Эклектика

Последняя эра Черной империи, принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

      — Ты не сможешь защищать его вечно, Сиенна. Я тоже.       Бетельгейз с робкой надеждой наблюдал за ходившей из угла в угол матерью. Она не знала, куда себя деть. Чарингхолльская принцесса бродила меж тел, крутя в руках ожерелье вдовы, некоторых переворачивала лицом вверх, очевидно, пытаясь запомнить «подосланных убийц». Воздух в спальне щекотал ноздри. Смесь, впитавшаяся в него, отталкивала Бетельгейза; дядя и мать оставались к ней пугающе равнодушны. Принц Альбиус сидел рядом с племянником и смотрел, как Сиенна, точно запутавшаяся в паутине пташка, стремится к выходу, который он для нее наметил. Сцена, очевидно, доставляла ему наслаждение.       — Как это произошло, не понимаю!       Дядя на удивление правдоподобно развел руками.       — Поверь, мы сами удивились. Остается только молиться на твое решение. Что было бы, если бы Бетельгейз остался сегодня один?       Сиенна осмотрела последнее тело.       — Все чаоситты. Все! Что это значит, Альби? Нас подслушивали?       — Может быть. Сложно узнать точно. Я могу предположить около шести-семи вариантов, почему чаоситты напали. Из них мне по душе всего пара-тройка. Например, им не нравилось, что будущим, так сказать, начальником буду я. Если так, то своего они добились — начальником для них точно не стану. Или, — продолжил тянуть дядя под взбешенным взглядом сестры, — их главарь хотел забрать титул себе. Или, наоборот, он настолько любит Чарингхолл, что решил избавиться от осквернителя — по его мнению, Сиенна, не моему! — без указа свыше. Или получил такой. Все может быть. Если последнее, то заказчик не успокоится. Я бы даже сказал, что последние два варианта наиболее возможны, учитывая слова чаоситтов в коридоре.       Сиенна, опешив от потока речи, не сразу озвучила вопрос:       — Что они кричали?       — Флегматически переговаривались. О том, что принц Бетельгейз замыслил сместить императора. Не ты, не я — он.       Дядя Альбиус произнес сакральную фразу с такой легкостью, будто та ровным счетом ничего не значила. Бетти оставалось только позавидовать его артистическим способностям. Он бы никогда не смог солгать столь искусно. Результат превзошел ожидания: Сиенна задрожала, точно лист на ветру, и сжала кулаки с силой, от которой пространство вокруг затрещало, пошло пятнами.       — Сестра, спокойно, — совершенно будничным тоном посоветовал Альбиус, а Бетельгейз впервые за долгое время осмелился подать голос:       — Мам, чему удивляться, если я всегда был лишним?       — Всегда, — тут же подхватил дядя. — И останется таковым, пока мы не избавимся ото всех. Твоя забота погубит парня. Мы не сможем оставить его одного ни на…       — Я не… — начала было возмущаться Сиенна, но Альбиус в очередной раз сбил ее с мысли, бросив вопрос-шпильку:       — Ты что, собственному мужу не веришь? Зачем тогда души связывала?       Принцесса сердито вздернула нос.       — Пока ты тут строишь рожи, — продолжал дразнить ее Альбиус, — наши обожаемые родственники готовят еще одно нападение. И вместо того, чтобы как-то предотвратить увечье или, не дай бог, смерть сына, ты представляешь, как будешь страдать в его отсутствие. Видит Чаосин, иногда мне кажется, у тебя нет мозгов. Порой думаю, что в семье они присутствуют только у меня и Бетельгейза. Видимо, он их от отца унаследовал, как ни больно это признавать. Взгляни правде в глаза: парень подохнет здесь, если ты не отправишь его к любовничку. Так будет лучше для всех: мальчишка перестанет ныть о своей ущербности, ты — носиться около него и начнешь заниматься делом вместе со мной. Наследники перед нами сами собой не умрут. Точнее, умрут, но слишком долго ждать.       — Иногда ты говоришь как Майри… — протянула Сиенна вяло. Обилие аргументов выбило ее из колеи.       — Не завидую я тебе, если он считает тебя такой же дурой, какой сейчас считаю я.       — Хватит! — вновь взбесилась она. Дядя Альбиус знал, куда бить — по гордости. — Я согласна отпустить Бетти на пару падений к Майри. Буду его навещать. Мы с тобой все устроим, и я вернусь за ним. Может, тогда и Майри разберется со своим миром… — мечтательно добавила она.       