#парижскаяжизнь

Одри раскрыла толстую тетрадь и пролистала до раздела «То, что сложно делать». Сегодня ей есть, что туда добавить: — надевать на лежащего человека брюки. Или вообще любую одежду. — помещать бессознательное тело в машину. Выгружать тоже. Она немного подумала, просмотрев последние строки в списке «То, что пугает», и добавила пару слов про трещину. Вышло весьма странно: — когда кто-то оставляет на автоответчике сообщение без слов, и слышно только дыхание — когда сосед сверху потерял ключи и пытается выбить дверь, а ты не знаешь, что происходит и не хочешь выходить — когда в стене появляется трещина, в которую улетает все Посомневавшись, удалить ли эту строку или нет — в конце концов, трещина не то, чтобы ее напугала, скорее озадачила — Одри все же оставила ее, следуя принципу: фиксировать все свежие впечатления. Райан провел инспекцию холодильника и умчался в супермаркет; Одри достала бутылку с ванильным йогуртом и подогрела в печке пару замороженных булочек. Ступая на цыпочках, как будто опасаясь разбудить их невольную гостью, она забралась с ногами в скрипнувшее кресло, взяла на колени ноутбук и начала изучать новости, то и дело косясь на жертву похищения. Если она придет в себя и начнет возмущаться, можно будет сказать, что они вытащили ее из-под обломков, а привязали потому, что сопротивлялась, так как было не в себе. Потом можно будет извиниться и предложить оплатить такси до дома. Куда сложнее понять, что делать, если возмущаться она не станет. Или если так и не придет в себя: они живут в небольшой студии, сорок квадратных метров, набитых разномастной мебелью. А она занимает место — и, между прочим, бесплатно. Одри нервно засмеялась и тут же зажала себе рот. Она размышляет о том, что жертва похищения не платит аренду — это уж точно по-французски, а не по-американски. Одри выбралась из кресла и осторожно подошла к незнакомке. В ее лице будто ничего не переменилось, она не шевельнулась — ни пока они ее погружали в машину, ни пока Райан старательно привязывал ей руки лоскутами из наволочки. Покусав губы, Одри решилась и выдернула несколько волосков из ее косы, уже порядком разлохмаченной, и щелкнула зажигалкой. Нет, по крайней мере, волосы явно не синтетические. Одри шмыгнула обратно в кресло и ввела в поиск «как определить, в коме ли человек». Через полчаса она решила, что стала значительно умнее — и еще поняла, что вряд ли решится вливать в уши незнакомке ледяную воду, одновременно приподняв ей веки, чтобы проверить, движутся ли глазные яблоки. Ночью Одри казалось, что они все делают правильно: спасают неведомое существо от потенциальной гибели на лабораторном столе, или где там конкретно ее тело начнут разбирать на кусочки ученые из секретной правительственной лаборатории. Она ощущала восторг и кураж, пока они переодевали незнакомку, и даже не боялась касаться ее: следовать придуманному плану оказалось очень просто, достаточно принять роль и играть ее. А вот наутро восторг схлынул и сменился зудящей тревожностью: теперь это на ее территории оказалось нечто неизвестное, и больше всего ей хотелось избавиться от этого. Нуждаются ли в помощи те, кого мы хотим спасти? Иногда ответ лежит на поверхности, он кристально ясен: сиротам требуются новые игрушки, а больным детям — лекарство. Иногда же он скрыт под слоями принятых цивилизацией правил: обреченные инвалиды имеют право на жизнь — право, порой втиснутое им в руки насильно. Никто не осудит решение сделать пожертвование церкви, однако если речь идет о приюте для животных, то мнения могут разойтись. Человек не выносит страданий другого живого существа рядом, и оттого желает помогать — оттого же выбирает те варианты, где результат можно увидеть немедленно: сияющие лица сирот, очнувшийся после операции здоровым ребенок. Это — игра с самим собой, отработка собственной кармы внутри своей души, и не более того. Убеждение самого себя в чистоте намерений, в том, что ты — хороший человек. Добрый. Но означает ли это, что добро существует лишь как прикладное? Можно ли быть хорошим, добрым человеком, если нет ни одного слоя цивилизации? Если неприменимо ни одно правило, которым ты привык следовать? Известный парадокс: убьешь ли ты, дорогой читатель, маленького Адольфа Гитлера в колыбели? Что победит в тебе: баланс жизни и смерти или неспособность причинить другому боль здесь и сейчас? Оставь в стороне причины и следствия, представь: Германия, апрель 1889 года, в деревушке Рансхофен встает солнце; Клара качает на руках желанного сына — она потеряла до того троих. Ты смотришь на нее и видишь знакомые