до трех

— Я хочу твои губы на своих, — проговаривает Сынкван про себя, одновременно печатая по клавиатуре те же самые слова и улыбаясь кому-то по ту сторону экрана. Только жаль вот, что тот, кому он улыбается, не видит. — Очень сильно хочу. — Я тоже, — но тот, кто не видит, все равно улыбается в ответ, — но нас разделяют почти две тысячи километров. — Знаешь, — и почему-то слова от этого человека, находящегося так далеко, греют сильнее любого пламени, — я устал от этого расстояния, — но рядом с таким кровь будоражащим чувством находится еще несколько, — так устал, — тоска, такая давящая, заставляющая сердце предательски сжиматься. — Хансоль, я так хочу тебя обнять, — а еще одиночество, что давит в сто раз сильнее. Хансоль молчит, с грустью пялясь в экран ноутбука, от которого, честно говоря, глаза уже начинают болеть просто адски. Но это пустяки по сравнению с тем, как сильно болит у него в груди. Он убирает пальцы от клавиатуры, наклоняет голову назад и, закрыв глаза, просто думает. Думает о том, как он устал. Устал от этих чертовых двух тысяч километров, которые не дают этим двоим покоя. — Учти, Сынкван, — прошло минут пять с тех пор, как Хансоль решил вернуться к диалогу и начать отвечать, — если наш первый поцелуй будет не таким классным, как это обычно происходит во сне, то я убью тебя, — а Сынкван все это время терпеливо ждал, не отходя от монитора ни на секунду. — А как это бывает во сне? — Сынквану хотел бы узнать подробности, а не просто услышать «классно». Он знает, что Хансоль хотел бы, чтобы все было определенно больше, чем просто классно. Хансоль не уверен, что именно он должен ответить, но в одном он уверен точно: рассказывать Сынквану все вариации первых поцелуев, произведенных в его голове, его же чертовой фантазией, совершенно не желательно. — Не заставляй меня рассказывать это, прошу. — Пожалуйста? Сынкван знал, что у Хансоля, вообще-то, слабость на слово «пожалуйста». — Не смей… — Хансоль, — этот парень невыносимый, — пожалуйста, — абсолютно невыносимый. Дело в том, что вариаций в хансолевой голове просто до невозможности много, начиная от чего-то нелепо-милого и нежного, заканчивая тем, о чем говорить он хочет в последнюю очередь. В один день он хотел бы, чтобы их поцелуй произошел дома, в романтической обстановке, среди вина и свеч, под какую-нибудь легкую и расслабляющую музыку, а в другой — чтобы где-нибудь ночью, там, где не горит ни единого фонаря, чтобы Хансоль прижал Сынквана к одной из стен переулка, а затем поцеловал так, чтобы у того ноги подкашивались. Хансоль не может контролировать то, что творится в его чертовой голове, но отрицать, что ему нравится, тоже не станет. — Я уверен, — начинает Хансоль, — что ты хочешь, чтобы все было мило и по канонам самых слащавых романтических фильмов, где парочка сидит в окружении свеч, смотря друг другу в глаза, — Сынкван вовсю смеется в экран монитора и еле сдерживается, чтобы не утонуть в чувствах, — но, как бы сильно я не хотел признавать, я планирую что-то совершенно другое. Несмотря на то, как грудь разрывается на множество мелких осколков, несмотря на то, как невыносимо сжимается сердце, причиняя боль, которую не опишешь и целой книгой, эти двоя пока что справляются. Справляются с глубоким одиночеством, со своими вечными желаниями почувствовать чужое тело рядом, сжать его в объятьях и ни за что и никогда не отпускать. Любовь действительно удивительна, правда? Всю боль разом может перекрыть одно единственное, но такой сильное чувство. Хансоль до сих пор не верит, что способен испытывать нечно подобное. — Ты уверен, что я хочу именно этого? — в наушниках у Бу что-то до жути неприличное. Английские слова разобрать хоть и сложно, но там явно была строчка «your hands carees my skin», и Сынкван хочет, чтобы его кожу тоже ласкали чьи-нибудь руки. Хансолевы руки. — Вау, не хочешь поделиться? — Бу — пай-мальчик, не способный сказать что-то неприличное. Именно так думает Хансоль за несколько секунд до того, как ему не приходит сообщение от того самого пай-мальчика. Кому нужны эти чертовы поцелуи при свечах, когда можно сделать это в разы интересней? — Хочу, чтобы ты подхватил меня на руки, посадил на диван, — «о боже, что творит этот парень», — провел влажным языком по моей шее, а я выгибался в твоих руках, громко выдыхая вверх, — Хансоль чувствует, как в комнате становится жарко. Хотя, вообще-то, перед лицом у него вентилятор, но тело горит, будто он рядом с раскаленной магмой. Хансоль хочет написать Сынквану «остановись, пока я не кончил прямо сейчас», но не может, да и просто не хочет. — Хочу почувствовать твои теплые ладони на коже под моими шортами, — черт — думает Хансоль — еще секунду и контроль полетит в ебеня, — боже, я просто хочу тебя, — «ой, ну нахуй». Слышать такое от человека вроде Бу Сынквана, чье признание выпытывал три ебаных месяца, — очень странно, а еще невероятно горячо. — Малыш, — Хансоль в первый раз использует это прозвище, но такими темпами это скоро, кажется, войдет в привычку, — тебе придется взять ответственность за это… Отправляя ответ, Сынкван видит, что сообщение больше не прочитываются в ту же секунду. — Не задерживайся там слишком сильно, — в конце красуются три скобочки, давая понять Хансолю, что Бу прекрасно знает, чем он сейчас занимается. Несмотря на две тысячи километров, эти двое неплохо справляются, правда?