3064 год от сотворения мира
Давным-давно, когда северные земли еще не поглотил океан, на берегу его стоял город. Высоко вздымались башни замка, крепки были стены, и зимние сады благоухали, несмотря на тысячелетний мороз, поразивший, как недуг, берега. Мороз превратил прибрежные воды в ледяной панцирь, сковал бесчисленные реки и озера края, свирепствовал в горных ущельях и перевалах, отрезая Палаир от всего мира. Только самые отчаянные торговцы осмеливались пройти горную гряду. Жители Палаира были высоки и светлы лицом. Каждый мужчина и каждая женщина с детства учились владеть мечом и сидеть верхом на лошади. Длинные острые клинки в форме серпа считались гордостью города. Щиты украшались изображением дракона, выложенным из аметистов и горного хрусталя. Символ империи воплотился в ящера, что держал в страхе побережье. Цисла, Великий дракон, пришедший с запада вот уже тысячу лет назад, облюбовал пещеру в одном из горных пиков, что вздымался над Палаиром. Дыхание порождения бездны заковывало в лед каждого, кто осмеливался пойти на Цислу с мечом. Диким холодом веяло от тела ящера; его стеклянные глаза заставляли людей искать спасение в ущелье, что вел к Цисле. Хрустальная шкура с пластинами из глубинных алмазов не пробивалась ни одним мечом, а воздух в пещере был отравлен метаном. Раз в сотню лет Цисла просыпался и выходил на охоту. Бесчисленное количество жителей Палаира и окрестных деревень погибло в его пасти; пламя дракона превращало кварталы города в ледяные кубы, обреченные на вечность под голубым, как когти Цислы, солнцем. Тот, кто попадал в плен, был обречен на смерть. Эдгар Вилен судорожно дышал, но тиски зимы держали крепко. Он чувствовал холодный глянец, прожигающий одежду, отток крови от ног и пальцев рук, слабое трепыхание сердца под броней. Сабля лежала рядом, утопая во льду. Дом Вилена покосился, сбитый хвостом пролетающего мимо дракона; потолочные балки скрипели, плача снегом, одна из стен покосилась, грозя упасть. Какое счастье, что в доме в тот миг он был один! Мальчик слышал крики, пронзившие Палаир, слышал скрип крыльев Цислы, скрежет стен замка. Ледяные оковы поднимались все выше и выше, начинали пробивать броню, подбираясь к белому тщедушному телу. В глазах Эдгара темнело, темнело быстрее, чем зимним вечером. Иней сковал ресницы, заставляя закрыть веки. Он знал: если закрыть глаза, то ни одно заклятие не откроет их снова. Только рука Короля сможет воскресить и вытащить из смерти. И внезапно мир озарился ярким пламенем, которого много лет не видели земли севера. Ледяные оковы треснули, воздух ворвался в легкие, как океанская волна, и Эдгар упал на холодную землю, распластав руки. Грудь вздымалась, медленно успокаиваясь, свет возвращался к нему. Он чувствовал запах пепла, ощущал незнакомое тепло, разлившееся в воздухе. — Вставай, — приказал голос. Высокий, властный, негромкий, пугающий силой, звучавшей в нем. Рука в серебристых наручах, с витиеватым рисунком на изгибе, появилась пред Эдгаром, предлагая помощь. Мальчик принял ее. Металл был раскален — Эдгар выдержал и не произнес ни звука, получив ожог. Ноги едва держали мальчика, но он нашел в себе силы, чтобы выпрямиться и взглянуть в лицо спасителю. На осколках льда стоял высокий мужчина в алмазно-серых доспехах, на нагруднике которых, переливался символ спирали. За спиной рыцаря виднелся огромный щит. Правая рука держала тонкое, как жало, копье. — Я нуждаюсь в тебе, — произнес мужчина. Сабля у его ног вспыхнула огнем, вырываясь изо льда. Вилен послушно склонил голову и поднял оружие. Рыцарь приложил руку к сердцу и тоже склонил голову. Таково было приветствие древних народов земель империи. — Дракон улетел, учуяв чистое пламя, — сказал рыцарь, убрал копье за спину и снял шлем. Вилен замер. Кожа незнакомца была непривычно смуглой, глубокопосаженные синие глаза ясно выделялись на лице. Черная коса волос спускалась под доспехи, чтобы не мешать в бою. Ужасный шрам на правой стороне лица шел от скулы к тонким бледным губам. Вилен слышал об этом рыцаре так много, что узнал бы его и в пылу битвы. — Принц Вердэйн, — мальчик вновь склонился в поклоне, но мужчина поднял руку. — Не нужно титулов. Великий лорд западных земель, сын самого Михаэля Аустена и кронпринцессы Аделайн, завоеватель юга, запада и востока, Вердэйн-Градостроитель, Покоритель пустынь — всего двадцать семь лет было рыцарю, а легенды ходили по всем землям. Эдгар мог только мечтать познакомиться с ним. Третий сын обычного