Подходящее наказание

Куруфин вскочил с места, выхватил куртку у брата из рук. Голова закружилась, в глазах заплясали огненные мушки. Он оторопело ловил глазами пылающие юркие точки, и ему казалось, что это его мысли разлетаются в разные стороны и жизненно важно выловить хотя бы одну из них, которая имела бы смысл, пока он еще не в чертогах Мандоса. Это произойдет быстро… Не то! Вот что главное: чтобы никто ничего не узнал. Иначе все его старания, все его тщательно продуманные речи, все разговоры — всё впустую. Жители Нарготронда не простят попытки убийства Финдарато — даже после того, как он заставил их почти ненавидеть его. После этого они могут расправиться с Келегормом; даже Тьелпе может пострадать — никто и не вспомнит, что сын убийцы был на стороне короля… А никто ни о чём и не узнает… Если только не испугаться, не начать звать на помощь… А ведь Тьелпе придется остаться, хотя бы на похороны — Келегорм не позволит уйти, когда тело найдут… Келегорм! Надо, чтобы его ни в коем случае не было рядом с ним в тот момент! Он не должен догадаться — не должен ничего понять! Выпроводить его, сейчас же, под каким угодно предлогом, только чтобы не возвращался до утра. — Тьелко, я… ты меня не жди, иди к себе, я пойду прогуляюсь, я вернусь… не скоро вернусь. Это еще лучше — уйти отсюда самому, на свежий воздух, туда, где небо, где никто не увидит — озаренная привычным голубоватым светом Феаноровой лампы комната вдруг показалась западней, дыханье перехватило, Куруфин бросился к двери, но его повело в сторону, и он упал бы, если бы встревоженный брат не успел подхватить его и усадить на жесткий деревянный стул. — Да что с тобой? Напились вы там что ли? — Именно, напились до рогатых зайцев! А ведь Финдарато и с ними бы наверняка вёл философские диалоги… — То, каким долгим и серьезным взглядом Келегорм встретил эту реплику, прилагая видимые усилия, чтобы вникнуть в смысл, рассмешило Куруфина невероятно, он хохотал до слез, до боли в животе и все никак не мог остановиться: — Какой же ты сообразительный сегодня, слов нет! Иди уже, пожалуйста! Сидеть согнувшись было неудобно, а выпрямиться сил уже не хватало — на плечи и затылок что-то нещадно давило, боль, уже вполне ощутимая, накатывала волнами, пол под ногами магнитом притягивал к себе, но Куруфин позволил себе соскользнуть со стула лишь тогда, когда услышал, как захлопнулась за братом дверь. …Нужно было лечь в постель, спокойно лечь и остаться там. Тогда, может быть, Тьелко… да, собаки же выглядели, как обычно. Почти. А теперь боль прижала его к наборным мозаичным плитам, прижала, как конское копыто — раздавленную крысу, мерзко, тошнотворно… Да хоть когда-нибудь удастся ему потерять сознание, или нет? Зачем всё это — сыну же всё равно, какие там похороны, Тьелко всё равно не знает, как устроить… Что-то ударило рядом, прокатилось волной боли по животу, и он невольно вскрикнул. Да, железные набойки на каблуках Келегорма: он вернулся. Куруфин поднял глаза и увидел стоявшего рядом брата; Келегорм сразу рухнул на колени. В руке у него был кувшин с ароматной розовой водой, которую он чуть не расплескал. — Курво, ты чего, а? Я водички принёс… Куруфин надеялся, что у брата не хватит ума понять, что что-то не так, что его удастся обмануть — но ему и не нужно было ума: Келегорм ощущал происходящее с отчаянием ребёнка, которому ничего не объяснили, но который знает, что в семье произошло что-то такое, от чего его жизнь уже не будет прежней. Келегорм попытался было подложить куртку ему под голову, оставить отсыпаться прямо на полу (несколько раз в их жизни случалось такое, когда оба были невозможно пьяны), но едва коснувшись младшего брата, словно обжёгся; Куруфин увидел, как всё его существо охватила паника. — Пожалуйста! Курво! Вставай! Прошу тебя!.. Ну вставай же! Келегорм резко приподнял его за плечи, пытаясь уложить в постель. — Не надо!.. Больно — не надо! — Куруфина испугал собственный крик — срывающийся, беспомощный голос. И собаки визжали — да, визжали недолго. Но он же не мог экспериментировать на теле эльфа — на бессмертном теле… Может, один из Людей бы сразу умер — как собаки… «Наверно, лучше бы Берен», — мелькнуло у него в голове. — «Нет, Берен не стал бы пить со мной…» Куруфин уже не слышал брата — и холодно, как же холодно! Пол качался — качался снова и снова. — Курво, ну пожалуйста… …Пожалуйста…

