Sk8er Boi

В юниорские годы Патрик и Нильс были счастливыми и дурными. Они также разнились как лед и пламя, но это совсем не оттолкнуло их друг от друга. Наоборот, совершенно невероятным образом различия между ними лишь поспособствовали рождению одной из самых крепких дружеских связей как в конькобежном мире, так и за его пределами. В каком-то смысле из них двоих именно он, Патрик, был льдом. Сколько он себя помнил, вся его жизнь в какой-то мере напоминала спокойную, непоколебимую, прочную гладь свежезалитого льда, твердого и крепкого. Все его детство прошло в маленьком городке Леккеркерк, что бы это ни значило. Патрик был хорошим, прилежным мальчиком. С самых юных лет он приучился помогать родителям по хозяйству, размеры которого простирались от огромного поля, на котором отец сажал различные культуры, до широкого стойла, в котором неизменно мычали коровы, требующие регулярной дойки, до дома, вокруг которого и раскинулось семейная ферма Рустов и внутри которого неизменно требовалось что-либо сделать. Старшая сестра Наташа в этом смысле не располагала столь пламенным рвением с чем-то помочь: управление трактором, уборка коровьих лепешек и уборка в доме совсем не прельщали ее. Не особо много пользы приносил и маленький братец Ремко: он сам скорее требовал больше ухода, нежели мог с чем-то помочь. Зато Патрик с самого детства уже твердо знал, что после карьеры конькобежца он абсолютно точно станет фермером, продолжая дело отца и матери. Сама конькобежная карьера, к слову, не всегда стояла на первом месте у хорошего мальчика Патрика Руста. В его жизни был футбол, и занимал он столь большую часть его маленького сердечка, что родители всерьез задумывались над тем, чтобы бросить все и переехать куда-нибудь в огромный и сумасшедший Амстердам, чтобы сын смог тренироваться профессионально. Не потребовалось. В местном клубе «Лекстрек» было все, что нужно начинающему спортсмену. Только вот не футболисту. Конькобежцу. С футболом у Патрика не заладилось. Дух был не тот: мягкий, тихий и наивный мальчик не умел принимать на себя агрессивные удары команды противника и выносить общей неприветливый, высококонкурентный дух, который царил в футбольном мире. Бегал он довольно быстро, но на одном лишь беге футбольную карьеру не сделаешь. То ли дело лед. Со льдом у юного Патрика сложились взаимно дружеские отношения, которые со временем переросли в симпатию, а там уже и в самую настоящую любовь. Они понимали друг друга с молчаливого полуслова. Он видел в нем особую красоту, а лед, в свою очередь, дарил ему возможность не говорить лишних слов, забываясь в созданных собственных сознанием мирах и просто лететь, лететь, лететь... Нравились ему и ребята из «Лекстрека»: дружелюбные и сплоченные, они были совсем не похожи на мальчишек из футбольного клуба, готовых задавить его собственным превосходством. На них можно было положиться во время тренировок, зная, что тебе помогут в трудные времена, а еще с ними было весело: любимым занятием друзей было заказать пиццу и, завалившись домой к кому-нибудь из сокомандников с ночевкой, баловать себя всю ночь вредной едой и видеоиграми. Даже в поздние юниорские, а там уже и во взрослые годы этот ритуал не исчез из жизни лекстрековских конькобежных друзей, и Патрик с теплотой и нетерпением ждал моменты, когда они снова смогут заказать любимую еду в небольшой местной пиццерии и насладиться временем, проведенным вместе. Патрик не мог сказать, что его жизнь как-либо отличалась от жизни других голландских мальчишек того времени. Он любил те же вещи, что любили его соратники, занимался довольно обыкновенным для голландцев спортом, жил в семье довольно обычных для Нидерландов фермеров и имел довольно непримечательные для любого спортсмена мечты. Он влюблялся в обычных голландских девчонок, которым никогда не нравился он, скромный, тихий, слегка наивный парнишка со специфическим лицом. Он не был красавцем, не славился он и особой остротой ума или необычными планами