#парижскаяжизнь

У страха есть очень много оттенков. Например, он парализует — когда происходит нечто за гранью доступного для понимания. Разум попросту останавливается, не в силах провести параллели или выбрать из всевозможных реакций самую подходящую. Замирает, как часовой механизм, из которого вылетела единственная крошечная шестеренка. Или, например, страх бывает липким — читатель, прости автора за столь избитую метафору, однако оттого она и встречается повсеместно, что слишком точно описывает происходящее. Липкий страх селится внутри и цепляется за каждую мысль, прорастает перепонками меж пальцев, и избавиться от него одним лишь усилием воли не выйдет. Страх может и придавать сил, между тем: каждому герою бывает страшно. Без страха не было бы и смелости («беги или сражайся»), они всегда идут рука об руку, потому что где-то есть ведь еще и безрассудство. Разумеется, герои не могут себе позволить такого. Одри сидела между Линнер и Райаном в электричке по пути обратно Париж и испытывала одну из вариаций страха, которой никак не могла подобрать правильного названия. Этот — из тех, что селятся где-то глубоко внутри тогда, когда врач, например, многозначительно говорит: «Хм, а давайте-ка проверим еще вот это», — и уходит со стопкой анализов, оставляя пациента в душном, тесном одиночестве против мира, где ничего как будто не изменилось, хотя должно было бы, разве нет? Да, часы Одри отставали (а что было бы, если бы она потеряла телефон?). Можно было легко исправить это (а если она просто тайком выставит новое время?). Можно было вообще не обращать на это внимания (это вообще все дело Линнер, в конце концов, сама Одри вообще не имеет к этому никакому отношения). Одри пыталась смотреть перед собой, но вместо того то и дело косилась на профиль Линнер: бледные веснушки, щедро рассыпанные по лицу и шее; тонкие бесцветные губы, которые она то и дело кусала; завитки пшеничных волос, выбившихся из косы; выпирающие ключицы, съехавшая набок майка. Ей казалось, что Линнер бесплотна. Что неяркий свет проходит сквозь нее. Что Линнер сама понимает это, и оттого нервничает — постоянно что-то делает, то кусает себя за косу или теребит ее, то щелкает пальцами, то нетерпеливо дергает ногой. Как будто она играет в какую-то игру, где стоит только замереть, как ее поймают. А когда замирает, то перестает даже дышать, обращается в статую, нелепую в обычном вагоне электрички. А еще выражение ее лица почти не меняется. Интересно, испытывает ли страх она? Какой он? Что снится странникам в пространстве и времени? Линнер передернула плечами, повернулась к Одри и посмотрела, хмуря светлые редкие брови, словно умудрилась подглядеть ее мысли и готовилась ответить что-то то ли насмешливое и язвительное, то ли абстрактное и непонятное, но в конце концов только мелко поморгала и отвернулась. Одри воспользовалась моментом и попыталась запомнить ее глаза. Она как будто ощущала, что время находится совершенно на исходе. Что это странное приключение вот-вот закончится, останется в прошлом — недостижимом прошлом. И ей очень хотелось запомнить мельчайшие детали: возможно, для того чтобы зафиксировать их позднее в одном из блокнотов. Возможно, для того чтобы просто сохранить в памяти — а она знала, как легко забываются такие вещи, как цвет глаз. Глаза Линнер были голубыми — не голубыми-голубыми, как небо, скорее как прозрачная морская вода, с легкой, едва уловимой зеленцой. Совершенно обыкновенные в целом глаза: никаких прожилок неестественного цвета, и даже белки кажутся покрасневшими. Возможно, она устала. А затем Одри вспомнила, что кровь Линнер не алая, а с явным оранжевым оттенком, и задумалась, как выходит так, что ее кожа при этом розоватая, и веснушки — самые обыкновенные, и губы тоже, хоть и бледные, но определенно розовые, живые. Линнер снова повернулась к ней, и Одри окончательно уверилась в том, что ей вовсе не обязательно касаться кого-то, чтобы проникнуть в мысли. И стушевалась: о чем она только не думала! — Ты ведь что-то видела сквозь ту трещину, так? — Да, — облегченно выдохнула Одри, поняв, что не ее мысли занимают Линнер. — Там был словно город. Я точно видела какие-то крыши. Мне показалось, по крайней мере, что это крыши. Не поделишься… своей