Эклектика

16 число месяца Альдебарана, кронпринц Михаэль Пауль Джулиан Аустен

      Михаэль открыл глаза — неужели прошла очередная ночь сновидений? Комнату окутывала утренняя смута. Он равнодушно скользнул взглядом по привычным, изученным за много лет вещам: по платяным шкафам, картинам и фотографиям, по спрятанной в углу под покрывалом арфе, трюмо Мару. Вещи, спрятанные за зеркалами трюмо, никогда не были ей нужны… За окном загорался рассвет. Михаэль поморщился. Почему он встал так рано, он, не выносивший жизни до полудня? Сама сущность магии Михаэля была против дня. Лунные грезы и обманы более подходят темному времени суток. Его путь — служение Луне, Королю. Михаэль родился под ее влиянием и получил в дар свет зеницы Бога. Так пожелали звезды. Они же соединили судьбу кронпринца с темной ведьмой, которой нигде не было видно.       После нее всегда холодна простыня, и не понять, давно ли супруга бросила его на растерзание утру. Михаэль провел ладонью по аккуратно положенной подушке — тщетно, тепло не задержалось на ткани. Сердце Мару никогда не билось. Оно — атавизм, бесполезный орган; пепельная кровь течет по венам вампиров тихо и спокойно, пока не попадет под лучи солнца. Они жили за счет других. Если бы он, Михаэль, не отдавал Мару свою кровь, то сколько жителей столицы попрощались бы с жизнью? Когда-то эта дилемма — смерть горожан или рана кронпринца? — свела их и заставила обручиться.       Мару не могла существовать без крови, отдавая свою, Михаэль спасал других. Серебристая кровь превосходила по силе все другие оттенки, и ее требовалось меньше для поддержания жизни вампира. Пол-литра раз в месяц — Мару спокойно сливалась с обществом замка, не вызывая никаких подозрений. Вампиры мало чем отличались от людей и еще меньше отличались от эльфов — забытых прародителей. Невзирая на все легенды, они могли питаться обычной пищей, иметь детей. Чувствовали себя чужими, не имели родины, презирались всеми народами. Страх — причина презрения, но кронпринц не боялся. Смерть не страшила его, манила и не желала приходить, как бы сильно он ее ни ждал. Если бы Мару могла убить, Михаэль давно попросил бы это сделать.       Не могла. Не его, проклятого серебряным происхождением. Спасибо тем, кто стоял на истоках правящей семьи Хайленда.       А желанию подставить руку под клыки способствовала вовсе не жалость к горожанам.       Михаэль давно забыл, что такое жалость. Он привык жить холодно и рационально, без оглядки на чужие страдания. Какой от них толк? Что изменится, если брать их в расчет? Добавится только возможность ошибки. Поэтому…       Случилось то, что он предполагал и ждал последние шесть лет: готовилась война. Безусловно, Михаэль ни капли не верил в провозглашенный мир, поскольку знал истинные причины противостояния. Перемирие — вот как следует называть последнее соглашение. Перемирие скрывает теневую войну: украденные корабли, шпионов, тайные союзы, занесенные перевалы и проложенные ледяные дороги через Сирмэн, разделявший материки. Бесплотный клинок, Архой, адепты Луны под руководством, скорее всего, Ситри Танойтиш, рыскали по Хайленду, ища бреши в защите — брешей так много, что нет нужды искать внимательно. Михаэль сам расставил их, приглашая к последней войне.       Стараниями кронпринца и его старого друга разрушены изнутри храмы, изгнаны или уничтожены опытные мемории. Поставлена на колени экономика, подкуплены губернаторы. Новобранцы ничего не смогут изменить, все они проходят через руки Михаэля, и кронпринц сообщал им то, что не стоило говорить. О теневой магии каждой звезды, об использовании страстей. Михаэль столько лет скрывал правду, что говорить ее оказалось наслаждением. Каждое слово — гвоздь в гроб ненавистной императрицы. Идея ее уничтожения окончательно сформировалась десять лет назад. Идея захватила жизнь Михаэля. Он никогда не мог похвастаться фанатизмом, но…       Что-то свербело внутри, как осколок льда, вонзенный в сердце или мозг, и отравляло, отравляло, отравляло…       Мотнув головой, Михаэль привстал на кровати. Укушенное вчера запястье зудело комариным укусом. Две серые точки и легкая гематома вокруг, которая рассосется к полудню — вот и все следы преступления. Михаэль потянулся за наручными часами и спрятал укус за циферблатом. По слухам, красивая и дорогая блестяшка, но ему она нужна только с практической точки зрения. Принц Хайленда не видел смысла в красоте. Он не понимал этого слова. Он, признаться, вовсе не хотел замечать мир вокруг. Все переживания заключались в одном — в себе. А остальное — как в тумане.       — Рано проснулся, — заметил спокойный голос Мару, доносящийся из смежной комнаты справа. — Заболел?       Неопределенно хмыкнув, Михаэль встал. В комоде лежало махровое полотенце. По утрам положено принимать душ — от правил Михаэль не отходил. Даже если после мучительных снов хочется прострелить голову.       — Нет. Я не могу болеть, — напомнил Михаэль прописную истину. Проблема со здоровьем всегда была только одна и не имела отношения к вирусам.       — Тогда отмазок от завтрака у тебя нет.       Настроение Мару явно не задалось с самого утра. Она готовила в редких случаях, прекрасно понимая, что ее положение в обществе предполагает передачу вопросов быта прислуге. По чести говоря, Мару и не особо любила эти вопросы, быт не входил в список ее ценностей. Михаэль считал так же. Но иногда — крайне редко — они собирались вместе, чтобы что-то обсудить.       Михаэль напрягся. Их разговоры по утрам чаще напоминали не милое чириканье супругов, а военные переговоры. Что она хотела обсудить? Подхватив полотенце, Михаэль отправился в душ. Ему было необходимо прочистить мозги от глупостей перед боем.       — Надеюсь, это не займет много времени, — все же съязвил Михаэль по пути.       Вода смывает все печали. Этот мир, по легенде, соткан из воды. На заре веков многие народы восславляли Океан и морских богов: эльфы верили в Эрмиссу, что дала свое имя югу мира; жители островов хоронили мертвецов в прибрежном песке, чтобы передать души усопших святой Мёрландии, покровительнице кораблей; коренные народы востока империи связывали свою жизнь с реками. Религиозное многообразие сменил глобальный монотеизм. Каждый подданный Хайленда был обязан верить в двенадцать звезд и властвующую даже над ними Астрею Аустен — самопровозглашенную владычицу неба. Темные земли изначально поклонялись только своему Королю; императрица решила не отличаться. Верил ли в нее народ? У центральных земель отсутствовал выбор; провинции продолжали полагаться на своих истинных богов скрыто. Конечно, и кронпринц, и десница знали о еретичных религиях окраин, но, будучи атеистами, относились к подобному проявлению свободолюбия снисходительно.       Михаэль Аустен не верил ни во что. Звезды? Обман. Морские божества? Их не существовало, за двенадцать тысяч лет жизни он не встретил ни одного. Пожалуй, кронпринц испытывал некое благоговение перед таинством призрачного огня, служившего объектом поклонений в подземельях. Но не более того. Михаэль, подобно жителям Синааны, мог бы верить в Короля, но знал про него слишком многое. Нет, долгая жизнь убила веру в кронпринце вслед за прочими слабостями ума.       Михаэль стоял под струями воды в ванной комнате своей спальни. Подобная роскошь — редкость для империи. Прикрываясь выдумками о потенциальной опасности водопровода и подобных вещей, леди Астрея запрещала использовать их. Консерватизм, традиционность — вот основы стабильности. Прогресс ведет к свободомыслию и краху. Михаэль, пользуясь безмерным доверием правительницы, нарушал вековые правила каждый день. Во время одного из перемирий он вызвал мастера Синааны и получил то, что хотел. Астрея до сих пор не знала о подобных предательских новациях.       