Альбиус никак не показал, что предположение вывело его из себя, но Бетельгейз почувствовал возникшую волну неприязни. Юноша поежился. Многие бы радовались, обладая его проницательностью, но порой Бетти хотелось стать слепым, чтобы не видеть ужасов жизни вокруг.       — Ты должна перенести его сейчас.       — Неподходящее время. Если мы исчезнем…       Дядя, вдруг вспылив, ударил мечом по полу. Серый туман под ним сжался, чтобы не касаться клинка, и побагровел. Бетельгейз подумал, что сам мир был бы рад отторгнуть меч главного чаоситта, который пугал каждого, а особенно — его. Когда Альбиус вынул оружие из образовавшегося провала в полу, тот зарос, подобно человеческой ране. Бетти ощутил легкий укол боли над коленом.       — Дура. Всему тебя нужно учить. Вызываем остатки нашей семьи, начальника этих трупов, — дядя изящным жестом показал на десятки тел в комнате, — главаря банды храмовников и объявляем, что принц Бетельгейз находится в страшной опасности, владычица Чаосин требует его к себе! Если уж я научился чему-то, изучая историю династии, то вот чему: хочешь избежать внимания, привлекай его. Вызывай резонанс сам. Мало кто подумает, что человек, решивший что-то скрыть, прыгнет под софиты. Таких называют идиотами. А мы, Сиенна, никогда не выставляли себя идиотами, чтобы кто-то так решил.       Дядя Альбиус всегда знал, что сказать и как поступить. Он слыл счастливым обладателем сочетания интуиции, рассудительности и наблюдательности. И, к тому же, полным отсутствием совести, которая позволяла манипулировать практически всеми. Особенно часто от его влияния страдала бесхитростная сестра.       — Только я бы не рискнул показывать им Бетельгейза. Возможно, кто-то захочет сыграть в спасителя мира. Перенеси его в Ожерелье, объясни, как найти отца, и мы вызовем тех, о ком я говорил. Времени на раздумья у тебя нет. Любое промедление вызовет слухи и проблемы. Ты и так создала их, решив сбежать с бала сразу после убийства. Если постараемся, то успеем «повесить» смерть деда на них.       Сиенна переводила взгляд с брата на сына и не могла решиться.       — Вдруг Чаосин разгневается? Мы прикрываемся ею.       Дядя вдруг усмехнулся.       — Не понимаю, что происходит в твоей голове. Ты считаешь Чаосин мерилом справедливости, воплощением добродетели, но по какой-то причине она должна обозлиться за то, что мы спасаем чью-то жизнь. Это по меньшей мере нелогично. Хватит болтать, действуй уже. Я пошел за остальными, — Альбиус спрыгнул с кровати и, закинув клинок на плечо, обратился к племяннику: — Помни, что я тебе говорил. Прощай.       Это «прощай» значило, вопреки общепринятому смыслу, «надеюсь, мы больше не увидимся». Бетельгейз едва заметно кивнул. Он не собирался возвращаться и надеялся, что мир отца примет его, в отличие от Чарингхолла. Усталость от чужого презрения усиливалась с каждым падением. Он варился в этом котле заживо и все понимал. Понимал и Альбиус. Ненавидя, он дал возможность племяннику исполнить давнюю мечту. Конечно, Бетельгейз понимал, что мотивацией для дяди выступил далеко не альтруизм, но радости это не умаляло. В этот момент он любил его по-особенному. «Люди часто делают добро, сами того не понимая, — подумал Бетельгейз. — Действие не перестает быть добром для других. Жаль, что теряется смысл для души совершившего». Жалел он, но не дядя. Альбиус Чарингхолле не верил ни в душу, ни в ее просветление. Он перешагнул через труп, лежащий в дверном проеме, и исчез во мраке коридора.       — Что он тебе сказал? — взволнованно спросила Сиенна, и Бетельгейз утонул в объятиях чарингхолльской принцессы. Мама обвила его за плечи и опустила голову на плечо. Светская дама со всеми, наедине с сыном она превращалась в нежную и трепетную мать.       — Дядя рассказывал мне сказку.       — Сказку! — голос Сиенны зазвенел. — Ты не маленький ребенок, чтобы в них верить. Сколько раз просила не засорять тебе голову! Милый, в них нет ничего полезного. Они воспитывают наивность… Хорошо, что твой отец того же мнения, что и я.       Бетельгейз помолчал.       — Какой он? — наконец, спросил он.       Сиенна прижала сына к себе еще крепче.       — Невероятный. У него столько идей! Он не знает грусти и уверен в себе. Не позволяет брать отчаянию верх. Всегда улыбается, так обходителен… Уверена, вы понравитесь друг другу. Тебе ведь нравится Альбиус? Твой отец похож на него.       Бетельгейз разочарованно опустил глаза. Носы туфель заблестели от их сияния. Юноша подумал, что меньше всего хотел бы услышать такое определение. Обида на кого точила душу папы, если он стал таким же, как дядя?       — Не забывай меня, милый. Я буду иногда навещать вас… Правда, время в Чарингхолле и Мосант так разнится. Произойдет удивительная вещь: ты станешь старше меня во много раз, — Сиенна вдруг помрачнела, будто вспомнив о чем-то неприятном. — Помни меня, свою Родину и предначертанную судьбу.       Трон. Власть, которая его никогда не привлекала. Бетельгейз хотел бы в этом признаться, но образ огорченной матери долго преследовал бы его. Мама мечтала о моменте, когда ее единственный сын станет императором, как он сам грезил о свободной жизни где-то далеко-далеко, вне опостылевших обязанностей и обещаний. С глубокого детства Бетельгейз знал, кем станет в будущем, и это заставляло опускать руки. Долгое время он не видел способа вздохнуть полной грудью, увидеть то, к чему стремилась душа. Дядя Альбиус подарил ему шанс. Хотя бы увидеть, хотя бы ненадолго…       — Я обещаю, — поклялся Бетти. Он будет помнить, но не станет стремиться к судьбе.       Сиенна села перед ним на колени и взяла за руку.       — Я перенесу тебя в Ожерелье. Отец встретит, он знает о твоем приходе — мы связаны душами. Ты узнаешь его — вы слишком похожи, чтобы не заметить друг друга. Я не смогу отправиться следом, время сыграет злую шутку, если я исчезну. Альби прав. Люблю тебя.       — Я тоже люблю тебя, мам.       Сиенна сжала его руку в знак привязанности. Родная энергия окружила Бетельгейза.       — Закрой глаза.       Он послушно исполнил просьбу. Спокойствие застелило разум.       Сначала Бетти почувствовал ветер. Он коснулся лица на излете, будто спеша куда-то, и действительно умчался прочь, стоило Бетти подумать, как же приятно ощущать овеществленные перемены. Изменения практически не касались Чарингхолла, мир без света окостенел давно. Потому юноша повернул голову в сторону ушедшего ветра и пожелал, чтобы Мосант полнилась ветрами, как Чарингхолл — туманом. Тогда он увидел свет. Стена света находилась совсем рядом. «Странно, я не открывал глаза», — подумал Бетти и, с усилием подняв веки (те вдруг налились тяжестью), различил в «стене» замок со стеклянными переходами и округлыми низкими башнями. Впрочем, замком здание было назвать сложно. Оно скорее напоминало длинный коридор, ведущий в никуда, с декоративными надстройками и опустевшими балконами. Почему-то Бетельгейзу казалось, что раньше это место выглядело совсем иначе. Давным-давно «замок» не висел над пустотой. В нем, наверное, жили люди.       Внимание Бетельгейза привлекла пустота вокруг. Что было за ней? Бесконечна ли она? Или где-то далеко висел над бездной такой же коридор или целый замок? А может, их было много? Порой, будто в подтверждение, он видел всполохи света за темной материей.       Бетти стоял на полуразрушенном мосту, соединявшем размытый бастион Чарингхолла позади и серебристый коридор. Он не сразу заметил, что одна его нога застыла над небытием. Факт не испугал, и Бетельгейз продолжил идти по мраку. Он видел, что по ту сторону моста кто-то стоял. «Отец», — понял чарингхолльский принц, ускоряя шаг. Радость и волнение попеременно атаковали спокойствие Бетельгейза. Губы сами собой растягивались в улыбке, взгляд жадно изучал силуэт мужчины в белом, бродившего по краю бездны. Интересно, какой он? Невероятный… Не знает печали, не сдается, не останавливается. Наверное, отец — его противоположность.       Некоторое время они молча смотрели друг на друга, оценивая. Майриор был ниже Бетельгейза, худее, но сутулился точно так же, как сын. Бетти с удивлением узнавал детали внешности, которые встречал в отражении. Он не мог даже представить, что похож на отца настолько сильно. Но физическими данными все и кончалось. Майриор не производил впечатления неуверенного в себе человека. Наоборот, он лучился превосходством. Стало быть, в других мирах не презирают таких, как они? Не насмехаются, как в Чарингхолле? Бетельгейз мысленно поблагодарил Чаосин за то, что она выполнила просьбу и послала дядю помочь ему.       