Подходящее наказание

      Это оказалось сложнее, чем Тьелпе себе представлял. В следующий раз о совете не объявили заранее, чтобы горожане успели отложить все свои дела. Нет, на этот раз всех участников собрали меньше, чем за полчаса, так что желающие ещё долго подходили и громким шепотом выспрашивали друг у друга подробности происходящего. Тьелпе пришел в числе первых, но начал понимать, что к чему, с четвертого или пятого пересказа.       У трона стоял адан. Адану был нужен Сильмарилл. Финрод хотел помочь. Поэтому и Совет. Хотя в зале было шумно, никто не спешил выдвигать свои предложения. Тьелпе растерянно оглядывался по сторонам и натыкался лишь на такие же недоуменные взгляды. Может, гость Финрода плохо знает квенья и называет Сильмариллами любые драгоценные камни? — Давайте подумаем, как можно добыть камень из короны Моргота, — мягко напомнил собравшимся король, будто в ответ на его мысли. — Никак, — негромко, но ясно обозначил свою позицию эльф из бывших аглонских дружинников. Его левый глаз был затянут бельмом, а рука до сих пор висела на перевязи, — если ваш смертный приятель этого не понимает, то что бы он там не рассказывал о своих подвигах, я сильно сомневаюсь, что он участвовал в сражениях крупнее, чем случайные стычки с одиночными праздношатающимися орками. — Это неправда! — вскинулся адан. Его уши покраснели, кулаки сжались, он всем телом потянулся в сторону говорившего (Тьелпе показалось, что его ветхий кафтан сейчас треснет на плечах), но не сдвинулся с места, повинуясь предупреждающему жесту Финрода. — Я участвовал в битве в топях Серех! А мой отец… — Да слышали мы про твоего отца, — вякнул кто-то из толпы, кто, Тьелпе не успел разглядеть. — Друзья мои! — воскликнул Финрод, — обсуждение будет позже, пока же мы просто выдвигаем идеи. Прошу вас высказываться по одному, но ответ «Никак» не принимается. — У меня есть одна идея, — Тьелпе вздрогнул, услышав за спиной голос отца, вкрадчивый, спокойный… слишком спокойный для этой ситуации. И когда только он успел подойти? — Что, если мы подвесим этого доблестного адана за руку к вон тому крюку для люстры дня хотя бы на три, а уж потом обсудим с ним, насколько целесообразен сейчас поход на Ангбанд?       Слова были сказаны и предложения посыпались одно за другим, как яблоки, сбиваемые осенью с веток на расстеленное под деревом покрывало. Тьелпэ поразило, что все присутствующие как будто забыли про Финрода, про его желание помочь гостю. Он знал, что отец на самом деле совсем не похож на деда; знал, насколько они разные, но одно у обоих Куруфинвэ было общим — пугающая способность влиять на других. В голосах жителей Нарготронда теперь слышались те же безжалостные отзвуки зла и обречённости, что и в речах сыновей Феанора.       Тьелпе отметил про себя, что выслушивая, что с ним намереваются сделать неожиданно изобретательные эльфы, человек ни разу не открыл рта, чтобы возразить, выражение его широкого лица ни разу не поменялось. Он даже не поворачивал голову в сторону говоривших, а продолжал смотреть на Финрода, и в его глазах читалась такая непоколебимая вера в своего покровителя, что сыну Куруфина казалось, что если кто-то смотрит на тебя вот так, можно не бояться когда-нибудь оказаться неправым.       Хотя самому королю сохранять присутствие духа становилось всё труднее. После того, как один из старейших членов совета, пробудившийся вместе с Финве у озера Куивиэнен, и смотревший на Финрода в лучшем случае снисходительно, заявил, что видит лучший выход в том, чтобы написать Морготу письмо с просьбой одолжить Сильмарилл на церемонию бракосочетания и отправить Берена с этой рекомендацией к Моринготто и по залу пронеслось довольное хихиканье, Финрод вскочил с трона с криком — «достаточно»!       