кузнеца, одиннадцатилетний мальчик, никогда не бывший дальше стен Палаира. Игрушками ему служили мечи и копья, холодные формы, в которых ковалось оружие, сверкавшие горные камни. Он не видел ничего, кроме голубого солнца и бесконечного снега глубокого синего цвета до самого горизонта. И смерти. Палаир погряз в смерти, погряз в бездне. Лед окутал город, тела вмерзли в него, как прекрасные цветы. Вилен видел женщин, мужчин, детей, стариков, лошадей, фей и всех тех, кому не посчастливилось попасться под пламя Цислы. Он видел, как наручи принца побелели и вспыхнули прекрасным рубиновым огнем. Огненные цветы распустились во льду — новые осколки украсили берег. Все уже были мертвы. Слезы текли по щекам и сразу же замерзали, оставляя гранями царапины. Кровь выступала на бледной коже, чернела. Эдгар видел лица и вспоминал этот смех, улыбки, слова, рукопожатия, игры… Принц Вердэйн мог лишь склониться в жесте смерти, приложив руку к сердцу и прошептав короткие слова, значения которых мальчик пока не знал. Что такое бездна? Нечто пугающее и грозное… — Мне нужна помощь, — вновь произнес южный рыцарь. — Покажи, где находится жилище ящера. Копье драконоборца блеснуло при этих словах. Три дня и три ночи шли принц Вердэйн Аустен и Эдгар Вилен. Легкие доспехи рыцаря не спасали от холода и дикого ветра — сердце грело подобно костру. Белый пар окутал тело Вердэйна, жаркий, как само солнце. Вилен тянулся к этому жару. Как прекрасно тепло! Как прекрасен огонь, смугла кожа дивного южного воина, чьи доспехи разрисованы платиной, а на щите переливался крылатый ящер. Дракон являлся символом императорского рода, и южный дракон жаждал убить северного. Вердэйн пришел, чтобы изгнать зло, прибывшее с запада, и растопить лед, сковавший берега океана. Не получив благословения отца и матери, он появился, чтобы освободить свой народ. Снега манили принца с детства, а страдания жителей Палаира заставляли оттачивать мастерство день и ночь, пока копье не переставало ощущаться в руке. — Север прекрасен, — говорил Вердэйн юному оруженосцу. — Однако прекрасней Аливьен-иссе на берегу Сэйонсу нет ничего. Вилен не знал этих мест — слишком далеки они были от севера-запада материка, где даже лед отказывался впитывать ярко-голубую жидкость, порождаемую драконами и хрустальными девами. Драконы разрушали города — девы разрушали мир. Холод исстари шел с их земель, как проклятие. Горная тропа вела все дальше и дальше в горы, пока не оборвалась ущельем. Там, под туманом, сверкали ледяные пики и лежали останки бесчисленных рыцарей, что осмелились дать вызов Цисле, Великому дракону севера. — Держи меч крепко, — сказал Вердэйн. — Бей по лапам и старайся не попадаться под когти. Дракон не станет разрушать свой дом пламенем. Вымани, и я расправлюсь с ним. Эдгар видел, как из пещеры вырывался холодный пар дыхания Цислы, и страх бередил его душу. — Я клянусь, — произнес южный рыцарь, — что пробью ему голову насквозь. Верь мне, как своему королю. Алмазное копье вновь засверкало; поножи Вердэйна вспыхнули пламенем, и он взлетел в воздух, как огненный ангел, в самую толщу облаков, что скрывали голубое солнце во мраке. Луна и солнце — все одно в этом проклятом мире, освещаемой верой в господ. Эдгар дрогнул, но ступил на синие снега у жилища Цислы, сочащиеся ядом. Воздух колол кожу, жег глаза, опалял легкие. Юноша шел вперед, утопая в сугробах по колено, пронизываемый горным ветром, пока страх не охватил мальчика. Зима вновь окутала тело в холодный глянец. Два фиолетовых огня загорелись во тьме пещеры — ждущие, алчущие. Ему хотелось уйти, скрыться от этих огней, напоминавшими пламя самой смерти. Эдгар, не в силах сдержать себя, отступил, отступил еще и еще, пока пустота не появилась рядом. Ущелье ждало его. Цисла выбирался из пещеры медленно — слишком велик был дракон севера. Алмазная броня горела изнутри, снег и лед застыл на чешуйках. Острые когти рвали сугробы, пасть порождала зимнюю стужу. Лазурные крылья открылись, вызывая ветер. Шипы шли от узкой морды до самого брюха; длинный хвост зазмеился, тревожа снег булавой на конце. Дракон выполз из норы — капли яда покрыли сугробы вновь. Цисла выгнулся, показывая брюхо, и завыл, как дикий волк. Буря разразила небеса — огонь спустился с облаков. Копье южного рыцаря, оставляя тлеющие искры, пронзило хрустальную шкуру на морде, расколола ее. Обломки упали на площадь пред жилищем Цислы. Эдгар вздрогнул. Трещины пошли по спине, по брюху, по лапам, высвобождая холодное пламя севера. Хрусталь рухнул, поднимая снег. Мальчик выпрямился. Пред ним лежали глаза Цислы, фиолетовые глаза питомца хрустальной девы. Копье потухло. Принц Вердэйн смотрел на сверкающую груду у своих ног и думал. Ему кажется, или ручейки крови напоминают пряди женских волос?***
