Sk8er Boi

Знакомо ли вам чувство неудовлетворенности, когда жизнь вроде бы складывается не так уж и плохо, но что-то тяжелое, горьковатое, беспрестанно зудящее в груди все равно не дает покоя, заставляя задуматься, что чего-то в жизни все-таки не хватает? Нильс прекрасно знал это чувство. Он испытывал его часто, настолько часто, что мог узнать его за доли секунды. Ему даже не требовалось время, чтобы полностью осознать это странное чувство. Нильс шел с ним по жизни как с братом-близнецом, причем брат этот сросся с ним, кажется, с самого рождения, и разделить их не представлялось возможным. Нильс даже относился к нему соответствующе: временами это чувство доставляло немало дискомфорта и раздражения, приносило за собой чувства ощущения беспомощности и временами агрессии на самого себя, но Нильс научился жить с ним бок о бок, понимая, что разлучить их не удастся никому и никогда. Слишком уж глубоко в самое сердце шведа пробралось чувство вечной неудовлетворенности, и Нильс не пытался сбежать от него. Напротив, он предпочитал к нему прислушиваться. «Что на этот раз?» — подумал Нильс, стоило фибрам его души знакомо содрогнуться: совсем немножко, но достаточно, чтобы швед сразу же узнал в этом чувстве своего любимого, неугомонного брата. И да, этот вопрос требовал как можно более скорого ответа. Братец Неудовлетворенность не любил ждать, зато любил скручивать Нильсу кишки в тугой узел, не давая ни есть, ни спать, ни самоудовлетворяться, пока он не разберется, что же именно в его жизни пошло не так. Но пока что знакомое чувство отзывалось в сердце только легким покалыванием, и Нильс вновь отхлебнул пива из распитой лишь наполовину бутылки, смотря в небо над вестеросским аэропортом. У него было время немного подумать. Как будто девяти месяцев до этого было мало. Именно столько времени прошло с тех пор, как Нильс решил оставить ледовый трек и начать жить. Не в том смысле, в котором люди вокруг него представляли себе настоящую жизнь, которую действительно стоило жить. Многие годы он оставался верен своей цели, да и не только ей: ожидания отца, обещания более опытных спортсменов, предвкушение успеха — все сыграло свою роль. Он любил лёд, любил скорость, любил дух соревнований, и к этому факту придраться было очень сложно. Зато гораздо проще найти почву для обвинений было в том моменте, что это благодаря решению своего отца Нильс в итоге оказался там, откуда решил в конце концов уйти. Это он вытащил его из хоккейной команды на конькобежный трек, полагая, что это поможет ему лучше маневрировать на льду, но волею судеб оказалось, что у Нильса в ногах не хоккейный, а конькобежный дух. И — о боже! — по столь же счастливой случайности на него свалилась еще одна ноша — ноша национального масштаба, где он оказался единственным шведом, способным дать фору разгулявшимся норвежцам и голландцам. И долгие годы он действительно давал им фору. Он бил рекорды, отбирал титулы, ставил себе новые цели и пытался их покорить, во время сомнений, отчаяния или чувства пресыщения всем по горло напоминая себе слова, которые услышал еще в детстве — все забудется, как только ты завоюешь большой титул. Вся боль, все травмы, слезы, кровь — забудется все, останутся только имя в истории и ты на самой вершине своей мечты. Нильс верил в эти слова, как в священную мантру. Он повторял ее снова и снова, надеясь, что когда-нибудь он поймет, каково это — когда твоя боль становится ликованием. Так вот, Нильс бывал на вершине. Дважды. Но почему-то не особо почувствовал на себе магическое действие волшебных слов. Может, потому