#парижскаяжизнь

Через час стало окончательно понятно, что дальше Эпернона они не попадут: стоило только поезду тронуться, как через семь минут тридцать секунд диктор повторял ставшее надоедливым и тревожным уже объявление, и поезд вновь прибывал на ту же платформу. Часы в Эперноне показывали то же самое время — несмотря на то, что мобильные Одри и Райана продолжали отсчет, будто не зная о семи минутах тридцати секундах. Если бы Одри могла вычислить время по положению солнца на небосводе, то непременно попыталась бы сделать это — но, во-первых, она не умела (жаль, что в летнем лагере этому не учат), а во-вторых, солнца все равно не было видно за плотными тучами. Одри пыталась поймать тот момент, когда все откатывается обратно, уверенная, что это непременно должно быть видно, — однако никак не могла; бесконечные поля за окном сменялись иногда городками, и где-то в середине всего этого включалась запись, и все — «следующая станция «Эпернон». Время превратилось в ленту Мебиуса, по которой бесконечно скользил вагон электрички. Впрочем, куда более тревожным казалось иное: никого из пассажиров поезда это не беспокоило. В Эперноне всегда трое выходило, трое заходило; состав пассажиров менялся, но при этом выходили и заходили одни и те же, как будто что-то дало сбой в реальности. Одри предложила было Линнер спросить, не заметили ли чего странного другие, однако та вдруг испуганно зажала ей рот и потребовала вести себя так, будто и она ничего не замечает. У Линнер, кстати, вести себя так, будто все в полном порядке, выходило просто отлично: она просто сидела в кресле у окна и равнодушно смотрела перед собой; за полминуты до объявления вставала и выходила в тамбур, где открывала двери соединительной гармошки и снова смотрела — на соседний вагон, но никогда не пробовала перейти в него. Райан однажды вышел вместе с ней и указал на стоп-кран. Линнер едва заметно кивнула и на всякий случай схватилась за поручень — однако поезд не остановился, и она разочарованно пробормотала о рычаге непрямого действия и пояснила, что решение об остановке состава принимает машинист. Райан был весьма горд собой, пока Одри не задала ему логичный вопрос — почему Линнер не сорвала стоп-кран самостоятельно, и он тут же поник. Единственным логичным объяснением было то, что оба они так и оставались Идиотом и Женщиной-Кошкой на побегушках у инопланетянки, которая даже не объяснила им толком, что они собираются делать дальше. Выяснить ответ на ее странный вопрос о ногах Андреа они, конечно, попытались: Линнер склонилась к плечу Райана, пока тот искал домашний телефон Андреа (безрезультатно), пытался связаться с Анн (последний раз была онлайн два часа назад) и даже пытался позвонить Андреа (всякий раз попадая на автоответчик). Оставался вариант позвонить в полицию, представившись кем-то другим, или обзвонить больницы Шартра — ведь Андреа наверняка находится в одной из них — но Райан резонно предложил не делать этого с его личного телефона, и Одри его поддержала. В конце концов, Линнер однажды исчезнет из их жизни, а вот полиция нет, и доказывать, что они не имеют никакого отношения к судьбе Андреа, придется именно им, а не Линнер. Достаточно уже и того, что Анн передала контакты «подруги», а значит, Одри придется объяснять, с какой целью она наврала. Одри смотрела в окно на унылый осенний пейзаж и думала о том, как легко зацепить кого-то загадкой. Они с братом так увлеченно пытались понять, что случилось с Андреа Вайсс, что как будто напрочь позабыли ответить на более важный вопрос: что происходит с ними самими? Что произойдет дальше и как они станут жить потом? Неужели так это и работает: стоит появиться Загадке с большой буквы, как все прочее перестает иметь хотя бы какое-то значение, приносится в жертву любопытству? И чем страннее происходящее, тем