Вороно-пегий конь покрывал милю за милей, унося всадника все дальше на север. Копыта, тревожа затаившихся в траве бабочек, стучали на земле, черная с проседью грива развевалась от дикого ветра. Ветер царствовал над низинами, он приносил холод с гор, остужая измученную солнцепеком землю. Густые травы пожелтели за день, теперь их медленно захватывал иней, однако там, где проходил путь всадника на вороно-пегом коне, зелень наливалась силой вновь. Легкая завеса волос следовала за мужчиной в серебристо-голубых доспехах, крутыми кольцами она вздымалась за спиной, не сдерживаемая ничем, кроме шлема. Шлем на нем служил скорее украшением, нежели выступал необходимостью. Он оставлял открытым лицо: и глубокие синие глаза с прищуром, и обветренную сухую кожу на впалых скулах, и часть ужасного багряного шрама, подкрадывавшегося к крылу островатого носа. На спинке последнего отчетливо различалась застарелая белая линия пореза. Нижняя губа была также рассечена. За спиной всадника в ножнах крепился длинный меч. Низины сменились пустыми скалистыми равнинами, высушенными солнцем. Легенды гласили, что именно здесь много лет назад произошел первый бой между майомингами и империей. Бой кончился поражением горных жителей волею Нёрлэя Аустена, обладающего силой воды. Вытянув жизненные соки из майомингов, кронпринц Хайленда тех времен заставил их сложить оружие. Земля до сих пор отказывалась исцеляться от последствий жестокости серебристой крови, и даже нынешний младший принц не мог ей помочь. Вердэйн Аустен — так звали всадника, что с молодым горящим взором наблюдал за пройденным путем. Вердэйн полностью доверял вороно-пегому коню. Тот продолжал подниматься по равнинам, постепенно становившимися плоскогорьем. Отрог Мийэрдина, наступавший с востока, заставил всадника и коня чуть свернуть к западу. Земли оставались пустынными: люди давно покинули их, сменив разруху на цветущие сады Анлоса, Верберга и Аливьен-иссе. Три дня назад всадник покинул родной город — Жемчужину залива, наперекор воле отца направляясь в отстроенный Палаир. Михаэль Аустен давно смирился с авантюризмом сына, привык к его вечным многодневным путешествиям, из которых Вердэйн неизменно возвращался с новыми шрамами. Михаэль или Мишель, как его ласково называла на эльфийский лад любящая жена, был против только одного: посещений северного побережья. Отец напоминал сыну о судьбе их предков, каждый из которых погиб в Первой северной войне. Вердэйн прислушивался к мнению отца, ценил его, но продолжал идти по зову своего любопытства. Юному принцу хотелось увидеть весь мир. К сорока годам он побывал и на крайнем юге, и на западе, и на восточных землях, даже один раз гостил в землях Синааны — оставалось только одно. Север, который продолжал манить, несмотря на все посещения. Да, Вердэйн не раз бродил в окрестностях Палаира и других городов империи, но его интересовало нечто другое, о чем боялись даже заговаривать. — Смотри, сколько снега на горах, Туман! — обратился Вердэйн к коню, увидев горы, что прятали Хайленд от зимы. — Мне придется тебя отпустить, как считаешь? — загорелая рука принца ласково скользнула по гриве любимца. Отец сказал бы, что Вердэйн занимается глупостями. Туман — боевой жеребец. Ему ли бояться снега? Однако Вердэйн считал, что о друге следует заботиться. Зачем заставлять мерзнуть любимого коня, если принц вполне может перебраться через горы с помощью магической силы? Вердэйн Аустен обладал силой созидающего огня, что позволял вздыматься ввысь, в самые облака. Конечно, он не так силен, как отец, и тем более слаб по сравнению с более дальними предками. Сила серебристой крови проявлялась с трудом, но звезда дарила необыкновенные способности, о которых ходили легенды. Храм огня выпустил достойного адепта. Благородные чувства — вот что движет созидающим огнем. Жажда разрушения, эмоции — путь теней. Вердэйн воспитал в себе любовь к простому народу, за который боролся, и потому огонь его расцветал столь горячо и ярко. Любовь распространялась даже на коня. Туман останавливаться не собирался. — Эй, прекрати! — прикрикнул Вердэйн на жеребца. — Ты понял, что я имел в виду! Не заставляй пользоваться уздечкой! Туман, резко