***

— Курво, ну пожалуйста, скажи — ещё долго? Большая неловкая белая рука легла на его руку сверху. Да, руки брата уже выросли, а сам он — ещё не совсем. Наверно, потом Амрод будет ростом с Майтимо, — такой же рыжий, но в кого же они такие длинные?.. — Я откуда знаю! — Но ты же учил… географию, — говорит брат. — Ты всё учишь. А я не думал, что понадобится… Куруфин сосредоточенно перебирает в памяти полный справочник по минералам Арды. Этой книги нет ни на одном из кораблей, он это точно знает. Главное — попытаться восстановить в памяти как можно больше. Медь… бирюза, малахит… «Меди часто сопутствует мышьяк, многие соединения мышьяка ядовиты…» — так, реальгар, аурипигмент, киноварь… …Киноварь… Келегорм рыдает и всё-таки обхватывает его за плечи и талию, поднимает… Камень не может качаться… Корабельные доски изнутри не белые… — Курво, я домой хочу… — совсем шёпотом говорит Амрод. — Хоти. — Курво, пожалуйста… а может, когда мы приедем… при-плы-вём, — Амрод мучительно выговаривает незнакомое слово, — я домой обратно поеду? Куруфин поворачивается. Бледные щёки Амрода заливал румянец. — Ты же не серьёзно. Ты давал Клятву вместе с нами. Куруфин знает, что если сейчас обнять его, он почувствует его мокрые длинные ресницы у себя на шее; может, он даже расплачется. Нельзя этого допустить. Куруфин встаёт, поворачивается, не глядя на Амрода, идёт к выходу из каюты. Пол горячий, и колени у него подкашиваются. — Не уходи… Холодная глиняная чашка мучительно давит на его губы — нет, нет, он не может пить, нет, Тьелко, убери! Каюта чёрная. В воде пепел. Он видел такие трупы после Битвы внезапного пламени — скрюченные, чёрные, с торчащими зубами, выгоревшей грудной клеткой. За пустыми рёбрами, легко поцокивая по чёрному полу, пробежало серое — то ли мышь, то ли крысёнок. Откуда же голос? — Курво, не уходи… — Жалобный голос гаснет, и теперь звук шершавым скрипом исходит откуда-то из костяка, из пустого, хрупкого черепа, на котором ни клочка рыжих волос: — Тебе так просто не отделаться… Вода ядовитой кислотой врывается ему в горло. Пить больно. Плоть такая же сухая и хрупкая, как выгоревший корабль…

