III Потерянный
Антон
Мы – на склоне холма: я приблизительно на середине, а Трофей внизу, у подножия. Стоит и молча смотрит на меня, как всегда без выражения. Зовет? Этих «насекомых» трудно понять точно. Вот только что ее здесь не было, а стоило мне на миг оглянуться назад, на вершину, которую я минуту назад оставил, как, пожалуйста, меня встречают. – Что-то случилось? Меня потеряли? Это хорошо, что Трофей здесь. Потому что я, кажется, потерялся в степи. Пошел погулять и потерялся. Импланты молчат, а определять точное направление самостоятельно я так и не научился. Теперь поднимаюсь на каждый встречный холм и пытаюсь с вершины разглядеть ферму. Но ферма прячется где-то в одной из маленьких долинок и так просто ее не найти. И вот – Трофей. Выслеживала она меня, что ли? Или забеспокоилась и пошла искать? Я машу ей рукой и, сначала, неспешно иду, но постепенно ускоряюсь под гору и в конце уже срываюсь на бег. А Трофей ждет меня, и когда я, запыхавшийся после бега, останавливаюсь перед ней, девушка кладет мне обе ладони на грудь и начинает быстро-быстро говорить. Это не обычная ее ровная и безэмоциональная речь, нет. Слова льются с напором, интонации меняются от просящих до грустных, от веселых до злых, от ласковых до требовательных. То она взахлеб, так что слова наезжают друг на друга, рассказывает мне что-то, то пытается меня в чем-то убедить. А обе ее ладони так и лежат у меня на груди, слегка подрагивая, в такт словам. Вот только я не понимаю из сказанного ни слова. – Я не п-понимаю тебя. – А вот мне почему-то слова даются с трудом. Девушка слышит меня, кивает, в знак того, что поняла. И все продолжает и продолжает говорить на непонятном языке. Намолчалась? Такой многословной и эмоциональной речи я не слышал от нее даже в термитнике, даже между нашим уходом из термитника и встречей со Стаей. Я уже не говорю о здешнем нашем житье. Жаль, что ничего не понятно. Ведь она явно пытается сказать мне что-то важное. Но вот речь ее становится все медленнее и все печальнее, да теперь уже точно – печальнее. Кажется, что со мной прощаются. Трофей смотрит на меня и глазами полными слез. Я порываюсь ее обнять, но Трофей, упершись ладонями, отстраняется, делает шаг назад, отворачивается и быстро идет прочь. – Подожди! Но она уходит. Я пытаюсь догонять – бесполезно. Там где она делает шаг, я делаю три. Не понимаю, как так выходит, но – вот так. Мне приходится бежать, выбиваясь из сил, чтобы только не отставать там, где Трофей спокойно идет. Долина между холмами делается все глубже, превращается в овраг, по дну которого протекает ленивый ручей. Там, откуда мы пришли, яркий, пусть и облачный, день. Здесь стены оврага сдвинулись, так что белесое небо над нами едва видно в узкую щель, а ручей под ногами несет свою густую и черную воду. А ниже по течению ручья властвует темнота, как будто непрозрачное черное облако легло от одной стены до другой, так что не видно сквозь него ни земли, ни воды, ни неба. Перед самой границей черноты ручей, с нашей стороны, прижимается к самому обрыву и, чтобы идти дальше, надо перейти на другой берег по мостику, выгнувшемуся, сияющей на фоне темноты, ослепительно белой дугой. И вот здесь мы расстаемся. Трофей легко взбегает на мостик, разворачивается ко мне лицом и поднимает над головой скрещенные в запрещающем жесте руки, а я ускоряюсь насколько еще могу, делаю неверный шаг, спотыкаюсь и падаю, ударяясь головой о некстати подвернувшийся камень. А когда поднимаю голову, оказывается что Трофея нет. Есть ночь, берег ручья, гаснущий костер, жуткий холод и я. А где всё? Это был сон? Или это сейчас сон? Холодно, даже плащ, в который я завернут, не спасает, и костер почти прогорел. К счастью, кто-то заботливый свалил большую охапку дров у меня в ногах. Сейчас я… «Ох!» – Я делаю движение, чтобы сесть и дотянуться до дров, и, едва приподнявшись, падаю обратно от вспышки боли в голове и слабости во всем теле. Я заболел? Импланты же не работают толком и не защищают меня – это значит что мне конец? Не об этом сейчас надо думать – подавляю приступ паники. Медленно, не вставая, переворачиваюсь головой к куче дров и начинаю подкидывать кривые сучья в почти умерший костер. Когда по голове бьет очередной приступ боли я замираю, на ломоту в суставах стараюсь не обращать внимания. Наконец костер оживает. Я чувствую исходящий от него жар, но мне по прежнему холодно. Пытаюсь вспомнить, как я здесь