остановившись, заставил принца перелететь через его голову. Вердэйн, вызвав пламя, завис над землей. Спустя несколько секунд он опустился на нее. Рядом лежала скинутая сумка. — Кто так делает? — возмущенно спросил Вердэйн, отряхиваясь от смеси снега и пыли, что покрывала предгорье. — Если бы шею сломал? Она могла не срастись. Уверен, папа бы из тебя жаркое приказал сделать… — Конь всхрапнул, вскидывая голову. — Это мой отец, ты его знаешь, — будто извиняясь, продолжил Вердэйн. — Никак не может привыкнуть, что его ребенку сорок лет… И в самом деле, Михаэль Аустен столь трепетно относился к единственному ребенку, что мама, принцесса Аделайн, шутя, говорила: все ресурсы теплоты и любви тратятся на Вердэйна. Но это, разумеется, было неправдой, ведь сама Аделя занимала в сердце мужа немалое место. С остальными кронпринц империи был подчеркнуто строг и холоден, ясно показывая, каков его круг близких. Остальные довольствовались душевной теплотой принцессы. — Мама не даст тебя пустить на жаркое, — успокоил скакуна Вердэйн. — Тебе повезло, что она единственный человек, которого слушает отец, и при этом мама тебя любит… Хорошо устроился! Беги домой, Туман, я вернусь через пару недель. Хорошо быть принцем! — вдруг улыбнулся Вердэйн. — Любой лорд сочтет за честь дать принцу своего коня. Вернусь на них. Туман снова зафырчал. — Ревность — плохое чувство, друг, — заметил Вердэйн. — Беги уже. Сам знаешь, ночью рождаются тени. Я не смогу защитить тебя от адонов. И что ты так смотришь на меня? Конь обиженно косился на хозяина. Принц, вздохнув, с улыбкой потрепал его по гриве и на пару секунд коснулся его носа своим — Туман каждый раз радовался, когда это случалось. Обрадовался и в этот раз, лизнув Вердэйна по лицу. — Ну ты… собака! — принц отер глаза ладонью. — Ну точно как папины собаки! Это они вечно меня лижут! Туман, не надо меня лизать, понял? Жеребец, гарцуя и явно чувствуя себя великим пакостником, отбежал от хозяина. Сделав пару кругов, Туман наконец начал спускаться вниз, обратно к низинам-пустошам. Вердэйн остался один. Он стоял на склоне отрога, в паре десятков миль от безымянного озера. — Вот поросенок, — совершенно беззлобно бросил принц вслед коню. Проводив его взглядом, Вердэйн подхватил сумку и принялся подниматься дальше. Чем манили его земли Палаира? Обилием снега? Свежим ветром? Бесконечными морскими далями? Ярчайшим солнцем? Прекрасными городами, их жителями? О, нет. Вердэйн жаждал совсем другого и сам не знал чего. Сердце мечтало заполнить пустоту, о которой принц не имел никакого понятия. У Вердэйна Аустена есть все. Он прекрасный принц, освободитель народа, храбрый воин, повидавший многое. Он даже втайне от отца писал книгу о своих похождениях. Изредка он зачитывал матери отрывки, а та обещала ничего-ничего не рассказывать «любимому Мишелю». Он, в конце концов, танцор, каких мир не видывал! Петь же так и не научился… Принцесса Аделайн говорила, что если бы Господь одарил ее сына еще и прекрасным голосом, то Господу пришлось бы уступить Вердэйну место на троне. Шутила, как всегда. Принцу исполнилось сорок лет около двух месяцев назад, шестнадцатого числа месяца Шеры, огненной звезды. Пока империя праздновала день рождения наследника, Вердэйн Аустен путешествовал с пиратами по Срединному морю. Родители давно потеряли надежду, что когда-нибудь принц сдержит свое обещание прибыть вовремя. Чаще всего Вердэйн вовсе уходил без предупреждения. Как и в этот раз. Медленно, любуясь наступающим лесом, Вердэйн шел в сторону озера. Безымянная гладь воды долгие годы являлась его отдушиной. С детства принца манила зима, метели и холод, хотя рожден он был на жарком юге, где снег считался поистине удивительным явлением. Однажды в ее поиске Вердэйн забрался на маяк Инити. Тогда принц и узнал, где следует искать зиму, о которой он слышал столько сказок — на севере. — Ах, прекрасная дева, за что же ты украла мое сердце? — зашептал Вердэйн, обращаясь к темному хвойному лесу, охваченному сияющим снегом. Тяжелые сапоги с хрустом разрушали корку сугробов. Чем выше поднимался Вердэйн, тем плотнее и выше становилась преграда. Тогда он вызвал тонкую, но горячую струю огня, тщательно следя, чтобы вредная стихия не тронула древесину. Пламя очищало путь. Ветви трещали от любопытства непуганых зверюшек: несколько раз на Вердэйна прыгали рыжие белки, пытались зацепиться коготками за доспехи и срывались вниз, распушали хвосты и убегали прочь. Кусты трепетали от животных