Прохладными потоками лилась вода из изящной тигриной пасти, нависшей над головой, и попадала на бледные плечи, не испорченные ни одним изъяном. Принц-наследник никогда не участвовал в битвах, чудотворная кровь залечивала любые раны. Вода попадала на блеклые волосы, в которые впервые за историю рода не проникло золото. Словно выцветшие, они абсолютно сливались с кожей. Михаэль подставил лицо под струю воды. Хоть так освежить осточертевшие мысли…       С каждым днем самочувствие становилось все хуже и хуже. Реакции сходили на нет: радость, месть, удовольствия перестали греть душу. Цели померкли. Только любимая Сэрайз продолжала заставлять жить. Остальное же… Наверное, поэтому Михаэль стал мелочным. Попытки расшевелиться каждой возможностью не оправдывали себя, для удовлетворения требовалось все больше и больше. Нет, кронпринц продолжал гаснуть и понимал, что должен был уйти давно. Вот только как уйти, если ничего не сделал за долгую жизнь? Гордость мучила сильнее совести. Она вела всю жизнь и расцветала к концу.       Подобные мысли всегда приходили после снов. «Бабские страдания» — Михаэль называл их так. Еще лет десять назад он бы уничтожил зачаток идеи подумать об итогах жизни, которых нет. Бессменный кронпринц империи потратил отмеренные луной и солнцем дни на глупости. Хайленд — мертв; только Сэрайз давала какое-то подобие смысла. Сэрайз… Кажется, Михаэль только что нашел предполагаемую тему разговора. Укутавшись в полотенце, он вышел из ванной, прокрался к столовой и прислонился к косяку. Мару, разумеется, заметила его появление, но продолжала нарезать что-то, находясь спиной к Михаэлю. На ней было легкое голубое платье. Не существовало цвета, который бы не пошел второй леди империи.       — Я вчера забыл спросить, милая женушка, — Михаэль елейным голосом атаковал на опережение. — Ты переписывалась с Эрроданом Ленроем?       Михаэль задумался: его больше бесит наличие переписки или то, что в ней было? Мару выбрала последний вариант. Они не зря были супругами: настоящая тема оказалась понята ими сразу и обоими. Мару не менее ласково отозвалась:       — Я действительно считаю, что Спэйси Ленрой — лучший выбор.       — Она скорее выйдет замуж за бакалейщика! — рявкнул Михаэль, мгновенно выйдя из себя от очевидной глупости. Как он ненавидел глупости! Мару специально раздражает его?       — Спэйси умный, вежливый мальчик. Не замечала за ним присущего некоторым хамства, — Мару красноречиво взглянула на него, показывая, кого имеет в виду. — Мягкий, обходительный, умеющий находить компромисс. Он не обидит нашу Сэрайз. Как бы ни случилось наоборот.       — Умный? — Михаэль сразу выбрал самую неподходящую, по его мнению, характеристику. — Ты назвала его умным? В каком месте он умный?       — В том же, в каком все — черепной коробке, — все так же хладнокровно изрекла Мару. — Я считаю его умным, поскольку Спэйси осознает собственные недостатки. Ты, Мике́, относишься ко всем, и в том числе к нему, предвзято. Ты делишь людей по группам в ущерб их индивидуальности. Ты его не знаешь. Всегда поражала мужская черта ненавидеть избранников дочерей раньше, чем те родились. Иногда вы просто невыносимы! И ты — тоже!       — Мару! — возмутился Михаэль. Почему она вдруг решила взъесться на него? Конечно, Мару Аустен всегда отличалась страстью всех осуждать, но раньше она старалась обходить стороной его личность. Супруга, чеканя обвинения, продолжала нарезать хлеб. Создавалось впечатление, что на самом деле разговор ее совершенно не трогает. Михаэль не брался утверждать, правда это была или нет. Сердце Мару холодно не только физически, твердили в высших кругах Хайленда. Не Михаэлю оценивать температуру сосредоточия души… Мару продолжала атаковать, взывая к отсутствующей совести:       — Ты хочешь, чтобы Сэрайз осталась в одиночестве? Каким должен быть мужчина, чтобы ты не нашел в нем минусов? Синаанским принцем?       — Эту амебу в семействе я точно не выдержу! — Михаэль вновь вышел из себя, едва прозвучал следующий кандидат.       — Ты исключаешь варианты прежде, чем узнаешь их поближе!       — Я не собираюсь обсуждать эту тему до того, как Сэрайз исполнится по меньшей мере тридцать лет! — возопил он. Однако Мару не обратила внимания на его тщетную попытку воздействовать эмоциями. А логические аргументы Михаэль не находил.       — Тридцать, — повторила Мару с каким-то презрением. — Бессовестный. Ты женился, когда тебе было ровно в два раза меньше!       