Безликие по соседству

от: Никто 70 кому: __________ локация: Сумеречный Дол, провинция Дарклин дата: шесть недель до операции «Тысячелетие»​

      Дорога петляет вдоль побережья, узкая и кривая, со свежими червяками заплаток и покосившимися деревянными опорами линии электропередачи по бокам. Справа между деревьями мелькают разнокалиберные домики — они отделены от шоссе низенькими декоративными оградками из неотёсанного камня и лужайками, покрытыми ковром из бурой листвы. Кое-где — поленницами и впавшими в зимнюю спячку под брезентом лодками. Через осыпавшийся лес слева по борту можно увидеть море, лишь немногим более серое, чем небо над нами.       Моя напарница подбирает подвеской глубокую яму возле знака «остановка школьного автобуса», и я говорю, подпрыгивая на сиденье:       — Пятьдесят Восемь, а давай не будем заполнять графу «кому» сегодня? Хочу поболтать откровенно, без всех этих предосторожностей и служебных номеров.       Никто 58 хмурит широкие брови, из-за чего её продолговатое лицо принимает очаровательно недоверчивое и немного скорбное выражение. А ещё, настоящее лицо — самое красивое из всех имеющихся в её арсенале. Развиваю мысль:       — Ну, знаешь, как в клубе анонимных алкоголиков. — Прокашливаюсь в кулак. — Я такой говорю: «Всем привет! Меня зовут Джендри Уотерс, и я служу Многоликому уже девять лет». И все в твоём лице отвечают: «Привет, Джендри!». А затем делятся своей историей.       Пятьдесят Восемь закатывает глаза и вставляет сигарету в угол рта. Другим углом ворчит:       — Всем привет. Меня зовут Арья Старк, и я служу Многоликому уже шесть лет.       С девяносто третьего, значит.       — Ты переехала в Браавос до революции или после? — спрашиваю.       — Во время, — отвечает она. — Прямо в тот самый день, когда всё это дерьмо случилось. И «переехала» — не совсем верное определение. «Сбежала» будет более точным.       — Никогда бы не подумал, что ты у нас дочь лорда, — честно признаюсь я. — Твои манеры просто ужасны. Ты куришь, сквернословишь, режешь людей. Я не большой специалист по аристократии, но мне казалось, что юные леди из высшего общества ведут себя как-то иначе. Живут в замках, катаются на лошадках, учатся в элитных школах… Ну, встревают во всякие скандальные истории с алкоголем, наркотиками и летнийскими футболистами на худой конец.       Пятьдесят Восемь издаёт саркастичный смешок.       — Я не леди, я убийца. — Продолжает: — Но если тебе интересно, я действительно каталась на лошадках и училась в элитной школе. В Винтерфелльском замке, правда, Старки не живут уже века полтора или два. Ещё до моего рождения папа купил кусок земли на окраине Волчьего леса — сейчас это национальный парк к западу от Винтерфелла — и построил там дом поменьше и поуютнее. Из экологически чистых материалов и всё такое прочее… да какая разница, ведь я не вернусь туда, — в последних словах слышится горечь.       Жёлтая линия двойной сплошной поднимается и спускается с пригорков, следуя за рельефом местности вдоль пожухлых трав и живых изгородей. Бескрайняя водная гладь то появляется, то вновь исчезает за окном на фоне профиля Пятьдесят Восемь. Я прислоняю голову к стеклу и скрещиваю руки на груди, отслеживая бег проводов над нами.       — В парламенте, после убийства Ланнистера, — горечь в её голосе сменяется раздражением, — случайно встретила сестру в компании Петира Бейлиша. Моя родная сестра трахается с врагом нашей семьи, прикинь? Санса всегда была глупой куклой, но теперь я вообще не знаю, что делать с ней при встрече — обнять или поколотить.       — Она старше тебя?       Арья замолкает, чтобы произвести подсчёты в уме.       — Да, ей двадцать один.       Я думал, что моей напарнице примерно столько же.       — Я выгляжу настолько старой, да? — обиженно спрашивает она, стряхивая пепел в щель над приспущенным стеклом. Вообще-то, мне только в начале следующего тысячелетия исполнится девятнадцать… Если это тысячелетие наступит, конечно.       Хочу сказать: «Частое использование чужих лиц старит кожу», но вовремя вспоминаю, что штык-нож L1A4 где-то рядом, и меняю тему:       — А кое-кому послезавтра стукнет двадцать три. Вы с Шесть-Шесть и Бродяжкой уже подготовили подарок для любимого товарища?       Напарница многозначительно сводит брови домиком, глядя на меня большими серыми глазами. Жалость и насмешка — примерно так смотрят на маленьких мальчиков, верящих в чудеса. И так всегда. В Чёрно-Белом Доме ты никогда не услышишь поздравлений — ведь Дня рождения у тебя больше нет. В лучшем случае тебе подарят новое лицо или оружие. Да и то не от чистого сердца, а лишь во временное пользование для очередной миссии.       — Последним человеком, поздравившим меня с Днём рождения, была мама, — делюсь воспоминаниями. — Причём было это ещё до нашего отъезда из Вестероса. В Браавосе она начала пить и тоже забыла, какого числа я родился. До переезда мы жили в трейлере на самом севере Штормовых земель, а детский садик и младшая школа, которые я посещал, находились хоть и рядом, но уже на территории столичной агломерации. Куча детей иммигрантов, драки, футбол и драки на футболе — славное было время. И когда я проказничал особенно сильно, мама пугала меня Браавосским Титаном. Только представь — гигантский каменный мужик разгуливает в грозовую ночь по морю и выковыривает маленьких непослушных говнюков из их кроваток, чтобы скушать живьём, как какую-нибудь устрицу. Даже самый храбрый четырёхлетка напустит в штанишки… А ты в детстве чего-нибудь боялась?       Арья задумчиво дымит, удерживая руль одной рукой и подперев щёку другой.       — Да, — говорит она наконец, зажимая сигарету между пальцами. — Было такое. Первой весной в Чёрно-Белом Доме, незадолго до этого мне как раз стукнуло тринадцать. В тот день я чувствовала себя как-то странно, а после лекции по самодельным взрывным устройствам забрела в туалет и обнаружила кровь на трусиках. Вот тогда я действительно испугалась не на шутку. Чертовски страшно было. Потом, конечно, стыдно, но сначала — страшно.       Хорошо всё же, что я не стал обедать в машине.       — Так, — говорю решительно, — обойдёмся без подробностей.       — Ты похож на Баратеонов. Знаешь об этом? — внезапно произносит Арья.       На каких ещё Баратеонов?       — На Ренли Баратеона, — поясняет она. — Точь-в-точь он, только перекачанный и не гомосек. А к сорокету, наверное, станешь похож на Роберта, — хихикает. — Может, ты внебрачный сын кого-нибудь из этой семейки? Наполовину грёбаный аристократ?       Отхихикавшись и выбросив окурок, Пятьдесят Восемь тормозит на усыпанной сосновыми шишками обочине. Кругом ни души, только позабытые с Дня Неведомого тыквенные головы смотрят на нас с каменного заборчика на холме.       — Будь добр, подай личико из бардачка, — просит.       — О-о-о, — при виде содержимого бардачка я неодобрительно встряхиваю волосами, — нет-нет-нет! Пять… Арья, это лицо дискредитировано, опасно пользоваться им снова.       Напарница молча отбирает у меня лицо Миранды Бенсон.       — Через поворот отсюда находится психушка, — невозмутимо сообщает она. — Мы просто заберём нашего друга и свалим. На сей раз всё почти что чинно-законно. Я даже резать никого не буду… скорее всего.       Спасибо, успокоила. Возникший как бы в подтверждение её слов знак с надписью «Психиатрическая лечебница святого Мерибальда» и правой стрелочкой под ней уводит нас в лес. Вчера вечером Якен дал понять, что в эвакуации пациента номер сто три заинтересованы люди из высших эшелонов власти Браавоса. Мы должны доставить его в убежище Чёрно-Белого Дома под Девичьим прудом, где уже обретается Тирион Ланнистер. Что это за псих такой, способный заинтересовать браавосское правительство?       — Слушай, а кто такой этот пациент номер сто три? — любопытствую я, пока тяжёлые металлические ворота контрольно-пропускного пункта откатываются вбок.       — Один подзабытый супергерой. — Пятьдесят Восемь загадочно прикусывает губу. — Скоро сам увидишь.       Она останавливает машину рядом с отключённым на зиму фонтаном, забитым ароматными иголками и опавшими листьями. Каменную чашу украшает трёхметровая статуя: мужчина в септонской рясе, вооружённый посохом, и собака, присевшая у его ноги. Должно быть, это и есть тот самый святой Мерибальд. За спиной слышится плеск вышвырнутых на прибрежные камни волн. Прилетевший с моря дождь накрапывает всё активнее, поэтому мы спешим к главному входу прямо по нелегальной тропе, протоптанной в обход лестницы.       — День добрый, — небрежно кидает моя напарница, вваливаясь в распахнутую мною дверь. — Специальный агент Бенсон, Секретная Служба. А это мистер Уайт из департамента здравоохранения. — С насупленной физиономией я демонстрирую свои фальшивые документы. — Вас должны были предупредить.       Женщина за высокой стойкой смотрит на неё поверх очков, удерживая телефонную трубку возле уха.       — Да, конечно. Мы получили запрос, — соглашается женщина, прижимая микрофон к плечу. — Подождите одну минуту, пожалуйста, я свяжусь с главным врачом.       Даже не представляю, какой агент мог направить такой запрос. Я начинаю догадываться, что браавосская агентурная сеть в Кай-Эль нашей пятёркой отнюдь не ограничивается.       