оказался, но ничего не выходит. Какие-то дети, мужчины почему-то уходящие с фермы, Трофей… Ощущение слежки. Я ни в чем не уверен. Чернота накатывает на меня и моё Я исчезает. Имплантированная система поддержки организма Время: 04-17-00 Дата: 31 августа 18 года Состояние человека-носителя: Пульс 110. Давление 140/90. Температура 39,9. Обнаружены: патогенные микроорганизмы BX4711; вирус GHR326; некаталогизированные микроорганизмы (номера временные) – А-1, А-2. Состояние системы: Совместимость с носителем 75%. Модуль связи с носителем частично не функционирует. Недостаток энергии – незадействованные модули отключены. Расчетное время функционирования системы – 182 минуты. Перейти в спящий режим (Да/Нет)? Нет – система работает в режиме сохранения жизни носителя. Попытка вмешательство в ядро системы. Состояние окружающей среды: Температура +2ºC. Влажность 77%. Давление 95,5 кПа. Слабый дождь. Атмосфера загрязнена продуктами сгорания древесины, пригодна для дыхания. Уровень ионизирующего излучения — безопасный. Входящих сообщений, 0. Не отправленных сообщений, 0. Текущая процедура: Стимуляция организма носителя. Уничтожение патогенных и некаталогизированных микроорганизмов. Носитель без сознания.Антон
Моё любимое место, откуда видно всю ферму целиком, ожидаемо свободно, так что я устраиваюсь там, расстелив на земле кусок домотканой материи, положив торбу под голову и пристроив под руками прихваченную с завтрака лепешку и глиняную флягу с водой. Что-то сегодня должно произойти. Я это чувствую и не хочу в этом участвовать, поэтому я с утра здесь – на своём наблюдательном посту. День замечательный для работы в поле: не жарко, сухо, легкий ветерок, вечной белой хмари на небе нет – нормальные облака. Но вот никто сегодня не работает. После завтрака все женщины вернулись на лежанки, мужчины же встали рядом и замерли. Кстати, какие-то индивидуальные симпатии у них все-таки еще сохранились от человеческого прошлого, я разглядел это за прошедшее время, так что пары сейчас сложились не случайно. В общем, сформулирую так: определенный мужчина занял место рядом с лежанкой определенной женщины. Гос-с-споди, как же мне не хватает имен! Трофей тоже там, тоже на лежанке. Лежит как и все остальные женщины: слегка раздвинув согнутые в коленях ноги. А когда я выходил – смотрела на меня. Вопросительно, испуганно и удивленно смотрела: куда это я вдруг собрался? Видимо предстоящее событие настолько важное, что эмоции прорвались на обычно бесстрастное лицо. А я не выдержал и убежал. Еще в одной оргии, совершающейся по приказу программы, причем чужой программы, я участвовать отказался. И только уже здесь, на месте, до меня дошло: они же рожать собрались! Вот так вот: в одну ночь забеременели, в один день рожаем. Но причем тут я? Причем тут Трофей? Или беременность беременностью, а программа – программой? «Мог бы и остаться, поучаствовал бы в ритуале. Не бросал бы девушку. Она же ничего не понимает и ей страшно.» – Ворчу на себя. И тут же отвечаю сам себе: «Но у них же нет разума! У них даже индивидуальности нет!.. Кажется.» И вот это вот «Кажется» выдает все мои сомнения с головой. Но я продолжаю сидеть на склоне холма, хотя мог бы спуститься сейчас и вывести Трофей из дома, если надо, то и силой. Или даже унести на руках, как Димка, выхвативший ее из Стаи. Не думаю, что мне бы сейчас помешали. Полчаса, час. С фермы не доносится ни звука. Тишина. Даже ветер стих. А я волнуюсь за Трофей. Открывается дверь, далековато, но мне отсюда хорошо видно, и из дома выходят мужчины, и каждый несет в руках по свертку. Следом – женщины и у них тоже свертки в руках. Десять свертков выкладываются рядком, тряпки убираются. Да, десять младенцев лежат на земле перед дверями дома. Какие же они маленькие, в сравнении с человеческими детьми. Десять родителей стоят кружком вокруг них. Мужчины берут младенцев по одному и отдают женщинам, а те, передавая детей по кругу кормят их молоком: каждая – каждого, из обоих грудей, по несколько глотков. Кормят и укладывают обратно на землю. И если это не ритуал, то что?! Неужели они все-таки разумны? Десятеро младенцев, десятеро взрослых. Если бы не я – было бы двенадцать. Но, позвольте, где же одиннадцатая. Почему она не вышла вместе со всеми? Беспокойство заставляет меня вскочить и быстрым шагом, мимо недостроенного дома, мимо кузницы, мимо сарая, мимо этих «счастливых родителей» поспешить в дом. Чернота