Эклектика

16 число месяца Альдебарана, Йонсу В. Ливэйг

      В ночь, следующую за нападением оборотня, Йонсу Ливэйг приснился сон. Она ничего не запомнила, кроме алого зарева на горизонте, которое почему-то запало в душу; соседки говорили, что Ливэйг что-то шептала во сне и иногда плакала, повторяя название звезды в созвездии Ориона, давно переродившейся — Бетельгейзе. Шепот никто не смог разобрать — как всегда. Подобные сны приходили часто и никогда не задерживались в памяти. В самом лучшем случае Йонсу запоминала отдельные картины: алое зарево, размытый мужской силуэт впереди, капли крови на снегу, корабли на фоне россыпи звезд. Результат же всегда был один, и им являлось опухшее от слез лицо, больная голова и жалость сердобольных соседок по комнате. Жалости к себе Йонсу не переносила. Она не отказалась бы от помощи…       От снов становилось ни сладко, ни горько — они вызывали тревогу, берущую истоки из ночной столицы. Чувство кормилось предположениями-мыслями о прошлом. «За что я лишилась памяти?» — то был главный вопрос, мучивший Ливэйг. Она жаждала правды, как это ни банально, какой бы горькой она ни оказалась. Пусть бы она оказалась убийцей, предательницей, зато знала бы, за что ее покарали забвением, знала, что виновна в бедах Хайленда, и попыталась бы что-нибудь исправить.       Соседки разбежались; солнце вновь вышло из-за заснеженных вершин, но света в жизни Йонсу не прибавило. Она ощущала медленно наползавший страх: его тенью стал иней, лежавший на траве, рисунок мороза на стекле. Йонсу, смотря в окно, видела воинов в угловых башнях крепости, в напряжении следящих за чем-то. За кем-то… Небо плакало. Непривычно холодные дождинки падали с серой пушистой пелены, затянувшей пространство над головой. Постепенно редкие слезы неба стали стеной, жалившей холодом, словно кто-то перевернул северный океан и поместил над столицей.       Однажды, проходя мимо фонтанов в центральном парке, Йонсу услышала разговор. Она очень любила подслушивать: так можно было узнавать все, ни с кем не общаясь. Сделав вид, что развязался шнурок, Йонсу остановилась в паре шагов от двух гвардейцев. Кронпринц Михаэль вызвал их на сбор.       Речь шла о Валетте Инколоре, бывшей фаворитке императрицы.       — Я видел ее у Орлиного гнезда. Помнишь, неделю назад разыгралась гроза и повалил снег? Я видел тогда. Пролетела над куполом — я не успел ни слова сказать, а начальник приказал помалкивать.       — Она умеет летать?       — Научилась. Ты же знаешь, — совсем тихо сказал один из гвардейцев, — Король дает им новые силы. Кто металлом управляет, кто армию в подарок получил… Они все в роскоши, а мы тут прозябаем.       Услышав последнюю фразу, Йонсу разогнулась и торопливо ушла. Гвардеец разочаровал ее свое продажностью. За свой народ необходимо бороться, не задумываясь о цене…       Прошел год, но разговор она помнила. Наверное, Йонсу единственная из простолюдинов знала причину ночного холода в столице. Наверное. Присутствие Валетты, Серой леди и Бесплотного клинка королевства, могло объяснить иней утром, но не метели, поражавшие города одновременно. Нет, колдовство бывшей фаворитки императрицы было ни при чем, но то, что Валетта пролетала у стен замка ночью, не вызывало сомнений. Зачем? Неужели готовилась война? Как Йонсу хотелось поделиться этими мыслями хоть с кем-то! Были бы друзья. Но ее никто не понимал — ни страсти к справедливости, ни желания жить без оков.       