На пальцах отца Бетти увидел кольца. Первым в глаза бросился мизинец левой руки, на котором напоминала о доме хрупкая тонкая полоса металла с каплевидной сферой посередине. Внутри сферы жил призрачный огонь. Бетельгейз не стал долго разглядывать его, внимание сразу привлекли следующие. На безымянном пальце светилась изнутри полоса белого золота с бриллиантовыми вкраплениям (названия и значения слов вспыхивали в голове Бетти сами). Следом, на указательном, с трудом держался в креплении сапфировый полумесяц. Последнее Бетельгейз не успел разглядеть. Майриор убрал руки в карманы — юноша осекся. Отец качнулся вперед, будто раздумывая, и быстро, плавно подошел к нему.       — Майриор. Будем знакомы.       — Бетельгейз, — удивленный тон не получилось скрыть, но Майриор явно не придал ему значения.       — Название солнца моего родного мира. Его тезка есть на небе Мосант и Вселенной. Имя выбирал я. Хотя, думаю, Сиенна сказала, что тебя назвали в честь дедушки. Вздор. Она его терпеть не могла, к чему вдруг такие подарки? Ладно, не стоит здесь останавливаться. Пойдем.       Странная аура окружала Майриора. В отличие от чарингхолльской, она не имела определенной границы и постоянно менялась. Серебристое сияние то принимало форму копья, рвущегося к Бетельгейзу, то неких щупалец или лент. В ней не было того, что Бетти чувствовал в Сиенне или Альбиусе. Исключение составляли обида и легкий налет страха, который появлялся при взгляде на него, сына. Бетельгейз растерялся. Его не обнимали, старались не смотреть, буквально выуживали слова изнутри, хотя отцу очевидно хотелось молчать. В чем причина?       Разрушенный мост остался позади. Пару раз Бетти оглядывался, провожая родной мир. По ощущениям замок немного напоминал Чарингхолл, но Бетельгейз никогда не чувствовал той легкости и беззаботности, которая поразила его в коридоре Ожерелья. Он буквально летел по туманным плитам. Каждый дверной проем, каждая арка оказывались смутно знакомыми и напоминали о родном измерении. Он чувствовал единение с замком. Стены, уходящие в невидимый потолок, прозрачные купола в переходах, за которыми пряталась темнота, вырезанные сцены прошлого на колоннах… Ему хотелось бы остановиться и вдохнуть суть Ожерелья поглубже, но Майриор шел быстро и твердо. Пребывание в белом коридоре доставляло ему ощутимый дискомфорт.       — Ты бывал здесь раньше?       Значило ли отсутствие воспоминания несуществование события? «Нет», — решил ответить Бетельгейз, прогоняя чувство дежавю, и покачал головой. Признав важность этого чувства, он бы смирился со всеми моментами, приходившими ранее, от клинка, ударившего в спину, до страха перед мечом дяди Альбиуса.       — Ожерелье — это междумирье, пространство, где пересекаются все измерения. Оно приняло форму замка с бесчисленными залами. Каждый бог обладает залами. Мы представляем свои измерения в неком образе. Мой образ — шар, зависший над столом у величественного древа миров моего отца.       — Как его зовут?       Бетельгейз не знал, что у него есть дедушка. Мама никогда не говорила о нем.       — Трид, — коротко ответил отец. — Пойдем быстрее. Переменчивый мир беснуется. Смотри, — Майриор поднял правую руку. Одно из колец безумно вертелось, обжигая палец. Однако отец не придавал значения боли, которая очевидно присутствовала.       — Такой странный мир, — заметил Бетельгейз, смотря на узкую полосу беспокойного вещества. — В нем нет постоянства. Он противоположен Чарингхоллу.       — Да, — согласился отец. — Полагаю, он создавался как противоположность. Я пытаюсь соединить их, найти золотую середину. Эклектику. Воля случая, подходящая общей тенденции. По-моему, это интересно. Как считаешь?       Вопрос был задан с явной надеждой.       — Любопытно звучит, — тщательно подбирая слова, ответил Бетти. Не хотелось развеивать призрак взаимопонимания. — Я бы оценил идею по достоинству, если бы знал, как создаются миры хотя бы в общих чертах. Уверен, это очень сложно.       