отступает волнами, и я опять оказываюсь лежащим на земле, перед костром. Небо чуть посветлело, костер опять почти прогорел и демонстрирует мне последние языки пламени. Я помню, как мне в прошлый раз тяжело давались движения, поэтому свежие дрова из кучи подкладываю в него очень медленно и осторожно. Кто бы в меня дров подкинул – вспоминаю, что давно ничего не ел. Мелкий ледяной дождик сыпет на меня с неба. Пропитавшийся водой плащ набух и затвердел, но тепло держит. Должен держать, но мне все равно холодно, меня трясет и у меня болит… Проще перечислить, что у меня не болит. Понимаю, что действительно заболел и заболел тяжело. Дотянуть бы до рассвета – сейчас уже думаю об этом всерьез. Системное сообщение: 119 минут до аварийного отключения системы.Антон
Этим разведчикам не повезло. Едва перевалив через неизвестно какой по счету холм, я натыкаюсь на помятый транспортер и на тела термитов, лежащие вокруг него. Это не мои знакомые, это вообще разведчики из другого Гнезда: чуть иной покрой плащей, другая конструкция транспортера – вместо шести больших колес под платформой, отодвинутые от платформы на металлических рычагах четыре гусеницы, так что машина напоминает экзотическое четырехногое насекомое с подушечками на лапах. Они заехали левой передней гусеницей в яму, вывернули гусеницу вместе с несущим рычагом, вылезли из транспортера и начали ремонт. Тут то их и расстреляли из карабинов. Но не всех: один из термитов, прежде чем умереть, успел выстрелить из пульсатора по нападавшим. Вон и нападавшие: на противоположном холме стоит полицейский транспортер со знакомой эмблемой Роты особого назначения. Стоит развернувшись боком к нам, бронеборта у него опущены, для лучшего обзора, а сами патрульные, похоже, так внутри и остались. Полицейские выскочили на занятых ремонтом термитов неожиданно для себя, но среагировали мгновенно, развернувшись и дав несколько залпов из карабинов, поверх откинутого бронеборта. Вот только это их не спасло от пульсатора. Жуткая вещь, придуманная термитами специально против нас – кротов, выжигающая модулированным электромагнитным импульсом все импланты в организме. Импланты кончают свою жизнь с микровзрывами, а человек при этом слепнет, глохнет и парализованный умирает от множества внутренних микрокровоизлияний. У саранчи и термитов импланты отличаются от наших и на «насекомых» эта штука действует гораздо слабее. В крайнем случае – перезагрузка имплантов с кратковременной потерей сознания носителем. Вот и герой-стрелок – термит-солдат, так и продолжающий обнимать свой пульсатор. Повторюсь – жуткая вещь, хорошо что однозарядная. А выглядит как ржавая труба, из среза которой выглядывают десятка два трубок меньшего диаметра. Это все бесполезная лирика. Я ничем не могу помочь ни разведчикам чужого роя, ни полицейским, некоторых из которых я мог знать две жизни назад. На секунду я задумываюсь о том, чтобы завладеть одним из транспортеров, но свой транспортер термиты так и не починили, а патрульный так просто не угонишь – в рейде он настроен исключительно на свой экипаж. Да и запах от разлагающихся тел не располагает, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к ним. Поэтому я только бегло осматриваю обе машины, чтобы забрать не нужные теперь никому плащ разведчика и карабин – мне надоело охотиться на хомяков, кидая в них камни. Когда уходил от места столкновения подумал: хорошо, что Трофей этого не видит. Правда, это смотря какая Трофей. Трофей с фермы, скорее всего, не обратила бы внимания, Трофей из Гнезда засыпала бы меня вопросами. Трофей из Стаи… только она тогда не была Трофеем. Но любая из них не боялась бы и не скорбела. Но все равно: хорошо, что не видит. Вечер, как-то быстро он наступил, пора испытать карабин и добыть себе ужин. Залегаю недалеко от родника и жду, когда на водопое появятся хомяки. Импланты или экономят энергию, или не воспринимают хомяков как цель, но никак себя не проявляют. Приходится стрелять как учили на сборах – пользуясь прицелом. Вспышка, грохот, пинок в плечо. Все животные сбегают, но одно остается лежать. Нет, в следующий раз воспользуюсь камнями, ну его – это оружие. Подхожу к хомяку, беру тушку в руки, а тушка разворачивается, кусает меня и убегает. Глубоко и болезненно кусает. А я остаюсь без ужина и без завтрака. И еще, завтра мне предстоит переход на голодный желудок. Опять мне холодно. Опять прогорели дрова. И еще – болит