что он не так усердно твердил их себе каждый день? А может просто потому, что они были бредом сумасшедшего. Все, о чем мог думать Нильс, чувствуя на своей груди золото юниорского чемпиона мира, было «черт, это что, все?». Затем последовал сезон, и еще один, обещания, надежды и ожидания почувствовать нечто большее тихонько растворялись друг за другом, не оставляя после себя ничего, кроме чувства пожирающей пустоты. Словно его приключение закончилось, так толком и не начавшись. Словно все, ради чего он так усердно трудился, оказалось ложью. С медалями на шее и титулами, записанными в архивах, он не чувствовал себя счастливее. Именно так Нильс и очутился в своей машине, забитой всяким нужным хламом, на пути из Тролльхёттана в Вестерос, где следующие девять месяцев он провел, живя на летной базе в местном аэропорту. Спал на полу, ел что придется, делил ванную с пятнадцатью такими же отмороженными людьми, как и он, по вечерам пил пиво и слушал, как его новые знакомые травят байки за ужином. И в перерывах между этим поднимался к самому солнцу, чтобы только прыгнуть вниз, раскрыв за спиной свои новые крылья — парашют. Впервые в жизни Нильс не стал прогонять своего милого брата по имени Неудовлетворенность, а решил прислушаться к нему. И это пошло им обоим на пользу. Жизнь стала офигенной. На девять месяцев. А потом это чувство вернулось, и Нильс снова задумался. «Ну, давай, признавайся, чего тебе опять не хватает?» — выдохнул он в прохладный воздух, чувствуя на своей коже легкое дуновение ветра позднего августа, когда лето еще не уступило законное место осени, но уже потихоньку теряло свое тепло, позволяя прохладным потокам все чаще гулять на воле. Хотя, скорее всего, это самому Нильсу стоило уже давно признаться самому себе. Ведь это не первый раз за последнее время его верный спутник навещает его мысли и чувства. Он заскучал. Заскучал в этом месте, заскучал в небе. Заскучал, не имея возможности нормально спать и устав отвечать на бесконечные вопросы о том, где он и жив ли он после очередного прыжка, коих у него за спиной уже было более полутора сотен. Заскучал по старой боли после тренировок, по свисту воздуха в ушах, когда он преодолевал очередной поворот. По холоду трека. По ликующим болельщикам. По друзьям-норвежцам, по щелканью клапов. По тому миру, что он решил покинуть навсегда, но, кажется, так и не смог вырвать его из своего сердца. Удивительно, подумал Нильс, отставляя в сторону уже пустую пивную бутылку. Он и не думал, что сможет разобраться в себе так скоро. Не дожидаясь тошнотворного состояния неопределенности и ощущения тугого узла в животе. Кажется, все снова стало на свои места. В этот момент, стоило Нильсу прикрыть глаза, наслаждаясь, скорее всего, последними мгновениями в вестеросском аэропорту, его окликнули, напоминая о том, что приближалось время ужина. В тот момент он действительно знал, что ужин придется очень даже кстати. В конце концов, он собирался не спать всю ночь, летя по ночной опустевшей трассе домой, в Тролльхёттан. Вот, правда, того, что его разбушевавшиеся чувства почему-то тихонько нашепчут Нильсу на ушко, следом, он не мог объяснить. Он правда, правда не думал, что говорить кому-то так скоро о своем внезапном решении было бы отличной идеей, но природа шведа брала свое. Сердце против мозгов, и чаще всего вторые с треском проваливались в этой неравной битве. Недолго думая — в прямом смысле слова — Нильс достал свой смартфон и быстро-быстро напечатал короткое сообщение первому же человеку, о котором подумал в тот момент — Патрику Русту.

