Безликие по соседству

от: Никто 58 кому: Чёрно-Белый Дом локация: Королевская Гавань дата: семь недель до операции «Тысячелетие»​

      Винтовка лежит на заднем сиденье завёрнутая в древнее покрывало с истрёпанными краями, которое совершенно по-дурацки контрастирует с дорогой кожаной обивкой цвета какао. Машина Ами Фрей мчится по набережной Черноводной — мягкий ароматный мирок, на отделку которого ушло много мёртвых соториосских животных и ценных пород дерева; его тонированные стёкла надёжно отгораживают нас от шумов окружающего вторника. И пока авто приближается к пункту назначения со скоростью километр в минуту, я перекладываю винтовку к себе на колени. Она длинная и тяжёлая, а деревянное ложе и металл оптического прицела с анодным покрытием приятно холодят руки. «Кра» — отзывается рукоять затвора, когда рука толкает её вверх. «Крак!» — оттягиваю в заднее положение.       — Нравится игрушка? — интересуется Никто 66, наблюдая за моими поползновениями в зеркало заднего вида. — Украдена с базы хранения под Сумеречным Долом. Последняя, между прочим, закреплена за столичным полком жандармерии... Смекаешь, о чём я?       Для протокола: помимо автора данного донесения, в сегодняшней операции принимают участие следующие боевики: Бродяжка, агент Никто 35; Лиа-Ами, агент Никто 66.       Лиа сегодня вновь в образе Ами Фрей — у неё круглое лицо без подбородка и распущенные соломенные волосы с широким пробором ровно посередине. Вторая фальшивая блондинка в нашей компании. Бродяжка тоже с нами — она расположилась на переднем пассажирском кресле.       Винтовка принадлежит жандармерии, а это означает, что если всё пройдёт как надо, покушение на оппозиционного политика припишут Ланнистерам. Посеять страх. Посеять хаос.       Свернув с набережной в сторону холма Висеньи, Шесть-Шесть продолжает:       — Мы с Якеном пристреливали винтовку на прошлой неделе. До восьмисот метров она бьёт превосходно, а стрелять на большие расстояния тебе и не придётся.       Стоп, стоп.       — Мне? — переспрашиваю.       — Эта дура сломала палец на своей тупой тренировке чирлидеров, — объясняет за неё Бродяжка.       — Не перелом, только подвывих. — Лиа поднимает руку с рычага КПП, демонстрируя свою травму. — Но всё равно не очень-то приятно, знаешь ли.       — Наша северная леди прошлый вечер бездельничала на футболе, пусть поработает теперь. Стреляет она сносно, хоть и левша.       Как будто левши по умолчанию должны стрелять хуже правшей. Какой-то совершенно идиотский стереотип. Настоящая дискриминация людей по принципу расположения рабочей руки.       — Постарайся не задеть его мордашку и другие жизненно важные органы, — просит Лиа. — Будет немного жаль, если такой красавчик как Ренли умрёт.       — Он на нашего Быка похож, кстати, — говорит Бродяжка. — Когда впервые увидела, вообще приняла их за родственников.       Вот ещё. Бык глупый, а Ренли Баратеон — один из самых харизматичных лидеров роялистов. Удивительно даже, как он до сих пор не пополнил ряды политзаключённых в застенках режима.       — Да-а-а-а, — охотно соглашается с ней Шесть-Шесть. — Такой милашка... Я бы осуществила на него более гуманное покушение... Нападение с изнасилованием, например.       Мы с Бродяжкой синхронно разворачиваем и поднимаем головы в сторону нашей водительницы.       — Лиа, — говорю. — А лицо этой нимфоманки Фрей действует на тебя довольно... забавно.       Лиа прикрывает рот рукой. Ещё поворот.       