теорией? — Нет, — равнодушно отказала Линнер, но затем будто спохватилась и пояснила: — Не люблю ошибаться. Мне нужно кое-что проверить. Теория требует доказательств. — А мне нравится ошибаться, — зачем-то решила поделиться Одри. — Ну то есть на самом деле мне, конечно, бывает стыдно, неловко, но зато это запоминается. И если не ошибаться, то как поймешь, правильным ли путем идешь? Линнер снова посмотрела на нее по-совиному и чуть приподняла брови. Приняв это за знак одобрения, Одри продолжила: — Представь, что ты учишься кататься на коньках, например. Сначала тебе достаточно собственного опыта, чтобы понять, когда что-то делаешь не так: ты падаешь, тебе больно, ты пытаешься сделать так, чтобы не упасть, а в конце концов понимаешь, как удерживать равновесие. Но вот затем, если ты на самом деле хочешь научиться этому, если хочешь, чтобы все было красиво, если нужно освоить какие-то новые элементы, то тебе просто необходим сторонний наблюдатель, который пояснит, где ты ошибаешься. Как-то так. — Сторонний наблюдатель, который заметит твою ошибку, — медленно повторила Линнер. — Мне нравится. Мне кажется, это многое объясняет. — Или вот, например, с изучением иностранных языков так же. Или вот с пением: я когда-то думала, что неплохо пою, но потом послушала однажды в записи и пришла в ужас. Или… — Достаточно, я поняла твою мысль, — оборвала ее инопланетянка, и Одри раздраженно поджала губы. — Представь, что ты проводишь эксперимент, — продолжила через несколько минут Линнер. — Ты стремишься познать неведомое. Разгадать тайны времени и пространства. И отправляешь одну-единственную частицу в, скажем, прошлое. Но как узнать ее судьбу? Оказалась ли она в прошлом? Одна-единственная частица, представь себе ее: одной стало где-то меньше, а где-то появилась лишняя. Что случится? Одри честно попыталась представить частицу: крошечную черную точку, которая пропала в одном месте, а появилась в другом. Или, возможно, появилась в том же, но в другом времени. — Не знаю. Может быть, ничего не случится: подумаешь, частица. — Одри, но ведь ее не было прежде! Представь, что это — самый первый эксперимент со временем, и вдруг во Вселенной появляется лишняя частица. И не просто лишняя, дублирующая. — И что будет? — Одри думала о крошечной лишней точке. Такой, какие появляются иногда перед глазами, например. Вчера ее не было, а сегодня есть — откуда-то взялась. И еще бывает так, что пока не подумаешь о ней, не замечаешь вовсе, но стоит однажды увидеть, как потом каждое движение глазного яблока сопровождается разглядыванием этой несчастной точки. — Думай, Одри. Что будет? — Ну, ее может никто и не заметить. Не знаю, я не разбираюсь в физике, но если никто не сосчитал количество этих частиц и не пересчитывает постоянно, то никто не заметит ее. А может быть, заметят. Наверное, тогда ученые попытаются выяснить, откуда она взялась. Будут ее исследовать. Ее можно как-то поймать и исследовать? — Можно, можно, — Линнер улыбалась. — Дальше. — Ну, дальше они, наверное, ничего не поймут. Она будет казаться просто аномальной. Но… О, Линнер, а может быть так, что на этом построят какую-нибудь теорию, которая впоследствии приведет к другой теории, а потом кто-нибудь все это использует, чтобы создать тот самый аппарат, который ее изначально и отправил в прошлое? То есть на самом деле частица, выходит, никогда не была нигде лишней, она как бы постоянно будет крутиться в такой петле между двумя моментами во времени. — Два момента во времени будут связаны одной-единственной частицей. Вообще очень многое будет зависеть от этой единственной частицы, да? — Ну… выходит, что да: дальнейший прогресс какой-то цивилизации, наверное, будет зависеть. — Одри, тебе стоит чаще думать. Просто думать: садись и думай. Это может быть довольно увлекательным процессом. Не получив от Линнер какого-то любопытного продолжения, Одри принялась думать. Она думала об еще одном виде страха: тот, который должны испытывать ученые, решаясь на рискованный эксперимент. О страхе провала или страхе успеха. О единственной частице, которую они могли навсегда потерять и так и не узнать, что именно она стала залогом их успеха. А потом она подумала снова о Линнер: она-то точно не частица. Она куда больше, чем частица — и при