Эклектика

12 990 год от сотворения мира, Йонсу В. Ливэйг

      Волны перекатывались через камни — серое на сером с оттиском ночи. Ни пены, ни кружев вдалеке, ни листьев деревьев, что остались на юге. Только тускло-матовая поверхность океана, лижущая берег на протяжении тысячелетий. Улица обрывалась в пустошь. Дальше лишь снег.       Йонсу стояла у кованной железной ограды и изучала меланхоличное движение волн. Накат без ветра — что может быть тоскливее на море? Камни то уходили вглубь, то возвращались назад. Обломки когда-то величественных гор, таких же старых, как сама Йонсу. Полуэльфийка улыбнулась от этой мысли. Вечное бессмысленное движение — куда, для чего? Когда-нибудь время сточит их настолько, что останется хрупкая сердцевина, которая расколется от легчайшего прикосновения. Звон — и хруст пыли в чужих руках. Звон — и новая история для, казалось, поверженной души. Это не ее мир. В ее мире море встречалось с желтым песком и величественным каменным замком. Для других, тех, кого породила фантазия Короля, история заканчивалась во всех измерениях. Это не ее мир — почему же так хотелось его охранять?       В глади отражались звезды. Офелия Нептане сказала однажды: особо отважные попадают на небо и становятся светлячками ночи. Водопадами низвергалась душа первого повелителя воды, узкий силуэт леди ветра переливался на горизонте. Они заслужили покой и теперь могли спокойно наблюдать за любимым миром, своими детьми и плодами поступков. Недостойные рассеивались дланью Короля. Но…       Где Валери? Где все храбрецы, знакомые Йонсу, что жили на солнечной стороне Мосант? Как их найти снова? Какой приговор вынес Майриор Десенто: карать или миловать? Йонсу прижалась щекой к холодному металлическому шару ограды. Сколько лет она прожила под сенью лесов, свечением звезд за Гранью — нигде не нашла дома, о котором грезил Валери. Что-то упрямо звало вперед, давая сил в борьбе с осознанием, что она одна. Уже одна.       Нет отца, нет мужа, нет друзей. Кестрель и Рейн на востоке империи и не могут вернуться. Ей, разжалованному генералу, приказано охранять один из старейших городов Хайленда — Палаир, известный всем по легенде о Пламени севера и драконе. Палаир, отстроенный по приказу кронпринца после смерти сына. Йонсу перевела взгляд на раздвоенный мыс к западу — бывшее жилище дракона. Места памяти уходят, и скоро не останется никого, кто застал бы те времена. Легенда станет мифом и вскоре вовсе исчезнет, как сердцевина камней на берегу.       — Еще помню, — прошептала Йонсу, думая, как же это глупо, разговаривать с собой, и встала. Мороз жег щеки, колол пальцы. Она потерла кончик носа и встряхнула волосами, желая согнать лед. Перчатки не спасали, зачарованное пальто, отороченное мехом, тоже. Ливэйг задержала взгляд на небе.       — Достал своей зимой, — обратилась Йонсу к полумесяцу и, заметив, как ярок сегодня Орион, отвернулась от океана к городу. Яркие разноцветные дома только подчеркивали тоскливую природу. Высокие дома, кареты, движущиеся на магии, застекленные оранжереи и парки. Иногда Михаэль все же делал что-то хорошее. Ссылка Йонсу в Палаир к хорошему в ее глазах не причислялась.       Спрятав волосы за воротник и поправив шапку, полуэльфийка начала спускаться вниз, к центру.       Главная площадь была усыпана снегом: на ней играли дети, строили замки, рыли туннели. Взрослые торопливо проходили мимо, боясь попасть под обстрел снежками; Йонсу бросилась напролом через середину площади, думая, что, имея столько войн за плечами, глупо опасаться детей. Она прекрасно чувствовала полет каждого «снаряда» и знала, что все летят мимо. Лавируя между детьми и ледяными статуями, Йонсу вырвалась на дорогу. Горел красный. Самоходные кареты проносились мимо и обдавали легким колючим снегом — кафе заманчиво манило вывеской напротив. Йонсу незаметно нащупала кошелек в нагрудном кармане. Сумки она не носила, считая, что они стесняют движения. По этой же причине вместо привычной многим женщинам одежды Йонсу шла в спортивной куртке, шапке с помпоном, шарфе и ботинках. Глядя на разукрашенные лица прохожих, она не могла сдержать улыбки. Что это за красота такая, которая смывалась первым же дождем? Смешно: когда-то на свидания с Валери она наряжалась точно так же. Спустя годы терпения хватало только на бальзам для губ, спасающий от мороза. Сегодня Йонсу забыла даже про него.       