Он был настолько бледен, что Тьелпе захотелось протянуть ему стакан воды. — Так как ваши идеи сегодня не… не блещут оригинальностью, — он бросил сердитый взгляд туда, где, как догадывался Тьелпе, сидел его отец, — я считаю, что нам пора прекратить зря сотрясать воздух и прямо сейчас решить, что делать. Если кто-то хочет высказаться, то прошу вас сделать это. Только позвольте напомнить, что мы собрались здесь обсудить, как помочь Берену, сыну Барахира в его нелегком деле, а не как его позабавнее угробить. — Помочь в его нелегком деле? — дядя Келегорм скользнул к трону, плавно, будто загипнотизированный, и заговорил нараспев, будто укачивая ребенка, — ты ведь знаешь, Золотое Сердечко, почему для меня с братом это невозможно? «Будь он друг иль недруг, будь высок иль низок, Моргота демон иль вала великий, Эльда иль майа, Пришедший следом, Чьи дни грядут лишь в землях Срединных — Ни право, ни милость, ни помощь стали, Ни Судеб владыка их не избавят От гнева Феанора и сынов Феанора, И месть жестокая того не минет, Кто, найдя, сокроет, иль в руке стиснет, Взять решится или вдаль отбросит Сильмариль дивный. Свято клянемся: Смерть всякому до скончанья мира, Горе и гибель!» Тьелпе показалось, что время сгустилось, и все присутствующие увязли в нем, как насекомые в мутной смоле, которая когда-нибудь станет теплым янтарем… Ему вспомнилось ожерелье, которое он еще почти ребенком в Валиноре выковал для Артанис. Помнит ли сейчас Финдарато, как двоюродный племянник с непроизносимым именем, краснея и запинаясь, просил его передать сестре украшение в виде гибкой ветви Лаурелин с двенадцатью янтарными лучами? Тринадцатый, с навеки застывшей в нем осой, Тьелпе решил оставить себе. Конечно, он не надеялся внушить любовь самой неприступной деве Амана, отказавшейся пожертвовать его великому деду один-единственный локон на создание главного сокровища Арды. Просто этот последний кусочек янтаря, разлученный со своими братьями, чтобы не напугать деву не насытившимся в свое время пахучей смолой ядовитым насекомым, создавал иллюзию какой-то особой духовной связи… Интересно, сохранила ли она его подарок или, как это принято в Третьем Доме, обменяла на преданность какого-нибудь местного смертного вождя?        Тьелпе поморщился, поймав себя на том, как мысль отца, с которой он не был согласен, не к месту свила себе гнездо в его сознании. Как это грубо — сводить заботу Финрода о младших детях Эру к купле-продаже! Только его отец мог до такого додуматься, только он, а не Тьелпе разучился видеть в этом мире духовное начало, заменив его холодным расчетом, если только речь не идет о его Клятве — древних словах, которые, даже будучи произнесены шепотом, оглушают; словах, которые дядя Келегорм выпустил из тьмы веков, чтобы стереть в порошок решимость Финрода. — Сядь, Тьелко! — голос отца разрушил наваждение. Зачарованные эльфы снова зашевелились, зашушукались, принялись поправлять сиденья и переглядываться… или, может, это Тьелпе вернулся к реальности и снова стал всё это замечать? — Тьелко, сядь, пожалуйста, — повторил Куруфин, — это вовсе не то, что хотел услышать наш кузен, а что касается народа Нарготронда, едва ли его волнует наша Клятва, когда речь идет о клятве их короля. Не думаю, что имеет смысл сейчас спорить, кому принадлежал бы Сильмарилл, если бы эльфам удалось сразить врага, потому что сейчас это едва ли возможно.        Тьелпе вздохнул. Ну как он мог подумать, что для его отца еще хоть что-то имеет значение — как вечный ориентир, а не из-за возможности удовлетворить свои амбиции. — Уверен, — продолжал его отец, — каждый из присутствующих здесь с радостью отдал бы свою жизнь за то, чтобы приблизить победу над Морготом. Но опыт показывает, что ни решимости, ни веры в чудо для этого недостаточно. Поверьте мне, воины объединенных армий эльфийских королевств были не менее мужественны, чем вы, но ни их горящие сердца, ни свет Амана в их глазах, ни воинская доблесть, ни сплоченность не помогли им сокрущить мощь Ангбанда! Неужели вы думаете, что сил одного мирного города и сияющей улыбки вашего владыки будет достаточно?       