Second chance

В следующий раз Дэнни приходит в дом своей младшей копии через два дня. Потому что он чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы встречаться с матерью. Хочется, до безумия, до дрожи хочется, но… нет. Нет, так ему только хуже станет, да и мальчику лишние нервы. Не глупый ведь, чувствует, что в такие моменты мужчина на грани. Он долго стоит на пороге, не решаясь даже постучать, но маленький Дэнни открывает ему дверь сам, очевидно, увидев в окно. — Дома никого нет, — произносит тот и запускает мужчину внутрь, пристально глядя куда-то за его спину. А тем временем Дэнни замечает, что на коже мальчишки появились новые тёмные пятна. Изнутри вмиг сковало холодом, а следом — жаром злобы. В такие моменты ему хочется послать к чёрту здравый смысл и отправиться на поиски этих малолетних ублюдков, чтобы показать им, что такое — отвечать за свои поступки. Месть… была бы сладка, до невозможности. Но таким образом он только помешает мальчику, а то и вовсе жизнь ему испортит. Полиция примчится, и любой сосед скажет, что все убитые так или иначе обижали Дэнни. А все эти знающие соседи благополучно молчали. Нет, нельзя… никаких убийств здесь. — Тебя снова побили. — Да. — Пытался дать сдачи? — Да, но… — тихий вздох. — Их больше и они сильнее. Так всегда было. Да и… — мальчик смотрит на него с тоской. — Кто станет помогать уродцу?.. — Не называй себя так, — просит Дэнни, давя в себе оживающие воспоминания. Много, слишком много их было, этих чёртовых «догонялок» и побоев. — Ещё скажи… что сам так не считаешь, — совсем подавленно произносит, отводя взгляд и заканчивая делать для них чай. Интересный, кстати, момент. Он только сейчас ловит себя на том, что… боже, действительно не считает отсутствие глаза у мальчишки уродливым. Даже мысли такой не проскальзывало, ни разу. Да, он не видел саму глазницу, но… даже то, что сейчас нет отвращения и неприятия — удивительно. Они с ним всегда. А здесь… как-то не так. Ребёнок ведь. Если абстрагироваться от того, что этот ребёнок — он сам, то выходит вполне себе неплохой человек. Уже с некоторыми закидонами, это сразу видно, но… точно не сумасшедший. И не страшный. И не… уродливый. — Относительно тебя — нет, — честно говорит мужчина, поправляя на себе рубашку. В этом… «мире» странные правила. Он здесь не дышит и не нуждается в пище. Но в то же время должен спать, а сердце… способно болеть. Кажется, даже бьётся. Иногда. Всё же… мёртвый, надо же. И в то же время — словно бы не совсем. Дэнни забавляет то, что в доме, в котором он поселился, всё существует очень относительно. Там периодически появляются новые вещи. И одежда. Та, к которой он привык, разумеется. Его одежда. Голос с ним больше не разговаривал. Хотя, видят высшие силы, он был настроен на диалог. Вчера — очень даже. Кричал, как идиот — в потолок, в стены, руку себе сбил до крови. Она заросла обратно, почти испугав его. Он не знает, сколько ещё будет длиться вся эта история. Не понимает, что должен тут делать и на кой-чёрт все эти глупости. Чувствует себя главным героем какой-то истории. Откровенно дурацкой, потому что какой герой попадает в такое количество неприятных ситуаций и выходит из них проигравшим? — А что ты думаешь о себе? — с интересом спрашивает мальчик, отдавая