Лестью, сказанной от чистого сердца, он заставил Майриора улыбнуться (лицо отца чудесным образом преобразилось) и начать говорить. Тема явно доставляла ему наслаждение. Как и дядя Альбиус, отец любил рассуждать и объяснять.       — Каждое измерение в Ожерелье основано на какой-то идее. Она определяет принципы, основы существования. Где-то в качестве идеи берется стабильность, где-то — изменчивость, естественный отбор или банальное воспроизводство материала. Идея находится в голове у создателя. Грубо говоря, весь мир находится у нас в голове, мы становимся лишь проекциями, если того пожелаем. Обдумав концепцию творения, мы придаем ему форму: сфера, дерево, хрустальные колонны или беспокойная жидкость, не имеющая определенных границ. Как здесь.       Они проходили мимо открытой двери. Бетельгейз заглянул в помещение. Сначала ему показалось, что в нем нет ничего; юноша понял свою ошибку, когда блестящая субстанция попыталась выбраться в коридор. Потерпев поражение, Переменчивый мир сжался в два раза, отступил в середину комнаты и снова расширился, став спокойным и громоздким. Майриор поморщился. Бетельгейз заметил, что кольцо, которое доставляло дискомфорт отцу, стало уже и меньше по размеру. На пол упала пара капель крови. «Какой красивый цвет, — подумал Бетти. — Точно жидкий свет».       — Владыка Переменчивого мира злится на меня по понятным причинам, — заметил отец, продолжая идти. — То, что я усовершенствовал его идею, никого не волнует. Для них я вор. Для них всех, — Майриор показал правую руку, на пальцах которой было три украшения. Вместо четвертого на большом едва различалась белая татуировка в виде круга. — У всех есть враги, мой плюс в том, что я знаю их поименно и лично. Знаю каждого. Многие живут так, что не встречаются с ними. Я бы сказал, большинство. Я же смотрю врагам в лицо.       Бетельгейз почувствовал обиду и ненависть, рвущуюся к нему. Подобно Сиенне, Майриор не умел сдерживаться и оказался подвластен моменту, случайным мыслям. Бетти давно научился исправлять плохое настроение матери и был уверен, что справится с отцом. Искусству манипуляций он научился у Альбиуса. Однако если дядя обычно использовал болевые точки, то Бетельгейз осознанно избегал их.       — А… что делается после идеи?       Майриор действительно воодушевился, вернувшись к приятной теме. Лоб его разгладился, аура перестала атаковать и, наоборот, начала испускать тепло. Схожее тепло Бетти ощущал в двух комнатах, мимо которых они прошли. Обе были закрыты и даже не имели замков. Остальные залы либо приветствовали открытыми дверями или арками, либо пугали издалека, как пресловутый Переменчивый мир или то, что скрывалось за светлыми вратами вдалеке, в конце коридора. Майриор делал вид, что не замечает их, но Бетельгейз отчетливо различал его черную, как глаза дяди Альбиуса, зависть. Едва ли кто-то, не обладавший природной проницательностью, заметил бы ее в высокомерно-голубом цвете и легкой вальяжной походке.       — Мы создаем первичные материи — первый уровень. Абстракцию. Нематериальную составляющую. Дружбу, любовь, совесть, храбрость, — быстро перечислил Майриор, останавливаясь перед очередной дверью из белого золота. — Потом второй уровень, материи, свет, воздух, огонь и воду, их сочетания, миллионы сочетаний. Прорабатываем внешний облик мира. Кто-то останавливается на уровне абстракций, как, например, Переменчивый мир. Я решил углубиться в физическую составляющую. Она открывает удивительные возможности для фантазии. Ты увидишь. Без лишней скромности назову Мосант прекраснейшей из миров. Поверь, я много где был. Поэтому в третьем уровне — уровне алгоритмов событий, я превзошел всех. Мне нет равных в вопросе взаимодействий. Я учитываю самую незначительную деталь события. Заходи, Бетельгейз. Нам сюда.       Они оказались в широком полупустом зале. Бетти в восхищении замер. Посреди помещения рос гигантский дуб. Из-под его корней текла серебряная река, пропадавшая в свете арки, ведущей к следующему залу; корни образовывали мосты. На мощных ветвях древа, среди острой листвы, висели сферы. Задержав взгляд на одной из них, Бетти понял, что под хрупкостью каждой скрывается вселенная. Это удивило и огорчило его. Как, оказывается, беззащитно мироздание… Судьбы тысяч людей хранил какой-то шар, дрожащий от чужого дыхания.       