Зеленый.       Полуэльфийка перебежала через дорогу и толкнула дверь кафе. В лицо ей ударил поток теплого воздуха. Корица и перец, выпечка и кофе, горячий шоколад и аромат жареного мяса. У окон находились столики, огороженные декоративными стенами. Был вечер, и лампы дарили приглушенный свет. У барной стойки зажигали свечи. Йонсу помахала рукой парню, что пытался дотянуться до люстры, и смахнула с головы шапку. Парень ухитрился помахать в ответ.       — Добрый день!       — Привет, Дэн. Где свободно?       — Пятый столик.       — Спасибо, — поблагодарила она, оставляя куртку на вешалке. Шапка и шарф отправились в рукав. Дрожа от холода, Йонсу села за указанный столик и взяла в руки меню. «Как всегда, идешь за кофе, а возвращаешься без денег», — подумала она, пожирая взглядом весенний суп — блюдо сегодняшнего дня. Как можно отказаться от припущенных овощей под белым соусом? Йонсу нацелилась на блинчики. Кружевные, с начинкой, шоколадные… За век пребывания в Палаире она перепробовала все и теперь тщетно пыталась выбрать нужные. Разозленный Михаэль платил ей гроши, но Йонсу не тратила деньги ни на что, кроме еды. Все остальное она могла делать с помощью силы апейрона. Взгляд упал на страницу с начинками. Ягоды, сгущенка, икра, варенье…       — Простите, здесь свободно?       — Да, конечно, — бездумно отозвалась Йонсу, выбирая джем. Прожив столько лет, перестаешь обращать внимание на подсевших в кафе незнакомцев. «Груша», — выбрала Ливэйг и торопливо опустила меню, чтобы не захотеть что-нибудь еще.       — Горячий шоколад с медом и корицей.       Напротив сидел мужчина с платиновыми волосами до плеч и продолговатым лицом. Он показался Йонсу смутно знакомым. Аккуратно сложив руки на столе, незнакомец переговаривался с официанткой. Ливэйг никогда не слышала такого ровного и спокойного голоса. В нем слышалась доброжелательность и легкая отстраненность, щепотка королевского высокомерия вкупе с отточенной вежливостью. Казалось, что над звучанием каждого слова незнакомец долго работал. «О» произносилось с легким придыханием, «р» коротко и звонко взлетало к потолку, «ц» очаровывало вибрацией, «й» практически пропадало, сливалось с предыдущей «е». Странный акцент, воздушный, расставляющий полутона в необычные места.       — Что будете вы, мисс? — обратилась официантка уже к Йонсу.       Та растерялась и напрочь забыла, что выбрала секунду назад. Не желая выставлять себя дурой и тратить чужое время, Йонсу сказала:       — То же самое.       Официантка в расшитом снежинками переднике зачитала заказ и, получив два кивка, спешно удалилась. Над головой вспыхнула гирлянда-водопад. Два дня назад праздновали Новый год и, по совместительству, день смерти первого мемория воды. Тихо играла музыка.       — Я вас знаю? — поинтересовалась полуэльфийка. — Почему-то кажется, что мы встречались. Когда-то. Меня зовут Йонсу.       Мужчина подвинулся ближе к окну. На нем была белая рубашка с палаирской вышивкой на манжетах и воротнике и ярко-синий, как васильки, жилет мелкой вязки. На левой руке Йонсу увидела необычное массивное кольцо с туманным камнем посередине. «Дымчатый топаз?» — подумала она.       — У вас очень красивое имя, жаль, что я слышу его в первый раз, — вот только как Йонсу ни силилась, сожаления в королевских нотках она не различила. — Мое имя — Бетельгейз. Как звезда в созвездии Ориона. В ее честь.       — В честь звезды… — протянула Йонсу. — Мое значит всего лишь… — продолжить не хватило духу. За много миль к югу переливались волны практически созвучного залива.       — «Глубина», верно?       — Да. С аландского, — Йонсу чуть улыбнулась. — Откуда вы знаете аландский?       — Я знаю много языков.       — Правда? — Ливэйг оперлась локтями о стол. Эрудированные люди вызывали восхищение. — Какие? Скажите что-нибудь. Мне так много лет, а знаю только северное наречие, хайлендский да еще парочку. Интересно, как одно и то же будет звучать в разных частях света?       — «Только», — повторил Бетельгейз. — Vu esse eiame.       — Что это значит?       — То же, что siesheste-enna. Это мой родной язык. Или vo tu o seatrie-anore, как говорят на далеких Диких островах. Su esse lami dez se, луна в Кэрлиме считалась символом красоты.       — Красоты? — с подозрением переспросила Йонсу.       — Sei grazuas. Вы прекрасны. Это первое, что пришло в голову, когда вы попросили что-то сказать. Очаровательное место, никогда здесь не был. Волшебно, — Бетельгейз замолчал и перевел взгляд в окно, оставив Йонсу в волнении: о чем он говорил на самом деле? О кафе или все же о ней? «Где мы встречались?» — думала Йонсу, изучая переливы на каффе. Три пластины из белого металла, как щупальца осьминога, обвивали ухо необычной формы — не человечье, не эльфийское.       — Откуда вы? — чувствуя себя назойливой, Йонсу попыталась возобновить разговор. Бетельгейз сел прямо, как того требовала вежливость. Говоря, он нисколько не менялся в лице. Его глаза оставались пусты, точно два облака.       — Из другого мира.       — Из Вселенной? — восхитилась она. — Вы, наверное, адепт? А под какой звездой родились?       Бетельгейз, казалось, растерялся. Йонсу вдруг поняла, что у него нет ресниц, только легкая подводка в тон густым темным бровям. Под ними глаза горели особенно ярко.       — Ваш заказ, — словно из ниоткуда выскочила официантка, и перед Йонсу опустилась кружка горячего шоколада. От корицы защекотало в носу. Полуэльфийка чихнула, тоненько, точно взмах крыльев стрекозы.       — Ничего не желайте, — она попыталась пошутить: — Я бессмертная! — Йонсу сделала глоток, желая занять паузу.       — Но не считаете это плюсом.       Неожиданные слова. Молочная пена кружилась меж зонтиков гвоздики. Ливэйг осторожно вдохнула аромат; Бетельгейз, держа кружку так, будто она не раскалывалась от жара, вновь отвернулся к окну. Пальцы изящно оплели ручку. Определенно, странный знакомый воспитывался в высших кругах общества.       — Бессмертие может быть плюсом? — как можно спокойнее произнесла Йонсу. — Мы вынуждены наблюдать тысячи смертей, закат мира. Знали бы вы, как поблекла Мосант со времен моего рождения. Она серая, покрытая пеплом и гарью войны, которой нет конца и краю. Я помню ее цветущей, чистой, как после дождя. Эта зима… этот холод… а на юге засуха, будто миру нечем плакать. Мосант очерствела вслед за нашими сердцами. Завидую тем, кто не успел застать последние века. И почему все еще верю в перемены к лучшему… Простите. Это не застольный разговор. Вам нравятся стихи? — спросила она первое, что пришло в голову.       Бетельгейз с легким стуком поставил кружку на стол.       — Увы, нет. Не понимаю, как в пару слов можно вложить четкую идею. Мне больше по душе проза. Предпочитаю объемные книги, с ними приятнее проводить время. Можно сидеть у окна под стук дождя, переливы грома или завывание ветра с изредка мигающей лампой рядом, кружкой горячего шоколада с корицей, карандашом в руке, чтобы подчеркивать особо красивые места.       — Вы так поэтично рассказываете…       — Сам иногда пишу. Наиболее плодотворно пишется в кафе, подобных этому. Здесь кипит жизнь. Не получается писать в тишине, мысль тянется вслед за строками. Когда слушаешь случайные разговоры, начинаешь думать по-другому. Герои перенимают чужой стиль. Если сидеть взаперти, все они начинают говорить подобно автору. Поэтому приходится посещать людные места. Я не экстраверт, совсем нет. Человечество — мое вдохновение.       От резкого порыва ветра задребезжало окно.       — Кажется, будет метель, — тем же спокойным голосом сказал Бетельгейз. — Несильная.       — Ну, наконец-то! Люблю непогоду. Хоть такие приключения. В этом городе ничего, кроме метелей, не происходит, — пожаловалась Йонсу. — Сто лет рутины. Встаешь, пьешь кофе, чтобы проснуться, обходишь город и пытаешься занять себя оставшийся день. С горя начала рисовать, старые книги перечитала, а в новых столько жестокости, что не хочется открывать. Поэтому люблю непогоду: приходится спасать людей и отстраивать город. Чувствую себя полезной. Возможно, я немного эгоистична…       — Не думаю, что дело в этом. Вы бы допили шоколад. Опасности опасностями, а до дома можете не дойти. Еще пара минут, и мне придется вас провожать, чтобы не мучила совесть.       Йонсу упорно не замечала на лице собеседника ничего, кроме натренированной легкой улыбки. Чувства явно проходили мимо нового знакомого, что не могло не удивлять полуэльфийку, всю жизнь купавшуюся в мужском внимании. Это несколько уязвляло. Она откинулась на диван с кружкой в руке.       — Значит, Бетельгейз, — протянула Йонсу, хитро прищурившись. — Родом из Вселенной, интроверт, но любит людей, писатель, не уважающий стихи. Я узнаю что-нибудь еще?       — Если спросите, то да, — откликнулся Бетельгейз как ни в чем не бывало. Ливэйг сделала глоток. Что ж, можно поиграть и по чужим правилам. Она, забавляясь, склонила голову вбок. Свечение новогодних фонарей заблуждало по волосам, но Бетельгейз остался внешне глух и к этому. Йонсу сделала голос на полтона ниже:       — Что вы делаете в Палаире? Ищите вдохновение?       Он, как ни в чем не бывало, кивнул.       — Пленительный край. Снег, горы, океан. Что может быть лучше?       — Теплое море.       — Над ним не увидишь небесного сияния, и окна на юге по утрам не украшены морозом. Снежинки не танцуют в воздухе, ветви зимой — просто голые палки, а здесь на них лежит перина. И…       — Во всем-то вы видите красоту, — досадливо пробурчала Йонсу. «Кроме меня», — добавила она мысленно.       — И женский румянец, — ровно продолжил Бетельгейз, — белая россыпь на ресницах, горящие от счастья глаза, когда наконец наступило тепло. Мило растрепанные волосы после улицы. Разве это увидишь, предположим, на Рассветных островах или в Аливьен-иссе? Нет. Там своя прелесть, которая, увы, мне сейчас не нужна.       Бетельгейз вытащил из кармана два полумесяца вистов и повертел в пальцах. Йонсу залюбовалась ловким отточенным движением. Новый собеседник был таким полностью — собранным и продуманным до мельчайшей детали внешности. Даже расстегнутая на одну пуговицу рубашка смотрелась к месту.       — Там, откуда я родом, нет зимы, нет океана, мир неизменен и пуст. Он другой. Здесь я могу вас коснуться и почувствовать тепло, а там пальцы пройдут сквозь дымку девичьего волнения и только. Мой родной мир более… изящен, но и более беден. Вы не увидели бы там рассвета или заката, дождя или снега, но встретили бы воплощения радости, печали, скорби, гнева или любви. Мы сотканы из них и потому бедны. Слишком мало красок, чтобы получить достойную палитру. Я не встречал дома бескорыстия, воздержания, жалости, милосердия и сочувствия.       — Здесь это тоже редкость, — сказала озадаченная Йонсу. Из какого мира пришел ее новый знакомый? Есть ли планеты во Вселенной, похожие на описанные им?       — Считали бы сочувствие благодетелью, если бы каждый любил ближнего? Нет. Она бы обесценилась. Я пришел к этой мысли совсем недавно. Раньше считал по-другому.       — Я с вами не согласна, — твердо заявила Йонсу. Бетельгейз едва заметно пожал плечами, отчего каффа заиграла на свету. Красный, темно-синий и зеленые камни, которые до того не различались, ясно обозначили себя.       — Ваше право.       Молчание сменилось музыкой. Гулкий мужской голос пел о лунной реке под переливы гитары.       — Так и не ответили, под какой звездой родились, — в тон Бетельгейзу заметила полуэльфийка. Странный разговор продолжал волновать.       — А вы как думаете? — последовал вопрос. Йонсу озадачилась еще больше. Так следовало бы вести себя ей.       — Ну… на огненное трио вы не похожи. Слишком молчаливый.       — Пламя закончилось на моих родителях, — откликнулся Бетельгейз, ничем не показав обиды. — Свет. Моя сила — свет.       — Какой?       — Нет разницы. Оба дарят надежду и иллюзии, только питаются разным. От первого впадают в уныние, от второго — в жестокость. Вы действительно считаете, что характер определяет звезда на небе? Я родился там, где их нет, — добавил Бетельгейз, продолжая крутить меж пальцев деньги. Вулканическое стекло искрилось.       — Откуда же вы?       Собеседник опустил руку с вистами на середину стола, и в этот момент погас свет, утихла музыка. Ее сменил вой ветра за окном. В кафе поднялся гул. Смеялись только дети и пары, которых не заботил мир вокруг, лишь человек рядом. Люди забегали, кто-то кричал о свечах, которые не успели зажечь. Скрепя сердце кронпринц приказал провести в городе электричество, и вот результат — Палаир оказался практически парализован без него. Спасало то, что придумали давно — свечи.       — Оборвало кабели. Видимо, мне все же придется проводить. Фонари не работают.       Тихий свет, бьющий из окна, безжалостно показывал симметрию черт. «Не бывает таких людей, — подумала Йонсу. — Не бывает! У всех есть недостатки». Облака же медленно затягивали небо — снег перестал отражать, и кафе погрузилось в полумрак. Ливэйг залпом допила шоколад, чудом избежав обожженного языка, и торопливо захлопала ладонями по карманам.       — Я заплатил.       — Ненавижу, когда за меня платят, — огрызнулась Йонсу, поняв, что оставила деньги в куртке. — Ладно, — сразу остыла она и примиряюще бросила: — Тогда приглашаю на чай. Буду вдохновлять на прозу как представитель эльфийского человечества, — и, выскочив из-за стола, она крикнула: — Дэн, деньги на столе! Использовали бы вы силы, — обратилась Йонсу уже к Бетельгейзу. — Темно как в бездне!       Ливэйг все же различила, как он воздел руку над головой и лениво распахнул пальцы, освобождая жемчужный шарик света — не солнечный, не лунный. Сфера повисла под потолком и показала перепуганные тени посетителей кафе. Йонсу сдернула с вешалки куртку. Когда она, накинув на голову шапку, обернулась, Бетельгейз стоял уже одетым. Это показалось Йонсу странным. Когда он успел?       — Пошли?       — Я еще не согласился, — заметил тот.       — Какой ты… апатичный! — возмутилась Ливэйг и, повинуясь импульсу, подхватила Бетельгейза за руку. От неожиданности он едва не упал, но удержался на ногах. Входная дверь подчинилась не сразу. Пришлось навалиться всем весом, чтобы открыть ее и оказаться среди холодных ветров. Йонсу взвизгнула, ощутив уколы снежинок, и непроизвольно выставила вторую руку, озарившуюся зеленым. Апейрон. Поняв, что делает, полуэльфийка торопливо погасила магию. Оставалось надеяться, что никто не увидел.       — Куда идти? — как ни в чем не бывало спросил Бетельгейз, но в синих глазах его еще блестели остатки отражения разъедающей мир зелени. Бледная кожа даже не покраснела от мороза — Йонсу почувствовала, что ее щеки и кончик носа закололо еще сильнее, и зарылась в шарф. Может, он привидение? Ветер поддувал за пальто.       — Два квартала на юг! — просипела Ливэйг. Конечно, она могла бы просто перенестись, использовав силы, но Йонсу давно решила пробуждать апейрон только во время сложных ситуаций. Иначе становилось слишком неинтересно жить.       Бетельгейза ветер не сносил. Мужчина напоминал гигантскую статую, хотя был выше Йонсу всего лишь на сантиметров десять. Ладонь полуэльфийки покоилась в его руке, облаченной в перчатку из странного материала. Йонсу могла поклясться, что та светится изнутри — как платиновые волосы, выбивавшиеся из-под шапки. Впрочем, теперь ей хотелось подобрать другой эпитет — жемчужные. Йонсу пыталась вспомнить, где она раньше видела подобный редкий цвет — вспоминался только Михаэль, но он обладал иным, более мертвым оттенком. Погасшим.       Йонсу шла прямо за Бетельгейзом, и весь удар ветра принимал он. Дома по другую сторону улицы скрывала пелена, фонари моргали, готовясь погаснуть вслед за другими, кареты застревали в сугробах. Редкие прохожие бежали, то и дело отворачиваясь от ветра. Пожалев их, Йонсу послала немного чар в небо, и погода чуть смилостивилась, перестала жалить ледяными осколками. Во время хаоса вокруг создание апейрона давалось легче, практически без последствий.       Таково ее наказание.       Пара пересекла улицу. Светофор не горел, кареты увязли. Люди бросали их. Палаир — слишком большой город, чтобы они могли добраться до домов в метель, но, к счастью, «северная столица» обладала застекленными переходами, в которых можно было спрятаться. Не всем повезло так, как Ливэйг — ее квартира располагалась в центре.       И пока ботинки ступали след в след, Йонсу успела в очередной раз поразиться своей импульсивности, беспечности и переменчивости. Только она могла спустя десять минут знакомства позвать к себе на чай человека, из которого приходилось клещами вытаскивать фразы. Что ж, наверное, это и привлекало. Валери всегда говорил, что она, Йонсу, ветреная и вплелась в его ветер; Бетельгейз отличался от мужа, как ночь отличалась от дня. В тот вечер на балу ее оглушали шутки и рассказы, а сегодня оживлять беседу приходилось ей.       — Куда дальше?       Очнувшись, Йонсу ловко ступила на сугроб и оказалась впереди Бетельгейза, подняв покрасневшее личико.       — Теперь поведу я, — заявила Ливэйг и торопливо отвернулась, чтобы ее не сочли дурой. Хотелось, как всегда, смеяться и шутить, но рядом с Бетельгейзом такое поведение казалось недостойным. Он будто сковывал ее незримым туманом и мешал взлететь.       