ему кружку. — И… может… поднимемся в мою комнату?.. Не хочу, чтобы… — замолкает ненадолго, словно собираясь с мыслями. — Чтобы тебя видел отец, если он вдруг вернётся. — Почему? — искренне удивляется Дэнни, даже забыв про вопрос. — Он может подумать, что ты любовник матери. Мужчина на несколько секунд выпадает в осадок. И тяжело вздыхает, проводя рукой по лицу. — Да… чёрт, да, похоже на него. Пошли. Мальчик, воодушевившись, отводит его к лестнице наверх, почти бегом. И это радует — видеть в нём живость приятно до невозможности. Не подавленность, не одержимость, а просто детскую активность. Странно. Ему не так-то просто ассоциировать этого ребенка с собой. Постоянно кажется, что это кто-то другой. Комната встречает Дэнни светлыми тонами стен и мебели, и вообще радует тем, что ничем не отличается от его детской комнаты. Напротив прохода, у окна — кровать, возле которой стоит низенькая тумбочка, само окно — круглое, довольно большое, справа у стены стол (единственное место, где царит беспорядок и навалены тетради) и шкаф с книгами (полностью заставленный), слева — какой-то непонятный фикус, небольшой ящик с игрушками и ещё шкаф (уже с одеждой), а рядом — милый пуфик. Боже, как он любил этот чёртов пуфик, кто бы знал… — Ты на вопрос не ответил, — замечает мальчик, усаживаясь на кровать и кивая в сторону, как не странно, пуфика. — Садись… ну или ко мне. — Меня всё устраивает, — отрубает Дэнни, со счастливым видом подтаскивая любимый предмет комфорта поближе и падая сверху. — Да, вопрос… какой?.. — Ты сам… считаешь себя уродом?.. А голос-то неуверенный. Одна рука сжимает локоть другой, да и сам он явно напряжён. Маленький лабиринт… Вопрос, на самом деле, не так прост. Но он всё же тихо вздыхает, опуская взгляд, и признаёт: — Да. Мальчик кивает с куда более спокойным видом, явно услышав всё, что ему было нужно, и устраивается поудобнее, снова спросив: — Я всё хочу спросить… почему мама не узнаёт тебя?.. Если мы с тобой… ну, ты знаешь… то почему она?.. — Я не знаю, — разводит руками мужчина, чуть не пролив чай. — Здесь никто не узнаёт меня. Только ты. — Это сон? Ты мне снишься? Дэнни открывает рот… и ничего не говорит. Потому что он дал себе установку — не упоминать свою смерть. На ребенке это может плохо сказаться, и без того психика пошатнувшаяся. — Я здесь, чтобы помочь тебе. — Ты уже говорил это, — с досадой произносит мальчик, смотря серьёзно. — А как помогать-то собираешься?.. Один раз спас меня… дальше что?.. Он не знает. Чёрт, да он вообще ничего не знает, на самом-то деле. Голос молчит, сам он разобраться не может. Вот и общается со своей младшей версией, делать-то больше нечего. — Вот дальше и посмотрим, — улыбается Дэнни, усаживаясь поудобнее. — Лучше скажи… те дети, они… не трогали твой глаз?.. — Нет. — Ни разу? — Никогда. А… — смотрит настороженно. — Почему ты спрашиваешь?.. — Я хочу… — глубокий вдох. — Посмотреть. Теперь сомнение в лице мальчика видно невооруженным глазом. Хмурится, смотрит исподлобья и пьёт чай молча. Кажется, это было… — Его видели только родители и врач. А тебе зачем смотреть?.. У тебя есть свой. А Дэнни в этот момент чувствует себя безумно странно. Безумно, да. Не в полной мере, нет, совсем чуть-чуть. Ему действительно интересно