19 число месяца Альдебарана, кронпринц Михаэль Пауль Джулиан Аустен
Михаэль сидел на краю обрыва, свесив ноги, и разглядывал долину впереди. Странное место: кажется, он бывал здесь раньше, но упорно не мог вспомнить, когда посещал его и где оно находилось. Острые зубья скал справа неуловимо напоминали западный хребет у столицы, реки слева — бесчисленные притоки Сёльвы. Между ними расстилались леса. Пахло хвоей; от дурманящего аромата можжевельника закрывались глаза. Где он? В душе разливалось странное спокойствие, как если бы он лежал на берегу моря или лужайке, полной травы. Михаэль провел рукой по земле и обнаружил, что суровая почва поросла лианами, нежными и сочными, в которых прятались цветы. Захотелось лечь на странную перину; кронпринц поддался желанию и откинулся на спину, устремив взгляд в облака. Они не желали складываться в фигуры. Зато он понял, что дует восточный ветер. Михаэль прикрыл глаза. Можжевеловый запах одурманивал, солнце грело лицо, возвращая давно забытое тепло. Лето его души закончилось так давно… И даже осень готовилась сменить зима. «Волшебство», — подумал Михаэль, растворяясь в долгожданном покое. Забавно: он мог наслать грезы на всех, кроме себя. Иначе бы, наверное, никогда не возвращался в реальный мир. На щеку упала снежинка. Пробуждение в тот день стало самым трудным в жизни. Михаэля трясло; очнувшись, он расстегнул рубашку в нелепой попытке освободиться. Вздохнуть полной грудью не получилось. Глаза вновь начали закрываться, он не чувствовал сил. Хотелось лежать, хотелось тепла. Михаэль закутался в одеяло, сжался под ним, касаясь коленями живота — легче стало только чуть-чуть. Он посмотрел в окно. Облака застыли над городом, и рисунок мороза продолжал виться по стеклу. — Когда же все это кончится? — раздалось под мерное тиканье. Спустя двадцать минут, которые Михаэль провел бездумно изучая облака, он окреп настолько, что смог встать. Оказалось, что Михаэль заснул в одежде и измял ее. Пришлось переодеваться. Делая это, он постоянно останавливался, пытаясь перевести дух. Слабость раздражала. Да, он никогда не был сильным, но нынешнее положение дел выводило из себя. Натянув свитер, Михаэль закурил. Мелькнула странная мысль, что в слабости виноваты сигареты. — Если так, то могу сказать — наконец-то! — бросил он, глядя на тлеющий конец. Учитель обещал смерть от табака много тысяч лет назад. «Я разваливаюсь на куски, — подумал Михаэль. Уголки губ опускались вниз камнем. — Последние годы просто смешны. Я деградирую, развалившись на диване с бутылкой в руке. Лень даже тревожить извилины». Он потянул на себя створку окна, впуская холодный воздух. Дым остался в комнате. «Что я сделаю в таком состоянии? — Михаэль выпустил длинную струю табачного тумана. — Ничего…» — Ничего… кроме разговоров. Он потушил сигарету, не докурив, и посмотрел на часы. Одиннадцать часов. Астрея уже разглядывала серыми стекляшками потолок. Слава звездам, бездушная серость не досталась даже ее сыну! На старинных портретах сумасшедше горел любимый цвет столицы востока. Михаэль был в Палатах и помнил лазоревые флаги. Он помнил портреты предков — только дурак бы не провел параллели, и только дураков допускали до картинной галереи. Дураков и верных короне. Подчас дело доходило до абсурда. Неужели Астрея всерьез полагала, что бело-золотая гвардия Хайленда не понимала очевидное? Йонсу знала. Он сам однажды подтвердил догадку, взяв слово, что тайна останется тайной. Йонсу умела хранить тайны… даже те, что нужны только Астрее. Михаэль не видел в происходящем смысла. Дурость и цирк — он давно окрестил так все дела великой западной императрицы. «Что я ей скажу? — обратился к себе Михаэль. — Нужна веская причина, которую она способна понять. Логичная, железная, как ее упрямство. Мару бы подсказала. Нитсу бы подсказала. Клыкастые дамы все одинаковы, — Михаэль постучал пальцами по подоконнику. — Странно, что клыков нет у бабули». Их рождение разделяло два кронпринца, пару тысяч лет, примерно три революции, но Михаэль ни во что ни ставил Астрею, и она его — тоже. Родственники? Союзники? Эти понятия слишком далеки от фамилии Аустен. Старой вешалке, взмахом ресниц взрывавшей земную твердь, не нужны люди. Люди, вампиры, гномы, правнуки… Зачем? Они с трудом пригождались Михаэлю, наследнику с оскверненной кровью. Половина порчи от сирены-Адоры, четверть от человека-Фаталь. Одна — боязливая, забитая властью женщина, вторая — бунтарка, получившая звание Небесного клинка Короля. Обе мертвы. Как ни крути, итог один. Бунтарь ты или трусливая мышь. Разве сам Михаэль не доказывал это всем вокруг, сжигая