Приняв ванну и наскоро позавтракав, Йонсу заправила кровати, свои и чужие, и сбежала по лестнице к улице, чтобы вновь уйти на любимые конюшни. Рубашку она застегивала уже на бегу. Паутина столицы полнилась людьми: разряженными дамами, юношами в гвардейских одеждах, служительницами звезд, детьми и студентами. Около ее дома располагалась академия: посидев ради интереса на паре лекций, Йонсу поняла, что бесконечно далека от науки. Кому могли быть интересны расчеты, теории и вероятности? На доказательство всякой ерунды можно потратить всю жизнь! Йонсу хотела потратить ее на более веселые и нужные вещи.       На конюшнях она, как обычно, застала лишь скучавших в стойлах лошадей, которые приветствовали появление хозяйки перекличкой-ржанием. Ни одна лошадь не сможет и не захочет убегать из-под защиты столицы, потому в строгой охране они не нуждались. На попечении Йонсу находились племенные кобылки, которых потом сводили с боевыми жеребцами из замка. Она не просила многого. Получая деньги, на которые можно было поддерживать существование, Йонсу просила лишь, чтобы у нее была своя лошадь. Начальство не имело ничего против. Она работала посменно со старым конюхом, который брал вистов больше, чем того заслужил. Если вчера была его смена, то сегодня — очередь Йонсу.       Элли так и не вернулась. Скорее всего, лошадку загрыз какой-нибудь зверь. Опасных существ в северных лесах хватало, хотя Михаэль Аустен охотился на них с завидной регулярностью. Элли было, конечно, жалко, но следовало выбрать себе новую лошадь. Наливая свежую воду в поилки, рассыпая в кормушках сено и подсыпая опилки на пол очередного стойла, Йонсу подбирала себе спутницу утренних прогулок. Выбор пал на светлогривую голубоглазую лошадку, которую было жаль отдавать на племенную работу, изнашивавшую организм кобылки за пять-шесть лет. Йонсу считала, что малышка слишком красива, чтобы давать ей столь ужасный, на взгляд полуэльфийки, смысл жизни.       — И как мне тебя назвать? — спросила она, смеясь, и провела щеткой по густой гриве. — Может, Рейн?       Имя всплыло в голове неожиданно. Интересно, кому оно принадлежало раньше? И жив ли этот человек?       — Йонсу? Ты здесь? — раздался мягкий голос со стороны входа в конюшни. Скрипнула дверь. Йонсу выглянула из стойла. В свете солнца стояла женщина с золотистыми волосами, уложенными в мягкие волны.       — Я здесь, леди Мару! — крикнула Ливэйг. Мару? Вторая леди империи? Жена кронпринца? В конюшнях? Ищущая ее?       — Я бы хотела поговорить с тобой. Подойди.       Йонсу смяла щетку в руке. Повелительный тон… Щетку захотелось швырнуть в лицо принцессе. Кто она такая и почему позволяет себе хамское поведение? Происхождение и власть в глазах Йонсу не давали ничего.       — Я… я сейчас подойду, — все же выдохнула она и, чтобы успокоиться, еще раз провела щеткой по гриве кобылки. В сарае ненадолго повисло молчание.       — Тут мило, — сказала Мару, тем не менее, не заходя внутрь. — Ты же знаешь, что наши дворцовые лошади держатся не в стойлах, а в садах внутри замка? Особенная порода, с легкостью пробьет копытом древесину. Видела их?       — Однажды, — настороженно ответила Йонсу, отряхиваясь от сена и думая, что всякая лошадь пробьет деревяшку копытом. — Зарю лорда Михаэля. Она прекрасна.       — Я ее подарила. Лошади с такой гривой нет на всей Мосант.       — Она очень быстрая.       Обмен фразами напоминал общение двух умственно отсталых — или людей, которым на самом деле было не о чем говорить. Йонсу вышла из стойла и направилась к жмущейся к порогу принцессе. Несмотря на то, что лицо Мару заливало безразличие, полуэльфийка различала на нем еще и брезгливость. Второй леди империи определенно было противно находиться во «вонючем сарае» — выдавали опущенные уголки губ и чуть раздутые ноздри. И про нее говорили: «Принц Михаэль женился на простолюдинке»… В спеси Мару превзошла бы любую чистокровную королеву. И как она раздражала! Йонсу не знала, что должно было случиться, чтобы однажды они смогли бы назвать друг друга подругами.       — Я вот зачем пришла, — сказала Мару. Конечно, такая, как она, никогда не пришла бы просто спросить, как дела. — Фрейлина императрицы умерла сегодня ночью. Миледи ищет новую. Ты знаешь, у нее особые вкусы. Она требует тебя.       Йонсу вздрогнула.       — Она меня знает?       — Она всех знает.       Предложение Мару, которое по сути и предложением не было, а лишь констатацией уже принятого решения, Йонсу не обрадовало. Она не хотела в замок. Ей хотелось остаться на свободе, принадлежа лишь себе и необременительному долгу. Поэтому Йонсу, не удержавшись, колко ответила:       — И что? Я не вещь, чтобы меня требовать. Хотя тебе, наверное, это незнакомо — чувство собственного достоинства.       Холодная красота Мару чудом не разбилась, грозя ужалить осколками льда. Принцесса премило улыбнулась.       — Почему же, — с деланной мягкостью заметила Мару, завуалировав ненависть вибрирующими интонациями. Вот только Йонсу почувствовала истинный настрой. — Возможно, мы понимаем чувство собственного достоинства по-разному. Для кого-то это значит не опускаться до уровня грязной лошадницы, а для кого-то… — последние слова утонули в пренебрежении.       — И кто-то из нас определенно неправ.       — Согласна, — ответствовала Мару с выражением лица, от которого Йонсу захотелось обрушить на нее лопату с навозом. — Я бы не советовала идти против воли императрицы. Не все так плохо. У нас весело — ты ведь это любишь? Наряды, торжества, мужчины, выпивка… Ты будешь на полном обеспечении. Скажи, тебе много платят за этих лошадей? Едва ли. Пару десятков вистов в день.       — Это не всем нужно — отрезала Йонсу. Мару некоторое время молча смотрела на нее. Во взгляде читалось «Ты дура? Тебе не нужны деньги и роскошь?» Как же Йонсу хотелось сказать, что дура здесь только Мару. Почему она вдруг решила, что Йонсу «клюнет» на такие «дешевые» обещания? Наряды, мужчины, выпивка… Неужели до потери памяти она любила это? Или просто Мару считала ее такой пустышкой?       — Понимаю, — помедлив, продолжила принцесса. — Кто-то выбирает роскошь для тела, кто-то — роскошь для души… Ты сможешь воздействовать на правящую элиту, там полно глупых мужчин, которые купятся на твое обаяние. Тебе ведь, наверное, хочется снова чувствовать себя значимой, верно? А не сидеть… — Мару красноречиво обвела взглядом конюшню, — здесь. Я знаю, ты невыносимо жалостлива, носишься с идеей правосудия и всеобщего равенства… Уверена, в наших аристократических рядах найдется такой же дурачок-революционер. Хлоп-хлоп глазками — и он твой, будете продвигать свои идеалы в общество, как ты всегда хотела!       — Вижу, вот это тебе знакомо — проституция во имя карьеры, — ударила в ответ Йонсу, не особо выбирая слова. — На войне пробираются через окопы, а принцесса Мару — через смятые постели. Я не буду следовать твоим советам, хорошо? Из-за чувства собственного достоинства. Вали отсюда, чистоплюйка. Лучше бы боялась свою честь изгадить, а не руки.       В невинно-голубых глазах Мару мелькнули алые лучи; Йонсу сжала кулак — сквозь пальцы начал пробиваться свет апейрона.       — Не стоит, — тихо произнесла Мару. — Если мы атакуем друг друга, то столица, возможно, исчезнет. Нам обоим этого не хочется — ратуем за благоденствие Хайленда каждая по-своему. Давай вернем разговор в продуктивное русло? Мы не дикари. Мы — люди.       