увидеть со стороны. Заглянуть — так. — Не переживай, я просто хочу взглянуть, — мягко произносит мужчина, приложив руку к груди и по-доброму улыбнувшись. — Тебе нечего бояться. Я бы никогда не тронул себя. Точнее, тебя. Мальчик медлит. И продолжает сомневаться. Но, в итоге… всё же тихо вздыхает и отставляет кружку на тумбочку, а сам садится поудобнее… и говорит, вытянувшись по струнке: — Хорошо. Можешь… посмотреть. Даже совсем немного растроганный, Дэнни поднимается с пуфика и подходит поближе, нависнув над мальчиком. Смотрит прямо в глаза, а руки совсем немного дрожат, когда он подцепляет пальцами повязку и осторожно развязывает бантик — явно созданный руками матери — на затылке. Ещё несколько секунд, и повязка оказывается в его руке, а он… видит перед собой пустоту. Мальчишка смотрит на него со смесью смущения, нервозности и вызова. Он словно ждёт, что мужчина вот-вот обзовёт его или сделает что-то подобное, и явно готов отвечать. Дэнни осторожно проводит пальцем прямо под пустующей глазницей, рассматривая с интересом. Отвращения нет. Ненависти нет. Ничего из того, что он привык испытывать, глядя в зеркало — нет. Но он молчит. Молчит и мальчик, который, впрочем, постепенно начинает дрожать. И вдруг… — Почему ты так смотришь?.. Мужчина замирает, удивленно подняв брови. И только собирается спросить, но младший Дэнни тут же перебивает его, отшатнувшись: — Не надо… этого!.. — Чего?.. — Жалости!.. Так… так все знакомые мамы смотрят!.. Они все, все до единого считают, что я… неполноценный, — последнее слово почти выплёвывает, но снова переходит на дрожащий, болезненный тон. — Думаешь, маме было бы лучше без меня?!.. Думаешь, она болеет из-за того, что я… такой?!.. — голос всё более расстроенный, а глаза становятся чуть-чуть влажными. — Ты тоже… думаешь, что я… з-зря живу?.. Дэнни смотрит на мальчика изумленно и подавленно. Расстроенно — очевидно. Пусть это слово и не описывает в полной мере то, что он испытывает. Внутри всё сковывает от отвратительного, тяжёлого чувства. Если бы он мог дышать — сейчас начал бы задыхаться. Грудь сдавило, а все органы словно раздробило на части. Он уже чувствовал подобное. Вот только… совсем по другому поводу. Пожалуй, он и не сомневался в том, что внутри у мальчика творится именно такое — темное и безысходное. Не должно быть таких эмоций у детей. Однако… они есть. Сейчас, уже будучи взрослым, Дэнни видит многое из того, чего не замечал, будучи ребенком. К примеру то… что взгляд у него самого отчасти пуст. Глаза — совсем не голубые. А вот эмоция, состояние… напоминает. Есть общее, точно есть, потому он и хотел взглянуть поближе, чтобы убедиться. С годами он научился прятать свои чувства. Научился изменять их так, как ему нужно, лицемерить и лгать. Этот мальчишка уже учится — он видит. Но одно из самых больших потрясений в его жизни ещё впереди. Разочарование. Это ли чувствует человек, видящий мёртвое тело своего родителя? Нормальный — определенно нет. И он понимает — именно сейчас — что это состояние преследовало его всю жизнь. Мёртвое, подавленное. Он словно сам всегда носил в себе труп. Мальчик плачет, продолжая смотреть ему в глаза. Крупно вздрагивает всем телом, но не вытирает слёзы, даже не прячет их. Просто — плачет. Беззвучно. Дэнни