Весь ее вид говорил: «Ты что, дурак, забыл, до чего довела опека матери Ситри Танойтиш? И про собственные похождения в двенадцать лет — тоже?» Будто она была им свидетелем! Но Мару ухитрялась осуждать сквозь века, и Михаэль чувствовал бы себя великим грешником рядом с ней, если бы… если бы ему не было все равно.       Буря кончилась: оба пустили лучшие атаки в молоко. Каждый давил на то, что не было ценно оппоненту. Мару пошла заваривать чай; Михаэль, некоторое время постояв над ее душой, но ничего не добившись, скрылся в кабинете. Письменные отчеты, работа всегда успокаивали… Не сегодня. Ему становилось плохо при мысли о том, что Сэрайз «благодаря» Мару достанется какому-то дегенерату. Строчки прыгали, как кузнечик в траве. Кто, о чем, почему… Нет, это бесполезно. Михаэль начал слушать, что делает жена. С какой стати она что-то решает без него? Кто глава семьи?       — Две чашки! — крикнул Михаэль. — Не три! Не вынесу остроухих в этом помещении!       Судя по звону, Мару резко поставила поднос на стол и, разозленная, точно фурия, выглянула из-за арки. На ней был белоснежный передник поверх повседневного платья. Оставалось загадкой, когда она успела переодеться. Не сказать, что Михаэля больше всего заботил именно этот вопрос.       — Тебе не смешно? Я спрашиваю, тебе не смешно?! — судя по выбранным выражениям, Мару прекратила сдерживаться. Если Михаэль, взбесившись, уничтожал предметы мебели и шел драться, то Мару Лэй втаптывала в грязь словесно. — Ты спишь с эльфийской принцессой! Спасибо, что не в нашей кровати! Ты был женат на эльфийской принцессе! Ты сохнешь, как озабоченный пацан, по этой Ливэйг! И после этого твердишь, что не любишь Спэйси из-за происхождения? Ври лучше! И, чтоб ты знал, третья чашка — для нашей дочери!       И эту мегеру все считали небесной горлицей… Умиротворить ее могла только смерть. Авторитет Михаэля дышал на ладан, но любое проявление его деспотизма расценивалось как слабость, трусость и малодушие. И это причиняло страданий больше, чем вынужденное молчание. Он, проглотив стенания гордости, не ответил ничего. Выиграл или проиграл?       Буря утихла окончательно. Мару сервировала стол; Михаэль отвечал на письма. Когда-то этим занималась Сёршу, но потом ему надоело, что вся почта идет через нее, и начал заниматься письмами сам. Губернаторы сообщали о шпионах и нападаниях, еретиках и предательствах. Каалем-сум готовился к осаде — это письмо Михаэль смял и решил, что не получал его вовсе. Схожая судьба ожидала отчеты губернатора Реймир-сум и наставников вереницы городов восточного побережья. Кражи кораблей? Поджоги арсеналов? Не все ли равно? Чем чище станет мир, тем лучше для всех. Людей давно стало слишком много, а их качество испортилось. Пусть горят. Тонут, задыхаются, гниют, истекают кровью — мало ли способов придумано в мире, чтобы избавиться от ненужных вещей?       Михаэль кинул косой взгляд на галерею фамильных портретов. На самом видном месте, разумеется, висела картина, изображавшая правительницу, леди Астрею Аустен. Следующий Михаэля не интересовал. Он остановил взгляд около своих родителей. «Зачем вы туда поплыли?» — в который раз подумал Михаэль. Нерешаемая загадка — ответ знал только Король да, возможно, убийца. Вот один из способов — взбесившаяся пучина океана.       Следующая картина изображала первую жену. Принцесса Аделайн стояла на побережье устья Нойры, на фоне Каалем-сум, который сын построил для семьи. Однако задний план в виде золота и белизны не интересовал Михаэля. Не интересовало и небо. В мрачном расслаблении он смотрел на фигурку супруги, отмеченной милостью Короля. Властелин Синааны подарил ей бессмертие, от которого она вскоре отказалась после смерти сына. Когда писали портрет, сын был еще жив: потому супруга улыбалась на полотне и глаза ее сияли, как в жизни. Еще один способ — признать поражение перед высшими силами и попросить забрать в бездну. Популярный и действенный. Оставляющий руки Бога без следов крови.       