поданных на главной площади? И к чему же тогда вечное противопоставление себя Астрее? Она воспитала, она показывала, как надо, кичась происхождением, жить. Михаэль перенял даже ее упрямство. В жизни последнего кронпринца не было родителей; была только холодная, как души всех Аустен, Астрея. Ей никто не нужен… А ему? Даже принцессу Аделайн он любил не сердцем, а головой, потому что так было нужно, потому что Михаэль привык жить рассудком, и когда их характеры стерлись друг о друга со временем, лучших вариантов на спутницу жизни просто не осталось. Михаэль достал вторую сигарету. Нервы оказались натянуты, как тетива лука. Предназначением ритуала было их успокоить; однако языки пламени лишь пощекотали самообладание или, возможно, вовсе подожгли фитиль. — Итог один, — вслух произнес он, чтобы услышал весь мир вокруг. — Все равно, что станет с остальными. На кой черт тогда я это делаю? Серый дым снова напомнил портрет первого кронпринца. «Чтобы я подох так же? — вдруг подумал Михаэль. — Да, Эльтаис был тварью, глупо отрицать, и мой отец ушел немногим дальше, я гуманен как монах по сравнению с ними, и все же… Отдать богу душу, потому что ему так захотелось? Ну уж нет. Я отдам душу на своих условиях… Дело моей жизни, империю, не спасти, это очевидно. Я могу спасти другое». Мысль приободрила. «Сэрайз он не получит. Она будет жить как захочет, без оглядки на проблемы короны и мироздания, — пообещал Михаэль серому дыму. — Возвращаюсь к тому, ради чего стою, как идиот, у окна: что сказать Астрее?» Раздался громкий стук в дверь, будто кто-то пинал в нее каблуком. — Мишель! — раздался резкий крик. — Открывай немедленно! Михаэль с легкой тошнотой понял, что обладательница каблука — Селеста Ленрой. Он сам, дурак, связался с пустоголовой девицей. Под кудрявой шевелюрой не было ничего, кроме помад и духов. В большем, чтобы вернуться к жизни, Михаэль не нуждался. При встрече он подумал так. Рядом с уравновешенной и спокойной Мару Михаэль чувствовал себя древним, как северный замок Хайленда; рядом с Селестой просыпались инстинкты молодости, которую он потратил на проблемы империи. Как Михаэль винил всех и себя за это! Он потратил жизнь… На вещи, которые ничего не значили, про которые говорил кто-то другой, а ему не было до целей империи никакого дела… Кронпринц Хайленда родился под свободной звездой, но мысль о происхождении упрямо напоминало о другом. Величие империи. Слава и честь. — Катись оно в пекло, — сквозь зубы процедил Михаэль, словно проклятие. — Катись к черту, безродная торгашка! Воздух раскалялся от гневных мыслей леди Ленрой. Доставалось всем: и отцу, и Сёршу, и Марко, и брату, и Ригелю, но сильнее всего —Йонсу и Михаэлю, последний даже не мог разобраться, кому больше и почему. Селеста Ленрой была вне себя от ярости; он же был холоден и зол. Слабость придавала сил. Сегодня на Селесте красовалось синее, как ночное небо, платье с оголенными плечами и глубоким декольте. Если бы его увидела императрица — Ленрой вылетела из столицы быстрее Валетты Инколоре. Губки Ленрой поплыли и размазались, от обилия теней, подводки и туши пропадали глаза. Она буквально сияла от блесток. Не говоря ни слова, Селеста взяла в руку первый попавшийся предмет. Ею оказалась шкатулка, стоящая на комоде. Шкатулка полетела в кронпринца — тот успел пригнуться, и осколки зеркала брызнули на пол. Михаэль обернулся на пустую раму, не веря, что Селеста осмелилась это сделать. — Предатель! — взвизгнула она, хватая подсвечник и отправив в том же направлении. Усилием воли Михаэль остановил его — и облокотился рукой о стену без сил. В глазах потемнело, утро сменилось глубокой ночью. Ядовитым туманом темнота заскользила по полу, раскачивая кронпринца, как маятник. Михаэль выпрямился. Не мигая, он смотрел на Селесту в образе призрака цвета индиго. Может, это была ее недоэльфийская душа? — Как ты мог его отправить! — раздался новый крик. — Отмени приказ! Ты от меня избавиться хочешь?! — мимо пролетело что-то темное. — Куда ты уходил с Ливэйг?! — Ты не выяснила? — Михаэль едва сумел выдавить вопрос-шпильку. — Она ничего не помнит! Козел! Я видела стакан с зачарованной водой у нее на столе! И только что вернулась от прачек, которые обслуживают ее комнату! Сознание начало проясняться. Селеста боялась подходить к нему из-за разбившегося зеркала. Михаэль чувствовал, как по щеке бежит тонкая струйка крови. У нормальных людей бегут слезы в таких ситуациях, но под какой фамилией он родился? Кожа восстанавливалась медленно. Определенно придется посетить место, которое кронпринц ненавидел с рождения — храм исцеления. — Зачем ты его