побольше, принц мог поклясться, что видел, как полчище единорогов поспешно покинуло поляну, на которую готовился ступить он сам. Лесные феи болтали без умолку, один раз Вердэйн едва не подпалил хвост крауге. Только когда лес начал редеть, пропуская наследника Хайленда к озеру, местная фауна оставила Вердэйна. Оставил его и снег. Ветер уносил снежинки прочь, не давая расти сугробам. Перед принцем расстилалась зеркальная равнина озера. Лишь кое-где трещинки нарушали идиллию. Михаэль Аустен поругал бы сына за подобную беспечность, но Вердэйн, оказавшись на берегу и даже не оглядываясь по сторонам, начал снимать доспехи. Как они надоедали! Принцу часто хотелось расплавить их или попросту выкинуть, но жизнь, особенно наследника, слишком ценна, чтобы поступать по воле сердца. Следовало думать головой. Так говорил Михаэль, а Аделайн неуверенно, но вторила мужу. Вердэйн старался следовать их советам, но куда чаще брала вверх неугасающая жажда приключений. Первым делом он снял шлем. Принц никогда не любил тяжелые доспехи, он предпочитал легкие, парадные и потому избавился от надоевших железок. Отложив нагрудник, он наконец вздохнул свободно и прислонился спиной к стволу дерева. Кожу обдувал прохладный ветер. Горячее сердце южного принца отталкивало зиму. Блаженствуя, Вердэйн прикрыл глаза, оказываясь в объятиях снега. Он чувствовал приятное покалывание в теле, свежесть, ледяное умиротворение. Отец называл его мечтателем. Михаэль не мог понять, к чему принцу эти бесконечные прогулки под светом солнца или отражением луны, в грозу, в ливень, в полуденную жару, к чему прогулки по пустыне, на берегу морей, к чему бесконечные путешествия… Аделайн, которую чаще называли просто Аделей, разделяла мнение сына о прелестях жизни. Она, в отличие от Михаэля, чувствовала красоту мгновения. «Зато Мишель — наша каменная стена, Вердэйн, — добавляла мама. — Что стало бы с империей, если бы не он?» Да, Вердэйн понимал, что страна процветает благодаря жесткому управлению отца. Императрица, леди Астрея, мало понимала в людях. Она предпочитала давать указания, а кронпринц виртуозно искал пути их выполнения. Мир фантазий был чужд Михаэлю, он жил здесь и сейчас. Вердэйн жил в прошлом и будущем, не останавливаясь ни на минуту в скучной реальности. Он вспоминал запах моря и осенней листвы, находясь в снежном царстве севера. Он вспоминал прохладу, находясь в пустыне. Сердце вело его вперед и жадно хранило воспоминания, которые Вердэйн мог без труда «воскресить» в любой момент. Недосягаемые мечты — он жил ими и все-таки достигал, тут же придумывая новые. Зачем он здесь? Что привело принца империи на север? Снова сердце. Снова сердце, украденное прекрасной девой — красавицей-зимой. Он вновь и вновь возвращался в ее объятия, забирался в самую глушь: когда-то пределом мечтаний являлся Палаис-иссе, потом — восточный материк. Пустота, неизвестность звали дальше. Однажды Вердэйн посетил земли Палаира и спас их от дракона Цислы. Неведомое ранее чувство посетило принца в тот день… Он до сих пор не мог понять его. Вердэйн смотрел на убитого дракона и видел прекрасный женский силуэт. А может, ему показалось. Как бы то ни было, теперь Вердэйн Аустен стремился на север с двойным энтузиазмом. В последний раз он рискнул пройти по границе земель Хрустальных дев. Принц не увидел ни одну. «Может, он девушку нашел?» — мечтала принцесса Аделайн. Мать иногда намекала, что сыну пора найти спутницу жизни, и добавляла, что жениться стоит по любви. Аделайн никогда не делала тайны из своих отношений с мужем, наоборот, она рассказывала о них с гордостью за победу. Вердэйн знал, что в молодости его родители на дух друг друга не переносили. Лишь спустя пару десятилетий появилось что-то, подобное любви. Мама, смеясь, говорила, что «ее Мишель» просто понял, что от жены никогда не избавится и полюбил ее от безысходности. Отец, слыша подобное, неизбежно замечал, что полюбил эльфийскую принцессу за феноменальное упрямство. Во время путешествий Вердэйн часто видел прекрасных девушек: и обычных горожанок, и селянок, и гордых иноземных принцесс, и свободолюбивых разбойниц. Однако ни разу в его душе не появилось стремления выбрать спутницу жизни. Перед глазами стоял пример родителей, влюбленных друг в друга. Никто из них за последние сорок лет не выказывал увлечения третьим. Потому перспектива заводить ни к чему не обязывающие интрижки Вердэйну казалась чем-то диким. На женитьбу он не решался из жалости к потенциальной жене — да