Аделайн умерла при нем, на веранде в Каалем-сум, на обеде. Сердце просто остановилось, будто поняв, что должно было сделать это давно. Эльфы не живут вечно: принцесса Аделайн могла бы стать исключением, если бы не отказалась от бессмертия под лучами полуденного солнца. Стакан с водой выпал из ее рук, разбился на полу от падения. В тот день Валентайн Аустен, внук Михаэля, первый и последний раз плакал, как ребенок. Даже в самом нежном возрасте старший из сыновей Вердэйна сохранял наигранное самодовольство, которое не позволяло показывать слабости. Михаэль же… Он не помнил, вырвались ли у него слезы или нет — какое это имело значение? Аделайн ничего не успела сказать ему.       Все игра… Пари двух бессмертных создателей, которым слишком скучно жить.       Никто не властен над судьбой в проклятом мире Мосант. Каждый умрет тогда, когда ему предрешено. Никто не может повлиять на исход. Осознание беспомощности сводит с ума. Вот что приводит меморий в темницы Анлоса. Не рука Короля, вовсе нет. Оно приходит со временем, когда паутина лжи соединяется до конца. После четвертого перерождения душа становится слишком хрупкой, сеансы же ускоряют распад.       Следующим висело изображение первенца Михаэля. Этот портрет долгое время находился в официальной галерее; Астрея порывалась его убрать, однако столкнулась с такой волной недовольства убитых горем родителей, что Вердэйна Аустен, в отличие от его жены и старшего сына, оставили в галерее почета. Михаэль заявил, что уничтожит себя в озере забвения на востоке, если с единственным изображением любимого сына что-нибудь случится. Угроза подействовала — Астрея слишком дорожила кронпринцем. А десять лет назад Михаэль снял портрет сам и отнес в спальню. В замке все равно не осталось людей, которым бы действительно было жаль Вердэйна.       На полотне сыну едва исполнилось семнадцать лет. Он уже не был мальчиком, но еще не стал мужчиной. Леди Астрея говорила, что на Вердэйне императорская кровь окончательно испортилась: юноша оказался смугл, и невозможно было понять, настоящий ли это цвет кожи или вечный загар путешествий, темноволос и кудряв. Разве важно, как он выглядел? Его больше нет… Еще один способ — предательство близких.       Гнев ударил в голову Михаэля, едва он вспомнил про жену сына. Подлинная двуличная змея, которой нет прощения. Нет прощения и старшему внуку — полнейшее разочарование, сведшее Аделайн в могилу. Оба портрета Михаэль собственноручно сжег дотла. Выдохнув, точно рассерженный зверь, чью рану снова потревожили, принц отвернулся от галереи. Она кончилась. Остальные члены семьи его не интересовали — портреты покрывались пылью в официальном музее. Остальные мертвы. В живых остались только две Кэтрин, обе из которых никогда не родят ребенка. Валентайн изгнан из империи. Единственная надежда рода — Сэрайз.       Сэрайз. При мысли о любимой дочери гнев разгорелся сильнее. Малышка Сэрайз. Жизнь взвалила на ее плечи тот же груз, что взвалила когда-то на его. Будучи в возрасте пятнадцати лет, Михаэль остался сиротой, единственным родственником императрицы. Тогда его заставили жениться, зачать наследника — Сэрайз оказалась в схожей ситуации. Михаэль рос в нужде душевного тепла — дочери же старался отдавать все, подарить нормальное детство. Нормальное… Если бы то было возможно!       Михаэль и Мару знали, на что идут. Они знали, что двойное проклятие Мару не даст им родить ребенка. Первая беременность прекратилась на втором месяце; следующая — завершилась выкидышем облученного уродца; третий ребенок родился мертвым калекой; и только с четвертой попытки родилась девочка, которой дали имя Сэрайз. Первые годы супруги боялись, что малютка не выдержит окружения, что она больна. Однако прошло десять лет, а Сэрайз Аустен еще жива и не испытывала никаких проблем со здоровьем. Единственное исключение — вампиризм.       Она родилась такой. Мару рыдала навзрыд, когда узнала: и она, и Михаэль тешили себя надеждой, что императорская кровь возьмет верх. Первые года родители старались никому не давать дочь в руки, ведь та могла укусить и открыть тайну. Вампиры — презренная раса. Им нет места в Анлосе. Изредка кто-то понимал, кем является Сэрайз. Тогда Михаэль уничтожал свидетеля, по той же причине опустел замок. Шли годы, и тайна все-таки оставалась тайной. Сэрайз росла, становилась все краше. Леди Астрея даже смирилась с ее существованием.       