This is our sanctuary. We can find shelter and peace.
This is our sanctuary. You are, you are safe with me.
Грешники не должны просить Бога услышать их молитвы. Рэйчел Рот не успевает опомниться, как оказывается в большом зале с рядами деревянных лавок. Церковь, где когда-то ее мама искала убежище, оказывается старой, построенной из камня, с витражными окнами, украшенными изображениями святых и наполненной запахом десятков горящих свечей. Она считает про себя, глубоко вздыхая и выдыхая, но легче совсем не становится. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. — Страницы Библии мнутся в ее пальцах, но девушка продолжает цепляться за книгу, словно тонущий за спасательный круг. Оборачиваться назад никак нельзя — Рэйчел даже спиной чувствует испепеляющий взгляд Дика. В какой-то момент он не сдерживается, подходит ближе, сокращая расстояние до одной скамьи, и она сдается; сталкивается с его тепло-карими напротив, вынужденная признать: ей совсем не известно, как бороться с разрушающей внутренней силой. — Что тебя спровоцировало? Страх? — Дик задает вопрос первым, как и следует хорошему детективу. Противно-скребущее оседает на коже ледяными мурашками; она не любит этот его «яхочупомочь» взгляд — в теории обнадеживающий, на практике лишь заставляет злиться еще больше. Рэйчел закрывает глаза, воображая, как проще бы все было, если бы они с мамой не уехали отсюда. Возможно, ничего плохого тогда бы не произошло. Возможно, ее жизнь не стала бы странной пародией на «Красную шапочку», в которой она опасный волк, а Грейсон — охотник, вопреки здравому смыслу пытающийся спасти дикого зверя. Ей теперь всегда страшно, и Дик понимает это лучше всех. Он сам был когда-то таким же подростком, как и она, потерявшим родителей, разбитым и злым. Он знает, что это чувство не проходит само по себе; быть может, с годами все притупляется, но стоит лишь подуть легкому ветерку из прошлого, как боль настигает заново, и тогда уже становится проще вывернуться наизнанку и поднять на веревочке белоснежный флаг в виде собственных внутренностей, нежели переживать заново. Для Грейсона все давно покрыто шрамами. У нее, напротив, кровоточащая рана. — Знаешь, я был таким же. Думал, если положусь на кого-то, если доверюсь, то вся боль уйдет. Я ошибался, и любой, кто говорит что-то другое, лжет. Чувство потери с тобой навсегда, от него не избавиться, но им можно управлять, с ним можно жить. Это за тебя никто не сделает. Только ты. — Дик делится собственной историей, и Рэйчел кажется, что она впервые видит его настоящего. Не детектива из Детройта, пытающегося решить очередную загадку, не парня, который соврал и хотел оставить ее с едва знакомыми людьми. Она видит того самого мальчика из цирка, отчаявшегося, не желавшего мириться со смертью родителей. На секунду она думает, что он сядет рядом, но Дик лишь останавливается напротив, продолжая расплавлять ее молчаливым взглядом. — Я хочу побыть здесь немного, хорошо? — Да, конечно, — он ободряюще кивает в знак согласия, мол, я буду рядом, когда ты захочешь. Рэйчел размышляет над его словами, будто пробуя их на вкус, прокручивает в мыслях снова и снова; она вынимает из глубины кармана последний символ утраченной веры — старый крестик будоражит холодом теплую ладонь. Пусть Бог и не отвечает на ее молитвы, но зато сталкивает с Ричардом Грейсоном. И этого ей достаточно.