Большой телевизор негромко рокочет на другом конце холла. Наш Лидер Нации, президент Тайвин Ланнистер скоропостижно скончался после церемонии инаугурации, сообщает зрителям ведущая новостей. Камера берёт общий план: «Хамви» буксирует орудийный лафет с установленным на нём гробом. Гроб накрыт багровым с золотым государственным флагом. Перед машиной марширует рота барабанщиков, по обе стороны от лафета — знаменосцы с флагами всех провинций Вестероса. Смерть всенародно любимого президента — невосполнимая утрата для всех нас, говорит ведущая. Её голос одновременно пафосно-торжественный и чуточку плаксивый — именно такой, какой и положено иметь хорошей актрисе, профессионально комментирующей похороны государственных деятелей.       Когда ведущая начинает рассказывать о великих достижениях покойного на президентском посту, неожиданно возникший перед телевизором мужчина в бежевой пижаме пациента, с виду дорниец, вдруг начинает хохотать, тыча пальцем в траурную процессию.       — Сдо-о-ох, — кричит он, пританцовывая перед экраном. — Сдох, с-с-сука, пусть Неведомый отжарит его в Седьмом Пекле!       Долго злорадствовать противнику режима не приходится: один из рассевшихся перед экраном пациентов с яростным криком срывается с места, чтобы поколотить дорнийского оппозиционера. Нелепая драка на вытоптанном ковре продолжается до тех пор, пока миротворческие силы в лице санитаров не утаскивают обоих — врага режима и патриота — прочь. Третий псих мирно таращится в телик, не обращая никакого внимания на вспыхнувшую потасовку. Блестящие ручейки слёз стекают по его щекам прямо на гриву прижатого к груди плюшевого льва.       Арья, внимательно следившая за развитием событий, посылает мне задорную ухмылку, как бы сообщая: «Смотри-ка, гражданская война в отдельно взятой психушке». Женщина за стойкой невозмутимо ведёт свои записи, будто бы ничего такого вообще не произошло.       Персона главного врача возникает в дверях позади стойки регистрации через минуту или полторы. С его седой шевелюрой вокруг блестящей лысины он походит то ли на доброго старичка из медицинского ток-шоу утром в субботу, то ли на большевистского вождя. Из нагрудного кармана халата торчат авторучка и дужка очков.       — Господа! — Он протягивает нам руку. — Я доктор Саймон Холлард. Прошу за мной.       Канал WBC продолжает вести трансляцию с похорон Тайвина Ланнистера, одинокий псих с игрушечным львом продолжает плакать.       Я делаю шаг в сторону, и все скорбящие исчезают из поля зрения.       — По правде говоря, я рад, что вы приехали так скоро, — признаётся доктор Холлард, вставляя электронный ключ в замок. С писком и щелчком тяжёлая дверь открывается. — С пациентами подобного ранга одни проблемы… Ну, вы понимаете, о чём я.       Пятьдесят Восемь многозначительно кивает в ответ. Агенты Секретной Службы не разбрасываются словами.       Ботинки стучат по рифлёным металлическим ступеням, и чем ниже мы спускаемся, тем более холодной и вонючей становится окружающая среда. На выложенном кафелем нижнем уровне палаты больше напоминают тюремные камеры. Пахнет хлоркой, мочой и ещё чем-то специфическим — не могу разобрать.       — Я всерьёз опасаюсь, — продолжает доктор Холлард, — что монархисты могли узнать, где он находится. Не далее как позавчера ночью охрана пресекла попытку проникновения на территорию больницы — хорошо, что у нас имеется высокий забор с битым стеклом, датчики и камеры видеонаблюдения. Повторюсь, я рад, что вы забираете его.       В помещение, где мы сейчас находимся, солнечный свет не проникает. Сами камеры ярко освещены лампочками накаливания, в то время как снаружи царит полумрак. Койки и столики привинчены к полу, антивандальные унитазы из нержавейки дополняют скромный интерьер. Ясно, что сюда ссылают плохих парней с верхних этажей.       — Робин, ключ от девятой у тебя?       — От девятой? — переспрашивает названный санитар. Одну руку он засунул в карман, а в другой держит дымящуюся кружку. За ухом прячется сигарета.       — Да, именно от неё, — подтверждает доктор Холлард. — Секретная Служба увозит пациента.       — Давно пора. — Робин достаёт связку ключей и приближается к решётке. — За тобой приехали, дедуля, — говорит.       Тот, кому адресованы последние слова, сидит на кровати, уставившись в пол. Череп и острое лицо пациента номер сто три начисто выбриты. Его руки спрятаны в холщовых недрах смирительной рубашки, и я не могу увидеть, острижены ли ногти. Но в следующее мгновение он поднимает голову, и лиловые таргариеновские глаза рассказывают о его личности даже больше чем нужно.       Доктор Холлард и санитар отходят в сторону переговорить, а моя напарница присаживается на корточки рядом с пациентом. Их лица — лица мёртвой сотрудницы СС и безумного короля — находятся в полуметре друг от друга. Арья Старк торжественно шепчет:       — Ваше Величество.       Шепчет, слегка обнажая зубы:       — Мы пришли, чтобы вернуть вас Вестеросу.