на жизнь. Во всем, в каждой клеточке тела и в каждом фибре души он был обычным парнем из голландской глубинки, не подозревающий о том, что когда-то ему доведется стать призером Олимпийских игр, чемпионом мира и гордостью целой страны. Не подозревал он и о том, что встретит его — парня, который перевернет весь его мир с ног на голову всего за несколько месяцев. В чем-то жизни Нильса и Патрика напоминали друг друга. Как и голландец, Нильс не мыслил о себе ничего сверхъестественного и был таким же обычным шведским мальчишкой со своими чувствами, мыслями и тараканами в голове. Так же как и Патрик, не мог он похвастаться особой внешностью или выдающимися способностями. Так же как и его друг, он любил обычные вещи, которые присуще любить подросткам и детям, вроде хоккея, просмотра всякой ерунды по телевизору, вкусной еды, встреч с друзьями, девочек время от времени. Вот только жизнь Нильса никак нельзя было назвать гладкой и непоколебимой, как лед. Из них двоих он был пламенем, и свой огненный дух Нильс оправдывал сполна. Здесь-то и заканчивались все схожести жизней двух совершенно разных парней и начинались отличия. Так вот, в отличие от Патрика, Нильс никогда не был ни тихим, ни скромным, ни прилежным. С самого юного возраста, пока Патрик пытался безуспешно преуспеть в жесткой игре в футбол, Нильс развозил соперников по ледовой арене — правда, не по конькобежной, а по хоккейной. Он был не прочь подраться после игры, да и перед игрой — кровь разогнать, а то и на пол раздевалки выплеснуть. Ни выбитые молочные зубы, оставленные на льду, ни синяки, ни шрамы не пугали его. Он хотел большего. Всегда хотел. Тогда-то отец мальчика и решил поставить сына на другой лед — лед конькобежный. И сразу же жизнь Нильса снова пошла порознь с жизнью голландца, который хоть и занимался тем же спортом, что и Нильс, вот только разница между условиями и странами, в которых они этим спортом занимались, была слишком весома. Исторически Швеция находилась на вершине конькобежного мира, подарив множество олимпийских и мировых чемпионов. Но время чемпионов в Швеции давно прошло. Вот уже десятки лет как прошло. И Нильс неохотно стоял на единственном более-менее подходящем для конькобежного спорта треке в Тролльхеттане, зная только, что это поможет ему развить выносливость и сноровку для хоккея. Он был одним из немногих, кто решился стать конькобежцем — профессия, шведами давно забытая. Но что-то захватило его. Дух, скорость, чувство свободы ли, но вскоре Нильс ушел из хоккейной команды, оставив висеть на крючке в своей комнате только одну пару коньков — конькобежные клапы. Голландские корни давали о себе знать. Нильс не любил, когда его ассоциировали с голландцами: голландцем он был только лишь в генах, где-то на десятую часть, доставшуюся ему он прародителей, переехавших из Нидерландов в Швецию два поколения назад. От них-то и передалась ему с сестрой Ханной гордая голландская фамилия, а все остальное в нем излучало самый настоящий шведский дух. Даже голландский язык Нильс не учил и никогда не знал: может, только пару слов подцепил на юниорских сборах и этапах, кишащих голландцами Против самих голландцев Нильс не имел, впрочем, совсем ничего. С ними было интересно зависать после тренировок и этапов, когда ему, уже довольно успешному юниору и единственному шведскому конькобежцы международного уровня, приходилось выезжать из Тролльхеттана на сборы куда-нибудь в немецкий Инцелль или итальянский Коллальбо. Они были, по мнению Нильса, открытыми и без особых комплексов. С ними можно было сбежать после тренировок в город, чтобы затусить, делать глупые вещи и еще более глупые фото — не такие глупые, конечно, как с норвежцами, с которыми Нильсу доводилось тренироваться больше всего. И многие из них были Нильсу по вкусу внешне. К тому времени он уже не стеснялся того факта, что внешность голландских, да и вообще североевропейских парней приходилась ему очень по вкусу. Не стеснялся он и собственной