ладонь. Нет, всё тело болит, но ладонь – отдельно, где-то между большим и указательным пальцем. Тупо саднит и пульсирует. Небо еще посветлело, теперь уже точно. И дождь прекратился. Еще подбрасываю дров в костер, но они так отсырели под дождем, что я не знаю – разгорятся ли. Загадываю: если разгорятся, то еще час я протяну. Разгорелись. Пытаюсь не обращать внимания на какой-то нетипичный для меня-здорового страх смерти. Пытаюсь вспомнить прошедшие дни. Пытаюсь понять, что в только что увиденном бред, а что – правда. Ясно, что я куда-то шел несколько дней, ясно, что на мне плащ разведчика, карабина у меня нет, но в кармане есть несколько патронов. И ощущение слежки, вот даже сейчас. Думать оказывается настолько тяжело, что я опять проваливаюсь в черноту. Системное сообщение: 61 минута до аварийного отключения системы. Начато архивирование накопленной информации.Антон
Мужчины уходят с фермы. Я занят своими делами и осознаю это словно сквозь туман. Но осознаю. Вот они, пятеро, внезапно постаревшие, последний раз обедают, облачаются в свои рубахи-балахоны, помогают друг другу надеть на себя чудовищных размеров рюкзаки. И уходят уже ближе к вечеру, куда-то на запад, выступая неровной цепочкой. В рюкзаках у них контейнеры с семенами, рулоны ткани, инструменты. И я понимаю, что вижу еще одну стадию жизненного цикла этих несчастных – зародыш будущей фермы. Сейчас они будут идти, пока хватит сил. А когда силы закончатся, или когда они найдут подходящее место, они зароют в землю свой груз, оставив на поверхности знак, понятный лишь посвященным. А сами умрут, как и… Нет! Нельзя думать об этом. А на ферме матки будут рожать рабочих особей, каждые три месяца, а потом, когда земля начнет истощатся, родят пятерых мальчиков и пятерых девочек. А сами тоже умрут, как и… Н-е-е-ет! А мальчики и девочки подрастут, и, вместе с рабочими, покинут ферму, чтобы найти группы подобных себе и слиться в Стаю. А конец жизни Стаи я видел: выживут сильнейшие и дадут начало новым фермам. Те, зародыши которых закладываются сегодня. А потомки выживших продолжат этот странный путь. Вот только потомков Трофея среди них не будет. И Трофея больше не будет. Хватит прятаться от реальности – Трофей вчера умерла. Умерла легко и светло, какой она и была. Перед смертью она пришла в себя, в свою личность. Улыбнулась мне, впервые за всю нашу жизнь на ферме, попыталась что-то сказать, но язык изменил ей, и она только улыбнулась еще раз и закрыла глаза, чтобы больше не открывать уже никогда. Только успокаивающе пожала руку. Я просидел над ее телом весь остаток дня. Потом отошел, чтобы терпеливо ждущие мужчины вынесли тело в компостную яму. Тогда я и решил уйти. Ночью не спал, просто не смог спать: без Трофея мне все здесь чужое. А утром, когда мужчины начали собираться, начал собираться и я. Хотя, чего там собираться? Взял только лепешек на вечер, глиняную флягу и нож. Последний из мужчин исчез, перевалив через вершину холма. А я отправляюсь на север, туда куда мы с разведчиками ехали на транспортере, туда, где Димка поймал Трофей. В пустыне можно выжить с одним ножом. Есть брошенные фермы, есть функционирующие фермы, где можно отдохнуть пару дней, есть, в конце концов, хомяки и костер под открытым небом. Стало совсем светло. И небо на востоке отчаянно розовое. И холодает. Обычный утренний заморозок. Хочу подбросить дров, но сил не хватает уже на то, чтобы просто пошевелиться. Заморозок я возможно и переживу, но встать на ноги уже не удастся. У организма не осталось ресурсов, чтобы восстановиться. Ну что же, я пережил Трофей на пять суток, собственный сон о моей гибели на четыре месяца и решение о моей консервации больше чем на год. Это был очень богатый событиями и людьми год, перевесивший всю мою предыдущую жизнь. Системное сообщение: 7 минут до аварийного отключения системы. Передача накопленной информации по аварийному каналу.Антон
На этот раз я не теряю сознание. Я просто лежу, завернувшись в плащ как в кокон, оставив лишь щель для глаз. Кусочек неба, кусочек прогоревшего костра, где по углям еще бегают красные искры, и совсем чуть-чуть седой от инея травы. Неужели Трофей умерла? Из-за того, что программа вступила в противоречие с жизнью? Шаги я не слышу, только сотрясение почвы. Кто-то очень массивный подходит ко мне, переворачивает на спину и проводит ладонью по лицу, от лба вниз к подбородку, выключая при этом все органы чувств.