послал? — вернулась Ленрой к первой теме. Видимо, понимала, что взывать к совести по поводу появления очередной любовницы у кронпринца, когда она сама ею является, бессмысленно. Сообщение, отправленное Астрее, в которой Михаэль сообщал об обмане со стороны Верберга, волновало ее больше. — Потому что семья Ленроев много начала брать на себя в последние месяцы. Селеста, раскрасневшаяся, всклокоченная, стояла в дверном проеме и испепеляла его взглядом. Глупая ссора не входила в планы кронпринца. Больше всего хотелось пойти в храм. Он слишком устал. — Уходи, — сказал Михаэль. Селеста неуверенно качнула головой. Глаза ее вдруг заблестели. — Нет. Ответь, зачем ты отправил Марко на восток. Оказывается, ее волновало вовсе не письмо, грозящее семье неприятностями, а другой глупый и ветреный парень. От этого почему-то стало противно на душе. Больно. Михаэль с хрустом наступил на стекло, прошел к Селесте. Та отступила на шаг. Толкнув ее в грудь, отчего Ленрой вскрикнула, Михаэль выгнал девицу из спальни и запер дверь на ключ. После чего опустился на колени, держась за голову. Как он ненавидел себя! Отец мог летать в воздухе годами и ни капли не уставать. Однажды Нёрлэй три года прожил с воздушными элементалями. Он построил город — Аливьен-иссе — мановением мысли. Он ходил по воде. Дед не нуждался ни в воздухе, ни в воде, ни в пище. Он читал мысли, как открытую книгу, разрушал скалы, проходил сквозь матрицу. Леди Астрея уничтожала земную твердь. Он… Он… И Михаэль — рядом с ними! Ничтожество… Даже выродок Валентайн превзошел его! И даже Валентайном кто-то дорожил. «Она любит тебя как человека, — прошелестело в голове. — Все еще хочешь умереть?» Михаэль встал и, пошатываясь, подошел к серванту. На одной из полок стояло старинное, принадлежавшее еще Аделайн, зеркало. Оно показало смертельно бледного мужчину с погасшими глазами. Сегодня они были совершенно черными, как капли смолы. На миг ему показалось даже, что почернел белок. Кто-то говорил, что глаза предателей, ушедших в Синаану, менялись от горя, кто-то говорил, что от прикосновения смерти. Что правда? Никто не знал, кроме Короля. Что привело Лету Инколоре к нему? Что он пообещал ей? Лету никогда не прельщали ни богатство, ни власть, ни бессмертие. Она служила людям без оглядки. Какой ключик подобрал Майриор к ее чистому сердцу? Некоторые сбегали из империи в попытке уйти от страшной правды — Михаэль знал это. Они бросали прошлую жизнь, брали новые имена и жили счастливо под магнетическим взором Короля. Призрачная луна давала новую цель. Может, и ему стоило поступить так же. Чары Майриора исцеляют все, даже разбитые сердца. Они смоют воспоминания и страшные мысли. Нет, это не путь Леты, и не его. Каково это — жить, зная, что что-то забыл? Что-то страшное, жуткое, погрузившее в отчаяние. Как жить с таким грузом дальше? Жить, как Йонсу Ливэйг, лишившись всего, что было дорого? Не лучше ли будет уйти с достоинством? Аустен не считались с честью. О ней чаще говорили в Синаане, чем на западе. В Хайленде некому судить умерших, кроме императрицы, а Михаэль не ценил ее мнение. Если его и волновали чьи-то мысли о себе, то только одного «человека»… Михаэль бережно поставил зеркало на место. Он окончательно решился, но чтобы уйти достойно, нужно выполнить обещание перед самим собой.***
Михаэль встретил дочь на первом этаже. Сэрайз стояла у лестницы, смущенно теребя длинные перчатки. Для своих лет она была довольно высока, что, впрочем, скрывало гладкое платье до пола. Взросление еще не коснулось ее фигурки. Светлые волосы Сэрайз спускались до пояса, как у бабушки, почившей принцессы. Сердце Михаэля в очередной раз налилось кровью при виде его ангела. Дочь более походила на него, нежели на Мару. Да, кожа Сэрайз отливала бронзой, в волосах запуталась позолота, но сами черты, пепельно-черные глаза… Они старили лицо малютки, делали его непривычно взрослым. Наверное, поэтому никто не давал Сэрайз Аустен ее двенадцати лет, как когда-то никто не воспринимал ребенком его. — Добрый день, — Сэрайз улыбнулась при виде отца. Улыбку отдала дочери Мару: такую же милую, теплую. В отличие от материнской, однако, она была искренней. — Добрый, — кивнул Михаэль и взял дочь под локоть. — Мир? Сэра кивнула. Вчерашнее происшествие оказалось забыто, и никто не держал друг на друга зла. Сэрайз не умела долго обижаться. Или, как говорила с ревностью Мару, не умела обижаться на него. Население Анлоса встретило их рукоплесканием. Сэрайз застенчиво прятала глаза; Михаэль шел прямо, спокойно глядя на собравшийся народ. Он привык к подобному и относился с горожанам как к мебели. Кроме