Йонсу, не выдержав, засмеялась и опустила руку. Между настолько разными личностями невозможен конструктивный диалог. От одного постного выражения лица хайлендской принцессы Йонсу выходила из себя. Как можно быть такой нудной, портить настроение и отвлекать от радостей жизни своими вечными этическими придирками?       — Я не человек. И насчет тебя не уверена. Но, по-моему, быть не-человеком в Мосант — это комплимент судьбы.       — Хорошо. Кем бы ты ни была, попробуем возродить дискуссию. Почему ты отказываешься, что хочешь от жизни? Ответь, и я скажу, найдешь ли ты это в стенах дворца.       «Почему ты так упрямо пытаешься меня в них затащить?» — подумала Йонсу и с иронией заявила:       — Свободы.       Мару словно ожидала этого слова.       — Чем выше забираешься — тем меньше людей и тем меньше оков. А там и до свободы недалеко. Достаточно найти общий язык с нужными людьми, чтобы чувствовать себя прекрасно. Видишь? Я разрушила твой аргумент.       Йонсу покачала головой.       — Нет. Это не та свобода, о которой я говорю. Ты ничего не сможешь предложить: считаешь меня беззаботной, недалекой…       Тело Мару безвольно дернулось. Потом раздался легкий хлопок со стороны улицы; вспышка света схлестнулась со вздохом принцессы. Мару обрушилась на колени, держась за бок. Ее пальцы покрылись чем-то темным. Йонсу, забыв про всю неприязнь, бросилась к ней и насильно отвела руки. Ткань платья обезобразило кровавое пятно. Йонсу отпрянула.       У нее в голове не укладывалось, что в хайлендскую принцессу могли стрелять… здесь.       — Надо промыть рану, — автоматически сказала Йонсу. На самом деле она не понимала, что происходит, и почему Мару остается такой спокойной. Только что принцесса убеждала ее, сердито заведя руки за спину… а теперь… Мару подняла побледневшее лицо к ней. Оно стало серым, как тень. С него, казалось, сбежала вся краска.       — Пожалуйста, отведи меня домой, к мужу, — произнесла она с легкой одышкой. — Без лишней суеты, слов… Никто не должен знать. Это поднимет панику, — добавила Мару, когда Йонсу уже приготовилась спорить — как можно молчать о подобном?! — Начнется хаос, давка, пострадают люди… Зачем? Я прошу тебя помочь.       Разве Йонсу могла отказать?       Она с трудом подняла Мару на себе; принцесса едва стояла на ногах, но выражения лица не меняла. Оно оставалось безмятежным, с легкой натренированной улыбкой, которая показывала, что у ее владелицы все замечательно. Крепко обхватив руку Йонсу, Мару вышла из конюшни.       Во дворе Йонсу огляделась, пытаясь отметить все детали разом. Ее взгляд скользнул по запруде, окруженной камышом, колодцу, сложенному из светлого камня с красной черепичной крышей, манящим зеленью лужайкам и далеким полосам леса из стоявших стеной деревьев. Нет, ничего. Картина осталась прежней — ни стрелка, ни сломанных ветвей, ничего, будто случившееся было выдумкой. Йонсу готова была обвинить Мару во лжи, но бок принцессы упрямо заливала кровь — алая, точно пустынный закат.       Анлос являлся вторым по величине городом импери. Столицу окружал ров, в глубине которого тек один из притоков Сёльвы. Через ров был перекинут мост, созданный с таким расчетом, чтобы через него прошло ровно две повозки. Сейчас торговые караваны шли только в одну сторону. Тяжелые, нагруженные фруктами, древесиной, одеждой и прочим товаром, они скрипели колесами, а кони — звонко били подковами копыт по мосту. Караваны направлялись в Верберг, Аливьен-иссе и другие города империи. Кучера и охрана с некоторым удивлением и жалостью смотрели на Йонсу, узнав леди Мару — прикладывали руку к груди в жесте приветствия. Супруга кронпринца шла быстро. Подол ее платья скользил по белым блестящим камням.       