***

— Какие у тебя планы на ночь? — Отдыхать. Восстанавливать силы. Может, с пацанами немного поиграем, если настроение будет. — Долго не играй. Посадишь себе зрение. И вообще, пусть играют те, кому не нужно олимпийское золото. А тебе оно очень даже нужно. Ведь нужно же, Патрик? Патрик тяжело вздохнул, перечитывая сообщение в очередной раз. Он должен был что-то ответить. Вот только абы что не подходило, нужен был краткий и четкий ответ. Без замысловатостей, без завуалированных значений — ясно и по делу. В противном случае, разговор рисковал затянуться на довольно долгое время, а учитывая, что весь день с семи утра Патрик провел, бегая из спортзала на лед и обратно, еще одна двухчасовая лекция оказалась бы просто лишней. В последнее время ему и без этого казалось, что он стал выслушивать слишком много наставлений и указаний. И ладно бы дело касалось тренера Ори (нельзя сказать, что Патрик был у него прямо-таки любимцем, но трудно сказать, что это не так, когда тебя постоянно называют Принцем, ссылаясь на скорое свержение Короля Крамера с Железного Трона многоборья). Большинство из этих лекций проводила ему не кто иная как его любимая девушка. Патрик встретил ее не так давно, в конце прошедшего сезона, но они довольно быстро стали близки. Голландец даже не мог сказать, почему именно. Она не обладала невероятным умом, не блистала внеземной красотой, не всегда разделяла все его жизненные взгляды. Но она оказалась рядом, и там же и осталась. В тот момент, когда в душе молодого голландца зияла довольно устрашающая дыра, сквозь которую, как ему казалось, временами шнырял ветер, что он даже мог слышать в особо тяжелые дни, он был не против того, чтобы рядом находился кто-то, кто позаботится о нем. Кто будет простым и незамысловатым, кто будет поддерживать его несмотря ни на что. Патрик был непривередливым и решил, что с него не убудет, если он просто попробует. На какое-то время ему действительно стало легче. То, что осталось от него после... того случая, о котором Патрик предпочитал не думать, потихоньку восстанавливалось. Его душа зарастала, закрывая кровоточащую рану прямо посреди своего незримого тела новыми светлыми чувствами. И вроде бы все шло не так уж и плохо. Вот только в последнее время Патрику слишком часто казалось, что «не так уж и плохо» не синоним слову «прекрасно». Скорее, даже антоним. Ему казалось, что он любил ее. Любил искренне. Любил за то, что она была готова поговорить, где бы он ни находился. За то, что с ней можно было обсудить многие, даже самые болезненные и неприятные вещи. За то, что она могла дать ему ценный совет, что могла указать ему единственный верный путь, что не давала свернуть с пути, освещая ему дорогу в трудный час. Но было ли ему от этого легче? Становится ли легче тебе, Патрик, после обсуждения тайминга твоих кругов? После неудовлетворительных комментариев после того, как ты не смог добиться идеального результата? После недовольных взглядов, когда ты, с сердцем, полным какой-то странной тоски и вины, честно признаешься, что устал и, возможно, не сможешь работать сегодня в полную силу? Станет ли тебе легче, если ты пообещаешь не играть сегодня допоздна и лечь спать вовремя? Мыслей было слишком много, но время было неумолимо. Усталость, тягость бесконечных раздумий и тянущая боль в теле давали о себе знать. Патрик снова — снова! — решил, что слишком много думает. «Она заботится о тебе, — подумал он. — Она желает тебе лишь лучшего. Не делай глупостей. Ты должен взять золото. Должен». Должен... — Я сделаю все, что должен, — в конце концов ответил Патрик в окно чата. — Наверное, все-таки не буду сегодня играть. Скажу парням, что устал. Ответ не заставил себя долго ждать. — То, что я хотела услышать. Тогда заранее спокойной ночи, чемпион. Обязательно отпишись утром! — Ты знаешь. Всегда. Спокойной, малышка. Она действительно знает, как лучше, повторял Патрик вновь и вновь, проговаривая слова вслух, чтобы они как можно глубже отпечатались в его памяти. Словно священная мантра. Словно магические слова, сила которых пока еще не открылась ему, но