менее важным кажется обыденное: например, больничный Одри заканчивался сегодня. А значит, завтра ей нужно либо выйти на работу, либо нет — и тогда ее уволят. Если ее уволят, то у них останется на двоих только зарплата Райана. И ей бы стоило об этом беспокоиться, но на самом деле было… все равно. Она как будто ощущала каким-то глубинным инстинктом, что в эту жизнь она не вернется уже никогда; она не откроет ключом огромные жалюзи магазина сумок и безделушек, не станет ругаться с хозяином из-за того, что должно быть на витринах. Она перестанет бегать на обед в закусочную напротив, где готовят отвратительную картофельную запеканку с лардоном, зато делают чудесный стейк аше. Возможно, она сядет и разберет наконец бесчисленные заметки, которые Линнер сочла «любопытной категоризацией», чтобы соединить подсмотренные ей за двадцать пять лет жизни фрагменты во что-то единое. И только потом сможет вернуться в свою обычную жизнь, которая сейчас казалась какой-то ненастоящей. Параллельной реальностью, возникшей после обрушения опор в «Галерее Лафайетт», которого на самом деле не было. Одри встала и прошлась по вагону, разглядывая пассажиров: обыкновенных людей, по каким-то причинам едущих в Шартр. Вот тройка туристок из Азии — наверное, китаянки или японки; на шее у каждой — по фотоаппарату, о чем-то болтают друг с другом. Кажется, там есть какой-то знаменитый собор. Вот парочка — это, скорее, едут домой: вид у обоих усталый, как будто отработали где-то ночную смену. На кресле рядом набитый чем-то рюкзак. Вот женщина в хиджабе — сунула мобильный под платок и о чем-то быстро-быстро болтает на незнакомом языке; платок расшит по краю бусинами, в руках сумка с золотым логотипом — явно подделка. Обыкновенные люди, такие же, как она и Райан. Статисты в мире, где поезд никак не может приехать на нужную станцию. Одри исподлобья взглянула на Линнер: та стояла у двери в тамбур, скрестив ноги, и задумчиво дергала себя за косу. В ней было что-то неправильное, необычное — Одри подумала, что если бы не знала, что она не отсюда, очень сильно не отсюда, то все равно обратила бы на нее внимание. Так некоторые люди на фотографиях всегда стоят чуть поодаль, чуть не так; не улыбаются, когда смеются все остальные; принимают непохожие позы; смотрят в другую сторону — и тут же замечаешь в первую очередь их, и только потом остальных. Раньше Одри считала, что они намеренно так поступают. Теперь она начинала подозревать в каждом «Линнер», очередного пришельца, с непонятными целями посетившего ее родную планету и забывшего постучаться и представиться. Она подумала снова о магазине: не то, чтобы там часто бывали покупатели, но порой заходили, праздно глазели или, напротив, выспрашивали у Одри все подробности: где произведено, из каких материалов, нет ли такого же, но другого цвета. Через два месяца работы она научилась мгновенно определять по повадкам, кто именно зашел к ней, из какой категории. Через три поняла, что в этой стране приняты иные порядки: по магазинам ходят для того, чтобы пообщаться, и чем лучше ты случаешь истории других людей, тем выше вероятность, что они что-то купят. Одри не очень хорошо умела слушать, зато довольно быстро научилась вести заметки — и пенсионерки окрестных кварталов стали не только заходить за безделушками, но и приносить ей булочки и домашние пироги. И теперь ей было жаль осознавать, что все это может кануть в Лету. Мадам Руиз не расскажет в очередной раз историю о том, как сбежала когда-то из Португалии. Мадам Пуссе не поделится подробностями о том, как сделала кератин для волос в соседнем салоне. Мадам Вебер не пожалуется на новых соседей, которые непременно шумят каждые выходные. Примерно через час они наконец покинули поезд — к облегчению Одри, окончательно потерявшейся среди своих мыслей, и разочарованию