Представить Финрода сияющим Тьелпе сейчас было не проще, чем нарготрондцев — мужественными: несмотря на яркое освещение король казался призраком, настолько непривычно было видеть его печальным и… разочарованным? Что же до его эльфов, они уставились на Куруфина во все глаза, как дети, слушающие страшную историю от старших, — разве что не дрожали. Видимо, Куруфин счел последнее своим упущением и решил это исправить, напомнив про недавно потерянный Тол-Сирион и песню ужаса, заставившую защитников крепости бросаться на своих или калечить самих себя, при том, что штурмом руководил не сам Моринготто, а лишь один из его майяр. Что же ждет их всех в Ангбанде? Там никто не будет столь милосерден, чтобы просто перерезать пленникам горло или столкнуть их в пропасть. Нет, в лучшем случае им зальют в горло расплавленный металл или четвертуют, но скорее всего с них станут срывать кожу отдельными лоскутами или отскребать с костей живую плоть и скармливать своим волколакам прямо на глазах измученных жертв, которым магия Моргота не даст умереть от потери крови, так что жить в этом состоянии придется месяцы, годы, столетия…       Тьелпе пытался представить себе, что слова Куруфина — не больше, чем звуки — клекот какой-нибудь незнакомой крупной птицы, ворчанье Хуана, или, на худой конец, речь на каком-то незнакомом языке. Если мысленно приклеить окончания каждого из слов к началу следующего, и слушать их лишь как сочетания звуков, может, они утратят свою силу?.. Но внимания не хватало — смысл произносимого всё равно просачивался в его сознание, и Тьелпе злился на себя: даже если бы у него хватило духу высказаться, то он ничего не мог бы этому противопоставить. Разве тут поспоришь? Да, никакая великая любовь — тем более любовь смертного — не стоит таких жертв… Да, и у самих эдайн есть пословица — «невозможное не может вменяться в обязанность»… Да, Финрод действительно не имеет права требовать подобного от своих подданных…       А отец еще удивляется, что в Тол-Сирионе не потребовалось чар Моргота, хватило и его майа! А вот здесь и эльф прекрасно справился! Конечно, любовь не стоит… ничего она не стоит! Куруфину-то она точно ничего не стоила — ему, говорят, отец невесту выбирал. Специально, что ли, постарался найти такую, что даже в Форменоссэ за мужем не пошла, не то что в Исход? Тьелпе совсем не помнил эту блёклую — слишком блёклую для нолдо — эльфийку, но все, кто знал, то и дело повторяли, что он куда больше похож на неё, чем на отца. Очевидно, что так оно и есть — его-то никто сегодня в этом зале не запомнит. Будь он на месте этого отчаянного адана, он уж точно не создал бы никому проблем, жил бы, помня о своем месте и не смея даже глаза поднять на эльфийскую королевну, и умер бы в своём углу от старости, не войдя ни в одну летопись. Конечно, только так и надо, папа. Не будучи аданом из леса, Тьелпе так и не решился ничего сказать Артанис… и Финроду определенно нужно быть скромнее, да, папа? Как только смеет он ждать от собственных подданных поддержки своих безумных замыслов, не являясь ни Феанором, ни даже сыном Феанора! Должен же он понимать, в конце концов, что не каждому позволено по первому капризу вывести свой народ из Благословенного Края Моргот знает куда, забыв половину войска среди льдов! Спохватившись, что его мысли принимают уж совсем неподходящий оборот, Тьелпе до боли сжал себе правой рукой левую — хорошо, что отец стоит сзади и не может видеть выражение его лица. Не хотелось бы, чтобы он догадался, что творится сейчас в голове у сына. — И если вы думаете, что ваша героическая гибель послужит благому делу, то вы глубоко заблуждаетесь! Обескровленный, лишенный большей части боеспособного населения, Нарготронд не сможет устоять, когда полчища орков нанесут вам ответный визит. Ваши жены и дочери наверняка придутся им по вкусу. Причем в прямом и переносном смысле — поначалу они станут использовать их в качестве наложниц, но как только возникнет необходимость, зажарят живьем на костре и съедят… Послышался слабый крик; Тьелпэ заметил, что женщина, сидевшая в соседнем