Майриора не интересовали открывшиеся красоты. Он буквально пробежал по серебристой реке и оказался у каменного стола с одинокой сферой, хранившейся в облаке света. Впрочем, подойдя ближе, Бетельгейз понял, что она была не одна. Два спаренных мира кружились вокруг невидимой точки. Голубые и бежевые переливы боролись друг с другом — когда рядом оказался Майриор, первый окончательно затмил второй.       — Это Мосант, мой мир, — объяснил отец, останавливая голубую сферу ладонью. Кольца на его пальцах завибрировали. — Правда, красивая? Вторая называется Вселенной, она не стоит внимания.       Бетельгейз опустил лучистый взор в покрывало облаков.       — Такие милые зверюшки, — проговорил он. — И какие восхитительные виды. Столько загадок, а сколько боли и желчи… Она красива в той же мере, в какой опасна. Я чувствую страдания… В нем нет ничего хорошего, только корысть и несправедливость. Их не любят, за ними наблюдают, как за животными в клетке. Им не дают шанса. Никто не думает о другом.       Ему пришлось замолчать. Отец вдруг поднял глаза на него — в когда-то беззаботном голубом цвете, в точности повторявшем поверхность сферы, восстала неприязнь, которую Бетельгейз не встречал даже в дяде. Бетти понял, что задел некую струну души, которую не стоило задевать. Один из миров внизу всколыхнулся, и его небеса забурлили.       — Я даю шанс, — медленно, будто обращаясь к недоразвитому, произнес Майриор. — Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать. Не моя вина, что большинство выбирает более легкий путь. Любое явление идет по пути наименьшего сопротивления. Это неизбежно. Я бы даже сказал, что это закон. Те, кто поступают иначе, выживают редко.       В голосе Майриора звенела уверенность. Весь его вид говорил, что он был абсолютно уверен в высказанной идее. Самодовольство — он даже гордится тем обстоятельством, что Бетельгейз не понимает ее. Юноша был уязвлен.       — Все поступают так, потому что созданы такими. Они могли бы идти по правильному пути.       — Правильному? — отец оборвал его, вздернул бровь. — Я не знаю такого. Все относительно.       — Есть добро, и есть зло — не может быть компромисса между ними!       Бетельгейз сам не знал, почему вдруг сорвался в крик. Это было так глупо: первая встреча с отцом, долгожданная, он грезил о ней всю жизнь — чтобы повысить голос и услышать то же в ответ.       — Ты ничего в этом не смыслишь! Я знаю борцов за абсолют, подобных тебе, — губы Майриора презрительно дрогнули. — Придумываете рамки, полные ханжества, и впихиваете в них всех и каждого, кого видите. Вот только нет абсолюта. Нет объективности. И все ваши рамки — ничтожны. Каждый может рассуждать, но когда доходит до дела — все почему-то выбирают себя, победу, не полное славы поражение. Поэтому закрой рот, Бетельгейз. Иначе отправишься домой. Мне не составит труда сказать Сиенне, что Мосант оказалась губительна для тебя. Поверь, она поверит мне, а не тебе. Влюбленные женщины — предсказуемые существа.       Майриор, наконец, замолчал. Бетти не знал, что ранило больше: смысл слов или интонация, выражение лица, с которым они произносились. Презрение, высокомерие, уверенность в себе и в том, что говорит истину. Как дядя Альбиус, отец ни капли не сожалел о сказанной хлесткой правде. Ему было все равно на реакцию других. Он, наверное, не солгал бы, даже зная, что услышанное приведет кого-то к смерти, и точно так же не отводил бы взгляд, будто питаясь ответной реакцией. Отец наслаждался ею. Каждое слово, вырвавшееся в противовес, только обрадовало бы его.       — Хорошо, — тихо произнес Бетельгейз. Бесхитростным упрямством он бы ничего не добился.       — Молодец, — с издевкой, смешанной с теплотой, похвалил Майриор и сделал то, чего Бетти совершенно не ожидал. Ладонь отца взъерошила его волосы. Это было не касание дяди, от которого душа горела, словно в погребальном костре, не полные любви объятия матери. Нет, мимолетный жест напомнил тепло одного из закрытых залов Ожерелья. Ладонь опустилась — улыбка погасла, и Майриор отстранился, повернулся к танцующим сферам. Бетельгейз снова уловил страх и неприязнь. На голосе перемены не отразились. В чем причина?       — Дотронься поверхности и зажмурься. Так будет легче. Мосант притянет тебя сама.       Сфера оказалась гладкой и теплой, мягкой на ощупь. Бетельгейз почувствовал, как крупицы света начали впитываться в него, и прикрыл глаза. Темнота не пришла. Наоборот, свет стал более плотным и окружил коконом, который сливался с чарингхолльским принцем. Бетти плавал в нем. Течение несло вперед: слово «вода» появилось в голове само, и эта «вода» оказалась ласковой и доброй материей. Она уносила грязь, поселившуюся в душе от влияния Чарингхолла. Она стирала отличия и соединяла с Мосант. Бетельгейз уже не был бесплотным духом, он чем-то иным, существом, природу которого предстояло понять.       Течение слабело. Бетти едва ощущал его. Оно стало напоминать струи воздуха.       — Открой глаза, — раздался голос Майриора. — Тебе нечего бояться в моем мире. Теперь ты знаешь все, что нужно.       Бетельгейз выполнил приказ.       Они медленно опускались на землю сквозь прозрачные тонкие облака. Бетельгейз поднял голову: над ними висел гигантский шар, испускающий лазоревое сияние. Сияние собиралось, не теряя ни частицы, в плотный поток, который обрушивался вниз. Далеко внизу блестели три озера, прозванные Зачарованными, вокруг них простирались сады — миля за милей, до лент рек, морей и амарантов. Остальное скрывал багряно-грязный туман.       — Королевство Призрачной луны. Мое царство. Синаана.       — «Дитя ветра»?       — Не совсем так… Ну что ж, — блаженно улыбаясь, сказал Майриор. — Я демократ и не люблю принуждать. Ты можешь делать все, что захочешь. Гуляй, изучай Мосант и просто живи. Я не буду мешать. Условия два: не твори без моего разрешения и не отвлекай от дел. Я, знаешь ли, занятой человек. А чтобы ты не чувствовал себя потерянным и лишним… Фаталь!       Бетельгейз вздрогнул. Перед ними возникла дивной красоты женщина. Она не была высокой и казалась сущей малышкой рядом с принцем даже в полете, но улыбалась так, будто их ничего не разделяло. Глаза цвета листьев в раннюю осень, окруженные густой завесой ресниц, смотрели с нежностью. Рыжая, с золотинками на коже, Фаталь смущала. На ней было легкое платье, перевязанное пояском, с широкими рукавами и юбкой, которая развевалась от шквалистого ветра, обитавшего под Призрачной луной. Фаталь наклонилась в реверансе и, выпрямившись, поцеловала протянутую Майриором кисть. Бетти не смог заставить себя вынуть руки из карманов.       — Небесный клинок, леди Фаталь. В ее власти находятся юго-западные земли моего королевства. Она поможет тебе привыкнуть к Мосант. Спрашивай Фаталь обо всем. До встречи!       Не успел Бетельгейз сказать и слова, как отец исчез. Они остались с Фаталь вдвоем среди облаков. Земля приближалась, но слишком медленно. Бетти смотрел на побережье. Там, на берегу, стояли Золотые палаты. Маленький особняк соединял в себе все дороги королевства. Он нисколько не походил на столицу, вокруг него не стояли дома, только парки и леса, десятки мостов. В залив падали по меньшей мере четыре реки. Красота королевства очаровывала. Бетти жалел, что остальной мир пока скрывался в тумане, но был убежден, что другие земли не проигрывают Синаане во внешнем лоске. Внешнем… Что же он почувствовал, находясь в Ожерелье? Бетельгейз уловил зло; попав внутрь, он не различал ни тьмы, ни света. Понятия смешивались, и даже Фаталь, стоявшая рядом, обладала обоими гранями нравственности. «Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать», — вспомнил Бетельгейз слова отца. Ужасная игра! Душа в Мосант оказалась подобна весам. Что победит, какая грань? Изучая ауру Фаталь, Бетельгейз не понимал, кто она. Зло и добро соединялись в эклектике. Видимо, леди почувствовала влияние. Она негромко произнесла:       — Вы появились неожиданно, мой принц. Мы думали, это произойдет не раньше Второй эры.       — Второй эры? — бездумно повторил Бетельгейз, фоновым зрением замечая, что Фаталь оказалась ближе, чем была до того.       — То, что вы видите сейчас — не более чем набросок. Мир будет уничтожен и создан заново, когда придет время. Останется только лучшее… и лучшие.       Бетельгейз резко выпрямился.       — Кто будет решать, кому остаться, а кому исчезнуть? — вопросил он. — Это убийство. Массовое убийство. Я бы никогда не осмелился взять ответственность за такой суд. Это аморально и бесчеловечно. Как вы можете быть его слугой, зная о планах?       Аура леди не изменилась ни на йоту.       — Уверена, Владыка расскажет вам все, когда придет время, и будущее не покажется таким жестоким. Вы так устали, я вижу, — мягкий голос Фаталь успокаивал. — Зачем думать о плохом? Я покажу вам залив Призрачной луны, королевский пляж, музеи и парки, пещеры, архипелаги и острова.       — И все-таки — как? Я посещу то, что вы сказали, но сначала хочу услышать ответ на вопрос.       Попытка манипулировать окончательно вывела Бетельгейза из себя. Он чувствовал себя в подвешенном состоянии: мир пугал загадками и странностями. Он не видел определенности даже в стоящей рядом Фаталь. Кем считать ее? Врагом или жертвой? А кем она считает его? И почему? Почему даже она, практически незнакомая, смотрит с хорошо скрытыми опасениями, будто он в любой момент может причинить кому-то боль? В чем она и отец обвиняют его? За что? Обида жгла больно. В этот момент он впервые понял дядю Альбиуса, но понимание пришло не в тот момент, чтобы осознать его в полной мере.       — Вы хоть раз задумывались о будущем и других? Я разбираюсь в людях. Вы эгоистка. Вас не волнует ничего, кроме себя и удовольствия. Настоящая радость души вами непознанна.       Туфли опустились на мягкий песок, но Бетельгейз едва ли заметил это. Все, что его сейчас волновало, заключалось в человеке напротив. Обвинения будто прошли сквозь леди Фаталь. Она выслушивала их молча, но когда вернулась тишина, непреклонно заметила:       — Я думаю, что каждый получит то, на что проживет свою жизнь. Я не люблю слово «справедливость», но оно описывает будущее лучше всего. У кого хватит сил остаться верным, тот увидит перерождение мира. Остальные того не достойны. Я ответила на ваш вопрос, принц?       «Верным чему?» — хотелось задать вопрос, но Бетти решил, что уже достаточно испортил отношения с первой встреченной смертной.       — Простите. Сам не знаю, что на меня нашло. Пожалуйста, простите.       Он отвернулся — совесть не позволяла смотреть на Фаталь. Кромка воды приветственно блестела у самых ног. Бетельгейз никогда не видел ее; несмотря на страх, юноша наклонился и коснулся блестящей материи. Пальцы окунулись в прохладу с привкусом горечи. Потери, предсмертная агония, ужас… Бетельгейз встречал все это дома, но, все же, встречалось и иное, ранее не познанное. Он не знал названий этих явлений, отец не пожелал их передать. Здесь, в Мосант, светлые порывы казались редкостью. Мир повлиял на него за пару минут и заставил поступить ужасно. Он наговорил неприятных слов первой встречной. Но Фаталь, кажется, нисколько не задели обвинения.       — Можно задать вопрос? Если вы не в обиде на меня.       — Буду рада на него ответить, — откликнулась леди.       — Я чувствую в вас что-то, что не встречал раньше. Оно напоминает сосредоточие света внутри. Оно пытается вырваться, но не может. Свету некуда идти. Связи оборвались. Вы пытаетесь найти то, что помогло бы вам забыть о потере, но не находите. Этот свет доставляет наслаждение и боль. Что это?       Бетельгейз заметил изменения в ее ауре. Интерес сменился отрешенностью и неприязнью. Почернело даже пресловутое сосредоточие света. Судя по всему, перемены вызвало воспоминание. О ком, все же, думают леди Фаталь и отец, глядя на него? С каким человеком он разделял лицо?       — Можете не отвечать, — бросил Бетельгейз с вновь нахлынувшей обидой. — Я хочу пройтись по берегу в одиночестве.       — Конечно, — отозвалась Фаталь. — Конечно. Я вас оставлю. Если понадоблюсь — произнесите мое имя. Ветер принесет его, где бы я ни была, — и, помолчав, леди вдруг добавила: — Вы не единственный сын Короля. Подумайте об этом.       Покачиваясь, она направилась на юг, легко касаясь босыми ногами песка. На оголенной спине леди неровными полосами выделялись шрамы.