как она стерпит его, такого свободолюбивого и импульсивного? И в то же время Вердэйн не мог не признать, что мысли о будущей супруге посещали все чаще и чаще. Можно было доподлинно утверждать, что его жизнь изменится кардинально, а перемены — это то, чем дышал принц, в свои сорок лет продолжавший быть юным душой и телом. Время текло для Вердэйна слишком медленно, а редкие сеансы исцеления крови возвращали утраченные года. Он будет жить вечно. Ветви зашуршали под мечтающим принцем, скинув пару клочков снега. Вердэйн приоткрыл глаз. Сверху на него смотрели любопытные рыжие белки. — Спуститесь и все, — посоветовал принц, придвигая сумку. В ней лежал пакетик с кедровыми орешками. Вердэйн знал, что запас понадобится — белки неслучайно собрались над его головой, они делали это всегда. Насыпав на ладонь порядочную горку, принц демонстративно поднял руку. Сверху на него мгновенно упала особо наглая пушистая тушка. Другие, оставшиеся вверху, возмущенно запищали. Отважная же залезла прямо на руку, царапая кожу коготками. Вердэйн погладил ее по спинке. Животные его не боялись. — Жалко, что в Аливьен-иссе для вас слишком жарко, — сообщил принц. — Маме бы вы понравились. Треск на озере заставил принца прерваться. Вердэйн невольно бросил взгляд на запад: солнце окрашивало мир в призрачно-зимние тона. Деревья синели, редкая зелень отдавала аметистовыми переливами. Закат. Скоро наступит ночь — время тьмы. Он пытливо вглядывался в стекло озера, но не видел ничего. Треск нарастал. «Рушится лед?» — вполне закономерно подумал Вердэйн, но не мог понять причину. Ведь пропал ветер, утих мороз, и в воздухе разлилась сонная песнь тишины и спокойствия. Только стоны озера нарушали ее. А потом словно из ниоткуда появилась она… Вердэйн вздрогнул. Если бы молния ударила рядом, он бы не ощутил такого волнения. Сердце заколотилось так часто, что под руками принца начал таять снег. Как завороженный, он смотрел на открывшуюся ему картину. Лед расступился в сиянии заката, точно лепестки диковинного цветка — и из него вышла женщина, прекрасней которой Вердэйн не видел никогда. Она поднялась из озерной воды, дитя льда и холода, распространяя манящую стужу. Лес застонал, лед затрещал сильнее. Откинув длинные волосы, женщина поднялась над озером и посмотрела в сторону заката. Лазурное солнце осветило бледную фигуру, будто отлитую из морского стекла. Незнакомка напоминала искусную статую, создателем которой являлась сама жизнь. Женщина опустила руки, и края раны озера закрылись — но не его сердца. Вердэйн не мог оторвать взгляд от чуда, что родилось при нем. «Хрустальная дева, — бродила в голове полубезумная тоскливая мысль. — Сейчас закат. Она исчезнет с последним лучом. Я больше не увижу ее!» Вердэйн вздрогнул и поднялся, забыв обо всем. Он забыл и о мече, что сиротливо лежал у сумки, и о том, что не одет. Он забыл, что идет с голой грудью, обнажив свое сердце. Шрам, доставшийся от демона огня пятнадцать лет назад, никуда не исчез, и теперь принц вновь открылся чужой силе. Это его не волновало. Волновала лишь она. Исчезнет! Принц не мог этого допустить. Вердэйн подбежал к берегу, ступил на ледяную поверхность озера — треск льда под ногами выдал его. Хрустальная дева отвернулась от заката и заметила юношу. Принц замер под ее взглядом. Наверное, так смотрят звезды. Он больше не смог сделать ни шага и в восхищении смотрел на приближающуюся фигурку. Длинные сиреневые волосы хрустальной девы ниспадали шлейфом на ее спину. На женщине не было ничего. Стеклянная гладь тела повторяла человеческие очертания идеала, который Вердэйн не смел представлять и во сне. Чем ближе подходила дева, тем больший мороз ласкал принца. Ее глаза напоминали озерца лунного света, окруженные длинными ресницами, на кончиках которых застыл иней. Переливы льда впитались в кожу девы: сиреневые, голубые, синие, серебристые, белые. Вердэйн видел… человеческое лицо. Совсем не такими он представлял хрустальных дев: они грезились ужасными чудовищами, далекими от его расы. Теперь же он видел перед собой прекрасную женщину. Дева не обладала теми чертами, что считались красивыми у него на родине. Крылья округлого носа чуть подергивались, как у дикого зверя, припухшие губы сжались в строгую линию. Подбородок был так по-детски мал, что Вердэйн подумал: а не ребенок ли перед ним? Но нет, слишком суровым было лицо северной красавицы, оказавшейся рядом неожиданно быстро. Дева протянула к нему тонкую изящную руку. «Беги, дурак!» — сам