ряду через два кресла от него, потеряла сознание. Её дочь-подросток, не заметив, что та в обмороке, слушала, не сводя широко раскрытых глаз с Куруфина; его усыпанные бриллиантами тёмно-алые одежды переливались, как темное пламя печи. — …Да, съедят целиком… если только не захотят растянуть удовольствие, сладкую эльфятину, — при этих чудовищных словах красивые губы сына Феанора исказились, будто бы на мгновение его рот превратился в орочью пасть, — пожирая тело по частям, но оставляя пленника — или пленницу — в живых много дней, молящими о пощаде и проклинающими свою горькую судьбу… или неразумных венценосцев. Я призываю каждого из вас сейчас, пока это еще возможно, подумать и решить, настолько ли вам важно сохранить иллюзию о всемогуществе вашего государя в глазах одного-единственного адана, чтобы так рисковать? Не слишком ли он много просит? Последний вопрос вывел Тьелпе из оцепенения. — ну кто бы сомневался, отец просто боится, что его Сильмарилл окажется не в руках феанорингов, вот и запугивает нарготрондцев. А главное, делает это весьма успешно. Тишину, последовавшую за его словами, можно было резать ножом. Никто не смел пошевелиться — все сверлили глазами человека. И короля. Казалось, всё, что можно было сказать сегодня, уже прозвучало, и если Финрод позволит себе еще хоть слово в защиту обреченного похода, его закидают камнями. Тем не менее, он заговорил — спокойно, открыто, как и прежде, веря в свою правоту: — Я не искал ни подвигов, ни славы и никогда не стал бы подвергать свой народ опасности по своей прихоти. Но бывают в жизни моменты, когда судьба сама стучится в дверь и ставит перед выбором, которого ты у неё не просил. Тогда всеми уловками здравого смысла не заслониться от того, что легкий, очевидный и желанный путь — это дорога искажения и выбрав её, мы впустим Моргота в наши сердца. Кажется, это ничего не значит, но это подобно тому, чтобы запустить его армию в наши дома, рассчитывая, что орки не тронут радушных хозяев. Вы признали меня своим королем и это значит, что вы должны принимать мои решения так же, как я должен руководствоваться вашим благом, выбирая наш общий путь. До сих пор у нас не было повода сомневаться друг в друге — я всегда прислушивался к вашим нуждам, а вы… — тут его голос впервые дрогнул, — вы никогда не ожидали от меня бесчестия. Я не спрошу вас о том, как вы сами сможете верить королю, который отказывается от своих слов: ведь речь — не о словах, которые я когда-то сказал, а о том, что за ними стояло. О благодарности, о том, что подвиги нельзя забывать и сделанное добро не должно оставаться неоплаченным. И теперь я действительно не могу бросить в беде этого человека, чья судьба оказалась столь тяжелой из-за того, что его отец предпочел благо других своему. Я не могу так поступить, потому что ему не на кого больше надеяться, и отказаться помочь ему — значило бы отречься от эстель, от нашей надежды, предпочесть свой куцый здравый смысл великому замыслу Эру. И я всё еще верю, что Эру сильнее Моргота.       Стоило Финроду замолчать, как рядом с ним оказался несколько раз порывавшийся вскочить во время его монолога советник, старейший из собравшихся и часто позволявший себе больше, чем остальные: — Очнись, сын Финарфина! Ты — не Эру Илуватар! И даже не Вала, если уж на то пошло. Может, твоему самолюбию и льстит, что твои смертные друзья порой этого не понимают, но это не даёт тебе права ставить знак равенства между своими словами и волей Творца! А если твой адан тебя заверит, что ты — его последняя надежда на то, чтобы снять Анар с небес, чтобы её жаром отпугивать орков от своей землянки, ты заставишь нас всех карабкаться за ней на небо? Когда ты давал клятву Барахиру, ты видел, что имеешь дело с существом, наделенным разумом. Если бы Барахирион пришел просить награды за подвиг родителя, то с ним имело бы смысл говорить об этом. Но как говорится, на детях великих природа отдыхает… — Тьелпе даже показалось, что советник при этом многозначительно