Дверь подъезда оказалась открытой, и на ступенях лестницы лежал снег. Царило тепло и горел свет. В попытке достать ключи из кармана окоченевшими пальцами Йонсу уронила их. Бетельгейз, наклонившись, поднял ключи за брелок-самолет.       — Вы ведь согреться можете, — с укором бросил он. — Не поверю, что холод приятен.       — Могу. Я и перенестись сюда могла, и погоду успокоить, и висты наколдовать так, чтобы никто не заметил подделку. Но зачем? — вопросила Йонсу, вырывая ключи, и вновь вздорно подняла личико, будто ожидая, что в ответ на выпущенные коготки последуют чужие. Вот только желание действовать исполнялось прежде, чем она успевала подумать.       — Не понимаю, — честно признался Бетельгейз.       — «С этой жизнью короткой, равной вздоху, обращайся как с данной тебе напрокат», — процитировала полуэльфийка. — Омар Хайам. Даже если она длинная, то все равно может кончиться в любой момент. Второй этаж.       — Я уже проводил, — напомнил упрямец.       — Вдруг я подверну ногу на лестнице?       Непрошибаемый. Все кокетство расшибалось о скалу. Или он не понимал, или притворялся. Чем-то Бетельгейз напоминал Эдгара Вилена, примерно тысячу лет ходившего вокруг Офелии Нептане с намерением сделать предложение, чтобы в конце услышать: «нерешительность не красит мужчину». В расслабленной позе не читалось даже намека на волнение. Йонсу, картинно нахмурившись, смотрела на него. Наконец, Бетельгейз шевельнулся и молча начал подниматься. Довольная Йонсу перепрыгивала через ступени, как маленькая девчонка, и расстегивала по пути куртку, не желая тратить время после на подобные пустяки.       — Так все-таки вы откуда? — звонко поинтересовалась она. — Да, из другого мира… Я поверила. В Мосант где остановились?       — Звучит так, будто я в мире проездом, — хмыкнул Бетельгейз, но в голосе мелькнуло что-то вроде горечи. — Не остаюсь в городах подолгу. Позавчера был в Нитте. Наскучило побережье и тусклое солнце. После Палаира отправлюсь в Оссатурлэм.       — Никогда не загадывала, куда поеду дальше, — Йонсу только покачала головой. — Это ведь так… — продолжать не стала и подумала: «Интересно, действительно уйдет, когда открою дверь?» Будет грустно.       — Не уважаю неопределенность.       — Тогда я говорю, что определенно не отпущу без чашки чая.       — Какой смысл таит этот чай? — произнес Бетельгейз, и непонятно было, то ли он обращался к Йонсу, то ли в никуда. Ливэйг решила, что первое.       — Благодарность, — коротко сказала она, начиная злиться. Свет дрожал. Оказавшись у нужной двери, Йонсу прислонила ключ к замку, не сводя испытующего взора с отражения спутника на ручке. Силуэт размывался, раздваивался, просвечивал. Владычица апейрона испытала укол сомнения.       — Я чувствую вокруг вас тоску. Не желание отблагодарить.       Ливэйг замерла на миг, но сразу же взяла себя в руки и толкнула дверь. Зияющая чернь квартиры стала привычной и уже не пугала. Йонсу щелкнула выключателем: светильник на стене показал ровную вереницу шкафов-купе, склад обуви в углу и обезоруживающую чистоту. Валери всегда удивлялся, что при всей безалаберности его жена оказалась хозяйственной.       — Вы вдова.       — Слишком давно, чтобы придавать этому значение, — сказала Йонсу, развернувшись к Бетельгейзу. Он продолжал стоять в коридоре. — Мне за шарф притягивать? Заходи.       Только сейчас, в маленькой квартире, Йонсу поняла, насколько Бетельгейз выше ее. Он возвышался над торшером и грозил сбить люстру, снимая шапку. Жемчужные переливы доставали ему до лопаток. Йонсу позавидовала их красоте. Ей-то, женщине, приходилось добиваться очарования маслами, масками и настойками, а Бетельгейз, как мужчина, обладал всем от природы. Йонсу все больше убеждалась, что он аристократических кровей. Гость не знал, куда положить вещи и неуверенно озирался по сторонам. Потеряв терпение, Йонсу отобрала у него пальто и спрятала за дверцей шкафа. Бетельгейз не заходил дальше проема.       — У вас раньше была собака?       — Да. Элли, — Йонсу аккуратно сложила его шарф на край тумбы и прислонилась к стене. — Черный, зеленый, красный, травяной? Кофе? Или чего покрепче? Проходи, не стой столбом. Сапоги у двери оставь. Руки помой, ванна справа.       Бетельгейз аккуратно поставил сапоги у двери и промолчал. «Как с тобой сложно», — тоскливо подумала полуэльфийка и щелчком пальцев включила чайник, не добившись ответа. После чего направилась на кухню.       — Чего покрепче, — раздалось из коридора и со злости Йонсу едва не разбила чашки, которые только что вытащила. Пришлось достать бокалы, вслед за ними — непочатую бутыль коньяка. «Жженная карамель, — подумала полуэльфийка. — Совсем как жженная карамель. Что там к нему подают, суфле?» Совладав с совестью, Йонсу села и обхватила голову руками, пытаясь поменять местами деньги и продукты из магазина. Получилось не сразу, но вскоре суфле, конфеты и прочие вкусные мелочи оказались на столе. Ливэйг выдохнула и поправила волосы.       — Что с тобой делает одиночество, — обратилась она к себе и громко спросила: — Ты уже сбежал или нет?       Бетельгейз светлой тенью прошел на кухню. Сейчас, в ярком свете, Йонсу могла разглядеть его в деталях — до белых вен у глаз.       — Садись. И пей. За наше знакомство?       Гость с сомнением покрутил бокал в руке.       — Я ведь пошутил, — произнес он, заставив Йонсу вновь внутренне загореться. — Ужасная вещь. От нее столько зла. Высвобождает то, что стараются скрыть, — тут он кинул на Ливэйг очередной пронизывающий взгляд и провел ладонью над чужим бокалом. — Теперь это какао. Можешь пить.       — Очень смешно, — с иронией откликнулась она. — Слышала о похожей шутке, только там воду в вино превращали, а не наоборот.       Бетельгейз пригубил коньяк и поморщился. Йонсу приподняла брови.       — Мне нечего скрывать, — заявил он.       — Неужели? Замечательное оправдание. А мне, значит, какао пить?       С пищей, напитками повелительница апейрона никогда не могла совладать. Это были слишком тонкие вещи, чтобы она, не способная сосредоточиться, меняла их, не нарушив вкуса. С эфемерной, едва различимой улыбкой Бетельгейз вновь провел ладонью над бокалом — напиток стал желто-белым, шуршащим.       — Шампанское, — и, задумавшись на мгновение, он чуть пошевелил пальцами. — Розовое шампанское.       Йонсу залюбовалась лиловыми переливами. Казалось, в бокал налили лепестки пиона. Полуэльфийка приподняла его и задумчиво посмотрела на Бетельгейза сквозь стекло. Он, полностью белый, стал темно-розовым, какой, по рассказам леди Валетты Инколоре, была сама жизнь.       — Кажется, коньяк помог. Ты кажешься более открытым. Может, полностью выпьешь? Вдруг узнаю, каким таинственным светом ты обладаешь, превращая алкоголь в какао.       — Я не закрытый. Я люблю наблюдать и слушать.       — За чем ты наблюдаешь, сидя рядом со мной?       Его бокал опустел от одного движения.       — Я люблю людей. Они удивительны. Сидя рядом с тобой, я чувствую тоску, боль и тихую злость. Тоскуешь от одиночества, боль пришла с потерей… не могу понять, на что злишься. На меня? Нет, ты переживала злость на набережной, смотря на волны. И как воспылала, смотря на луну. Это удивило. Поэтому я сел тогда в кафе. Я слабо вижу твое лицо и фигуру, — Йонсу сглотнула. — Мосант расплывается, как в запотевшем зеркале. Вижу чувства, пропускаю через себя. Наблюдаю за ними. Сейчас над тобой повисло облако страха. Почему?       Йонсу торопливо сделала глоток. Напиток освежал и слабо напоминал шампанское. Скорее разбавленный сладкий сироп, от которого мутнело в голове.       — Потому что ты Черный клинок Синааны, — с трудом проговорила она.       Клинки. Слуги Короля. Несчастные души, но не стоило считать их злыми или жестокими: многие становились Клинками будучи обманутыми. Черный клинок был не таков.       — Я наконец поняла, на кого ты похож. Принц Бетельгейз. Похож на папашу, — с отвращением процедила Йонсу. — Дитя связи двух миров, как говорят. Изгнанный из родного, не принятый здесь. Не человек, туман ночи, владеющий серебристой кровью, как и члены императорской семьи. Поэтому не краснеешь, и вены белы. Поэтому не видишь меня — только чувства, которыми питаешься. Уходи, пока я не вызвала апейрон. Уходи.       Бетельгейз, склонив голову, изучал ее кукольной синевой.       — Высокомерные, оторванные от обычных людей эгоисты, — обнажила она обвинение. — Мне не о чем с тобой разговаривать. Исчезни. Не заставляй делать хуже другим. Если я тебя трону, папаша явится с другого мира, чтобы отомстить, верно? Ты точно должен знать. Вы мыслите одинаково.       Принц Синааны встал.       — Ты говоришь так из-за моего отца или из-за меня самого?       В ответ Йонсу подняла и согнула в локте руку, освещенную зеленой материей. Бетельгейз отступил на шаг.       — Уходи.       — Предубеждение, — сказал он всего лишь одно слово и растворился в тумане, который впитался в пол, не оставив следа. Йонсу почувствовала, как где-то далеко-далеко, на другой стороне шара, лопнула струна, гласящая о перемещении.       — Предубеждение, — повторила Ливэйг. — Сынок Майриора не может быть нормальным. Тем более Клинок. Черный клинок. Я ведь слышала о тебе. Отец ест человечьи сердца на завтрак, а ты впитываешь чувства, как вампир в поиске крови, путешествуешь по Мосант. Вы с ним одинаковые. Можете помочь, но ничего не делаете. Как все остальные. Никому нет дела до родного дома, все болтают и думают, что конец никогда не наступит, а если наступит, то уже не при них. Ни у кого нет храбрости признаться. Кому я это рассказываю? — Йонсу попробовала «розовое шампанское», поморщилась и вылила его в раковину, после чего набрала стакан воды.       Буря за окном продолжала выть.       Карета подпрыгнула — Йонсу ударилась о дверцу и проснулась, тихо охнув от боли.       Закат. Лиловые разводы заполонили небо, и на краю горизонта завис искристо-голубой шар. В этом мире и солнце, и луна в конечном счете оказывались одного цвета. Был ли тайный смысл в обыденном факте?       Йонсу прислонила голову к мягкой обивке стены. Сёршу спала, сжавшись в углу. Она боялась темноты. Интересно почему? Полуэльфийка неуверенно попыталась протиснуться в ворох воспаленных мыслей и, достигнув цели, вздрогнула от жара. Во сне десницы Хайленда кто-то горел, стоя на коленях у самой воды. Йонсу не могла смотреть на этого человека. Сердце разрывалось от жалости.       — Бейлар, — прошептала Ливэйг, пытаясь вспомнить наследника Нитте-нори, но образ уходил. Голова гудела. Что ей снилось? Йонсу потерла виски. Северный город. Темные волны и туман, кружащий над полом. Созвездие в небе. Полуэльфийка взглянула за окно — рисунки уже начали проявляться на небе.       — Орион. Ригель. Бетельгейзе. Беллатрикс. Бетельгейзе. Бетти.       Горячая слеза пробежала по щеке. Вместо созвездия Йонсу видела силуэт мужчины: ровный спокойный профиль и россыпь жемчужных волос. Снег, кружащий за стеклом. Пар над кружкой, запах корицы и шоколада. Гирлянду-водопад над головой.       — Предубеждение, — практически беззвучно произнесла Йонсу.       Черный клинок никогда не участвовал в войнах. Король посылал его, когда решался на перемирие, конец битвы. Йонсу никогда не встречалась с Бетельгейзом вне Палаира. Подруги — да, но не она. Иначе бы услышала голос рассудка, который пришел позже, ночью, твердя, что Бетельгейз не опасен и всего лишь изгой двух миров. Сын Короля и принцессы-иноземки, как твердили слухи. Темной королевы Синааны. Говорили, что он совершенно не походил на мать и являлся оскверненной копией отца. Неудивительно, что Йонсу вышла из себя, узнав, что перед ней стоит сын Майриора. Вот оно — предубеждение.       Знакомство. Что случилось дальше? Как хотелось вспомнить! Ливэйг готова была уснуть снова, чтобы увидеть, но понимала, что попытка ни к чему не приведет. Нет, видения о прошлом приходили строго в определенные моменты. Знать бы, в какие. В поисках разгадки она оглядела себя: светлое платье, туфли, колечко с малахитом, сережки в тон ему, заплетенные волосы. Запустив пальцы под прозрачную резинку, Йонсу сорвала ее и выглянула в окно. Может, виновато свечение Ориона?       Карета мчалась по пустошам на юг.       Была ли Йонсу здесь раньше? Разумеется. Полуэльфийка чувствовала это. Сны показали, как безнадежно она стара. Вечно молодая внешность лжет. Под неувядающей кожей скрывается обглоданное апейроном и временем сердце. Йонсу вспомнила камни и волны, которые видела во сне. Когда душа лопнет и перенесется домой? Домой… В который не хотелось идти. Все эльфы жаждали увидеть лиловый замок, она же… Она, даже потеряв память, считала, что ее место здесь. В Мосант. В любимом мире, любимом несмотря на жестокость, обнажавшуюся все чаще. Возможно, был виноват сон и слова Бетельгейза в нем, но сейчас Йонсу даже к Михаэлю относилась с некой тихой любовью. Без кронпринца мир был бы совсем другим. Лучшим или худшим — другим в любом случае.       Улыбнувшись, Йонсу прислонилась щекой к мягкой обивке и закрыла глаза. Сон принесет либо умиротворение, либо счастье. Ведь Йонсу Ливэйг никогда не видела плохих снов.