помнит. Помнит, как с ним происходило подобное. Вот только тогда рядом совсем никого не было, только он сам и стены. Была мама… а после её смерти вообще никого не осталось. Ничего не осталось. Шумно, с дрожью вдохнув, мужчина не выдерживает. Стена, которая всё это время была между ними, та стена, которую он воздвиг сам … разлетается на части, когда он садится на кровать и порывисто обнимает мальчика, прижав его потеплее и уткнув себе в плечо. Сам дрожит, как осиновый лист, и чужую дрожь тоже чувствует. Шепчет срывающимся от эмоций голосом: — Нет… нет, я не думаю так… Чувствует, как мальчик вздрагивает в его руках и жмет крепче, вжимаясь в него в ответ. — Дэнни, пожалуйста… — продолжает шептать отчаянно. — Не верь в это. Ты не ошибка. Ты заслуживаешь жизни. Мы с тобой не выбирали, рождаться нам или нет… зря, не зря — не наш выбор. Этот выбор сделали за нас!.. А мы… — обнимает чуть крепче. — Можем… только… жить. Откуда это в его голове? Откуда? Он никогда не думал об этом раньше! Никогда не верил в подобное, всегда… Успокаивая ребенка, он совсем забывает о себе. И говорит — для него. Никому и никогда не пожелал бы повторения собственной судьбы, тем более своей младшей версии! Этот ребенок — любой ребенок — не заслуживает такого. Он может изменить. Он может — говорить. Хватит тишины. — У тебя… есть только ты сам, Дэнни. Больше никого. Мама тоже когда-нибудь уйдёт, ты знаешь. Все уходят, бросают, все предают!.. — говорит с жаром, продолжая дрожать. — Но… ты сам… можешь сделать то, что хочешь!.. Можешь дать себе то, что хочешь, понимаешь?.. — Я… — вдруг подает голос мальчик, и поднимает голову, глядя мужчине в глаза со смесью страха и неуверенности. — Я не знаю, чего хочу… — Я знаю. Дэнни усаживает мальчика между своих ног, облокотив о себя, становясь для него подобием стула. И обнимает уже со спины, очень мягко, тепло, шепча: — Я буду приходить каждый день, если ты захочешь. Мы можем говорить о чём угодно, ты только спрашивай и не молчи. Обещаю, я буду слушать тебя внимательно. Скажи обо всём, о чём молчишь… И не бойся, что я расскажу кому-то другому. — Ты… правда… будешь рядом?.. — тихо и чуть хрипло спрашивает мальчик, прижимаясь к нему спиной. Мужчина глубоко вдыхает — по привычке, воздух ему всё равно не нужен — и прикрывает ладонью пустующую глазницу. Чувствует дрожь. А следом… на его руку ложится чужая, маленькая ладонь. — Столько, сколько смогу. Но, пока я здесь… я буду рядом с тобой. — Обещаешь?.. — Обещаю. Он никогда не давал обещаний. Зачем обещать то, что в любом случае не сможешь выполнить? А после недавних событий у него к ним вообще развилась лютая неприязнь. И всё же… сейчас он — обещает. Потому что невозможно смотреть на этого ребёнка и сказать что-то, кроме тех слов, что он хочет услышать. Дэнни всё ещё не полностью ассоциирует себя с ним. Но он чувствует его боль, знает обо всех страхах и мыслях. Потому и гладит по голове — мягко, ласково, думая о том, что если и есть жизнь после смерти, то он хотел бы, чтобы это была она. Прожить жизнь рядом с собой — заново — это дико. Но… мальчику нужна любовь. Ему нужен друг. Человек, с которым можно было бы поделиться мыслями и чувствами. И он готов стать этим человеком. Хотя бы на время. Сейчас… он не хочет умирать.