высокомерной жалости, ничто не точило его сердце. Простолюдины погибнут, и о них некому будет горевать… Отец и дочь неспеша шли по улицам города в сторону главных ворот. Толпа же восхищенно шептала, насколько они прекрасны вдвоем: аристократически красивый кронпринц империи в сером костюме и Сэрайз в фиалковом платье с ажуром на груди. — Поговори с ними. Они редко тебя видят, — шепнул Михаэль и подтолкнул дочь вперед. Принцесса Хайленда озадаченно обернулась на отца, но все же взяла себя в руки и начала любезничать с горожанами — дочь, достойная Мару. Мужчины и женщины обступили ее; «бледного принца» за златоволосой наследницей империи не замечали, чему Михаэль был рад. За долгие годы любовь толпы крайне приелась. Пока простолюдины восхищались Сэрайз, он успел проверить силы: вызвал сотканную из лунного света бабочку, которая заплясала на ладони, двигая усиками. Особой слабости Михаэль не ощутил, чему обрадовался. Регенерация медленно, но действовала. Он услышал фоновый страх и повернулся на эмоцию — слева, в стороне от толпы, стояла девочка, смотрящая на воплощение магии. Конечно, жители Анлоса нечасто встречали адептов лунного света, кронпринц был один в городе, что уж говорить о маленьком ребенке, толком не видевшем мир? Заметив взгляд кронпринца, малышка спряталась за колонной. Впрочем, тут же выглянула — Михаэль послал лунную бабочку к ней. Чары таили образ летнего дождя, который так любили дети. Увидев радостную рассеянную улыбку, Михаэль отвернулся. Всего лишь образ. Человечество на протяжении всей истории кормилось иллюзиями. Он, например, долгое время верил, что рожден для чего-то великого. Что не зря в крови Михаэля Аустен плещется жидкое серебро, а среди предков нет ни одной ординарной личности. Отца и матери он практически не видел; наставники вложили в голову черную мысль — он особенный. Особенный. Пример бабки Астреи подтверждал: над Аустен не властны возмездие и время. Они появились в этом мире, чтобы править. Все детство он думал так. А потом вдруг на семью обрушился северный ветер, и из всей императорской семьи остались только он, Астрея и беглянка-Фаталь, Клинок Синааны. Тогда ему сказали, что Михаэль — единственная надежда рода. Мальчик, каким он был тогда, поверил. Он отнесся к обязанности со всей серьезностью и отдал молодость империи. Пока ровесники веселились и играли, он «полировал» искусство владения лунным светом. Порой случалось, что Михаэль не находил себе место под солнцем — какое счастье, что рядом был Валериен Мэйбс, легкомысленный авантюрист! Вдвоем они творили похабные, омерзительные вещи. Более Михаэль не назвал бы другом никого, даже с натяжкой… Разве у владельца серебра могут быть друзья, близкие люди? Их все боялись; Аустен платили безразличием ко всему миру. Он вырос… И что в итоге? Михаэль безвылазно сидел в столице, изредка на день или два выезжая в другие замки. Ему нельзя было погибать, весь Хайленд пошел бы прахом, в котором он собирался теперь спрятать дочь… Спустя десять минут, окончательно одолев себя сомнениями, Михаэль подозвал Сэрайз, и встреча кончилась. Дочь сияла от воодушевления. Что с ней будет после разговора, ради которого все затевалось? Не хотелось об этом думать. Михаэль впервые в жизни боялся будущего. Он всегда смотрел в завтра без сомнений. Странный день. Улица вывела на главную дорогу, выходившую из города. Вскоре Анлос отступил, остался за стенами. Высокий мост вел через реку, течение ее, заметил кронпринц, чуть успокоилось. Вода не доходила до тех мест, где уносила камни пару дней назад. Поля на западе неуловимо пожелтели. Осень. Михаэль угрюмо изучал природу; Сэрайз восторженно вертела головой, но молчала. Изредка им встречались горожане, которым принцесса желала доброго дня. Одному юноше, тащившему корзины на спине, Сэрайз отдала свою брошь. К поступку дочери Михаэль отнесся с снисхождением. Что изменит эта брошка… Она не спасет от войны и смерти, таящихся за осенью. Храм исцеления стоял у берега Сёльвы. Белый — цвет чистоты и святости, и потому храм выстроили из белого камня. Без башен, без бойниц, без балконов и окон. От моста начинались три дороги: одна вела в сторону Валерийских лесов, Серебряному озеру и далекому Палаис-иссе, вторая — на юг, а третья проходила мимо храма, чтобы в конце концов закончиться на упоминаемом Майриором северном замке. Призрак дома, в котором он вырос, встревожил Михаэля — он принялся негромко рассказывать, пряча за словами страх: — Этот храм построил твой дедушка, Нёрлэй, много лет назад. Он хотел, чтобы жители столицы были счастливы. Вера в звезды появилась при нем. — А во