Что уготовано Сэрайз? Михаэль боялся думать. Наверное, то же, что и всем им… Жизнь под указкой императрицы, смерть по воле Короля. А Мару еще порывается связать ее жизнь с ничтожеством? Хотя, наверное, Сэрайз все равно будет вынуждена выйти замуж за какого-нибудь высокопоставленного ублюдка, развратного и алчного принца провинций или островов, мешка с деньгами, нужного империи. Михаэль невольно провел параллель с самим собой. Аделайн, будучи в возрасте тринадцати лет, явно не грезила подобным. И теперь Сэрайз грозит то же, что когда-то обрушилось на единственную дочь эльфийских владык. Единственного родственника императрицы. Сэрайз родилась несчастной хотя бы потому, что ее отец — он.       Михаэль часто гадал: какое по счету перерождение переживает дочь? Второе, третье, четвертое? Знал ли Михаэль ее раньше? Иногда казалось, что да. Слишком знакомо горел пепел, неистово, жарко, страстно. Может, когда-то кронпринц убил прошлую Сэрайз или просто поступил с ней подло. Предал, использовал, обманул. Подлинная насмешка создателей, игры с совестью, наказание за грехи — можно было называть как угодно. Но совесть Михаэль никогда не слушал, иначе бы Хайленд не стал империей.       Гадал и не мог понять.       — Иди за стол, — приказала Мару, неожиданно склонившись над его ухом. — Не вздумай сбегать. И убери бумаги!       Михаэль попытался утихомирить ее поцелуем, но Мару резко выпрямилась и вышла в коридор. Поняв, что сейчас вбежит Сэрайз, он начал торопливо складывать письма в ящик. Кидать не хватало совести. С каким бы безразличием он ни относился к людям… как бы сильно ни хотел растворить мир в лунном свете дотла… письма и отчеты следовало сложить по порядку.       — Папочка! — заголосила Сэрайз, ворвавшись, и порывом воздуха пару бумаг все же унесло. Михаэль почувствовал, что его оплели руки. Дочь была очень сильной — вся в маму. А во внешности ее причудливым образом сплелись черты обоих родителей и даже бабушки. Золотые волны по грудь, капризно изогнутые губы и подлинная сталь в серо-карих глазах — его наследие, разбавленное пеплом.       — Привет, солнышко, — выдавил из себя Михаэль. Он не научился показывать любовь даже спустя десять тысяч лет.       Сэрайз — умела, но вампирское сердце охлаждало и ее чувства, а пепел — сглаживал янтарь в глазах. Это — наследие матери.       Мару умела сотворить уют. Уют получался у нее настолько неприметно, что впечатления опеки у Михаэля не складывалось. Она неспешно разливала чай, пока Сэрайз грызла лежащее в вазочках печенье. Детская беззаботность, он пытался не замечать вопиющий раздражитель. Вместо этого Михаэль вспоминал, когда они в последний раз собирались втроем. Собирались ли вообще? Приходили на ум только веранды Жемчужины залива, Аделайн и Вердэйн.       Наверное, они того не заслужили. Не заслужили его.       — Сэрайз, — Мару вырвала Михаэля из размышлений, — ты не хочешь отдохнуть день-другой на море?       У вампиров были странные отношения с солнцем, но младшую хайлендскую принцессу благодаря примеси серебра в крови они миновали. Сэрайз спокойно гуляла днем по землям империи и даже не знала, что ее соплеменники влачили жизнь в тенях. Она многое не знала… к счастью. Например, отвратительный характер отца, который он всеми правдами и неправдами старался скрывать, чтобы не повторить ошибку общения с Вердэйном. Мару это понимала.       — С кем ты хочешь отправить Сэру? — с подозрением спросил Михаэль. Мару очаровательно улыбнулась. Он понял, что провалился в ловушку. Глубокую, как озеро Прощаний в Синаане.       — Я подумала, что тебе пора начать больше общаться со сверстниками. Не против, если с тобой поедет Спэйси?       — Ей не нравится Спэйси.       — Он прикольный, — Сэрайз с легкостью отвесила эльфийскому принцу комплимент.       