когда-нибудь обязательно явит себя в полной мере. Он поймет. И никогда об этом не пожалеет. За всеми мыслями, роящимися в голове, Патрик и не заметил пополнения в своем маленьком личном пространстве. Свен, его практически постоянный сосед по комнате и лучший друг по жизни, вернулся в номер и сразу же дал о себе знать. — Бро, пацаны написали, собираются у Яна в комнате. Ты же с нами? — спросил Свен так, словно его вопрос уже заранее не подразумевал никакого отказа в ответ. Это заставило Патрика немного замяться, в срочном порядке прокручивая в голове варианты убедительного способа отмазаться от ночного турнира в «Королевской битве». — У меня мышцы ломит, — сказал Патрик и не соврал. За столь жалостливый усталый тон молодому голландцу можно было простить все. Ну, по крайней мере, так казалось Патрику. Вот только Свен был не настолько падок на попытки Патрика вызвать в нем жалость. — Снова говорил с Мартине? — По одному лишь тону голоса Свена Патрик моментально понял, что выкручиваться и дальше не было смысла. Даже вопрос «Как ты узнал?» беззвучно повис в воздухе еще прежде чем, собственно, успел сорваться с его губ. Свен знал его еще тогда, когда ему самому едва исполнилось двадцать. С тех пор он практически растил его, как собственного брата, если не сына. И Патрик сдался, откидываясь на подушку и закрывая лицо ладонями. — Все-то ты знаешь, — горько усмехнулся он. Из-за закрывающих лицо ладоней его голос прозвучал приглушенно. — Бесишь. — Я всех бешу. Поэтому я чемпион, а не хер канадский, — остроумно заявил Свен, и это сработало: Патрик выглянул из-за пальцев, подарив Свену свой самый скептический взгляд, на который только был способен. — Очень умно, очень интеллектуально, Свен, — иронично отозвался Патрик. — Я прямо-таки не додумался, что ты имеешь в виду Теда-Яна, прям ни разу. Свен ухмыльнулся в ответ, но ничего не сказал. — Меня ты тоже будешь ненавидеть, когда я отберу у тебя титул? — Настал черед Патрика выводить из себя Свена — не всерьез, конечно же, а исключительно ради шанса посмотреть на его недовольное лицо, поиграть на синдроме короля и хотя бы немножко отвлечься от собственных странных мыслей. — Не «когда», а «если», — на удивление спокойно ответил тот, поднимая указательный палец к небу, чтобы казаться серьезным. — Как ты можешь быть чемпионом, когда даже слова не в состоянии правильно произносить? Если. Не когда. — Ты невыносим, — рассмеялся Патрик. — Ховард тоже так говорит, — усмехнулся Свен. — И про титулы тоже, и про ненависть, и все такое. Так что ничего нового я от тебя не услышал. Неубедительно, Патрик. Try harder. При упоминании Ховарда Бёкко — парня (или папочки?) Свена из норвежской сборной, к которому Свен, кажется, за много лет очень близкого общения успел практически прирасти — Патрик неволей улыбнулся. Эти двое казались неразлучными, хотя похожи друг на друга они были ровно как огонь похож на воду. Свен нечасто упоминал подробности своих отношений прилюдно, но ни для кого не было тайной, что Король трека разделял свою жизнь с очень харизматичным, до одури острым на язык и невероятно проницательным норвежцем. Слухов ходило много, но так как ни сам Свен, ни уж тем более Ховард не любили трепаться на каждом углу о тайнах своей личной жизни, отличить правду от вымысла было довольно трудной задачей. В том числе и для Патрика. Все, что он знал наверняка (и то потому, что практически рос рядом со Свеном и был прямым свидетелем начала и развития их с норвежцем отношений), это то, что они не раз сходились и не раз же расставались: в основном по вине вспыльчивого и нетерпеливого голландца, но, как известно, в конфликте никогда не бывает лишь одной виновной стороны, и потому, признав свои ошибки, они вновь воссоединялись, обещая на этот раз не угрожать друг другу дракой и внимательно прислушиваться друг к другу. Удивительно, но все эти годы — а речь шла ни много ни мало о практически десятилетии — эти двое умудрились пройти сквозь огонь, воду, загоны Свена и саркастичность Ховарда. Патрик никогда особо не пытался расспросить Свена о том, как он, при