Райана, который впервые ощутимо столкнулся с неведомым и желал исследовать его до конца. Линнер изучала расписание автобусов, сверяясь с телефоном Райана, — она была намерена любой ценой добраться до Шартра. Впрочем, Одри готова была поставить свою зарплату на то, что если нечто не пускало туда поезд, то и автобус не доедет. И, возможно, они даже не дойдут туда пешком — хотя, конечно, любопытно было бы попробовать. Разглядывая безликий вокзал Эпернона, Одри думала о том, что ей хочется вернуться обратно. Дом был совсем близко; электрички в нужном направлении ходили едва ли не каждые полчаса, а в Шартр очень не хотелось. Кто-то очень ощутимо не ждал их там, и Одри готова была поклясться, что Линнер тоже это понимает, и именно это подстегивает ее интерес. А потом Райан задал удивительно верный вопрос насчет ее ТАРДИС, при помощи которой — если она и впрямь позволяет перемещаться и во времени, и в пространстве — они могли бы спокойно попасть в Шартр, стоит лишь вернуться к ней в больницу, но Линнер только поморщилась в ответ. Это — и причина, по которой сама Линнер оказалась на Земле в двадцать первом веке — были своего рода табу. Не то чтобы она запрещала задавать вопросы, конечно, но всякий раз выкручивалась, умудряясь не дать прямого ответа, и Одри быстро догадалась, в чем дело. И все же были те вопросы, которые точно требовали ответа. Например: если никто не может попасть в Шартр, то как выходит, что этого не замечают? В новостях не было ничего удивительного; люди из Шартра продолжали что-то писать в соцсетях и жили обыкновенной жизнью. — Семь минут тридцать секунд, — задумчиво повторила Линнер. — Это очень плохо. Семь минут тридцать секунд — ровно столько времени они могли двигаться по направлению к Шартру: поездом, автобусом, пешком, на такси. Через семь с половиной минут что-то происходило, возвращая происходящее на исходную точку: таксист делал круг, возвращаясь в Эпернон, или они сами терялись среди узких улочек, уставленными увитыми плющом домами. Одри начинала мерзнуть, Райан грел руки о пластиковый стаканчик с кофе, и только Линнер упорно пробовала разные варианты, пока наконец не сдалась. — Семь минут тридцать секунд, — повторила за ней Одри. — И никто в мире даже не подозревает о том, что это значит. Люди продолжают жить, как ни в чем не бывало: общаются, планируют ужин, постят фотографии с котиками в фейсбук… Линнер, как такое возможно? Хэштег «семь минут тридцать секунд». Хэштег «отзовитесь». Хэштег «спасти Шартр». Хэштег «скажите, что вы существуете». — Это далеко не самое невероятное, что на самом деле оказывается возможно, — отмахнулась инопланетянка. — Это просто озадачивает. Здесь и сейчас озадачивает, но в целом меня куда больше интересуют ноги Андреа. — То, что целый город и его жители одновременно существуют и нет? — возмутилась Одри. — Тебя это «просто озадачивает»? А что, если мы отрезаны вообще от всего мира? Если где-то там в небе точно так же зависли в семи с половиной минутах самолеты, если не могут добраться скорые, если скоро где-то начнется хаос и голод? Я смотрела такое кино: город оказался под куполом, и… — Не болтай ерунды, — оборвала ее Линнер. — Город в квантовой суперпозиции — это вовсе не то же самое, что изолированная система. Как тебе это вообще в голову-то пришло? — Город в чем? — уточнила Одри и потянула Линнер за руку в вокзал. Становилось просто нестерпимо холодно. Райан взял очередной стаканчик плохого кофе в автомате, старательно пересчитав оставшуюся в карманах мелочь, и уткнулся в телефон: он явно стремился узнать ответ на вопрос Одри самостоятельно. — В квантовой суперпозиции. Мы смотрим на него с точки зрения макромира. Мы не можем в него попасть, но это не значит, что мы не можем в него попасть. Нужно лишь сменить точку зрения. Ты что, в школе не училась? — В