ориентации, которую не скрывал и не отказывал себе в мимолетных удовольствиях и горячих ночках на сборах. Под Нильсом побывали многие. Под некоторыми побывал и сам Нильс — был не прочь временами отдать активную роль кому-то другому, а самому как следует кайфануть. Он не слыл безумным красавцем — напротив, внешность его была довольно специфичной — но харизма, уверенность в себе и очаровательная улыбка делали свое дело. В одни из таких сборов две жизни и пересеклись. Нет, Нильс не уломал Патрика на быстрый секс в первую же ночь после знакомства. Напротив, в груди юного шведа, наверное, впервые в жизни тогда зародилось что-то, от чего тащить его в свой номер ему не захотелось. Он захотел узнать его получше. Такого тихого, милого и немного наивного. Своего друга Рики, как Нильс стал его называть уже на третий день после знакомства. Удивительно или же нет, но они понравились друг другу. Как люди, как друзья, как влюбленные в один и тот же спорт. Нильсу нравился спокойный нрав голландца и его совершенная открытость: Патрик не мог или же просто не умел что-либо скрывать, а потому все его чувства и эмоции лежали перед ним как на ладони. Патрику же нравилась непринужденность шведа и его некий авантюризм, неспособность сидеть на одном месте слишком долго и желание постоянно находиться в движении. А еще его способность следовать своим чувствам. Патрик так не умел. В каком-то смысле он всегда, даже на самую малость, считал нужным опираться на холодный разум в попытках последовать за очередной бредовой идеей своего сердца. Но Нильсу, кажется, удавалось идеально сочетать и то, и другое в идеальной гармонии, не прибегая к осознанным попыткам уравновесить нужду и желания. Они любили проводить время вместе, когда возможность позволяла, а когда их раскидывало по разным странам или соревнованиям, ребята зависали в онлайн-чатах, выгадывая очередную возможность встретиться, чтобы наесться пиццы, пробежать пару десятков километров на роликах или просто зависнуть в номере за сериалами. Так все продолжалось как минимум пару лет. До конца юниорской жизни. А настал он весной пятнадцатого года. Для Нильса это был особенный год. Он только-только стал юниорским чемпионом мира, первым шведским чемпионом за много лет, и эйфория от достижений в сердце шведа начала как-то угасать. Он сиял на вершине, но чувство бесконечного восторга от собственного успеха не длилось вечно. Впереди предстояла долгая битва уже за совсем другой Олимп — Олимп настоящего, взрослого уровня, и эта неизвестность слегка пугала юного шведа. В мысли закрались сомнения: а стоит ли игра свеч? он уже доказал всем вокруг и самому себе, на что способен, стоило ли продолжать рвать и метать, чтобы доказать миру что-то большее? Не все в итоге решились продолжить тернистый путь конькобежца. Многие вышли из юниорских лет, оставив клапы пылиться на чердаках и в кладовках. Не все находили в себе силы, мотивацию, а главное — ресурсы, чтобы соревноваться на таком серьезнейшем уровне. Для Патрика, в отличие от многих других соратников, сомнений не было: он даже не думал бросать любимейшее дело, которое вросло в его сердечко и пустило корни, словно дикая роза, которая только-только собиралась дать первые цветы. Жизни двух юных парней, уже не подростков, а уже молодых мужчин, снова стояли на перепутье. Они собирались пойти разными дорогами. Но в тот самый последний день своей юниорской жизни, день, который нельзя было ни вернуть, ни обратить вспять, они решили просто пожить для себя. Запомнить его навечно, перед тем, как с головой окунуть в планы взрослой жизни. Для них, уже бывших юниоров в последний день их последнего юниорского сезона, тот день и последовавшая за ним ночь была равносильна некому выпускному, что обычно проводят в старшей школе. Для Нильса, как и для Патрика, это был, возможно, еще один и, скорее всего, последний раз, когда они могли бы провести данное им время так, как они хотели, будучи юниорами, будучи лучшими