этом она спокойно путешествует, совершенно не задумываясь о том, где чего-то стало больше или меньше. И она непременно задала бы ей еще несколько вопросов, если бы поезд не приехал на конечную станцию, и если бы не пришло время толкаться среди торопящихся по своим делам людей, постоянно оглядываясь на Райана и Линнер. Пахло поездами — запахом вот-вот начинающихся путешествий, предвкушения чего-то нового. Пропиткой для шпал и теплым металлом. Одри любила этот запах, и всякий раз наслаждалась им — жаль, что в метро можно поймать его только на относительно чистых станциях. Протолкнув Линнер перед собой сквозь автоматический турникет, Одри на мгновение замерла: ей вновь нестерпимо захотелось зафиксировать именно этот конкретный момент ее жизни. Запомнить его запахи и звуки, приятные и нет. Впитать его в себя через кожу. Позволить ему стать частью себя, как будто таким образом она никогда не сможет стать потерявшейся частицей. Райан заметил у входа в больницу кого-то знакомого и наотрез отказался идти дальше: он все же опасался, что недавний его демарш с похищением не только пациентки, но и больничного имущества оказался записан где-нибудь, и теперь его только и ждали, чтобы забрать в полицию. Одри же вдруг стало безразлично, заберут ли ее в полицию и придется ли что-то объяснять: все, что было сейчас важно, складывалось в буквы ее имени, вплеталось в ткань реальности, и она ощущала едва ли не полный над этим контроль. И еще она ощущала нечто странное, но как будто знакомое. Необычное, красивое, но неописуемо красивое. Что-то, чему она не могла дать объяснения, но что ей хотелось понять и осознать. Что-то, что невозможно было бы описать словами, если бы ей вдруг захотелось этого. Что-то существующее: настоящее, ощутимое. Что-то, что снилось ей в самую первую ночь в больнице. Одри смотрела на знакомую уже блондинку в желтом платье, разинув рот. Как она не поняла этого сразу? Как этого вообще можно было не понять сразу?! Линнер улыбалась, искренне и счастливо; радость светилась в ее глазах, отражаясь в внезапно оживших глазах блондинки. А затем она протянула руку Одри, и вместе они шагнули сквозь нечто — ослепительное, пугающее еще одним незнакомым видом страха, и Одри вроде бы на мгновение успела увидеть что-то: серое или сиреневое, металлическое или стеклянное, бесконечное или бездонное, живое или механическое, но тут же потеряла сознание, а когда открыла глаза, то обнаружила себя сидящей на тротуаре. Ведь эта лента, скорее всего, была тротуаром. Прозрачная лента с мерцающими точками-ограничителями по краям, проходящая на высоте нескольких десятков метров над городом. Ведь то, что было у нее под ногами, скорее всего, было городом. Склеенным из узнаваемых зданий, между которых тут и там проросли разноцветные шпили, украшенные сверху то ли развевающимися тонкими флагами, то ли лентами. Линнер оглянулась по сторонам, цокнула языком, пощелкала пальцами. Она что-то искала — и явно что-то конкретное. Одри просто глазела по сторонам: не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы осознать, что они по-прежнему в Париже, вот только немного постарше. Вот и монпарнасская башня торчит вдалеке, все такая же неуместная и уродливая. — Ага, вот и он! — Линнер поймала что-то буквально в воздухе, растерла между пальцами и поманила Одри пальцем к себе. — Он? — переспросила Одри, глядя на набор разномастных картинок, кое-где скудно украшенных текстом. — Он. Спам, — широко улыбнулась Линнер. — Читай. Одри покрутила головой, пытаясь что-то прочитать, но половина картинок просто не имела смысла, половина, похоже, была просто эмоджи, а слова казались подписями к иллюстрациям в учебнике по незнакомой дисциплине. Линнер вздохнула и зачитала вслух: — Куда уходят наши деньги? Доколе мы будем терпеть бессмысленный произвол ученых, аппетиты которых растут все сильнее и сильнее, и теперь дошли уже до самого Нептуна. Кольцо достроено давным-давно, так где же результаты? Присоединяйтесь к акции протеста! Требуйте бесплатных экскурсионных билетов! — Экскурсионных билетов куда? — тупо переспросила Одри, как будто это помогло бы ей понять остальное. — Ну, видимо на Кольцо, — пожала плечами Линнер. — Как думаешь, сказать ли им, что эксперимент на самом деле удался?