себе сказал Вердэйн и тут же прогнал невесть откуда взявшийся голос рассудка. Бежать? От чего? От самого прекрасного творения, которое он видел в своей жизни? Пальцы хрустальной девы коснулись щеки Вердэйна, скользнули по шраму. Принц ощутил легкое покалывание на коже. Словно зачарованный, смотрел он в сияющие просторы глаз незнакомки. Как они светились! Как чисто! Как ярко! Будто сама луна решила передать частицу себя хрустальной деве. — Ах, дева, — забормотал Вердэйн в полузабытье, — за что ты украла мое сердце… Хрупкое создание, будто поняв его, наклонило голову. Длинные сиреневые волосы, волной оплыв на плечо, блеснули в лучах уходящего солнца. «Стекло? Лед?» — гадал принц. Шрам на щеке вдруг потеплел — на коже Вердэйн почувствовал влагу. — Ты… таешь? — выдохнул Вердэйн. — Нет-нет! Ты умрешь! — принц отстранился на шаг и схватился за щеку. Волнение за незнакомку пересилило страх за себя. Ладонь не почувствовала ничего, кроме гладкости. Шрам исчез. — Как… Это ты сделала? Как? — он вздохнул. Дева начала преображаться. Исчезли серебристые озера — вместо них на заостренном личике появились обычные человеческие глаза со зрачками. Авантюризм Вердэйна Аустена приводил хозяина в самые дальние уголки мира. Он видел множество народов, светлых и темных, но нигде не встречал фиалковых глаз. Бледные губы дикой северной розы налились краской. Сейчас женщина больше напоминала молодую, только что расцветшую девушку. Хрустальная дева… «Почему она не нападает? — начал гадать Вердэйн. — Об их жестокости столько говорят! Эдгар ненавидит дев, девы растерзали его семью. Так странно… Она исцелила меня…» Мысли путались в голове принца. Странное, прежде незнакомое волнение продолжало бередить душу. Вердэйн изучал свою целительницу и не верил, что она создана волей Короля. Его взгляд спустился к порозовевшим девичьим губам. Желание узнать их вкус вызвало слабый румянец на щеках. — Как тебя зовут? Дева вздохнула. Морозное облачко окутало Вердэйна. Наступившая прохлада заставила блаженно прикрыть глаза. Ему показалось, или вздох сложился в дивное имя? — Эйа… — догадался принц, поднимая веки. Дева говорила на северном наречии, которое принц знал довольно слабо. Ему пришлось задействовать силу серебристой крови, чтобы понять хрустальную деву. — Эйа? — повторил юноша, тронув улыбкой губы. — Вот чудное… Мое имя — Вердэйн. — Я знаю, — зашелестел странный, мелодичный голос. Женщина так сильно делала упор на гласные, что обычные слова складывались в песню. — Мое пламя тоже цвета серебра. «Пламя?» — повторил принц. Пламенем на севере называли жизненную силу. Кровь. Солнце окончательно зашло за горизонт: Вердэйн не сразу понял это. По-детски хрупкая фигурка Эйа светилась изнутри пресловутым серебром. — Ты не исчезаешь! — в удивлении воскликнул принц. — Все девы умирают с наступлением ночи. Или это сказки? Вердэйн уже и не знал, что считать вымыслом, а что — былью. Встреченное дивное создание, по легендам, должно было разодрать в клочья. — Умирают, — согласилась Эйа. — Но не я. Снег на ее теле соединился в одеяния. Вердэйну вдруг стало стыдно, что все это время он так беззастенчиво разглядывал северную деву. Все-таки Эйа была женщиной. Появившаяся из ниоткуда ткань прикрыла узкие бедра и маленькую грудь. Более ткань не прикрыла ничего, оставив открытыми стройные ноги с маленькими босыми ступнями и живот, хрупкие плечи с выступавшими ключицами и лебединую шею. Эйа вновь, как кукла, склонила голову к плечу. Чуть припухлые губы шевельнулись. — Ты взволнован. — Еще бы! Я никогда не видел ничего подобного! — мысли облачались в слова быстрее, чем Вердэйн успевал их осмыслить. Дева непонимающе дернула заиндевевшей бровью. Знакомый жест. — Я не растаю, если ты прикоснешься, — сказала она. Вердэйн побледнел от смущения. Дева удивительным образом поняла его мысли. Коснуться! Он испытывал неудержимое стремление вновь ощутить под пальцами лед кожи, чуждой принцу, ее глянцевую гладкость. Удивительна и прекрасна… Так холодна. Собственные мысли приводили в легкий ужас. Что с ним? Что? Как называется его странная тяга? Он никогда не испытывал подобного экстаза при виде женщины. —Ты искра от пламени моего создателя, — добавила Эйа. — Холод не страшен носителю серебра, как твой жар не страшен мне. Ее тело вдруг загорелось лунным светом. Вердэйн с бешено бьющимся сердцем смотрел, как одежды северной красавицы пропитываются кровью, будто кто-то окатил их расплавленным серебром. На миг он увидел