#парижскаяжизнь

Сонно глядя на Линнер, которая сосредоточенно жарила яичницу на их с Райаном кухне, Одри думала о том, что в список самых невероятных вещей, которые вовсе не кажутся таковыми на первый взгляд, нужно непременно добавить вот это: инопланетянку, которая как ни в чем не бывало готовит завтрак. Если бы еще сейчас было не шесть утра, а хотя бы чуть-чуть попозже — с учетом того, что спать они с Райаном легли далеко за полночь. Линнер же, вроде бы, не ложилась, но, похоже, заскучала. Одри вздохнула, почесала лохматую голову и переступила с ноги на ногу, сосредоточенно разглядывая облупившийся лак на ногтях. В ванной уже плескался Райан, так что она взяла тарелку, поблагодарив Линнер, и глотнула обжигающе горячего кофе. А затем заметила ворох тетрадей в углу кухни. И разбросанные вокруг карандаши. Так вот чем Линнер занималась, пока они спали — читала ее заметки! Это возмутительно: даже Райан знал пределы и никогда не читал ее записи без приглашения. Это — ее территория, исключительно ее, и… Одри вздохнула, проглатывая возмущение вместе с куском хлеба. Во-первых, откуда Линнер было знать. Во-вторых, нет смысла учить ее хорошим манерам — она же не навсегда у них поселилась, а записи уже и так, увы, прочитаны. — И как, понравилось? — не удержалась она, кивнув в сторону тетрадей. Линнер странно подергала бровями, точно у нее был нервный тик, с которым она отчаянно пыталась справиться, и почесала лоб ногтями. — Это любопытно, — изрекла она наконец, собрав свою мимику обратно в равнодушную маску. — Мне нравится категоризация. Одри разочарованно кивнула: не то чтобы она всерьез ожидала, что инопланетянка оценит по достоинству ее попытки как-то собрать свои мысли, но все-таки лучше бы у нее глаз дергался в тот момент, когда она говорила о впечатлениях. Хоть какие-то эмоции. И она даже задумалась о том, не расспросить ли Линнер подробнее, как в кухню влетел Райан — свежевыбритый, пахнущий шампунем, лосьоном, лавандовыми мешочками для одежды — и тут же начал что-то планировать, стучать ножом по тарелке, размешивать в кофе сахар, и момент ушел. Одри поморщилась: Линнер внимательно смотрела на Райана, который демонстрировал на телефоне расписание поездов от Исси до Шартра, что-то говорит о пересадке на другую линию; где-то за ее спиной небрежно сброшены на пол тетради — и все это пахло новой жизнью, к которой Одри все же не была готова. Она опустилась на колени, собрала свои записи и бросила карандаши в стакан с Микки Маусом. А затем она со злорадным удовольствием долго-долго простояла под душем, зная, что Линнер и Райану не терпится уже узнать, что ждет их в Шартре, и, конечно, потратила достаточно времени на то, чтобы уложить волосы в аккуратную прическу. И только потом они вышли на улицу, в промозглую ветреную серость, нелепо украшенную недавно пересаженными на клумбы ярко-оранжевыми бархатцами. Хорошо, что ей хоть и с трудом, но удалось уговорить Линнер накинуть на плечи кожаную куртку: та утверждала, что ей вовсе не холодно. В куртке, наброшенной поверх растянутой майки; закатанных джинсах не по размеру и кроссовках на босу ногу Линнер выглядела все равно странно, и пока Одри и Райан прятались от пронизывающего ветра в закрытой стеклянной каморке ожидания, инопланетянка стояла прямо под синей табличкой «Исси» и задумчиво теребила косу. В поезде было почти пусто: в это время все едут наоборот, в Париж — час пути, конечно, однако цены на жилье ниже в три раза, а это очень даже весомый аргумент. И все же мест рядом для всех троих не нашлось, так что Линнер села одна через проход, не выпуская из рук билета, — и тут же уставилась отстраненным взглядом куда-то поверх спинок сидений. Одри то и дело поглядывала на нее, пытаясь разобраться в выражаемых ей эмоциях, — и еще оттого, что продолжала ощущать некоторую неловкость перед братом. Пояснить ему, что именно случилось, оказалось весьма непросто: во-первых, суть ее телепатического контакта с существом иной расы никак не поддавалась словам английского или французского языков. Во-вторых, Одри не хотела делиться тем, что открыла в самой себе: это потребует размышлений, а может быть, даже и записи в каком-нибудь из дневников. Впрочем, по крайней мере, она рассказала Райану все, что узнала о самой Линнер. Жаль, что информация о том, что ее народ называет себя «таймлордами», не помогает наладить взаимопонимание — ни с братом, ни, собственно, с таймлордом по ту сторону прохода в вагоне. Райан пихнул Одри локтем в бок. — Ты помнишь, что у нее есть машина времени? — Тихо! Она может нас слышать, — Одри покосилась на Линнер — та сидела у окна с прикрытыми глазами, аккуратно сложив руки на коленях. — По-моему, она спит. Так вот… Машина времени. Ты понимаешь, о чем я думаю? Одного-единственного действия… Даже не действия, письма. Хотя бы письма. Просто сказать ему, чтобы проверился. Понимаешь? Одри сжала губы и опустила взгляд. Конечно же, она понимала: путешествия во времени — это огромные возможности. И в первую очередь — возможность исправить кое-что в прошлом. Да, вряд ли получится изменить свое собственное прошлое: Одри не специалист в таком, но очевидно, что не получится переписать свою бестолковую жизнь и заставить себя хотя бы закончить колледж, ведь тогда она могла и не уехать во Францию, не сесть на поезд до вокзала Монпарнасс, не зайти в магазин, не