Ворота Анлоса, как всегда, не охранялись. Распахнутые створки приглашали войти каждого, маня блеском вечного лета. У Йонсу перехватило дух. В полдень благоухание садов доходило до своего пика, и дышать становилось невозможным. Она старалась не посещать город в полдень. Солнце слепило глаза, отражаясь от бесчисленных стекол окон-арок, подошвы ног горели от соприкосновения с раскаленным камнем. Другим людям, заполонившим переходы, казалось, жара и удушливый запах не доставляли неудобств. Они веселились, куда-то спешили, шумели. Йонсу внезапно захотелось выбежать из этого муравейника, но сбившееся дыхание Мару уничтожило желание на корню. Ей плохо, ей больно, Йонсу чувствовала происходящее с ней на себе.       За внешними стенами города располагались жилые дома простолюдинов; их сменял круг рынка, прилипший к первой внутренней стене; за последней шли элитные районы, а за ними располагался сад, в свою очередь, окружавший семь башен и переходы между ними. Башни стояли вокруг внутреннего замка. Каждый новый перекресток давался Мару с большим трудом. Йонсу старалась прятать кровавое пятно собой; прохожие с любопытством смотрели на них, и некоторые все же замечали рану. За спинами все чаще стали раздаваться разговоры и восклицания. Мару ускорила шаг, и теперь они старались идти самыми неприметными улочками, прижимаясь к краю. Людской поток редел — близость центра отсеивала толпу по чистоте крови и объему кошелька.       Миновав небольшую площадь, выложенную камнем, Йонсу и леди Мару подошли к фиолетовой башне. Ливэйг слышала о ней. Единственная башня, запиравшаяся на ключ и, по слухам, ведущая прямо в императорские покои.       — Еще немного, — прошептала Мару. — Обо мне позаботятся. А ты заслужила благодарность, обед, веселый вечер — что угодно, чтобы я не чувствовала себя виноватой или…       — Замолчи, — Йонсу была тронута до глубины души. Несмотря на то, что Мару могла упасть в любой момент, принцесса думала о ней.       — Не знаю, смогу ли выполнить свои обязанности сегодня, — совсем тихо сказала Мару. — Надеюсь, звезды будут ко мне милостивы. И как же я надеюсь, что муж ничего не узнает… Он расстреляет всех через одного, чтобы узнать, кто это сделал.       Йонсу испытала укол зависти. У полуэльфийки не было никого, кого бы взволновали ее проблемы.       Отпустив ее руку, Мару завозилась у двери. Замок щелкнул. Принцесса, сделав приглашающий жест, вошла внутрь первой, Йонсу последовала за ней и оказалась в приятной прохладе. В фиолетовой башне не оказалось ни цветов, ни жары, ни слепящего великолепия, что ожидалось. В ней была самая обычная винтовая лестница с резными деревянными перилами. Йонсу подняла голову. Лестница уходила так высоко, что, казалось, вела в бесконечность.       — Зеркальный потолок, — поняв ее мысли, сказала Мару. Она коснулась рукой залитого кровью бока. Йонсу бросило в дрожь — прямо на ее глазах Мару вытащила обагренную пулю и, презрительно скривившись, кинула за спину. Откуда в ней столько сил? Ее выдержка заслуживала уважения.       — Пошли.       Йонсу неуверенно качнула головой.       — Я согласилась тебя проводить, — заметила она. — Не остаться здесь.       — Йонсу Ливэйг, — строго обратилась к ней принцесса. — Ты, позволь заметить, жительница Хайленда. Это твой моральный долг — защищать нашу страну, помогать семье, хранящей империю тысячелетиями. Ты ведешь себя бессовестно, эгоистично, отвратительно, недостойно звания генерала и врученных медалей. Если ты обладаешь такими качествами на самом деле — можешь смело уходить.       В глазах Мару читался пожизненный приговор.       