что верили до звёзд? — с интересом спросила Сэрайз, осторожно ступая по ступеням древней лестницы, точно хрупкая фарфоровая кукла. Михаэль не сразу нашел, что ответить на неожиданный вопрос. — Ни во что, — решил честно признать он. — Мы ни во что не верили. Эльфы верили в море, люди — в силы природы… А мы… — Кто мы? — с придыханием спросила Сэрайз. Мать определенно сделала ей внушение вчера вечером, и бойкая дочурка корчила из себя светскую леди. «Принцессу». — Наш род, — чуть дрогнувшим голосом сказал Михаэль, поняв вопрос, — идет от богов. — Их много? — Двое… или трое. Прошу тебя, проходи. Ровные стены без фресок, картин, икон и всего, что можно было ожидать от храма, стоящего при самом богатом городе империи, вздымались вверх, в холодный туман, повисший там, где должен был находиться потолок. Солнце не могло проникнуть внутрь: стоило Михаэлю закрыть тяжелую высеченную из камня дверь, как здание охватила полутьма. Светилась только вода, текущая по желобам в полу и плескавшаяся в низких чашах. Холодный розовый свет успокаивал глаза. Он отражался от бесчисленных колон, как от зеркал. Казалось, что зал, в который они вошли, был бесконечен, но Михаэль знал, что на самом деле он крайне мал. Обман вошел в саму твердь земель Хайленда, в плоть и кровь ее жителей. — Как красиво! — восторженно прошептала Сэрайз. — Вот бы нарисовать! — Нельзя, — отрезал Михаэль. — Почему? Около чаш стояли каменные скамьи. Немного, всего около пяти-семи, но каждая из них была занята полностью. Кто-то сидел на них, кто-то просто стоял рядом, кто-то сидел на полу. Всех объединяло одно — белые маски на лице, закрывающие глаза. Люди трогали их, будто пытаясь снять, но страх останавливал посетителей храма исцеления. Люди думали, что за ними наблюдает кто-то незримый, невидимый, бесплотный — может, сама бездна, область небытия. Страх перед Ничем останавливал нуждающихся в спасении. Белые маски выдавались при входе; к Михаэлю и Сэрайз шагнул служитель звезды блаженства, но кронпринц жестом остановил его. — Не нужно, — произнес Михаэль, и безымянный мужчина остановился, снова скрылся в тени. — Пойдем, нам нужно найти Кэтрин. Кэтрин Аустен — одна из меморий храма, и можно было без прикрас сказать, что Кэт, как называли ее в детстве, стала сильнейшей за всю историю целительства. Она превзошла даже Валетту Инколоре, прежнюю настоятельницу храма. Одна из причин ухода будущего Бесплотного клинка. Всем вдруг резко стало наплевать на Лету и ее заслуги. Сидящие на скамьях люди нервно поворачивали голову, когда члены императорской семьи проходили мимо. Малютка Сэрайз обеспокоенно заглядывала в каждую маску. Некоторые из них промокли от слез. «Почему?» — словно легкий вздох, этот вопрос повис в воздухе, но вслух девочка его не задала. Михаэль решился. — Когда я был молод, — начал он, ни капли не заботясь, что его слышат ждущие избавления от страданий жители империи, — леди Астрея заставила меня жениться на эльфийской принцессе. Ты наверняка слышала ее имя. Я ненавидел Аделайн Венбергейскую. Ненавидел, — задумчиво повторил он. — Взаимное чувство. Однажды она узнала то, что знать не следует. Как исправить? — кронпринц вздохнул, собираясь с мыслями. — Стереть память, Сэрайз. Она печально оглядывала зал и будто все понимала. — Я вел Аделайн по этому залу, — вспоминал Михаэль. — Она плакала, не отпускала мою руку и постоянно спрашивала: «А если сотрут не то? Если не то?». Я спросил, за что она так боится, Аделайн ответила, что за память обо мне. Сказала: «Вдруг забуду, за что тебя ненавижу? Вдруг полюблю?». Тогда я все и понял… Кронпринц замолчал. «Стер ли папа память Аделайн?» — гадала Сэрайз. «Не стер», — ответил Михаэль на непрозвучавший вопрос. Тем временем зал окончился аркой, из-под которой розовое сияние выбивалось особенно ярко. Белый пол сменился сиреневой плиткой; помещение освещали уже привычные хрустальные люстры. Из нового зала шло множество других арок. Посередине же стоял фонтан, украшенный статуей мужчины в длиннополой мантии. Первый меморий. — Давай присядем тут, — сказал Михаэль, указывая на фонтан. Ему не хотелось бродить по палатам исцеления. — Кэтрин найдет нас сама. Зал был абсолютно пуст. Они подошли к каменному изваянию. Сэрайз, поправив платье, присела на самый край. Михаэль опустился на холодный глянец. Никого. — Я не хочу, чтобы у тебя были причины для ненависти ко мне, — продолжил он свою мысль. — Я понял, что ненависть — последствие неизвестности. Ее не будет. Я хочу серьезно поговорить с тобой. — О чем? — голос Сэрайз был напряжен. Не выдержав, Михаэль взял ее за руку. Кожа дочери всегда так