три фигуры, застывшие около Эйа: мужскую, прижимавшую руки к лицу, женскую, стоящую перед ним, и третью, лежащую на земле в забытье. Почему-то принцу не было страшно. Вердэйн отчетливо понимал, что виденье — иллюзия. Он протянул руку и шагнул вперед. — Ты многое не знаешь, — пропела Эйа. — Отец не говорит тебе правду. Что обитает на востоке, зло или добро? Тьма или свет? Если зло, то почему жители Синааны светятся изнутри, а жители Империи умирают во тьме? Ты думал об этом, Вердэйн. Ты видел Короля и спрашивал себя: почему он так похож на ту, что управляет западом? Ответа ты не нашел. Я покажу его тебе, принц. Ледяные пальцы коснулись ладони Вердэйна. Жгучее желание охватило юношу. — К мраку тайны, — зашептал он. — Я стою рядом с тобой сейчас. Ресницы Эйа дрогнули. Фигуры дрогнули и исчезли. — Ты действительно не хочешь знать? — в голосе мелькнуло изумление. — Нет, — ответил Вердэйн, наклоняясь к ее руке, укладывая на свою ладонь. Он ожидал ледяного укуса, но встретил всего лишь холодную человеческую кожу. Губы принца ласкали пальцы, прикусывали их. Эйа молчала, однако не отстранялась; Вердэйн не выпуская ее запястья, прильнул к ней, обхватывая тонкий стан. Сердце принца билось все быстрее, не замечая, что ответного перезвона тока крови не слышит. Губы хрустальной девы напомнили лепестки цветов. Юноша чуть прижался к ним — наслаждение в легком касании. Эйа стояла не шевелясь, не отвечая, но и не отталкивая. Фиолетовая гладь глаз безмятежно отражала силуэт принца. Они на мгновенье обнялись, сплетая пальцы, и тут же, словно оробев от собственной храбрости, отстранились. Взгляд принца, живя своей волей, спустился к прикрытым тонкой тканью округлостям и снова взмыл вверх, возвращаясь к прекрасному лицу. Вердэйн так и не отпустил ее. — Идем, — прошептал он, потянув Эйа к берегу. Та не стала сопротивляться — ему бы задуматься над тем, почему так быстро покорилась дева, но желание отмело все сомнения рассудка, и вскоре принц увлек Эйю на покрытую снегом землю. Взмахом заиндевевших ресниц хрустальная дева лишила себя укрытия одежды, представ вновь в своем первозданном виде, и ладонь принца потянулась к ее щеке. Он не чувствовал холод, сжимая Эйа в объятиях, исследуя тело поцелуями и соединяясь в одно целое. Напитывая друг друга ласками, принц и дева не замечали ничего вокруг: ни падавших с чистых небес снежинок, ни внезапно опустившейся на окружавший их лес тишины. Только когда желание обладать сменилось на странное умиротворение, Вердэйн приподнялся на локтях и понял, что мир охватила ночь. На небе играло северное сияние; Эйа лежала перед ним в первозданной наготе. Лужицы воды застыли у ключиц, во впадинке у груди и на животе. Она внимательно смотрела на него. Сердце Вердэйна охватило смятение, сразу же сменившееся горячей решимостью. — Я заберу тебя с собой, — произнес он, лаская пальцы Эйа. — Куда? — прошептала она испуганно. — В свой родной город, — Вердэйн наклонился за новым поцелуем. Губы терзали друг друга в соединении пламени и холода. — А если ты откажешь, я буду приходить сюда каждый день, и когда-нибудь ты все равно согласишься. — Я не человек, Вердэйн. Твои люди считают меня чудовищем. Как бы рационально ни прозвучал совет, принц не придал ему значения. — Родители примут тебя, они так хотели, чтобы я нашел девушку, которая станет принцессой… — запечатлев новый поцелуй, Вердэйн добавил: — И я нашел. Я нашел ту, что буду любить до самой смерти. Эйа молчала. Сказанные позже слова заставили вздрогнуть. — Ты знаешь, кто я? Создание Темного короля, окропленное его кровью на заре веков. Я первая хрустальная дева, видела то, что скрыли, убивая целые народы. Астрея не потерпит меня во дворце. Ты согласишься оставить семью ради меня? — Да, — пылко ответил Вердэйн без раздумий. Он был уверен, что Эйа примут в его семье. Ведь он женится по любви, как того желали родители. — Я раба Синааны. Если Король позовет меня — я откликнусь, — продолжила Эйа. — И какой бы приказ ни прозвучал, я… Вердэйн вновь коснулся ее губ. Так сладко. Так терпко. Так холодно. Едва ли не впервые в жизни принца не волновало будущее. Его волновало лишь настоящее, и в настоящем перед Вердэйном лежало тело прекраснейшего из созданий, которое он не отпустит никогда. Что бы ни говорила Эйа, он заберет ее в Аливьен-иссе, где они будут жить вместе до самого конца. Пожалуй, теперь он мог дать название тому странному чувству — оно называлось любовью, и Вердэйн Аустен отдался ему безрассудно.