глянул на неподвижно смотревшего в пламя хрустального светильника Келегорма. — Поверь мне, ни одной живой душе не придет в голову обвинить тебя в бесчестии, если ты сегодня не поддержишь этого безумца! В конце концов, клятва оказать любую помощь, в том числе в нахождении чего-либо, не исключает помощи в… как бы это назвать? — в том, чтобы снова обрести реальность. Если же ты настаиваешь, что помощь роду Барахира для тебя значит погибнуть, выполняя невозможные фантазии его потомков, то нам остается только напомнить, что любая клятва к чему-либо обязывает лишь того, кто принес её! — Ты говоришь так, будто я был там один! — воскликнул Финрод, теряя терпение. Видно было, что оскорбления в адрес человека задевают его куда больше, чем относящиеся к нему лично. — Между тем, ты сам обязан его отцу жизнью не в меньшей степени, чем я! Да большинство из тех, кто сейчас здесь сидит и размышляет, заслуживает ли Берен нашего сочувствия, могут себе это позволить только потому, что Барахир не размышлял в топях Серех! — А как вы оказались там, Финдарато? — беспечно, будто и вправду первый раз об этом слышит, поинтересовался Куруфин, — Что за великий полководец едва не утопил свою армию в болоте? И какие у нас есть основания полагать, что со штурмом Ангбанда он справится лучше?       Как же Тьелпе ненавидел своего отца в эту минуту! Почему же никто не даст ему сейчас пощечину? Неужели совсем некому вступиться за своего короля? Нет, все согласны с Куруфином и тем советником…       Финрод тоже это понял. Или, может быть, просто устал спорить? Он поднялся с трона, протянул руку к короне — хрупкому витому обручу почти одного цвета с его тельперионовыми локонами, снял её, поднял перед собой и, будто обращаясь к ней одной, проговорил: — Если мой народ не считает меня больше достойным своего доверия, то и я отказываюсь за него дальше отвечать. С этими словами он легко отвел ладони в сторону, будто по старому телерийскому обычаю предоставляя драгоценность воле волн, вручая свою судьбу воле Создателя. Корона, мягко звякнув об пол, покатилась по широкой дуге в сторону собравшихся, и Финрод, казалось, уже забыл о ней. — И если всё же здесь остался кто-нибудь, кто всё еще мне верит, я прошу вас идти со мной!       Эти слова вызвали не меньшую суматоху, чем если бы зал внезапно загорелся. Кто-то стремился поскорее выбраться наружу, кто-то смущенно убеждал соседей, что Финрод герой и по совести надо бы его поддержать, но маленькие дети нуждаются в отце намного больше, кто-то бранился… Эдрахиль поднял корону и протянул её королю, умоляя его по крайней мере назначить наместника на время своего отсутствия… Неужели действительно верит, что Финрод может вернуться? Человек не поднимал глаз на государя, вставшего между ним и всеми остальными, заслоняя его от косых взглядов и причитаний. Лишь несколько эльфов подошли к нему.       Тьелпе сам не успел понять, почему именно оказался среди них. Он просто хотел выразить свое восхищение, поддержать… но время слов уже истекло, и все, что он хотел бы сказать или сделать для Финрода, было бы жалко и бессмысленно. Всё, кроме того, чтобы встать рядом с ним.       Но только повернувшись лицом к залу, встретившись — первый раз за день — взглядом с отцом и прочитав на его лице неподдельное изумление, Тьелпе понял, что всё сделал правильно.       Видимо, эта мысль отразилась на его физиономии, потому что взгляд Куруфина полыхнул в ответ и он направился навстречу сыну быстрее, чем можно было ожидать в подобном месте. «А ведь он ничего не сможет со мной сделать!» — сообразил вдруг Тьелпе и сердце его запело — всё же есть на свете вещи, неподвластные его отцу, и Тьелпе — одна из них! Так что можно даже отойти с ним в сторонку, чтобы не отвлекать Финрода, решая совсем рядом с ним личные дела. — Тьелпе, тебя-то куда понесло? — Куруфин говорил громче, чем хотелось бы его сыну. Некоторые эльфы заинтересовано поглядывали в их сторону — не со страхом, не с огорчением, а с праздным любопытством. Будто делали ставки. Понятно, на кого. — Думаешь, без тебя Финдарато со своей игрой в героев не справится? Зря я ни разу не взял тебя на другой берег Митрима, когда твоего дядю Нельяфинвэ только спасли из Ангбанда! Ты бы осознал… — Не стоит утруждать себя, отец, я и в первый раз всё прекрасно расслышал — и про пытки, и про сладкое эльфячье мясо. Всё же я предпочитаю играть в героя с Финродом, чем с тобой — в подлеца!       