друзьями, соратниками, конькобежцами, чемпионами. Половину только начавшейся по уже определившемуся поводу тусовки тихий и не особо любивший шумное веселье Патрик по привычке провел сидя, неумело распивая доставшийся ему алкоголь. Пить Патрик не умел и не любил, но упасть в грязь лицом перед друзьями тоже не хотелось, тем более что веселившийся как в последний раз Нильс заканчивал уже вторую бутылку пива, оставаясь в полнейшем здравии и чистейшем сознании. Упасть в грязь лицом в ту ночь, к счастью, Патрику так и не удалось. Хотя бы потому, что угорающий по нему Нильс вовремя успел направить его в кусты, падать куда, если что, было гораздо мягче и приятнее. Там он еще долго крутился около неудавшегося пьяницы, помогая ему держаться на ногах, пока его полоскало на траву. Стало ясно, что для Патрика вечеринка подошла к концу. Не желая оставлять своего боевого друга одного посреди улицы, Нильс решил тоже закончить веселье. Придерживая голландца за талию и закинув его руку себе через плечо, чтобы как можно удобнее поддерживать его вес, ребята кое-как добрались до гостиницы, где уже немного протрезвевший и более-менее адекватно мыслящий Патрик наконец решил на деле показать шведу, почему в глубине своей души ему очень не хотелось, чтобы Нильс оставлял коньки. Еще никогда Нильс не трахался настолько сладко. Поначалу он лишь пытался скинуть с себя полезшего целоваться голландца, но под напором еще не успокоившейся гормональной бури в его теле и уже давно сидевших где-то очень далеко особых чувств швед сдался, поддерживая инициативу. Другое дело, что все, что так или иначе выходило за рамки поцелуев, Нильсу пришлось делать самому, так как скромняга Патрик в вопросах однополого секса оказался совершенным профаном: где-то что-то видел, где-то что-то слышал, куда пихать — знаю, а как пихать и зачем, собственно, пихать — не в курсе. Продвинутый сын Швеции бедняжку голландца пожалел. Всю ночь он доводил их обоих одними руками и губами, в миллионный раз шепча ему на ушко, какой же Патрик дурень, и что его дорогой заднице не обязательно лишаться девственности, чтобы как следует получить удовольствие. Об одном Нильс умолчал. Он был первым, кого ему не хотелось «распаковать» в первую же ночь. Нильс надеялся, что будет и вторая, и третья, и много-много других ночей. Но юниорская сказка кончилась, как только наступил рассвет. Вместе с ним наступило и осознание, впрочем, только в одной голове — голове Патрика. Осознав произошедшее, он не дал ни самому себе, ни уж тем более Нильсу во всем разобраться и просто принять случившееся для начала. В его мыслях образ приличного, тихого, милого и обычного парня, коим был Патрик, никак не укладывался с тем, что произошло. Что скажут родители? Что скажут люди? Что подумают жители родного Леккеркерка? Что подумают о его родителях? Ведь впереди ждали совсем не юниорские чемпионаты мира, Кубок мира и, дай бог, Олимпийские игры. Патрик знал наверняка, что даже в самой толерантной стране мира далеко не все поймут и примут такого чемпиона. Что сказки про всеобъемлющую любовь и понимание голландского народа — лишь мифы тех, кто никогда не пересекал пределов Амстердама, Роттердама или Гааги. Настоящая голландская жизнь кипела в городках типа Леккеркерка, наполненных обычными голландцами, и Патрик боялся даже представить, что могло стать с его жизнью, узнай кто-нибудь о том, что он теперь... Патрик не нашел ничего более обоснованного, как обвинить ничего не понимающего Нильса во всем. В том, что воспользовался его пьяным телом, что склонил к чему-то, что было против его личной природы, что сделал это с ним. Слова и фразы срывались с губ почти бесконтрольно: Патрик едва понимал смысл собственных слов, а Нильс даже не пытался его остановить, внимая ему в немом шоке. Для самого шведа такой поворот событий оказался слишком болезненным ударом. Он даже не сообразил, что случилось с ним, с милым, немного наивным и приветливым голландцем. Он не понимал, что сделал не так, ведь