встретить Линнер с машиной времени… Но чужое-то наверняка исправить можно, иначе в чем смысл путешествий вообще? Сказать папе, чтобы прошел обследование до того, как предательская невидимая опухоль мозга станет неоперабельной. Подарить ему хотя бы несколько лет жизни. Спасти маму от тяжелейшей депрессии, с которой она начала справляться при помощи спиртного. Пусть ничего не меняется в их с Райаном жизни — они все равно уехали бы, но мама и папа жили бы сейчас где-то там, в Айове. Убирали бы зимой снег широкими скрипучими лопатами, ругались бы на городские службы, топили камин в небольшом, но уютном доме, звонили бы детям и рассказывали свои незамысловатые новости. Разве это повлияло бы на что-то — несколько лет для пары совершенно обыкновенных людей, которые так поздно решились завести детей? Может ли Линнер понять это и помочь им? Есть ли родители у нее самой, где-то там на далекой неведомой планете под названием Галлифрей? Одри знала, что Линнер испытывает по отношению к родному миру, и это вполне можно было бы назвать любовью. Возможно, она поймет и иную любовь. «Следующая станция: «Эпернон», — проговорил диктор на записи и напомнил, что поезд следует до станции «Шартр». Одри вздохнула: по этой ветке она ездила лишь один раз, до Рамбуйе — в самый первый год жизни во Франции, когда все еще казалось в новинку. Кроме того, ей нравилось, что здесь можно легко добраться куда угодно поездом. И она, разумеется, мало куда добиралась: жить рядом со столицей оказалось слишком заманчиво, все необходимое прямо здесь, под рукой. Мимо со свистом промчался встречный поезд, и Линнер открыла глаза. Одри тут же отвернулась от нее, но таймледи пересела на соседнее сиденье, чтобы быть поближе, и заговорила: — Андреа Вайсс не перезвонила. Может быть, конечно, просто слишком рано, но может быть, и нет: может быть, все дело вообще не в этом. Мне не дает покоя один вопрос… Допустим, Андреа находилась в Париже, а затем пешком дошла до Шартра. Это восемьдесят километров. Даже если бы она шла, не останавливаясь, то ей потребовались бы сутки. Она сбросила обувь, потому что устала. Вероятнее всего, она шла куда дольше. Но почему она шла пешком? Ходят поезда, электрички. Может быть, у нее не было денег на билет — но кто-то заметил бы по пути босую девушку, если только она не пробиралась по лесам — но тогда зачем бы ей снимать обувь? — К чему ты ведешь? — Райан, дай-ка мне свой телефон. — Зачем? — недоверчиво уточнил тот. — Можешь не давать, — усмехнулась инопланетянка. — Пролистай список входящих вызовов. Нет ли там случайно номера Андреа несколькими днями ранее? Райан уткнулся в экран — а потом изумленно посмотрел на Линнер. — Два дня назад. Но… Но я совершенно этого не помню! — Два дня назад Андреа тебе позвонила и, вероятно, уточнила, сдаешь ли ты квартиру, на что ты, еще не зная, почему это происходит, ответил, что она ошиблась номером и тут же забыл об очередном бессмысленном звонке. Когда мы звонили ей, то попали тоже не туда — или, вернее, не в тогда. — Как ты догадалась? — Поезда. Все дело в них, и еще немного в станциях, — Линнер взмахнула рукой, будто этого пояснения было вполне достаточно. — Я подумала о том, что Андреа пошла бы пешком домой, к матери, только в одном случае: если бы это была ее последняя надежда. Если бы у нее не было никакого иного способа добраться до дома. Не было — буквально. Мы привыкли, что между событиями есть причинно-следственная связь; наш разум любит искать эти связи даже тогда, когда на самом деле их нет, и по правде говоря, если бы человек не был столь одержим поиском связей, то ничего не было бы: ни поездов, со свистом рассекающих ноябрьский ледяной воздух, ни сонных кондукторов, проверяющих каждый день билеты, ни самих билетов. Много не было бы, хотя, конечно, сам ноябрь никуда не делся бы, даже если бы не стал одиннадцатым месяцем года, и ветер остался бы, и небо было бы таким же, серо-синим и низким-низким. Но что куда любопытнее, так это те связи, которых наш разум не замечает. Отсекает за ненадобностью, фильтрует на понятное и нет, важное и нет. Сколько потенциальных открытий не случилось оттого, что кто-то не обратил внимания на не такой уж и случайный звонок? Не подметил красно-оранжевый листок, упавший прямо в руки солнечным июньским полднем? Вздрогнул, ощутив спиной необъяснимый холодок, или проснулся в три часа ночи от как будто бы стука в дверь, но так и не осмелился посмотреть в глазок? Кто знает, вдруг между забытым и отброшенным тоже есть связи, а причина порой опережает следствие? И кто-то рядом — да вот пусть даже вон та девушка с длинной косой — способен видеть и их тоже? «Следующая станция: «Эпернон», — снова сообщила диктор, и Одри нахмурилась: — Разве мы не проехали Эпернон минут десять назад? Простой вопрос, на который обычно отвечают: нет-нет, тебе показалось. И ты смотришь на табло с бегущей строкой, чтобы убедиться в том, что все верно, а потом проверяешь часы, потому что все давно расписано по минутам, и ты точно знаешь, сколько прошло времени и сколько осталось, и убеждаешься, что все верно, конечно же. Может быть, ты просто задремал. — Проехали, — Линнер задумчиво кивнула. — Уже, кстати, два раза, и второй — семь минут тридцать секунд назад. Что приводит меня к новому вопросу: когда Андреа вернулась домой, у нее были чистые или грязные ноги?