас я готов. Готов вернуть тебя и продолжать идти по своей дорожке вместе с тобой. Я обещаю отныне быть внимательным. Как я мог так относиться к твоим чувствам… Но пойми и меня, прошу. Я совершил ошибку, большую ошибку, но расплачиваться за неё расставанием с тобой не могу. — Шото. Мидория подходит ближе и бережно берёт холодные королевские ладони в свои. Тёплые. Ещё не горячие — но сердце, забившееся быстрее от слов Тодороки, вот-вот подгонит к ним вскипевшую кровь. Выходит, что он всё же не пустое место? Конечно же, не пустое, какой же он дурак! И о чём он только думал, когда Шинсо вбивал ему в голову святую истину… Тодороки нужно было время, а он, Изуку, слишком горячен. — Шото, я не держу на… — Он запинается, хмыкает и продолжает: — Нет, я обижен на тебя. Был обижен, придумывал себе тоскливые истории и думал о плохом… Но всё совсем не так, как мне казалось, да? — Изуку скромно улыбается, глядя, как виновато вздыхает Тодороки, и ему в голову приходит единственно верная мысль. Всем им ещё стоит поучиться на собственных ошибках, ведь их жизненный путь только начинается. — Я тоже натворил глупостей. Да ещё и тебя заставил покинуть замок в столь важный день. Поздравляю. Да. Ваше Величество. Мидория запоздало кланяется, убрав левую руку за спину. В зелёных глазах вновь мелькает искра смеха. Впервые за долгое время. — Вернись со мной, — просит Шото. В груди застывает надежда: да, сейчас Изуку встряхнётся, хохотнёт, поправит кожаный жилет… — Это приказ Его Величества? — интересуется Мидория, и впрямь встряхнувшись и поправив жилет. К сожалению, без смешка. — Это просьба, — уточняет Шото. — Моя просьба. Мидория всё-таки коротко смеётся и, качнувшись взад-вперёд, мотает головой. — Шото, я люблю тебя. Ты знаешь это. — Тодороки кивает и настороженно склоняет голову к плечу. Всего ничего, но даже это маленькое отклонение заставляет Робина с сожалением развести руками. — Но пойми меня: я не могу быть рядом с тобой всегда. Королевская жизнь не для меня. Да любая жизнь, похожая на ту, что проживают люди богатые, состоятельные, мне не подходит. Я всего лишь деревенский парнишка. Моё предназначение — помогать людям. Спасать бедняков — вот что в духе Робин Гуда. А разве богачей спасёшь от их же богатства? — Мидория усмехнулся, и веснушки засмеялись на его щеках. — Я не стражник. Не дворянин. Не придворный и даже не слуга, чтобы жить во дворце. Да и король не нуждается в моей помощи: разве я могу… — Король, может, и не нуждается, — поспешно согласился Шото, осторожно обхватывая плечи Изуку, — зато я, Шото Тодороки, нуждаюсь в тебе. Мидория внимательно смотрит в чужие глаза, а затем тянется к так близко оказавшемуся лицу. Сухой поцелуй получается совсем коротким, но Изуку улыбается, отстраняясь, и кладёт ладони рядом с расшитым узорами воротником. — Но ведь я всегда буду тут. — Разбойник крестит грудь Тодороки. — Твои воспоминания тоже навсегда останутся с тобой. И я совсем недалеко, ты же знаешь! Стоит всего-то проехать по дороге к дере… — Как-то раз… — перебивает его Шото, неохотно шевеля губами: на них всё ещё фантомной дымкой чувствовались чужие. — Как-то раз мама рассказывала мне сказку. О малиновке, которую поймали и заставляли петь. Бедная птичка жалась к прутьям клетки и пряталась от людей, мало ела и пила. Только с тоской смотрела вдаль, туда, где синели верхушки деревьев. Тогда один мальчик распахнул дверцу клетки, и малиновка с щебетом вылетела на волю. А мальчик… он стоял в пустой комнате и с улыбкой слушал её удаляющееся пение. — Тодороки опускает глаза и невесело улыбается. — Вот как получается… А ведь твоё имя — Робин*. Какое красивое