смертельно холодна… — Ты родилась до войны, — произнес он. — Ты не знаешь, что это. — Я читала. Михаэль, не выдержал, улыбнулся. — Это совсем другое. — Смерть, знаю. Люди умирают, теряют близких. — Да… это тоже, — помрачнев, подтвердил он. — Я хочу попросить тебя… Михаэль не мог произнести то, что хотел. Пепельные глаза Сэрайз обеспокоенно смотрели на него в ожидании фразы. Тон выдал его. Он выдал все, кроме сомнений; Михаэль обрушился на них, взывая к рассудку. Война уничтожит империю, и не будет места безопаснее, чем логово врага. Такое простое рассуждение! Почему оно не внушало доверия? Михаэль заставил себя сказать нужное: — Скоро начнется война. Ты уедешь отсюда, Сэрайз, чтобы спастись, потому что я люблю тебя. — Уеду? — дочь нахмурилась. — Куда? — В Браас, — голос его невольно похолодел, и Михаэль продолжил убеждать сам себя. — Остальные города небезопасны, они все будут разрушены. Браас находится под властью Синааны, война не тронет его. Мы не выиграем, Сэрайз. Ты должна бежать. Тебя встретит моя знакомая, уведет из замка, и ты станешь обычной девочкой, которую никто не будет искать… — Я не хочу бежать! — возмутилась Сэрайз. Она не понимала угрозы. — Ты поедешь, — продолжил Михаэль строго, — вместе со мной, все будет нормально, я оставлю тебя в Браасе… — Оставишь? — повторила она. — …И поеду на восток, в Каалем-сум. — На войну? Чтобы умереть? Страшный вопрос. Михаэль не любил лгать. Слишком плотная паутина лжи окутывала кронпринца империи, он презирал ее. И, тем не менее, не смог ответить на вопрос честно. — Я… Я всегда буду с тобой, Сэрайз, — сказал он, сжимая руку дочери. Всегда… Но только в сердце. Сэрайз вскочила с выступившими слезами на глазах. Губы ее дрожали. Какофония мыслей обрушилась на Михаэля, вопросы обжигали его. Разве она могла понять? Сэрайз всего двенадцать лет. Она лишь маленькая девочка, которой не повезло родиться в императорской семье. Не повезло родиться в Мосант. Вспышка гнева ударила по самообладанию Михаэля; он кинул проклятие в адрес Майриора и всего, что было ему дорого, после чего вызвал в памяти облик луны, и пришло умиротворение. Чары спустились по руке к Сэрайз. Она не поняла, что отец обманывает ее магией, и устало вздохнула. Эмоции не могли пробить плотное одеяло лунной неприступности. — Что ты тут делаешь? — раздался голос Кэтрин Аустен, спокойный и твердый, как могильный гранит. Михаэль повернул голову. Сзади стояла высокая рыжеволосая женщина в белом одеянии, напоминавшем погребальный саван. — Жду лечения, разумеется, — сказал он. На лице Кэтрин не мелькнуло ни тени удивления. Как машина, она села рядом и одернула рукава. Сэрайз опустилась обратно с остекленевшим взором. — А девочка? — спросила целительница. Руки Кэтрин окутались ласковым розовым сиянием. — Просто со мной. Сэрайз пора знать, как в действительности обстоят дела в империи. Вдруг со мной что-нибудь случится? — внутренне горько усмехнувшись, произнес Михаэль. Магия давала новые силы, не трогая память. — Я ведь стар, Кэтрин, ты помнишь? — Собрался умирать? — она опустила тяжелые веки. Четвертое, последнее перерождение чьей-то души, это видно по глазам, темным с вишневым отливом. Вишня сквозила во всей ее внешности, от губ до сережек-капелек в ушах. — Твоя кровь течет медленнее, чем у самого последнего старика. Она даже не светится. Она чернеет, густеет, замерзает. Я видела такую у Инколоре, перед тем как она ушла. Михаэль задался вопросом, почему Кэтрин видела кровь Леты, но прояснять его не было времени и места. Сидящая рядом Сэрайз смотрела, как светлеют его вены, и разум возвращался к ней. Магия не всесильна. — Для человека возрастом одиннадцать тысяч лет неплохо сохранился, верно? — со странной усмешкой бросил Михаэль. — Старее в целом мире только Король и Астрея. Только вдумайтесь в это. Я видел, как Мосант раскололась надвое, создание первых меморий, уничтожение королевств, архипелагов. Воспитал двоих детей. Держал империю на плаву. Можно и отойти от дел, верно? Тем более, что впереди две жизни, которые я еще потратил, — добавил Михаэль для дочери. Сейчас, сидя рядом с Сэрайз, он снова испытал сомнения. Выход ли — смерть? Но слишком замерзло сердце, чтобы продолжать жить с ним. — Я могу исцелить, если ты сам того захочешь. Ты не хочешь, — заметила Кэтрин. Михаэль отстранил руку. По венам бежал холодок, до того он стыл в жилах. — Мы не будем об этом разговаривать, — отрезал кронпринц. «Не при Сэрайз», — просилась наружу очевидная причина желания, но Михаэль не позволил ей прозвучать. А Кэтрин, он был уверен, не поняла бы. Она оказалась сиротой слишком рано, чтобы понимать