точно знал, что их желания были обоюдными, да и выпили они оба изрядно, так что винить кого-то одного в произошедшем не видел смысла. А ведь наутро Нильс собирался сказать ему правду. Что он нравится ему. Что он очарован им. Что влюблен в его улыбку и дурную голову. Что он не прочь попробовать встречаться и даже хотел пошутить про то, что возьмет на себя всю ответственность. С тех самых пор вплоть до сообщения Нильса, в которое так усердно вчитывался Патрик снова и снова, как будто швед пытался раскрыть ему тайну, которую ни один человек до него не смог раскусить, прошло два года. Два года с того утра они молчали: голландец просто боялся, мысленно продолжая винить во всем шведа, но в глубине души понимая, что сам повел себя как последняя сволочь, просто разбив сердце им обоим; Нильс же слишком долго пытался залечить свои раны, и целый год избегал уже, кажется, бывшего друга в свой первый взрослый сезон, не видя смысла обжигаться снова. Но время все расставляет по местам. Их жизни пересекались вновь. — Привет, Нильс. У тебя есть пять минут. — Таким был ответ голландца на сообщение, которое заставило его вспомнить все, что произошло несколько лет назад между ними за несколько минут. Кажется, Нильс не торопился со своим ответом. Вместо этого в окошке чата Патрик видел иконку набираемого сообщения, и хмурился. Он что там, целую историю собрался написать? Рассказать ему все, что с ним случилось за два года? «Я все прощу». Патрик нахмурился еще сильнее, перечитывая эти, казалось бы, безобидные слова. Значит, швед все еще считал, что не виноват. Патрику это совсем-совсем не нравилось. Тем временем спустя данные ему пять минут Нильс все же разродился ответом. В сообщении он прикрепил один-единственный значок-эмодзи — ромашку, а ещё песню под недвусмысленным названием «We Don’t Talk Anymore». Первое было до боли знакомо. Патрик сразу же узнал этот символ, ведь за мягкий нрав, способность не понимать пошлые намеки Нильса и невероятно мило смущаться в такие моменты швед прозвал его kamomill — Ромашкой. Но вот второе... Патрик раздраженно закатил глаза. Чего Нильс добивался? Что душещипательно-сердцедробительные строчки ненавистной ему песни сразу же заставят его все забыть? Что он моментально признается ему в том, каким был дураком и скажет, что безумно сильно скучал? Впрочем, последнее было бы не такой уж и неправдой, подумал Патрик. Несмотря на все... он действительно скучал по нему. — Если это все, тогда на этом закончим? У меня треня завтра утром. — Нет, постой! — На этот раз швед не стал тянуть. За этим коротким сообщением сразу же последовала и череда следующих. — Извини, бро. Я знаю, что ты злишься и все такое. И песня стремная, я помню, что ты любишь après-ski. Сорри. Я просто решил, что тебе могут понравиться такие офигенные новости. Ну, о моем возвращении. Патрик вскинул бровь, читая посланные шведом строчки. Конечно, сердечко нервно, но счастливо задергалось, зная правду. Но в мыслях Патрик творилась какая-то ерунда. Он решил, что стоит оставаться начеку. На всякий случай. Слишком уж долго длился их взаимный бойкот и слишком уж неожиданно он прервался. — Мда, ты прав, я ненавижу эту песню. Минуту спустя на экране высветилось еще несколько облачков с текстом. — Вот так. Сидишь и думаешь, кому бы песню скинуть, полную Глубокого Смысла ™. Среди дофига друзей в ленте выбираешь самого Патрика Руста. А он сучка. Не заценил твои старания. И новости не заценил. — Зачем ты вообще ее скинул? — Эм... я не знаю. Честно. Мне было скучно походу. Разговор в чате совсем не клеился. Точнее, Патрик чувствовал, что Нильс изо всех сил старался хоть как-то наладить разговор и направить его хоть в какое-то русло, и у него, скорее всего, получилось бы, не будь голландец таким скептически настроенным тормозом. — Печально, — ответил он. Чат застыл на несколько долгих минут. Лишь по прошествии времени Нильс, кажется, снова решился на еще одну попытку вывести разговор хоть куда-то. Патрик