черты лица: и она живая, странно и поразительно живая, не похожая на черно-белые фотографии. Ты смотришь на Клару Гитлер, и пусть даже она не замечает тебя; пусть даже в твоих руках способ убить младенца так, чтобы никто не заметил этого — умрет четвертый ребенок Клары, и что с того, — в комнате пахнет, наверное, молоком. Шаг, другой, третий. Ты — часть этого мира, часть мира Клары Гитлер, даже если она не видит тебя. Ты — ее судьбоносный момент. Но нуждается ли мир в твоей помощи? Судя по новостям, вчера в «Галерее Лафайетт» рухнула одна из несущих опор. К счастью, случилось все ранним утром, когда покупателей еще не было; разрушения затронули лишь универсальный отдел, никто из персонала не пострадал. Ремонтные работы уже в процессе, власти заверяют, что конструкция будет непременно проверена на прочность, но волноваться совершенно не о чем. Одри подумала, что еще вчера основной версией было землетрясение. Впрочем, это вовсе не странно. И даже то, что в новостях не упомянули вылизанный как корова языком торговый зал — еще бы они упомянули! Никто ведь не пострадал. Кроме продавщицы. Одри снова вспомнила про нее. Она глотнула йогурта, почесала затылок, покосилась на похищенную незнакомку, подумав, что стоит придумать ей какое-то имя или название, а затем задалась вопросом, как она могла бы найти пропавшую продавщицу. Если бы та работала в одном из бутиков, то проще простого. Но она была в отделе, который, собственно, на самом деле и не отдел вовсе, а та самая «Галерея Лафайетт» — сеть универсальных магазинов, и работают там десятки. Одри зажмурилась, пытаясь припомнить, не заметила ли она хотя бы имени, — но, конечно, нет. Она и внешность-то ее с трудом могла восстановить в памяти: вроде бы, блондинка. А может, и нет. Надо же: она прекрасно помнит ее взгляд, но совершенно не помнит ничего другого. И, возможно, она последней видела ее живой. Это должно было бы вызвать какие-то эмоции, подумала Одри. Но правда в том, что никаких эмоций не было: во всяком случае, не было сострадания. Раздражение, любопытство — да. Чешущаяся необходимость выяснить, правда ли она пропала или нет — да. Сострадания к живому существу, погибшему рядом с ней — нет. Райан завозился ключом в замке, и Одри выпрыгнула из кресла ему навстречу. Рядом с братом ей было куда проще осознавать то, что они на самом деле натворили: он будто заражал ее верой в чудесное. Вместе они подталкивали друг друга и оказывались способны на что угодно — вот, даже и во Францию переехали вместе, пусть даже Райану и пришлось ради этого бросить уже, казалось бы, устроенную жизнь в Штатах. — Почему так долго? А вдруг со мной что-нибудь бы случилось? Райан поставил на пол пакеты с покупками, сбросил прямо на пол куртку и нахмурился. — Слушай, я понятия не имею, что она ест, — невпопад ответил он. — Если она вообще ест. Я постоянно об этом думаю. Так что купил разного. Одри заглянула в пакеты и тут же возмутилась: во-первых, у них не так уж много денег и вообще, они предпочитают покупать готовую замороженную еду, а не вот это все, а во-вторых, это хорошо, конечно, иметь и мясо, и рыбу, и птицу, вот только все это — свежее, а значит, быстро испортится. Райан только пожал плечами, фыркнул и умчался проверять состояние их жертвы. Одри вспомнила про то, что ей необходимо дать имя или хотя бы именование — потому что на самом деле жертвой она пока что и была, жертвой похищения, и осознавать, что, возможно, они оба вовсе не персонажи фантастического сюжета, а обыкновенные недалекие ребята, укравшие больного человека, ей было крайне неприятно. — Хочу ее как-то назвать, — Одри забралась обратно в кресло и покусывала порядком уже изгрызенный колпачок ручки. — Мы же не можем все время называет ее «она». — Ну, так-то она и есть просто «она», — задумался Райан, проверяя, держатся ли веревки. — Пусть будет Элль. — Элль так Элль… — Одри снова взялась за ноутбук. — Ты не видел больше ту блондинку в желтом? Райан отрицательно покачал головой: о блондинке они говорили уже не раз, но та то ли не могла покинуть здание больницы, то ли по каким-то иным причинам не стала сопровождать Элль сюда. Впрочем, это и к лучшему: она пугала, причем куда больше, чем сама Элль. Одри задумалась о том, что будет, если ее станут искать — кто-то еще, не блондинка в желтом. Что они будут делать тогда? Хотели бы персонажи фильма точно знать хотя бы его синопсис и жанр? Пока что происходившее с ними могло в равной степени потянуть как на комедию, так и на триллер или ужастик. А еще это могло быть артхаусное кино, в котором двое живут в Париже, а вечерами