Оглянувшись напоследок на дверь и блестевшую на полу пулю, Йонсу покорно последовала за принцессой. Спустившись на один пролет, они оказались в длинном темном коридоре. Туфли скользили по полу, справа и слева виднелись бесчисленные двери, оббитые железом, без окошек, с круглыми кольцами вместо ручек. Промозглый холод заставил Йонсу передернуть плечами. Сыро. Сумрак, сгущавшийся по углам, заставил подойти ближе к сопровождающей. Вот только супруга кронпринца оказалась такой же холодной, как здешние стены.       Мару глянула на Йонсу через плечо.       — Догадываешься, где мы сейчас?       — Темница?       — Именно, — голос Мару не изменился ни на йоту. — Никогда не спускайся сюда без сопровождения.       — Тут есть что-то… — начала было Йонсу, но Мару перебила ее.       — Тут есть существа, от которых ты не защитишься апейроном.       Ливэйг задумалась. Едва ли такие существуют. Скорее всего, Мару лжет, желая напугать.       — Если они не нападают на тебя, почему ты не можешь сказать, чтобы они не нападали и на меня тоже?       — Они боятся меня. Это единственная причина. Мы держим здесь сумасшедших духов и предателей, — сообщила Мару, когда они подошли к новой двери. На двери не оказалось замка. Мару просто толкнула ее, и они оказались в широком коридоре. В глаза ударил свет.       Йонсу замерла, не веря. Она никогда не видела подобного. На секунду внутри мелькнула тень узнавания; она сразу же исчезла, и полуэльфийка вцепилась в это чувство, как Мару ранее — в ее руку. Неужели Йонсу была здесь?       Стены коридора были расписаны фресками с видами Мосант: напротив Йонсу перекатывались волны у стен Аливьен-иссе, чуть справа — Орлиное гнездо. Каждую фреску вставили в рамку из лепнины. Лепнина белела везде: пролеты стен между окнами украшали рельефы с изображениями пасторальных сценок, потолок нависал вычурными завитками и розетками, потолочный карниз украсили гроздья винограда с извитой лозой. Только золотая люстра разбавляла бледность окружения. Взглянув на люстру еще раз, Ливэйг внезапно подумала, что свечи на ней стояли не всегда. В детстве… что в детстве? Обрывок памяти растворился без следа. Однако… может, здесь она вернет прошлое? Йонсу закусила губу. Свобода или шанс узнать больше? В глубине души она понимала, что сделала выбор после первой тени узнавания.       Некоторое время Мару и Йонсу молча шли по коридорам. Взгляд всюду встречал лепнину и позолоту, это начинало раздражать. На стенах висели картины, окна скрывали просвечивались тонкими шторами, в углах стояли вазы со свежесрезанными цветами. Никого из прислуги не было видно. В замке стояла тишина. Потеряв счет поворотам и ступеням, Йонсу лишь разглядывала все новые картины. Иногда ей казалось, будто она видела их прежде: некоторые вызывали те же эмоции, что образы из снов и золотая люстра. Ливэйг сделала еще пару попыток вспомнить, но вместо воспоминаний встречала пустоту и тьму в голове. Вырваны без права на восстановление. Йонсу не собиралась оставлять попыток. Неудачи лишь дразнили ее.       Мару и Йонсу свернули в коридор, полный зеркал.       — Тут находятся апартаменты леди Селесты Ленрой. Ты слышала о ней? — Мару первой прервала молчание.       Йонсу вспомнила недавнего знакомого по имени Спэйси и его вульгарную сестру.       — Немного.       Мару ничего не ответила.       Зеркала сменились расписанными картинами стенами, изображавшими прекрасные сады, красочные водопады и ярких птиц. Йонсу с удивлением смотрела себе под ноги, мраморные полы пола с нежным жемчужным отливом отражали ее в мельчайших подробностях.       