подобные вещи, и воспитывалась собранием учителей, сменявших друг друга, как дни недели. И, кроме того, обладала проклятым сердцем. — Как хочешь, — Кэтрин очаровывала равнодушием. Если бы все относились к нему с такой отстраненностью, то уход давался значительно легче. Или тяжелее, если взглянуть с другой стороны. — Я не понимаю, — раздался тихий голосок дочери. — Ты можешь вылечиться, но не хочешь? Михаэль поцеловал ее в висок. — Мы еще поговорим об этом, — солгал он. Недовольная Сэрайз услышала полупросьбу. Кэтрин же ждала приказа. Она, как все верховные мемории, подчинялась кронпринцу. Однако Михаэль боялся Кэтрин. Ее сила, очерненное чарами сердце, факт четвертого перерождения не внушали никакого доверия. Каждую минуту Кэтрин могла стать первобытным воплощением стихии или сойти с ума. Напрасно ее глаза сравнивали с потухшими углями, те, тлеющие, могли вспыхнуть в любой момент. — Мы пойдем. Ты свободна. Кэтрин кивнула, встала и, не говоря ни слова, ушла под мраморную арку за их спинами. — Почему она такая? — спросила Сэрайз, звеня слезами. Михаэль не был уверен, что дочери стоит знать причину, но все же ответил: — Кровосмешение. Наш род начал слабеть. Ее родители — носители серебра, оба. Поэтому она такая. Кэтрин сирота и родилась в войну, но стала лучшим лекарем за всю историю Мосант. Я знал лично всех, даже первого, — Михаэль помолчал. Статуя скорбно нависала над ним. — Старайся не встречаться с ней без меня или матери. Михаэль сомневался, что справится с Кэтрин, но в Мару был уверен. Хотя против лунного света не существовало защиты, вместо нее существовала вероятность, что на свет не хватит сил. Стены храма, розовая вода, арки лишний раз напоминали об этом. — Пошли. Отвратительное место. Давай погуляем по парку, может, или возьмем карету, съездим куда-нибудь, — Михаэль понимал, что уже завтра другой дилижанс уведет их в Браас, где разлучит если не навеки, то на одну смерть. — У меня уроки. — В бездну уроки! — перед войной Михаэль не видел смысла в живописи и музыке. — Я отменяю их. Поехали за город. В наш уголок на юге, помнишь? Глаза Сэрайз были уже совершенно сухи. Она улыбнулась. Девочке, воспитанной книжками, которые воспевали победу добра, не составило труда поверить, что они увидятся вновь. — Ты обещал взять меня на охоту, пап. Такого предложения Михаэль не ожидал. Он всегда считал Сэрайз юной леди, а юная леди не могла интересоваться убийствами. Кроме того, он не горел желанием позориться перед дочерью. — Я бы предпочел все-таки юг. — Ты обещал! — заупрямилась Сэрайз. Мару всегда говорила, что от отца их дочь взяла не только внешность. Бескомпромиссность — фамильная черта императорской семьи. — Давай хотя бы просто покатаемся по лесам, без охоты, — предложил Михаэль, после чего вдруг понял, что им начинают чисто по-женски манипулировать. — Пап! — Будешь вредничать — никуда не поедем. Сэрайз надулась, но промолчала. Михаэль встал. Чары Кэтрин подарили ему еще один день без боли. Что будет завтра, могло показать лишь время. Сэрайз соскочила с фонтана и, взяв отца за руку, потащила к выходу. Ей определенно не нравилось в храме. Михаэль, знавший больше, чем она, и вовсе мечтал сбежать. Подарить дочери последний день безоблачного детства или с болью, угрызениями совести нарушить его? Михаэль, ко всему относившийся с рациональностью, не смог заставить себя отпустить дочь во взрослую жизнь с розовыми грезами. — Они даруют жизнь одним в обмен на смерть других, — сказал кронпринц, как только за ними закрылись тяжелые двери, а в лицо ударил свежий воздух, чуть отдающий лавандой и мятой. — Мир строится на равновесии, как ни прискорбно. Здесь Кэтрин излечила мое сердце — где-то там, в темнице под храмом, пострадал давно осужденный преступник. Ты спрашивала, почему Кэтрин… такая; это главная причина. Задумка при создании дара была иной. Король очернил единственный чистый дар. Сэрайз ничего не сказала и только крепче сжала руку. На самом деле ей было страшно, но Мару сумела внушить дочери, что настоящая принцесса должна быть сдержанной. Поэтому Сэра не сказала ни слова о вчерашнем происшествии, за что Михаэль был ей благодарен. Сейчас ее больше волновало услышанное и увиденное. — Это жизнь, — попытался объяснить он, хотя сомневался, что двенадцатилетняя девочка поймет. — Представь мир, где все жили бы вечно. Никто не ценил бы отдельные дни. «Как я», — добавил Михаэль про себя. Это был удивительно теплый день. Ушли и тени снега; кронпринц даже подумал — а не привиделся ли он вчера? Белели горы, но сама долина оставалась зелена и едва заметно увядала, напоминая, что приближается