наших земных школах этого, знаешь ли, не изучают, — буркнула Одри. — Это вообще звучит довольно бредово, если честно. «Не можем попасть, но это не значит, что не можем попасть». — Скажи своим предкам, что ты будешь постить котиков в фейсбук, — фыркнул Райан. — Они тоже сочли бы это бредовым. — Я тоже считаю это бредовым, — подала голос Линнер. — В отличие от квантовой суперпозиции Шартра. Одри подняла воротник пальто, уткнулась в него носом и демонстративно отвернулась. Кофе Райана обманчиво пах настоящим, из открытых дверей тянуло холодом, попискивали стойки по продаже билетов. Одри и Райан прятались от сквозняка за автоматом с горячими напитками, Линнер стояла рядом, прислонившись спиной к стене. — Надеюсь, ни котики, ни суперпозиции не помешают нам вернуться домой? — мрачно поинтересовалась Одри. — Зависит от того, что теперь считать домом, — туманно отозвалась Линнер, уставившись в потолок. — Видишь ли, вполне возможно, что там, в другом состоянии — назовем это другой системой, мне нравится — в другой системе, возможно, ты тоже существуешь. Как существует Андреа: одновременно там и тут, одновременно в прошлом и будущем. Все немного запуталось, на семь минут тридцать секунд или чуть дольше, но проблема в том, что на самом деле я… Линнер замолчала и прикусила губу, как будто сказала лишнего, и Одри тут же уцепилась за это и осмелела. — На самом деле ты — что? — она развернулась и прижала инопланетянку к стене. — Давай, отвечай. Мы же договорились: мы взаимодействуем. И мне все равно, что ты сейчас сделаешь, даже если снова влезешь в мою голову. Что на самом деле? — На самом деле я ничего не могу поделать с этим, — неожиданно пошла на попятную Линнер. — И отпусти меня: мне хватит силы отшвырнуть тебя к противоположной стене, между прочим, но я ведь этого не делаю? Я иду на диалог, видишь? — У тебя машина времени, и ты ничего не можешь поделать?! Ну же, я видела, как ты ей восхищаешься, и я знаю, что твоя ТАРДИС — это нечто куда большее, чем машина времени, так в чем же дело? При упоминании ТАРДИС глаза Линнер на мгновение сверкнули, но затем ее взгляд вновь стал равнодушным и едва ли не расфокусированным. Она отвечала, но как будто утратила всякий интерес к разговору и вовсе пребывала где-то еще. Наверное, это можно было бы назвать суперпозицией мыслей. Или суперпозицией Линнер. Одри подумала, что именно так воспринимает ее: как будто она присутствует здесь и сейчас, ощутимая и настоящая, но одновременно и нет. Хорошее слово, нужно будет запомнить. — В том, что я ничего не могу изменить. Физически не могу, — пояснила Линнер, склонив голову набок. — Мы с ней рассинхронизированы по коэффициенту реальности, меня здесь, считай, нет! Я поставила на 0.75, я могу взаимодействовать с предметами, но не могу ни на что повлиять. Я не собиралась ни на что влиять, так что на всякий случай подстраховалась, а то бывали инциденты…. Но вышло как-то иначе, а я просто не была к этому готова. — И поэтому ты позволила нам украсть себя из больницы, — начиная складывать все воедино, медленно проговорил Райан. — Ты все знала. Тебе нужны были те, кем ты сможешь управлять, чтобы они делали за тебя то, что ты сделать не можешь, верно? Поэтому я звонил Андреа, так? Поэтому я сорвал стоп-кран? Линнер кивнула и слегка улыбнулась. Одри готова была поклясться, что она едва удержалась от комментария типа «хороший мальчик, лови угощение», — и это было отвратительно. А затем подумала о том, что Линнер снова врет: она совершенно точно не знала, где именно обретается ее чудесный космический корабль до тех пор, пока не вытащила эту информацию из мозга Одри. А значит, к решению похитить ее из больницы она непричастна. Зато «суперпозиция Линнер» неплохо объясняет то, что им удалось провернуть совершенно идиотскую затею. Стоило бы расспросить ее об