Ее взгляд поднялся выше, прошелся по окнам витражам, и Йонсу невольно остановилась, выловив на стене нечто, что заставило ее замереть на месте. Это был портрет леди Сёршу, высокой, статной женщины — правой руки правительницы. Ливэйг никогда не видела ее вживую. Или видела?.. Портрет завораживал; желтые, как расплавленное золото, глаза сверкали, притягивая внимание. Большие, навыкате, они доминировали на лице. Челюсть, дисгармонично тяжелая, смотрелась странно при женских округлых чертах. Йонсу, задумавшись, отошла от портрета Сёршу к следующему в длинном ряду полотен в тяжелых золоченых рамах. Мару, заметив, что ее привлекло, не торопила Йонсу и тоже остановилась. И наблюдала, как кошка.       Следующими висели портреты правителей городов империи, но они не интересовали Йонсу. Все, как один, были толсты, одеты в богатые чрезмерно пышные одеяния. Пройдя мимо портрета лорда Ленроя-старшего, она поразилась сходству сына со своим отцом. Только Ленрой-старший выделялся среди этого ряда толстяков: он был сух и гибок, как ветвь ракиты. Многочисленные награды украшали его мундир. Откуда они взялись, Йонсу не знала — в боях правитель Верберга никогда не участвовал, она могла в этом поклясться. Она помнила его в молодости, и едва ли эльф с таким самомнением вышел бы на поле брани, будучи взрослым.       У самого окна висел портрет кронпринца Михаэля. Йонсу невольно залюбовалась им. Принц стоял на веранде Каалем-сум, облаченный в бело-золотой мундир (Ливэйг слышала, что такие носят гвардейцы города), широкоплечий и атлетично сложенный. Лицо мужчины, в отличие от предыдущих портретов, выражало решительность, тонкие губы обозначились суровой линией. Бесцветные волосы дисгармонировали с темными бровями наследника империи. Глаза Михаэля были черны — в них не чувствовалось ни одной эмоции. Впрочем, это всего лишь портрет.       Портрет… Он тоже вызвал воспоминания. Прикосновение кронпринца, яростное, оставившее боль, мелодию вальса да чей-то силуэт рядом, от которого внутри все сжалось. Кто это? Картина исчезла, стоило попытаться разглядеть незнакомца, и обнажила боль и темноту. Царапали грани вырванного воспоминания, на кончиках которого блуждали тени.       Йонсу поняла, что никакая свобода не заставит ее выйти из замка прежде, чем к ней вернется память. И дело уже не в том, что говорила Мару Аустен под бесконечностью зеркального потолка.       — Пошли быстрее, — напомнила о себе Мару. «Странный голос», — подумала Йонсу. Ревность? Да, хладнокровная леди выдала себя ревностью.       Коридор кончился; Мару открыла новую дверь. Оглянувшись напоследок и успев заметить последний портрет, на котором запечатлели двух девушек, темноволосую и ярко-рыжую, Йонсу вступила на новую лестницу, ведущую вниз. Воздух стал влажен и горяч. Откуда-то снизу доносилось журчание воды.       Внизу, как оказалось, были купальни для служанок. Йонсу уже ожидали три одетые в простые платья из беленого льна девушки, чьи волосы были спрятаны под чепцы. В углу небольшого помещения паровала дубовая купель, доверху наполненная водой. Рядом, на скамье, лежал аккуратно сложенный новый наряд Йонсу.       — Мы обе понимаем, что ты решила, верно? — прокомментировала происходящее Мару. — Тогда изволь принять немногочисленные правила жизни в этом замке. Помойся и оденься во что-то более приличное, чем попугайские тряпки. Я отойду. Кто-нибудь знает, где Кэтрин?       Драили ее на совесть, до красноты растерев кожу мочалками и трижды промыв волосы. Из купели Йонсу вышла розовая, как младенец, и еще некоторое время терпеливо сносила обтирание и вычесывание волос, которые еще влажными стянули на затылке в высокий хвост и обвили голову косой, наподобие короны.       