разговаривают с бессознательным телом, и так до самой смерти, потому что боятся кому-то раскрыть свою тайну. Они переезжают под покровом ночи, чтобы никто не заметил главного груза; покупают под старость дом посреди поля, заводят свору злющих собак и доживают свои дни рядом с ней, со своей Элль, спящей красавицей, которую они похитили и спрятали так, чтобы принц никогда не нашел ее. — Дай-ка ноутбук, — Райан требовательно протянул руку. — Я тут кое-что придумал, пока бродил по магазинам насчет твоей продавщицы. Одри внимательно наблюдала за тем, как он поискал некую Анн Бержер на фейсбуке, пролистал ее стену, что-то проверяя, а затем уверенно написал ей сообщение — прямо с аккаунта Одри, совершенно игнорируя ее возмущение. — Салют, Анн! Прости, что беспокою, но моя подруга очень волнуется — знаешь, у нее тревожное расстройство, а ее соседка не вернулась домой. Кажется, она работала там же, в «Галерее Лафайетт», но я не могу добиться от нее даже имени. Знаю только, что она около примерочных кабин где-то была, наверное, в отделе одежды. Ты случайно не знаешь имени, чтобы я убедилась в этом? Или хотя бы просто скажи, что с ней все в порядке, я передам подруге, что ее коллеги проверили. Одри замерла: это же было гениально! Райан вспомнил имя одной из пациенток, но она и сама могла бы как-нибудь найти ее: в интервью, на фейсбуке, где-нибудь еще. Анн Бержер что-то печатала в ответ, и Одри затаила дыхание, глядя на перемигивающиеся точки. — Привет! Прости, я не проверяла, я совсем недавно там работаю, только знаю девочек по именам. Жули, Андреа и Сандра, это кто-то из них. Хотя нет, точно не Сандра, она как раз недавно переехала. Жули или Андреа, я скину тебе профили. Телефонов не знаю, извини. Надеюсь, с ней все хорошо. Одри хватило единственного взгляда на фотографии: Андреа Вайсс, двадцать два года. И в профиле даже указан телефон. Она облизнула губы. — Позвоним? — Это мобильный. Если он был при ней, то мы никуда не дозвонимся. — Или дозвонимся куда-то. Не попробуешь — не узнаешь! — Райан схватил телефон. — 065487… — Алло? — ответил голос по громкой связи. — Здравствуйте! Это Андреа Вайсс? — Да. Вы что-то продаете? — неприязненно поинтересовалась Андреа. — Если да, то извините, у меня нет на это времени. И на опросы тоже. — Нет-нет, извините, просто ваш номер у нас в базе, вы, кажется, искали квартиру, а тут нашелся как раз идеально подходящий вариант: студия, совсем недорого. Я понимаю, это было давно, но если вас все еще интересует, то… — Куда можно перезвонить? — перебила его Андреа. — Мне сейчас некогда, но я свяжусь попозже. Райан продиктовал свой номер телефона. Одри смотрела на него большими круглыми глазами. — Как ты догадался? — Это Париж, сестренка. Продавщица, двадцать два года: конечно, она снимает где-нибудь халупу вроде нашей. Беспроигрышный вариант. Вот только… Как ты это теперь объяснишь? — Может быть, она успела сбежать? — неуверенно предположила Одри. — Или это вообще не она. Кто-то другой ответил. — С той стороны? — улыбнулся Райан. — И у них тоже проблемы с жильем? Подумай, дорогой читатель, как много общего у тебя с кем-то, кого-то ты встречаешь мимоходом — в магазине или в метро, на улице, в очереди в кабинет врача. Бесконечная вереница лиц, и за каждым — жизнь, частью которой ты становишься на один короткий миг. Вы можете никогда больше не встретиться, а можете стать лучшими друзьями, ведь у вас так много общего. Вы ведете аккаунты в соцсетях, выкладывая самые драгоценные моменты ваших жизней, тщательно отретушированные или нет; вы смеетесь и ругаетесь — одинаково; вы ищете свой дом и выполняете свою работу — кто-то лучше, кто-то хуже. Кто-то убирает каждое утро мусор, и, если вы не ранняя пташка, то можете никогда и не узнать ни лица, ни имени — а ведь этот человек делает нечто очень важное. Благодаря ему в вашем доме чисто и светло, в квартирах нет ни крыс, ни тараканов. А вы даже не знаете о том, что этот человек существует. У всех нас есть что-то общее, но вот вопрос, дорогой читатель, куда более интересный: как много общего у тех, кто населяет дом под названием Земля, с теми, чей дом зовется иначе? Что, если наша планета — лишь крошечные апартаменты, и мы пользуемся ими? Кто выносит наш мусор? Кто делает наш дом светлым и чистым? Какие могут быть проблемы у них? — У них могут быть какие угодно проблемы, в том числе, с жильем, — раздался вдруг женский голос: звонкий, хорошо поставленный, уверенный. Явно не такой голос, которым должна бы говорить девушка, только что пришедшая в себя и обнаружившая, что она привязана к кровати.