своем-то нраве и катализирующем все его существо характере норвежца, смог продержаться так долго. Точнее, не продержаться, а оставаться вместе. В конце концов, несмотря ни на что, они все-таки любили друг друга, а это что-то да значит. Пусть даже своей странной, непонятной, дикой, непостижимой для простых смертных любовью. — Тебе трудно бывает с Ховом? — спросил Патрик, Свен задумчиво посмотрел в его сторону, заставляя юного голландца засомневаться в уместности своего вопроса. Судя по всему, на каком-то уровне Свен смог уловить неуверенность и сомнения в голосе своего младшего друга, ибо то, что Патрик услышал в ответ, никак не могло сопоставиться с заданным им ранее вопросом. — Успокойся. Тебе-то я могу сказать. — Свен смотрел на него прямо, как делал практически всегда, и гораздо менее прямолинейный и совершенно не умеющий смотреть людям прямо в глаза Патрик почувствовал себя совершенно беззащитным перед таким взглядом. Он решил не увиливать. А Свен продолжал: — Поясни только, что ты имеешь в виду под словом «трудно». Патрик пожал плечами. — Ну... наверное, трудно в том смысле, что опускаются руки, и кажется, что в ваших дальнейших отношениях нет никакого смысла. Хотя подсознательно ты понимаешь, что совершишь глупость, если решишь все закончить. — Давай так. Что в понимании людей — трудные отношения? — Свен устроился на своей кровати, скрестив ноги — знак того, что разговор будет долгим. Он сжал ладонь в кулак, разгибая мизинец, обозначая тем самым начало своего отсчета: — Драки. Оскорбления. Нежелание слушать. Нежелание оставаться рядом дольше недели. Быстрая усталость друг от друга. Допустим так, я знаю, что можно накопать еще много пунктов, но у меня пальцы на ладони кончились. Ограничимся этим. Так вот, Патрик. У нас с ним было все перечисленное. Теперь спроси меня, почему мы до сих пор вместе. Патрик с непониманием выгнул широкую бровь. — Эм-м... Почему вы до сих пор вместе? — Потому что другого такого же ненормального, как он — ну или другую, мне все равно — я не видел за все мои тридцать два года. Мы можем орать друг на друга до сорванной глотки и клясться, что это последний раз, когда мы видимся. Он может говорить сколько угодно о том, что не может от кого-то зависеть и не готов съезжаться как минимум до конца моей карьеры, я могу сколько угодно твердить, что меня вымораживает его привычка на все находить остроумное оправдание и казаться рассудительнее меня. Все это паршиво, но это только разговоры. Показуха, может быть, даже. Мы оба такие сильные и независимые, и терять эти качества не хочется, — усмехнулся Свен. — Но ты даже представить не можешь, сколько раз Хов прилетал ко мне, когда мне было хреново. Даже если у него сборы через пару дней, даже если до этого он ходил в горы, и ему нужна неделя отдыха. И я делал то же самое для него. Что бы ни случилось. Черт возьми, он делает меня самым счастливым засранцем на земле, несмотря на то, что временами мне хочется его нежно придушить. Патрик не нашел в себе достаточно мудрых слов, чтобы дать хоть какой-то более-менее вразумительный ответ. Боялся показаться слишком зеленым и неопытным. Хотя, может быть, он действительно был зеленым и неопытным: в его совершенно пустой в тот момент голове не нашлось ничего, что достойно оценило бы откровения Свена. Ни одной фразы. Ничего. — Вот уж эти норвежцы... — только и вырвалось из его уст, и Патрик моментально почувствовал себя глупо. К его удивлению, Свен рассмеялся, согласно кивая. — Тебе ли не знать, — отозвался он. — У тебя тоже свой норвежец. То есть, норвежка. Весь в папочку. Такое сравнение неволей заставило щеки Патрика зардеться. Благо, подумал он, в приглушенном свете номера его реакция была не так заметна. Хотя и краснел он не от смущения, а, скорее, от ощущения своей нужности. Патрику нравилось чувствовать себя кому-то нужным. Даже в такой необычной манере. — Моя на твоего совсем не похожа, — тихо ответил Патрик с милой улыбкой. — К счастью, ничего такого, что ты описывал. Не дай боже до драк нам дойти... — Юный голландец запнулся, подбирая нужные слова и впервые