***

Дэнни остается в доме своей памяти до самого вечера. Он слышит, как внизу ходят и шумят родители. И никто из них не поднимается в чердачную комнату сына, даже мама. Впрочем, кажется, мальчик не слишком из-за этого беспокоится. Ведь у него есть собеседник. Впервые — по-настоящему интересный. — Нет, поверь мне, зрительный нерв выглядит не так, — покровительственно заявляет мужчина, со снисхождением глядя на изображение в учебнике. — Откуда ты вообще взял этот учебник, малыш? Какого она года? — Я просил не называть меня малышом, — щурится младший Дэнни и тут же смотрит на него пытливо, внимательно. — Хорошо, мистер всезнающий, а как тогда выглядит зрительный нерв? Хмыкнув, мужчина забирает у него одну из тетрадей и быстро делает набросок. Слегка кривоватый, но в целом всё понятно. Забрав тетрадь обратно, мальчик смотрит заинтересованно. И оживляется: — Откуда такая информация?.. — Я бы мог сказать, что за время моей жизни медицина стремительно шагнула вперёд и вообще мы придумали лекарство от рака, но… — смеется негромко. — У тебя просто очень старый учебник. Я вообще такой никогда не видел. — Это мамин знакомый притащил. Для неё, вообще-то… Он сказал, что тут может быть полезная информация… о том, почему я такой. Она не стала читать, вот я и забрал. Интересно. Ведь… — он касается повязки, которую уже успел вернуть на место. — У меня не деформированная глазница. Так… обычно не бывает. Если рождаются без глаза — то она… либо меньше, либо даже вообще нет. А тут… целая. Без остатков чего-то. Словно… — Словно глаза ты лишился после, — тихо заканчивает Дэнни, кивнув с хмурым видом и разглядывая явно недостоверное изображение на странице. — Да, я… тоже много думал об этом. Так и не нашёл ответ. Хотя… — тут он усмехается негромко, отводя взгляд. — Кто знает, что произошло на самом деле. Ты не помнишь раннего детства?.. — Нет. — Я тем более. Возможно, несчастный случай в раннем детстве?.. Или же мы с тобой действительно уникумы и родились… такими. — Не уверен, что из этого звучит хуже, — тоскливо вздыхает мальчик и поворачивается к мужчине всем телом. — Ты много знаешь о глазах. Но ты не какой-нибудь… окулист?.. — Нет, я просто долго изучал их. Когда вся жизнь вертится вокруг глаз, так или иначе начинаешь… погружаться в это с головой, — улыбается как-то невесело. — А работаю… работал я психиатром. Тюремным. Но об этом он тоже говорить не станет. Потому что… чёрт, нет, это ему не нужно. Мальчику, само собой. Неожиданно, снизу до них доносится голос матери: — Дэнни?.. Ты дома?.. Тот сразу же оживляется, вытянувшись и выпрямившись по струнке. И говорит тихо, глядя в сторону мужчины: — Умеешь лазать по водосточной трубе?.. Тот, улыбаясь как-то очень уж азартно, шепчет в ответ: — Никогда не поздно учиться. А падать мне не страшно, я тут немножко бессмертный. — Везёт… — Сомнительно, — фыркает Дэнни всё так же тихо, быстро треплет мальчика по волосам и отходит к окну. — Не молчи, а то она… — Дэнни?.. — вновь зовут снизу. — Я тут, мам! — кричит мальчик в ответ и машет на прощание, убежав вниз. Дэнни смешно и интересно одновременно. Чёрт, а вот по трубам ему ещё лазать не приходилось. Мог бы вниз прыгнуть просто так, но… — Не злоупотребляй силой. Ах, конечно, кто бы сомневался! — Где ты был вчера?.. — почти рычит мужчина, выбираясь в окно и кое-как цепляясь за трубу, которая, слава богу, всё же была предусмотрена строителями. — Я просто так кричал в потолок, как идиот? — Ты предоставлен сам себе, Дэниел. Моя работа — наблюдать и помогать в самых крайних случаях. — Я уже слышал подобные слова. Вот только я что-то сомневаюсь, что ты — это Грей. — Я — не он. — Замечательно. Скажи мне, голос, сколько ещё я буду здесь находиться? — Столько, сколько потребуется. Дэнни хмыкает почти презрительно, спрыгивая на землю. Он точно знает, что его обувь в доме памяти не останется — все вещи, что он оставляет где-то, вскоре пропадают. Уже успел проверить, забыв там же свой халат в прошлый раз. Вернулся — уже в шкаф. — Скажи… — вдруг произносит он куда более неспокойно. — Когда она умрёт?.. Большего не прошу. Голос молчит. Дэнни вздыхает тихо и направляется в сторону «своего» дома, глядя на свои босые ноги и не ощущая холода. А потом слышит тихое: — Скоро. И это пугает его.