совпадение. — Тодороки поднимает голову и любовно ведёт пальцами по торчащим в разные стороны зелёным прядям. — Дикая птица, дикий зверь — сколько их не приручай, всё равно воля им дороже всего. И ты такой же. Не дикий и не зверь, — он дёргает уголками губ в намёке на смех, — но всё такой же вольный… Мидория смотрел на короля внимательно, словно впитывая в себя его образ. Сейчас Шото походил на Шинсо: странный парень из сада тоже любил предаваться пространным размышлениям и вспоминать былое, дабы вынести из него ценный урок. Но не успел Изуку выдать очевидное предположение, как Тодороки прильнул к нему и, мягко положив руку на затылок, поцеловал. Губы паренька в одну секунду поддались ласковому напору и расплылись в невольной улыбке: здесь и сейчас Мидория наконец почувствовал ту гармонию, к которой стремился вот уже много-много дней. Он блаженно прикрыл глаза и обвил руками шею Шото, прокручивая в голове лишь «Тепло и хорошо». Слова вызвали в нём немедленный резонанс. Робин вспомнил о доме, об Айзаве, Бакуго, друзьях и знакомых, приятном шелесте трав у домика в лесу, мелодичном журчании воды, пении птиц, детском смехе… Тем больше его потянуло туда, куда манило его сердце. Тем больше же ему не хотелось расставаться с Тодороки, наоборот: похитить его, украсть, забрать с собой, в то место, где… Король резко разорвал поцелуй и отпрыгнул на два шага назад. — Иди! — выдохнул он, сцепляя руки за спиной. Мидория непонимающе моргал, не в силах сбросить так внезапно пропавшую негу. — Я отпускаю… Иди же! Иди, пока я не передумал! Изуку будто на одеревеневших ногах сделал шаг, но Тодороки уже запрыгнул на своего коня и махнул рукой. — Иди, скорее! Лошадь… Оставь. — Шото как можно крепче сжал поводья и упёр ноги в стремена. — На память. Иди, иди вперёд! И береги себя. Н-но! Король с остервенением пришпорил коня и, бросив последний взгляд на застывшего Робина, поджал губы. Жеребец громогласно заржал — и Изуку оставалось лишь безмолвно стоять на тихой поляне и глядеть вслед мелькающему меж деревьев силуэту. Отпустил. Неу… жели. Мидория сглотнул и прижал к груди похолодевшие пальцы. Да, всё так. Всё так, как он хотел. Однако сердце — от него будто с треском распарываемых нитей оторвали добрый кусок и бросили в ледяную воду. Так и должно быть? Это тоже часть задумки? Мидория не знал. Зато на большие глаза медленно навернулись такие же большие слёзы. Королевская кобыла тряхнула белой гривой и нетерпеливо захрипела.***
— Робин, Робин вернулся! Детский гомон окружил паренька со всех сторон — лишь ступив за порог, Изуку стал жертвой живого цунами. Мальчишки и девчонки бросились к нему и облепили руки, ноги, спину; самая смелая малышка четырёх лет вскарабкалась к нему на руки и звонко чмокнула в веснушчатую щёку. Пахло выпечкой и мясом; недавно собранные целебные травы аккуратными рядами лежали на скамье и ждали своего часа. Непрошенные слёзы вновь выступили на глазах, но Мидория коротко кашлянул, прогоняя их. Не здесь и не сейчас. — Та-дам! — воскликнул он. — Как же я мог оставить вас? Разве могло что-то подобное прийти вам в голову? — А дядя Баку говорил, что переломает Робину ноги, когда он вернётся! — весело пролепетала девочка в голубом платьице. — Это я могу!!! — донёсся громовой голос из недр домика, а стремительно приближающийся звучный топот не предвещал ничего хорошего. — Тупой Деку посмел переступить порог моего дома без разрешения? Где твоя совесть? Мерзавец! — Вы защитите несчастного Робина? — шёпотом спросил Изуку у шумящей ватаги ребят. Улыбка его расползлась до ушей, заглушив боль. А переломанные ноги — не такая уж и напасть. Мидория Изуку вернулся домой.