сразу же вспомнил, что очень любил его за эту решительность, временами совсем неоправданную... — Ладно, послушай. Когда-то очень давно мы ведь классно общались. — Да ладно. Ты все еще помнишь то время. — Лол, Рики. Конечно помню! Помню, как ты в норвежском комбезе бегал по гостинице, потому что проиграл мне спор. Как мы по юниорке на подиумах стояли рядышком. Как ты держал меня за зад, а потом я тебя. Когда мы обнимались. Как ты в Херенвейне нажрался, как я держал тебя, алкаша. Я все помню. Это наконец сработало. Ностальгия — штука страшная. Она способна растопить даже самые заледенелые сердца. Патрик просто почувствовал, как его плечи расслабляются, позволяя ему тяжело вздохнуть, глядя в экран. Нильс задевал за живое. За то живое, что не было очернено дурными воспоминаниями. И это работало. Он написал: — Такое ощущение, словно это было не в этой вселенной. — Вот-вот. Ты так недосягаем. Мои песни тебя не радуют. Мои сообщения тоже... — Ну это не я стал тебя игнорить. На мгновение в окошке чата снова не происходило ничего. — Игнорить? Ты это по приколу сейчас, да? — Игнорить. Не по приколу. — Так-так, вот тут давай поподробнее. Раз уж такой движ пошел, ты же в курсе почему именно и с какого момента мы внезапно перестали общаться, да? — Не уверен. — Давай, напрягай извилины. Момент, после которого ты сразу же нашел девушку. Когда я решил взять перерыв. После которого вообще ушел. Патрик решил защищать свою крепость до последнего. Крепость, стена в которой, кажется, внезапно дала брешь. — Не понимаю, о чем ты. — Может хватит уже отрицать то, что было в Херенвейне два года назад, а? Даже я уже забыл. Переосмыслил даже. Я хочу начать все сначала. В плане дружбы, имею в виду. Просто уточняю, чтобы ты там не умер от инфаркта. Нам же было весело, в конце концов. — Да... весело. — Мне было противно, что ты так отреагировал на... наш инцидент. На самом деле больше чем противно, но все равно. — Я не понимал, что делать и как реагировать. — Але, Рики, двадцать первый век на дворе. Как насчет: “Эй, Нильс, так уж получилось, но давай не устраивать из этого драму вселенского мать его масштаба?”. Это было убедительно. Но, если честно, что-то внутри голландца начинало вновь нервно клокотать при упоминании их единственной ночи вдвоем и того, что за ней последовало. — Ты меня отчитать решил? Потому написал? — Дурень ты ромашковый. Я скучаю по тебе, ОК? Можешь побить меня за это, когда увидимся. Как хочешь. Но это так. — Боже мой, Нильс... Даже при всем желании... Я не знаю, когда вообще мы увидимся. Сборы и все такое... Я правда не могу сказать. — Блядь, Патрик, я скучаю по своему бро. Вот и все. Крепость Патрика Руста тихонько треснула, оставив его совершенно беззащитным перед ним. Опять. Снова. — Я тоже скучаю, Нильс. Вот только мы изменились. Два года прошло. Слишком многое случилось. Не факт, что нам будет настолько же хорошо вдвоем. Но я не против попробовать... все уладить. Просто напоминаю... вот и все. — Поменьше думай об этом, и все будет хорошо. Как насчет следующих сборов? Уладить все в моем клубе ничего не стоит. Пару недель, и я в строю. Это вам не KNSB. — Уже? Так скоро? — Ты против? Мы разве не достаточно долго прикидывались обиженными? — Черт, нет, конечно нет. Я просто... успел слегка отвыкнуть. — Kamomill. Ничего не поменялось. — Засранец ты шведский. Впервые с самого начала разговора Патрик улыбнулся, припоминая старое прозвище, которым время от времени называл своего шведского друга. Нильс не обижался на его колкости. Патрик настолько редко позволял себе что-то грубое в его адрес (да и вообще в адрес кого-либо), что швед мог только умиляться его попыткам сказануть что-то эдакое. К тому же, голландец не вкладывал в подобные слова намерения его задеть или обидеть. Это было еще одно дурачество, которое они себе позволяли когда-то. Глаза голландца потихоньку начинали слипаться. Нильс снова молчал, и в короткие мгновения между сообщениями голландец задумался о