Михаэль дивился коварству супруги. Она понимала, что рядом с дочерью Михаэль не станет возмущаться, и, несомненно, решила провести утреннее чаепитие только поэтому. Он, слепой к людям, как всегда не догадался.       — Спэйси немногим старше Сэрайз, — заметил Михаэль. — Будет опрометчиво посылать их вдвоем.       — Могу отправить третьей его сестру, — жестоко предложила Мару. Михаэль понял, что эту битву он проиграл, и молча налил вторую чашку.       — Она противная, — резонно заметила малышка.       — Видишь, Мике́, — в назидание произнесла Мару. — Наша дочь уже разбирается в людях. Что ж, приятно, что мы все решили так быстро. Собери вещи за сегодня, завтра поедешь. Я переговорю со Спэйси; твой отец к нему крайне недружелюбно настроен.       Михаэль поймал себя на мысли, что уже пару минут барабанит пальцами по столу. Глупые нервы, почему они его выдают?       — Проявление равновесия в мире — ты-то к Спэйси относишься чересчур доброжелательно.       Ревность да тихая ярость кружили голову меньше, чем другая мысль: зачем Мару пытается увести дочь из города? Чтобы Михаэль не убил эльфийского выскочку или все же по другой причине?       — Это называется воспитание, — пропела Мару. — Сэрайз, не балуйся с едой. Ты уже позавтракала? Тогда иди собирать вещи в поездку. Не бери слишком много.       — Пусть берет сколько хочет, — Михаэль шел в отрицание идей супруги уже автоматически. Он все же внес в планы Мару свои коррективы. — Я отправлю с ними гвардейца. Как насчет… — мстительно протянул он, но имя называть не потребовалось. Глаза Мару сузились, точно у змеи или дикой кошки.       — Ради луны и всех звезд, — бросила она. — Отправляй кого хочешь, даже его. Мне абсолютно все равно.       Мысленно же добавила: «Хоть на смерть». Михаэль мог это устроить, о чем со злорадством уведомил. Не только же ей подчеркивать отношения на стороне? Они не любили друг друга, но право собственности никто не отменял.       Сэрайз с любопытством смотрела на разгоравшуюся ссору. Не хотелось, чтобы дочь видела, что ее родители меряются ревностью. В который раз.       — Вещи, — произнес Михаэль лаконично. Натренированно-командирский тон голоса подействовал: Сэрайз спорить не стала и, поджав губы, ушла. Мару со звоном поставила чашку на стол.       — Ну ты и паршивец. Чего добиваешься?       — Могу спросить то же самое. К чему срочность в поездке? Отвечай.       Мару принялась смотреть куда-то в сторону галереи. Холеная кожа осталась гладкой, спокойствие губ — неизменным. Порой ее хотелось оттаскать за волосы, чтобы увидеть хоть какие-то эмоции. Вода смывает все печали — глаза Мару тоже цвета моря и не пропускали ничего из прохладной души.       — Я волнуюсь, — сказала она, но Михаэль супруге не поверил. — Примерно через час я пойду за Ливэйг и не могу быть уверена, что ее реакция на замок, императрицу, тебя будут правильны. Почему Ливэйг просто нельзя убить? — Вот она, настоящая Аустен! — Я могу.       Михаэль, загадочно для самого себя хмыкнув, допил чашку. Отвратный чай, он его не любил. Вода с травой.       — Она полезный человек для общества, сильная чаровница. Таких мало. Поэтому — даже не вздумай. Если бы можно было убрать Йонсу безопасно — Король сделал бы это сам, а не обращался к нам, я уверен, но с такой кошмарной силой… Мы перестали выпускать таких адептов, храм расформировали после ее выпуска. Адепты и не рождаются. Король запретил.       Мару это не успокоило.       — Все будет нормально, — добавил Михаэль. — Вот увидишь. И незачем…       — Сэрайз уедет, — Мару уничтожила идею в зародыше. — Я так сказала. Хоть раз послушай других, а не себя. Я иду выполнять твое глупое решение, и один Господь знает, чем оно обернется, катастрофой или долгожданным спокойствием.       — Господу плевать, — заметил Михаэль. Забавная сентенция, краткий пересказ всего творящегося в мире, и одна из немногих точек абсолютно непонимания между ним и Мару. Снова по-змеиному сузив глаза (теперь в них прослеживался алый просвет), Мару Аустен отправилась переодеваться на выход.       «Катастрофой, скорее всего», — подумал Михаэль, поглаживая рисунок хрустальной вазы. Он напоминал фантазию мороза на стекле.