глубокая осень. Желтели поля, усыхали листья, и побледнело небо. Воздух был сух. — Во всех нормальных городах лето всегда сменяется зимой, и только на западе она считается чем-то ужасным. Ты ведь никогда не видела снега, Сэрайз? Я не показывал тебе, всегда уводил на юг, боясь показывать север, — старая боль о матери и сыне напомнила о себе при этих словах. Михаэль поспешил немного сменить тему. — Наша фамилия распространяла тепло на завоеванные города. Но, если говорить открыто, то благодарить стоит леди Саманту Санурите. Помнишь тетю Саманту? Сэрайз рассеянно кивнула. — Она очень добрая и красивая. С этим Михаэль не мог не согласиться. Он знал Санни с детства, нынешняя главная мемория солнечного света (впрочем, она всегда была ею) родилась на три месяца позже хайлендского принца в семье аристократов. Единственная подруга, названая сестра на всю жизнь. Их отношения окружало столько слухов, что оставалось только удивляться. — Да… Тяжело быть другой, обладая таким даром. Санни говорит, что нет ничего прекраснее, чем отдавать свет своей души. Ее сила внушает надежду. Вот что она отдает на самом деле. Нужно быть великим оптимистом, чтобы пользоваться подобным даром тысячелетиями. В этом главное отличие света луны от солнечного. Мои адепты всегда были реалистами — или, если хочешь, пессимистами. Мы понимали, что человеку плохо и дарили исцеляющие душу грезы. До сих пор не знаем, что отдаем взамен. Сэрайз взглянула на него: — Может, ничего? — и ободряюще улыбнулась. — Так не бывает. Чтобы что-то дать, нужно чего-то лишиться. Запомни это. Если тебе станет сложно, обратись к Санни или ее брату, дяде Оскару… Они шли по мосту в столицу. Внизу протекала река. Михаэль ненавидел Сёльву: в ее водах плавало слишком много растерзанных душ. Сэрайз их пока не видела, но прозрение — очередной вопрос времени, к которому бы хотелось ее подготовить. Михаэль собрался было начать рассказывать об особенностях магии призрачного огня, как отец и дочь, словно по команде, повернули головы к югу. Их, обладающих дарами Луны, приманил далекий всплеск чар. — Что это было? — глаза Сэрайз блестели. В ее зрачках плясали синие искорки. Михаэль, не отрываясь, смотрел на горизонт. Это была не искусственная, а естественная сила луны, отчего сердце забилось быстрее. Нечасто увидишь такой всполох днем. — Пара меморий повздорили. Одна не особо сильна, а вторая… О, я понял, кто это. Разумеется, Сёршу. В нынешнюю эру увядания никто другой не смог бы позволить себе огненный шторм — только бывший Клинок Короля, по какой-то причине не лишенный благословения монарха. Личность второй, более слабой мемории, оказалась загадкой. Михаэль задумался. Он знал каждого владельца призрачного огня, всего их было немного, человек сорок на всю империю, и в настоящий момент все они находились в храме у Верберга. Все, кроме трех, и одна стояла рядом. — Так это твоя дальняя родственница бушует. Ты ее не видела ни разу, да? Тетю Кэтрин Вилариас. Сэрайз помотала головой. — Нужно ее встретить, — подытожил Михаэль, обвел взглядом темную полосу гор слева, отметил, что над пиками у Палаис-иссе разыгрался шторм, и подумал о северной столице Хайленда — пустом полуразрушенном замке. — Скажи маме, что я ушел проведать ее подругу Лури. Пусть, — Михаэль тщательно подбирал слова, — выполнит ту работу, которую обычно выполняет Сёршу. Думаю, сама Сёршу вернется вечером. — Но мы же… Михаэль бросил мысленно уничтожать север и опустил взгляд на Сэрайз. — Милая, я и сам не рад. Это долг. Если ты выполнишь то, о чем я просил в храме, то окажешься свободна от него. Иди, найди маму. Я вернусь. Люблю тебя, — оставив поцелуй на теплой от обиды щеке, Михаэль отвернулся и, призвав на помощь всю скрытую в душе и крови мощь, окутался лунным сиянием, которое подняло его и потащило на север. Сэрайз, насупившись, осталась стоять на мосту; Михаэль подумал, что если Кэтрин Вилариас доберется до закрытого замка, то он собственноручно запрет девчонку в темницу до конца мира. Он чувствовал, как яркая вспышка призрачного пламени прорезает небо над заливом Сэйонсу, направляясь к Палаис-иссе. Скорее всего, Михаэль успеет добраться до искомого места раньше Китти и даже найдет время расставить пару ловушек, чтобы не ввязываться в открытый бой. Было бы крайне глупо проиграть бой и лишиться души, не отправив дочь в безопасное место. Далеко на юге бесновалась Сёршу, и Михаэль подумал: не вызвало ли буйство призрачного огня и света воспоминания у Йонсу? Для окончательного разрушения равновесия мира это было бы нелишним. Снег ударил в лицо — на этот раз настоящий, без налета хрусталя.