И гром не грянул. Каменные своды пещеры не обрушились Тьелпе на голову. Даже Куруфин не отхлестал его по щекам, не плюнул в лицо в ответ на оскорбление, только уставился на сына ошарашенно, будто это недоделанный кинжал или кузнечный молот решил с ним побеседовать. Тьелпе поспешил продолжить, пока к отцу не вернулся дар речи: — Я не пытаюсь оспорить твою правоту. Мне прекрасно известно, что ты любому можешь доказать, что черное это белое, что Валинор, как принято в нашей семье считать, был огороженной помойкой, что сегодня именно ты был голосом разума и спас жителей этого прекрасного города от роковой ошибки. Может, всё это и в самом деле так. Только в том мире, где истина на твоей стороне, я жить не хочу и не буду. Я выбираю верить, что в словах Финрода есть смысл, даже если ты считаешь иначе. Что душа, свободная от искажения, значит больше, чем любая корона, что долг не перестает быть долгом от того, что с тебя не смогут потребовать его исполнения силой, что любовь стоит подвига, а надежда умирает последней. И лучше я навеки останусь в Ангамандо вместе с Финродом, чем с тобой в уютном мире, где всё это не так! А вот теперь Тьелпе был бы даже рад, если бы отец дал ему пощечину, чтоб не смел присваивать одному себе то, что и для сына Феанора все еще что-то значило… Куруфин и правда протянул руку к его лицу, но только для того, чтобы заправить за ухо выбившуюся из косы тёмную прядку; прежде чем ответить, долго-долго рассматривал лицо сына, будто видит его впервые, а когда заговорил, было заметно, как он осторожно подбирает слова, — как наверняка делал бы это в реальной беседе со странной ожившей вещью: — Речь Финдарато я сегодня тоже слушал внимательно, и она меня не убедила. Но если даже мы признаем во всем его правоту, какое отношение всё это имеет к тебе? Ты не его вассал, тебя не было в топях Серех. Ощущение собственной неуязвимости медленно таяло под пристальным отцовским взглядом, хотелось прикрыть лицо, не позволить сбить себя с толку, оторваться — до того, как его снова заставят почувствовать себя глупым и бесполезным. — Конечно, я не его вассал, но ведь сегодня именно мой отец рассорил его с собственным народом, наказав его так за верность долгу и милосердие! Какое отношение я к этому имею? Очень надеюсь, что никакого. На этом надо заканчивать разговор. Вернуться к Финроду. Немедленно! Отец, разгадав его намерение, вцепился сильными холодными пальцами в его кружевной рукав и, притянув к себе, прошептал ему в ухо: — Тьелпе, пожалуйста! Пойми же ты наконец, я ведь не смогу тебя вытащить! От того, с какой интонацией это было сказано, Тьелпе против воли ощутил, как ладони и щеки становятся горячими, и едва успел удержать предательскую улыбку. Отец же знал, не мог не знать, что только ради этой крупицы нежности в его голосе Тьелпе годами был готов изображать, что ему ничто так не важно в жизни, как быть сыном Куруфина и внуком Феанора… Но использовать это преимущество, данное не личными качествами, а лишь родительской ролью, чтобы обезоружить Тьелпе, было просто нечестно! Тьелпе было до слез обидно, что его отец не видит ничего зазорного в том, чтобы изображать заботу только для того, чтобы вернуть ускользнувший тусклый кусочек смальты в торжественную мозаику Первого Дома. Не желая это больше терпеть, Тьелпе рванулся в сторону, не слыша треска рвущихся кружев, и со всех ног бросился к Финроду и окружившим его эльфам, в надежде, что отец не станет устраивать скандал при посторонних. А наедине он едва ли когда-нибудь еще увидятся.