Следующим надели пышное платье из почти невесомого шелка и стянули талию тесным расшитым золотой нитью корсетом.       Йонсу едва дышала, но терпела. Раскатав по ногам тонкие чулки и закрепив их подвязками, она, наконец, закончила свой туалет, сунув ноги в туфли-лодочки, что почти не чувствовались на ноге. В ушах появились серьги, кисти рук украсились браслетами.       Ливэйг подумала: если с ней обращаются так, то как обращаются с императрицей?       Вернувшаяся Мару тщательно оглядела Йонсу, велев ей покрутится вокруг своей оси, и удовлетворенно кивнула. Сама она за то время, пока готовили полуэльфийку, тоже принарядилась: платье сменилось на лазоревое из атласа, волосы завились в спирали, спускавшиеся к чуть загорелым плечами. Окружение идеально подходило к ней. «Пожалуй, Мару родилась для такой жизни», — подумала Йонсу, залюбовавшись ей. Неудивительно, что именно леди стала женой Михаэля Аустена. С этим тоже было связано какое-то воспоминание, но оно ускользало, как шелковая лента платья для вальса.       Кровавое пятно исчезло, и только приглядевшись, Йонсу заметила перетянутую бинтом талию. Его текстура предательски проступала сквозь ткань.       Мару кивнула в сторону двери.       Шли они молча; Йонсу разглядывала убранство новых помещений, удивляясь неизменной роскоши и стремлению к вычурности и помпезностью тех, кто занимался обустройством замка. Везде наблюдалась все та же лепнина, от обилия которой уже рябило в глазах, позолота, которой укрывался малейший бугорок на рельефах стен, настенные канделябры и тяжелые люстры, на потолках сверкали переливами хрусталя, начищенной меди и серебра. Память молчала.       Императрица обитала на самой вершине башни. Здесь царили тишина и холод — какой контраст по сравнению с остальным городом! Уткнувшись в широкую дверь из светлого дерева, Мару остановилась и, не оборачиваясь, сказала:       — Только молчи.       После чего легко толкнула двери. В нос сразу ударил аромат цветов. Йонсу против воли отступила назад. Только сейчас она полностью осознала то, как изменилась ее жизнь за этот день. Йонсу вдруг подумала: сколько жителей империи хотели бы оказаться в опочивальне леди Астреи вместо нее! Йонсу не хотела, но выбора не оказалось. Она шагнула в спальню правительницы западных земель Мосант.       На роскошной кровати с голубым постельным бельем лежала женщина. Бледные тонкие губы не улыбались, не шевелились, серые глаза ничего не выражали, только правая бровь поднялась немного выше левой, придавая женщине слегка горделивое выражение лица. Удивительное дело, но она спала. Йонсу озадачено взглянула на Мару.       — Правительница никогда не закрывает глаза, — прошептала та, вновь надевая на лицо улыбку. — Леди Астрея сейчас проснется.       Не закрывает глаза? Ливэйг готова была поклясться, что правительница — человек.       — Что я должна делать?       — То же, что и я. Ты будешь только помогать мне на первых порах. Ей надо принять ванну, расчесать волосы, приготовить платье, заправить кровать.       — Все?       — Молчать. И улыбаться, — добавила Мару.       Створки окон раскрылись, впуская теплый воздух, развевая шторы. Полосы шелка ласкали кожу; хрустальная люстра засверкала; плетеные кресла засияли ласковым белым светом. Цветы в вазах заколыхались, начиная дурманить. Мару неслышно шагнула вперед, к кровати, и Йонсу последовала за ней. Страшно. Монументальная фигура леди Астреи внушала ужас; Ливэйг боялась взглянуть на нее и смотрела куда-то в подушку.       — Доброе утро, госпожа. Ванна уже готова.       Мару подала леди руку. Йонсу замерла. На шелковой подушке лежала жемчужно-золотая прядь волос, выбившаяся из прически Астреи Аустен.