осознавая, что ему вообще приходится это делать в подобном разговоре. — Но она тоже конькобежка, тоже скандинавка. Тоже любит природу и принимает спонтанные решения. Тоже слишком любит мной командовать. Чем-то они схожи. — Даже лицом, — внезапно вставил Свен, едва дав Патрику закончить фразу. Патрик недоуменно нахмурился, не совсем понимая, к чему клонил Свен. — С кем, с Ховардом? — Со шведом, — ответил он. Патрику показалось, что он плохо расслышал. Либо же просто его сердечко решило с грохотом упасть куда-то очень глубоко, оглушая усиливающимися звуками своего молчания бедного голландца. — Каким еще шведом? — едва слышно спросил Патрик, но, откровенно говоря, слышать ответ ему как-то не особо хотелось. Он прекрасно понимал, чье имя собирался назвать Свен, и решил прервать его до того, как он произнесет его. Хотя еще не так давно имя его казалось Патрику самым прекрасным в мире словом. Он любил произносить его по-своему, не признаваясь в своем пристрастии никому — никому кроме самого шведа, который и запутал его мысли, чувства и эмоции. Ах да, еще Свену — единственному человеку, которому хоть как-то были близки его чувства в тот момент. Черт возьми. Ему казалось, что все прошло, что все осталось позади. И конечно же, ни за что на свете ему не хотелось даже на полмгновения признавать, что он просто искал ему замену. Такой же нрав, такие же предпочтения, такой же взгляд. Вот только душу не заменишь. Патрик отказывался думать об этом. Отказался он и продолжать разговор. Сославшись в очередной раз на боль в мышцах и усталость (и искренне полагая, что Свен так просто купится на его ложь), он откинулся на подушку, закрывая глаза и стараясь больше ни о чем не думать. У него была Мартине. Не идеальная, трудная, но все-таки уже родная. Она не приезжала по первому же зову, хотя уже несколько лет они с Патриком жили в соседних городах большую часть года. Она не всегда отзывалась на его сообщения, слишком часто спрашивала о его результатах и гораздо реже — о его самочувствии. Но если он собирался стать Королем трека и олимпийским чемпионом (а он конечно же собирался!), времени развозить сопли по льду просто не было. Мартине была той, кто заставлял его двигаться вперед, не оглядываясь назад. Она закаляла его дух и мягкий нрав — слишком уж мягкий, как теперь казалось Патрику. Где бы он был сейчас без нее? Наверное там же, где сейчас был тот самый швед, чье имя Патрик зарекся называть, словно оно несло за собой чуму. Он был далеко и занимался бог знает чем. Он остался далеко позади, в то время как Патрик забирался все выше. В конце концов, в том, что случилось, совсем не было вины Патрика. Это шведу приспичило гнаться за странными спонтанными желаниями. Это он принимал решения на ходу, совершенно не думая ни о каких последствиях. Это он мог поменять трек на армию, потом на колледж и на барак в аэропорту, радуясь жизни. Но в жизни так не бывает, думал Патрик. Нельзя просто так взять и все бросить. Нельзя жить одними чувствами и желаниями, надо временами включать и голову. Подумать хотя бы на мгновение, что в погоне за чувствами можно ненароком уничтожить чувства других людей. Тщетно пытаясь отвлечься от потока слишком тяжелых для столько позднего времени мыслей, Патрик пролистывал свою ленту обновлений в Твиттере, не особо вникая в суть новостей. Лишь только сонливость и утомление взяли верх, и юный голландец подумал, что утро вечера мудренее и здоровый сон решит все его проблемы, его смартфон отозвался тихим сигналом оповещения. «Йоу, skater boy. Я возвращаюсь. Не игнорь. Я все прощу». Одними чувствами жить нельзя. Надо включать голову. Так думал Патрик, и повторил эту фразу несколько раз, чтобы не наделать глупостей. Снова и снова. Снова. И снова. «Привет, Нильс. У тебя есть пять минут», — ответил Патрик и соврал. Знал же, что еще ни разу им не удавалось ограничиться пятью минутами. Даже спустя столько времени. Даже чувствуя себя крайне странно по этому поводу. Он еще не представлял, что чума, которая вернулась в его жизнь с именем Нильса, не будет столько благосклонна на этот раз.