том, что, возможно, им обоим пора было отправляться на боковую. — Тогда, раз все так... то спишемся завтра? После твоей трени? — Нильс опередил его в очередной раз, но это было очень даже кстати. — Конечно. Я буду ждать. — Я сейчас вот серьезно как будто бы ожил. Двух лет молчания как и не было. — А я, кажется, начал привыкать торчать с тобой до ночи... снова. — Спокойной, Рики. — До завтра, Нильс. Допечатав сообщение и кликнув по значку отправки, Патрик не стал дожидаться, когда его собеседник по ту сторону экрана прочитает коротенькую строчку текста. Он мельком глянул на часы в уголке экрана. Практически час ночи. Обычно в такое время он находился где-то на границе двух реальностей, между бодрствованием и сном, убаюканный очередной серией какого-нибудь сериала на Нетфликсе. По своей натуре Патрик не был жаворонком. После усердных тренировок, в отличие большинства своих сокомандников, он предпочитал проводить свои вечера в одиночестве и, по возможности, в тишине, слушая музыку или просматривая сериалы, и не спать до победного конца, пока его ноутбук не впадал в режим сна вместе со своим хозяином. Но именно сейчас Патрик испытывал один из тех моментов, когда глаза вроде бы как слипались сами по себе, но сон не шел. Обычно нечто подобное случалось с ним лишь в ночь перед важными соревнованиями: тогда голландцу стоило только задуматься о предстоящей гонке, о готовности своей экипировки, о том, достаточно ли остро наточены его коньки, достаточно ли усердно он тренировал старт и ускорение, да и, в принципе, о чем угодно, что так или иначе относилось к его скорому выступлению, как его сердце начинало нервно трепыхаться, не давая Патрику спокойно заснуть. Сегодня поводов для подобной реакции вроде бы и не нашлось. Вот только сердце голландца было не на месте, и чувствовал он примерно то же самое, что и в ночь перед гонкой. В такие моменты он предпочитал просто прикрыть глаза и постараться дышать как можно глубже, попытавшись отключить мысли и не думать ни о чем. Возможно, в данной ситуации живой разговор с кем-нибудь близким ему тоже пришелся бы кстати, но единственный более-менее близкий ему человек по имени Свен уже почти полчаса валялся в полнейшей отключке на кровати на противоположной стороне комнаты и издавал сопящие равномерные звуки. Патрик не стал его будить. Не хватало еще, что Его Величество сорвался на него за беспокойство без повода. Остальные ребята из команды уже тоже спали, и все, что оставалось сделать Патрику, это отложить телефон подальше и, забравшись под одеяло, постараться заснуть. В далекой Швеции к виновнику неспокойного состояния и взбушевавшегося сердечного ритма Патрика сон тоже никак не шел. Невероятно вымотанный от почти пятичасового вождения практически без перерывов, он лежал в кровати — впервые за девять месяцев — в своей зимней «резиденции» в Тролльхеттане, окруженный грудами неразобранных вещей, и пялился в потолок, раскинув руки в стороны. Это было странное чувство. Быть дома и чего-то хотеть. Снова иметь более-менее понятные ему самому цели и желания. Прокручивать в голове конкретные планы на завтрашний день, на неделю и даже на весь сезон. Ему казалось, что этот день уже никогда не настанет. День, когда он снова сможет встать на трек, полный амбиций и голода, когда сумеет показать миру большее. Когда вновь будет рассекать лед и воздух со своими давнишними закадычными братьями норвежцами. И наконец, увидеть Патрика, с которым, по воле случая ил судьбы, у них все будет как раньше и даже лучше. Он был просто уверен в том, что впереди его ждет лучший год в жизни. По крайней мере, он знал, что сделает все, чтобы данное самому себе гордое обещание воплотилось в реальность. И сегодня он сделал к этому первый шаг. На этот раз все будет так, как он задумал. С такими мыслями Нильс перевернулся на бок, устроившись поудобнее в согревшейся от тепла его тела постели и прикрыл глаза. Завтра первым делом надо позвонить тренеру Хаддерсу. А там уж как пойдет.