***

— Курво, ну не надо!.. — это Келегорм. Он подставил тазик; Куруфина вырвало. Как больно! И бесполезно: яд уже усвоился… по крайней мере, так должно было быть. — Курво, я схожу за целителем… — Нет! Нет, не уходи… не уходи, пожалуйста! — Куруфин вцепился в руку Келегорма — так, что тот чуть не закричал. — Хорошо, я с тобой, я здесь — вот видишь, я никуда не денусь, — бормочет Келегорм и целует брата в мокрый от пота висок. — Родной мой, потерпи тогда ещё, ну что же делать… Неразличимого в полутьме цвета чашка кажется самостоятельным и враждебным существом. Куруфин попытался от неё увернуться, но Келегорм прижал его к себе и, насильно разомкнув губы, влил ему в рот еще приторной, жгучей влаги, потом еще и еще, едва давая время перевести дыхание. Куруфин больше не сопротивлялся. Не только потому, что на это не было сил. Привкус крови во рту, тошнотворный розовый запах, рвотные спазмы, не приносящие облегчения — он был согласен зацепиться за что угодно, лишь бы больше не проваливаться в Лосгар. Не видеть яростные отблески пожара на гладкой черной воде и перекошенные от ужаса лица братьев, не чувствовать запах гари и не слышать отчаянные вопли с корабля. Он упал на колени на мокрый серый песок — даже если бы он умел как следует плавать, он бы ничем не мог помочь: телерийский лебедь объят огнем до самой мачты, огнем от выпущенных Куруфином просмоленных стрел. — Ты ведь не думал, что тебе сойдет всё с рук? — Нет! — он зажмурился, чтобы не видеть, что стало с его домашним улыбчивым братишкой. Нет, конечно он так не думал. Куруфин, единственный из братьев не смел плакать в ту ночь потому что слишком хорошо понимал — из всех, кто выжил, меньше всего права на горе сейчас имеет убийца. И сам он не остался навсегда на том проклятом берегу лишь потому, что Феанор приказал немедленно выдвигаться дальше, а отца он бы никогда не ослушался. — Вы все про меня забыли! — едва различимо шелестит над ухом Амбарто. — За что? Только за то, что я погиб такой ужасной смертью? Страшно теперь даже подумать обо мне? И снова — в который раз за эту бесконечную ночь — Келегорм выдергивает его обратно в пропитанную кисловатым запахом комнату, настолько тускло освещенную, что Куруфин не может различить лицо старшего брата — только руки, придерживающие обжигающе-холодный платок у его пылающего лба. Только вот хриплый, надорванный, ломающийся голос откуда-то сверху и слева отчетливо слышен и здесь: — Не бросай меня, только не сейчас, не уходи! — Тише, тише, — рука скользнула выше и стала бережно гладить его волосы, — не бойся, я не уйду никуда, если только ты сам не разрешишь… — Нет, — стонет Куруфин и понимает, что пугающий голос принадлежит не Амбарто, а ему самому. …и крик. Крик, который он тогда не мог услышать за шумом огня, грохотом серых морских волн, за воплями ужаса остальных нолдор. Нет, он ничего этого не мог видеть, не мог видеть охваченных огнём досок, обезумевшего брата, сломанного им в панике засова, и крыс — мечущихся по каюте, не успевших сбежать с корабля огромных чёрных крыс… да откуда они на белоснежном телерийском корабле? Нет, должны они были быть, должны, должны были идти за братоубийцами на запах пропитанной кровью одежды… Не видел он, не видел, как озверевший комок шерсти бросается на Амбарто с беспомощным визгом, вырывая кусок мяса из запястья, не видел, как брызжет кровь, как другие крысы… — А-а-а! — Куруфин кричит, разрывая ногтями грудь. — Она же рвёт меня, убери её, умоляю! Крыса, крыса, убери её, убери! Келегорм оцепенело держится за теряющее разум тело.

***

Финрод дёрнулся, проснулся; кругом было лениво и тепло, во рту оставался приятный вкус вина. Что же за звук? Финрод подошёл к облицованной серо-зелёными изразцами печи. Он знал, что трубы отопления хорошо передают звук, хотя никогда не пользовался этим секретом — отодвинув заслонку, можно было услышать и сетования поваров по поводу незрелых груш, и ссоры влюблённых в комнате для гостей. Но сейчас Финрод услышал жуткий крик, доносившийся откуда-то снизу. Он накинул тёплую куртку, стал поспешно завязывать пояс. Рука затекла, — да, в ней же было… Да, в ней был Сильмарилл, только это было во сне.