detroit drabbles: gavin reed

Гэвину холодно. Холодно, темно и страшно-страшно-страшно. Из темноты доносится мерный гул, и он точно знает, что это старый дребезжащий холодильник, но все равно чувствует, как дрожит изнутри от этого шума. Гэвин слышит, как за дверью ходит мама, но боится лишний раз вздохнуть, чтобы не привлечь ее внимания. Гэвин ощущает грубые ладони на своем животе, скользящие вниз, сжимающие тощие мальчишеские бедра, нажимающие так, что у него подкашиваются коленки, а в глотке скапливается удушающий, мерзкий, ядовитый комок крика. Но Гэвин молчит, только едва слышно всхлипывает, когда его заставляют раздвинуть ноги и стянуть к коленям фланелевые пижамные штаны. Гэвин хочет позвать маму, пожаловаться, уткнуться в нее и попросить избавится от этого человека, который трогает его, прижимает к кровати, принуждает к тому, что Гэвину противно. Но мама будет ругаться, что он ещё не спит, что он опять подрался в школе, что в дневнике стоит одна тройка и говорить, что Гэвин глупый-никчёмный-надоедливый-непослушный. Гэвину холодно и очень страшно. Гэвин прекрасно знает, что это всего лишь кошмар, жуткий отголосок его детских годов — детектив Рид идеально с этим справляется, никаких нареканий от штатного психолога, но Г э в и н не справляется, — что ему нужно только заставить себя проснуться, и ничего не в состоянии сделать. Снова ощущает омерзительные прикосновения, свой детский страх вообще сдвинуться с места и показать, что он живой, все то от чего усиленно сбегает днем при помощи литров кофе, сарказма и сигарет. Гэвин жмурится, будто, если он не будет видеть вообще ничего в темноте, то ничего и не будет, а затем, среди отвратительно липких прикосновений и шарканья матери где-то на кухне, чувствует, как плеча касается тяжёлая ладонь, а голос с легким металлическим оттенком в бархатистой обертке зовёт его по фамилии. — Рид, — пробивается сквозь все и Гэвин, наконец, просыпается. Он распахивает глаза, пялится в потолок и почти не осознает, что та детская комната давно в прошлом, у него есть своя квартира, где он может быть в безопасности и свой андроид. Который сейчас обеспокоенно (Гэвин умеет видеть эмоции за льдом взгляда) смотрит, держит за плечо тяжелыми пальцами и — удивительно — молчит. Гэвин вздрагивает: подсыхающие слезы солено стягивают кожу, под которой все ещё чувствуются прикосновения из кошмара. И Гэвину хочется вымыться с мочалкой, выскрести из тела все воспоминания, кошмары, изломы и, желательно, прекратить смотреть на рк900 в ответ. — Детектив, вы плакали во сне и я решил, что разбудить вас будет наиболее разумным действием в этой ситуации, — произносит Ричард и д е т е к т и в у до боли смешно. Это какая-то пьеса абсурда, где ему, мудаку и ублюдку с паршивым детством и кучей комплексов досталась безэмоциональная железка в компанию. А затем андроид как-то очень неловко тянет Гэвина к себе, осторожно обнимая за плечи и похлопывая по спине заученным движением поддержки. Гэвин мельком думает, что это ужасный способ утешения, но отстраняться не спешит. Всё идиотски, но Рид доверит жестянке даже свою жизнь (с их-то работой), но до сих пор не сказал ни слова про гребанные кошмары — Гэвин уверен, что Ричард знает о нем абсолютно все и причины панических снов детектива ему тоже известны. — Детек… Гэвин, — по-своему мягко произносит тот и Гэвин всхлипывает, бормоча и цепляясь пальцами за рубашку андроида (хорошо хоть дома снимает свою куртку). Гэвину все ещё до ужаса страшно, но уже лучше, намного лучше, потому что он понимает, неосознанно и привычно: Ричард будет его защищать от чего угодно. Даже если иногда это внутренние демоны Рида. Он хрипло дышит, успокаиваясь и вытирая щеки тыльной стороной ладони, дёргает плечом, спихивая чужие руки, и огрызается, словно ничего не произошло: — Отъебись, жестянка, только спать мешаешь. И когда андроид кивает, убирая ладони и отпуская Рида, тот бесконечно благодарен. Потому что знает, что Ричард понимает эту молчаливую благодарность, смотрит холодными глазами так тепло, что позавидовал бы кто угодно и будет обязательно рядом, чтобы разбудить. И это единственное, что Гэвин искренне ценит, молча, утыкаясь носом в подушку и засыпая снова без сновидений.