этом подробнее, но, возможно, не сейчас. — Если вас обоих это не устраивает, я найду кого-то другого, — тут же с усмешкой сообщила Линнер. — Но Идиот и Женщина-Кошка мне нравятся. — Самый кошмарный комплимент за всю мою жизнь, — вздохнула Одри и подметила, что Райан почему-то расплылся в улыбке. — Если ты хочешь, чтобы мы тебе помогли, тебе стоит перестать считать нас безмозглыми инструментами. Я вижу, что ты до чего-то додумалась, и не говоришь нам, — выдал он. — Видишь, не такой уж я и идиот. — Зачем бы я тратила время на идиота? Кстати, о времени, — начала Линнер… Время может идти по-разному: для кого-то это линейная цепочка вчера-сегодня-завтра, для кого-то — смена эпох, и все же даже обыкновеннейшему из людей известно: если время — это река, то течение ее вовсе не одинаково. Летние каникулы кажутся бесконечными в десять лет, но в тридцать не успеешь оглянуться, как настала осень. Двадцать минут, проведенные в тягостном ожидании ответа на самый важный вопрос, вовсе не равны двадцати минутам перед расставанием на долгий срок. Время субъективно; оно ускоряется и замедляется. И, конечно, что-то теряется в нем: лица и имена, запахи и звуки — становятся неважными, превращаются в хорошо утрамбованную землю. Линию на рисунке с радугой. Лепреконы прячут сокровище там, где радуга касается земли, но разве удавалось кому-нибудь найти его хотя бы раз? Тем проще понять и то, что… — … время в физическом смысле не константа, а переменная. Ускорение его или замедление требует, конечно же, колоссальной энергии, однако ведь все, что один способен вообразить, другие могут осуществить — даже если для этого потребовалось бы построить коллайдер размером с целую планетарную систему. И… Чем выше амбиции, тем выше риск перестать видеть картину целиком. Ту картину, где в «Галерее Лафайетт» кто-то покупает утром новые носки, а кто-то скучает у примерочных кабин. — У времени как переменной всегда есть множитель, математический или метафизический, вот в чем дело. Ускорение времени — в метафизическом его смысле — требует ускорения накопления знаний, и именно на этом пути теряются новые носки, примерочные кабины и целые «Галереи Лафайетт», что уж говорить о вагонах поездов или идеях. — Ну что, Райан: звони-ка еще раз Андреа, — закончила речь Линнер. — Мне очень любопытно, куда именно ты попадешь. И поедем уже обратно: мне начинает действовать на нервы невозможность осуществить желаемое. Очень сильно действовать на нервы. Так что предлагаю сменить одно желаемое на другое. — Постой, — припомнил вдруг Райан. — А зачем тебе было знать, чистые ли у нее ноги? — Затем, Райан, что я должна знать, где именно она шла. Затем, что это даст мне окончательный ответ на вопрос, что именно случилось. — Линнер, а Линнер, — протянула Одри и облизнула губы. — Возможно, я сейчас скажу нечто крайне глупое, но… Если в этой твоей суперпозиции находится Шартр, и мы — тоже, то, может быть, в ней и Париж? Вся «Галерея Лафайетт» и находившиеся в ней люди? Райан говорил, что никто не заметил ничего необычного. Я подумала, что они все идиоты, но что, если это не так? Что, если они не заметили потому, что одновременно заметили? Мы зацепились за Андреа оттого, что это, ну, заметно: она должна была пропасть, но не пропала. Оказалась одновременно в двух местах. В разном времени. Вот это все. Но что, если на самом деле это происходит с каждым? Одри замолчала, не желая заканчивать фразу еще одной догадкой: что, если это происходит и с ней тоже? — О, — сощурилась Линнер. — А ведь это происходит не с каждым. Покажите-ка мне ваши телефоны. Одри взглянула на экран — и впервые заметила то, на что до того не обращала внимания: возможно потому, что их перемещениями с самого утра управлял Райан, суетливо составлявший план поездки. Ее часы отставали. На семь минут тридцать секунд.