Место, где мы сейчас находимся — старый рабочий район, выросший на месте снесённых трущоб Блошиного Дна. Здания тут кирпичные и многоэтажные, — тёмно-красные и бурые, увитые ржавыми змеями пожарных лестниц. По обеим сторонам виднеются следы ползучей джентрификации — уличные кофейни и стрит-арт, местами замазанный коммунальщиками из-за своей антиланнистеровской направленности. Промышленность съехала из исторического центра Королевской Гавани, и здешнее жильё рабочему классу больше не по карману.       — Пустынно на улицах, — замечает Бродяжка. — Все хипстеры ушли на демонстрацию?       А Лиа говорит:       — Будь добра, выдай Арьюшке боеприпасы.       Бродяжка извлекает из бардачка початую картонную коробочку, чтобы подкинуть её мне. Тринадцать золотистых латунных цилиндриков тускло блестят в ячейках — я достаю первый и вкладываю его в магазин.       — Приехали, — оповещает нас Шесть-Шесть, подруливая ко въезду на высоченную железобетонную кукурузину многоуровневого паркинга.       И пока она рассчитывается с паркоматом, второй патрон со щелчком встаёт на место первого, пропихивая предшественника вглубь магазина. Шлагбаум поднимается. Лиа жмёт на газ.       — Работайте быстро и аккуратненько, — говорит она. — Не хочу прогуливать последний урок, учитель истории у нас на редкость симпатичный.       Машина задирает нос, вкатываясь на следующий уровень под мертвенным светом люминесцентных ламп. Большой палец надавливает на третий патрон, и тот входит в патронник с негромким «клум». Автомобиль взбирается на башню быстро и бодро, словно старательный муравьишка. «Клум» — четвёртый патрон на месте. «Клум» — пятый пошёл. Периферическим зрением наблюдаю, как обтянутое кожей рулевое колесо по мановению белых рук крутится влево и возвращается в исходное положение. «Клум» — девятый, «клум» — десятый. Лиа тормозит напротив высвеченной фарами цифры «8», что обозначает верхний этаж. «Клам!» — ладонь решительно толкает рукоять затвора вперёд, и Лиа объявляет:       — Всё, дамы. Дальше — пешочком. И нечего курить в дедулином подарке. — Последние слова адресуются Бродяжке.       — Это не твоя тачка, — в очередной раз напоминает та, распахивая дверь. — И Уолдер Фрей — не твой дедуля.       Мы с Бродяжкой проникаем на лестницу тихо-тихо, как две тени. Где-то внизу возникают и смолкают звуки сбегающих по ступеням шагов, но нам нужно подняться на полтора пролёта вверх — туда, где лестница заканчивается дверью с табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА». Это выход на крышу. Напарница опускается на колени возле замка — вижу её выбритый висок и пальцы с коротко остриженными ногтями, ловко орудующие коллекцией отмычек.       Удерживая в руках своё длинное оружие, я вновь заглядываю в пропасть между перилами, пытаясь увидеть, услышать или унюхать ненужного свидетеля. Пока никого. Остаётся лишь надеяться, что наша озабоченная фальш-Ами будет внимательно прикрывать жопки снайперов.       — Заходи давай, — раздаётся шёпот из-под плеча.       Мы просачиваемся наружу — сначала ствол винтовки, потом моё туловище. Бетонный парапет крыши довольно высокий — он доходит до живота, — и за этим укрытием можно устроиться так, что снизу тебя не заметят. По крайней мере до тех пор, пока ты не высунешь ствол винтовки.       Нам, взобравшимся на самую макушку парковки, парк перед мэрией виден как на ладони — большей частью зелёный с редкими вкраплениями жёлтой листвы, но ближе к входу в здание мэрии он пестрит разноцветными фигурками людей, а ещё дальше — чернеет рядами полицейских, блокирующих подступы к городскому совету. Позеленевший от времени бронзовый Эйгон VIII взирает на злую толпу с коня, которого патина тоже не пощадила.       — Это Джейхейрис Четвёртый, — возражает Бродяжка.       — Сама дура, — отзываюсь.       Здание мэрии ослепительно белое, с портиками, колоннами и куполом — уменьшенная копия парламента. Их возвели полтора века назад, когда люди сходили с ума по неовалирийскому стилю. Помнится, раньше над городским советом висел также флаг Королевской Гавани, но его по какой-то причине сняли — сейчас на фоне хмурого неба развевается только багровый с золотым флаг Государства Вестерос. Через улицу справа от нашей позиции громоздится заброшенная серая коробка бывшей швейной фабрики, которую, кажется, собираются переделывать под отель. На торце кирпичного дома слева нарисован гигантский портрет проклятого диктатора Тайвина Ланнистера.       — Шестьсот семнадцать метров до лестницы, — говорит Бродяжка. — Далековато, да?       Она рассматривает местность перед городским советом в массивный бинокль со встроенным дальномером, слегка приподняв трубы над парапетом.       — Вот ещё. Я и на тысячу стреляла.       — Ты всё такая же упрямая мелкая хвастунья, — медленно произносит Бродяжка, не отрывая глаз от бинокля. — Как тогда, на крыше приюта. Ничего не поменялось.       Ланнистеровская тряпка развевается на флагштоке, развернувшись на запад — значит, ветер умеренный, как вы можете узнать из любого учебника для начинающего снайпера. Здесь, на высоте, он задувает ещё сильнее.       — Хреновая погода для пострелушек, — озвучивает мои мысли Бродяжка. — Что нам говорил по этому поводу Якен?       — «Стреляет винтовка, а пули носит ветер», — цитирую я слова учителя.       — Верно. — Бродяжка вооружается карманным анемометром. Дождавшись, пока маленькая крыльчатка раскрутится, она сообщает: — Юго-восточный, пять метров в секунду... Помнишь, что нужно делать?       Глупый вопрос. Любая девочка из Чёрно-Белого Дома знает наизусть таблицу поправок для стрельбы из винтовки L42A1. На дистанции 600 метров умеренный ветер, дующий справа под углом 90 градусов, сместит пулю на сто с небольшим сантиметров от точки прицеливания. Отнимаем поправку на деривацию, получаем отклонение чуть меньше метра или полтора горизонтальных деления прицельной сетки. Прокручиваю верхний барабанчик на три щелчка против часовой стрелки.       Пока демонстранты медленно оттесняют полицию от лестницы, пользуясь подавляющим численным превосходством, Бродяжка сползает вниз, прислоняется к парапету спиной и вынимает из кармана смартфон.       — «Ренли Баратеон и его сторонники задержаны в метро», — зачитывает она новость из интернета. — Ох-ох, беда.       Тут и там в людской массе виднеются футболки «Кай-Эль Дрэгонс». Кое-кому оказалось мало побоища с полицией в окрестностях Национального стадиона, и вот эти ребята явились на продолжение банкета. Или явились те, кому не повезло пропустить матч? Даже за полкилометра можно услышать скандирования и хлопок первой разорвавшейся гранаты со слезоточивым газом. Голубоватый дым стелется по велосипедной дорожке вдоль аллеи, указывая направление ветра на тот случай, если у вас нет анемометра или вы не видите флагов.       Моя напарница тем временем опровергает предыдущую новость:       — О! Ренли прорвался через ментов в метро. Рано мы запаниковали.       Некоторое количество митингующих, по-видимому, прорвалось в городской совет. Я упираю правую руку в бетон, а левой удерживаю винтовку, цевьё которой лежит на парапете. В оптическом прицеле возникает группа смельчаков, взобравшихся на портик мэрии: они принимаются спускать с флагштока ланнистеровскую тряпку, чтобы поменять её на старый королевский флаг с драконом. Через минуту гордое чёрно-красное полотнище взмывает над захваченной мэрией: толпа внизу празднует маленькую победу, швыряясь в полицию тем, что смогла отодрать от земли или строений.       — Время разбрасывать камни, — философски изрекает Бродяжка.       Техника жандармерии завывает сиренами на Систерс-авеню, направляясь на подмогу городской полиции. Самоходный водомёт выдвигается под прикрытием облачённых в пластмассовые латы жандармов: они наступают сомкнутым строем, отбивая летящие в неё камни щитами и медленно оттесняя народные массы с авеню.       — Идут! — Бродяжка приподнимается на коленях, направляя бинокль влево и вниз, в сторону прозрачного навеса над эскалатором. — Уже заждались.       Разумеется, она имеет в виду не полицию. Подземелья метрополитена отрыгивают на поверхность интересующую нас персону и его спутников: Ренли Баратеон в сиреневом костюме идёт по центру, и надо сказать, что он действительно похож на агента Никто 70. Я слежу за людьми, пересекающими Систерс-авеню, через прицел, а Бродяжка — через свой бинокль.       — Напрасно Шесть-Шесть запала на красавчика Баратеона, — говорит она. — Так одеваются только геи. — Затем добавляет: — Не стреляй, пока не остановится.       Ренли приветствует тысячи своих сторонников, скопившихся перед городским советом. Они размахивают королевскими флагами, стихийно скандируя то «Долой диктатуру!», то «Пламя и кровь!», то ещё что-то неразборчивое. Герои-верхолазы делают селфи на фоне всей этой толпы и разворачивающегося на авеню сражения.       «П-бам!» — в следующий миг хлопок близкий и резкий, как вылетевшая из бутылки пробка, взрывает пространство. Тело того самого парня, который водружал знамя, летит с крыши мэрии, исчезая среди разбитых под её окнами клумб.       Бродяжка поворачивается ко мне со словами:       — Это что сейчас было?       — Не знаю. — Отнимаю указательный палец от тугого спуска — мол, не он. — Это точно не я.       «П-бам!» — второй выстрел настигает оседлавшую памятник Джейхейрису IV девчонку, и её голова лопается, словно выпавший из окна арбуз. Люди в парке начинают хаотично перемещаться — мир внизу становится таким, будто кто-то нажал на кнопку ускоренной перемотки.       — Чертовщина грёбаная, — ругается Бродяжка, вновь прикладывая бинокль к глазам. — Стреляй в Ренли, пока он не ушёл. Дистанция та же.       Человек в сиреневом почти успевает скрыться за газетным киоском, пока я доворачиваю ствол на цель. Вдох. Палец вжимает спусковой крючок в скобу, приклад толкается в плечо, звук выстрела сливается с чьим-то ещё. Замечаю, что пуля вырвала кусок мяса из бедра бежавшего сбоку мужчины, но задела ли она самого Ренли — не ясно. Они все исчезают за укрытием.       — Я попала? — спрашиваю у Бродяжки.       — Не разглядела, — говорит та. А в следующее мгновение повышает голос: — Дерьмо, мент засёк нас. Убей его!       Повторяет громче:       — УБЕЙ ЕГО, БЫСТРО!       Я отстранюсь от парапета, чтобы перезарядить винтовку. «Кра-Крак-Клам!» — оттягиваю затвор назад и снова бросаю вперёд. Горячая гильза выскакивает наружу, с мелодичным звоном подпрыгивая у моих кроссовок. Признаться честно, леворукие стрелки действительно делают это чуть медленнее правшей, при этом мы теряем цель из виду на пару лишних секунд.       — Четыреста пятьдесят. У автобусной остановки, под фонарём, — командует Бродяжка. — УБЕЙ ЕГО!       Не растрачивая время на корректировку прицела, я прижимаю винтовку к плечу. Цель ближе на полторы сотни метров — целься в руку, попадёшь в грудь. Пуля пробивает офицера жандармерии насквозь — он роняет рацию и падает прямо на урну для собачьих какашек, закреплённую на фонарном столбе.       — У-у-х, — выдыхает вместе со мной Бродяжка. — Красиво.       Убитые валяются на присыпанных опавшей листвой газонах, на влажном асфальте Систерс-авеню, около автобусной остановки, на лестнице мэрии. Лежащая на велосипедной дорожке девушка ростом и причёской похожа на Шаю, но я не успеваю рассмотреть её как следует — другие демонстранты затаскивают её за скамейку, причём из участников процесса — парень в футболке «Кай-Эль Дрэгонс» — при этом сам получает пулю в голову. Если вы читали книжки или смотрели какое-нибудь кино о расстрелах рабочих демонстраций столетней давности — вот это самое оно, только в наше время стреляют не в угнетённый пролетариат, а в хипстеров.       Только теперь я наконец понимаю, что неизвестные стрелки ведут огонь откуда-то справа — вероятно, из швейной фабрики. Судя по частоте хлопков, их как минимум двое, а может, и трое.       — Филигранно работают. Даже в Астапоре не видела такого, — признаётся Бродяжка. — Пора сматываться. Этот пранк вышел из-под контроля.       Мы спускаемся по лестнице трусцой в том же порядке — Бродяжка впереди, я за ней. Ведущая к паркингу дверь открывается внутрь, и фигура полицейского внезапно возникает перед нами. Он усат и немолод — только что его там не было, а теперь он там есть.       Пнув дверь обратно, Бродяжка с ходу всаживает блестящий нож ему в брюхо. Полицейских издаёт хрип, а напарница бьёт ещё, и кровь брызжет на нежно-фисташковые стены лестничного пролёта так, словно кто-то кидался банками с клубничным сиропом.       — Ненавижу ментов, — поясняет она, наступая на чёрную фуражку, слетевшую с головы жертвы. Блестящая кокарда со львом издаёт хруст, когда ботинок впечатывает её в бетон. — Ещё с детских лет в Браавосе.       Полицейская машина сверкает красными и синими огнями. Выскочивший из неё мент целится в нас из пистолета поверх открытой водительской дверцы. Он орёт:       — Стоять, ни с места! Руки за голову!       Это его последние слова: подошедшая сзади Никто 66 деловито вскрывает ножом горло крикуна, стараясь не испачкать при этом свою блузку.       — Вы что там натворили, курицы? — Лиа возмущенно разводит руками и округляет глаза, пока тело незадачливого полицейского валится на исчерканный шинами пол.       — Замолкни, — бросает в ответ Бродяжка. — Это не мы вообще.       Я добавляю:       — Или не только мы.       В кожаном мирке цвета какао мягко и уютно — благодаря звукоизоляции салона стрельба на улице почти не слышна. Двери хлопают, извещая о том, что Лиа с Бродяжкой тоже возвращаются на свои места. Белые руки напарницы крутят руль влево, снопы света фар гуляют по бетонным отбойникам. Дорогая машина Ами Фрей выкатывается из паркинга, едва не протаранив по пути шлагбаум и пустой автобус жандармерии.       Спустя пять минут после моего последнего выстрела ничто вокруг не напоминает о побоище у городского совета. Мы катимся по одной из улочек-спутниц Систерс-авеню в сторону холма Висеньи, загоняя опавшие листья под припаркованные на обочинах авто. Никто нас не преследует, только по встречной полосе проносится, сверкая и завывая, карета скорой помощи. Запустив пальцы в соломенные волосы, Лиа первой прерывает молчание:       — А теперь давайте — объясните мне, — что это сейчас было?       — Я знаю не больше тебя, — огрызается сквозь зубы Бродяжка. — Посеять страх, посеять хаос… Кем бы ни были эти сукины дети, они чертовски хорошо знают своё дело.       И, проводив взглядом скорую, она завершает фразу:       — Могу сказать лишь одно: мы тут с вами не одни такие.