Эклектика

14-16 число месяца Постериоры, Анни де Хёртц

      Остатки армии Синааны скрылись за горами, оставив разрушенную столицу. Некогда прекрасные сады сгорели, поля превратились в пустошь, леса, рощи у города исчезли. Снега покрыли долину Сёльвы холодным саваном, скрывая нанесенные земле раны. Многочисленные животные покинули север, малютки-феи, духи деревьев и вод исчезли, спрятавшись от чужих взглядов. Беженцев бросило даже небо. Мутная пелена сменила звездную россыпь, блеск дневного светила. Осталась только непривычно яркая луна. Она, точно чей-то гигантский глаз, — сравнение не оказалось для Анни новым — изучала последствия битвы с холодным, отстраненным интересом.       Самая длинная колонна беженцев направлялась на юг, к золотым башням Аливьен-иссе. Некоторые, не отягощенные семьями и вещами, спешили в Верберг, к гавани. Десятки кораблей отправлялись к архипелагам Мёрланда, Нитте-нори, Сантурии и другим островам Хайленда. Отчаявшиеся уходили в пустыни, желая спрятаться среди непроходимых скал и жарких песков. И, наконец, самая немногочисленная колонна двигалась на северо-восток, где в долине главного притока Сёльвы прятался Веневер — один из древнейших, но растерявших влияние городов. Его армия королевства не достигла.       Кольцо войны сжималось, не оставляя надежды на спасение. Никогда за тринадцать тысяч лет Синаана не захватывала столицу империи. Слишком стремительно происходили события: потери Реймир-сум, Каалем-сум, Палаис-иссе, ключевых пунктов на горной цепи, гибель кронпринца, бесславный конец армии Хайленда сменили друг друга, как стекла калейдоскопа. Только восемь крупных городов остались в составе империи; деревни и поселки опустели, в сторожевых башнях лежали лишь трупы. Брошенные корабли стояли в пристанях, ожидая новых хозяев, животные томились в стойбищах. Люди бежали, оставляя самое дорогое. Синаана не брала пленников.       Однако несмотря ни на что солнце встало над горизонтом, и земли Хайленда расцветали вновь.       День поражал спокойствием: ни грозы, ни дождя, ни снега, ни ветра, ни тумана. Ровное, как зеркало, море простиралось на юге, соединяясь на горизонте с лазоревым небом, на котором не виднелось ни облачка. Серая пустошь от гор до Сёльвы медленно, но уловимо глазу зарастала травой. В воздухе витал кисловатый запах влаги. Буря исчезла, сменившись странной безмятежностью. Спокойствие казалось лживым и фальшивым, как мир между двумя сторонами Мосант, беззаботность Эдгара Вилена, честность Мару или ее, Анни, собственная уверенность в себе и остальных.       Дождь унес железо и кровь, очистив скалы до мерцающей алмазной серости. Журчали новые водопады, новые реки, чистые и прекрасные, без травы, без ряски. Вода напоминала жидкий свет. Анни, зачарованная, опустилась на колени перед неглубоким ручейком, змейкой вившимся среди скалистых выступов. Неспешный поток ласкал ее опущенную в воду ладонь, подобно пропускаемому меж пальцев шелку.       — Божественно… — прошептала Анни. Даже Китти, кажется, прониклась красотой этого нового мира и, как завороженная, смотрела в горы. Платье ее окончательно изорвалось, придя в негодность. Одной из наследниц западных земель Мосант пришлось снять одежду с погибшего. Черная от крови броня висела на худом теле Китти чужой кожей, гремя при каждом шаге. По словам Вилариас, она предпочитала ходить так, чтобы не словить нежданную пулю от потерявшейся твари королевства. В доказательство она показывала простреленную руку и следы зубов на ноге. Лицо ее при этом оставалось пугающе равнодушным, но, интуитивно чувствовала Анни, маской оно не было. Принцесса Кэтрин Вилариас действительно оставалась безучастна ко всем бедам: и своим, и чужим.       — Тут? — вполголоса осведомилась Китти.       — Давай, — согласилась Анни, вставая. — Здесь красиво.       Вилариас кивнула в сторону ущелья, откуда тек ручей, и обе девушки снова взяли в руки носилки. Тело Лиссандро, бледное по сравнению с окружающим миром, мирно покоилось на сером полотне. В его руки Анни вложила белую розу — она не знала, почему ей захотелось вложить непременно белую. Девушки медленно продвигались по вытоптанной в сухой траве дорожке на север, пока не уткнулись в монолитную стену гор.       Они встретились пару часов назад на руинах города. Анни боялась оставить тело Лиссандро: в долине продолжали рыскать оборотни, вампиры, мойры и прочие твари ночи. Груды тел, оставшихся после боя, стали долгожданным пиром. Не одну тварь убила Анни, защищая Лиссандро. Она чувствовала отвращение при мысли, что с телом убитого могут сделать синаанцы; в голове крутились слухи о ужасах, сотворенных с телом последнего кронпринца. Анни не могла уйти. Да и куда ей было идти? В Аливьен-иссе, островную Сантурию или зажатый на границе Веневер? Она не знала дороги ни в один из них, а пути с остальными беженцами попросту боялась. Доверие к людям, к себе умерло вместе с Лиссандро. У нее осталось всего одно желание: похоронить друга как положено. Сил, чтобы оттащить тело, не хватало, слезы мешали. Анни казалось, что она единственный живой человек посреди юдоли смерти.       Впрочем, что значит «живой»?       Китти нашла ее, задремавшую от бессилия, прежде чем начался дождь. На вопрос, что делала сама Вилариас на поле боя, принцесса упорно не отвечала, предоставляя возможность строить догадки. Может, она искала кого-то или, наоборот, скрывалась, но в любом случае де Хёртц была рада ее видеть. Китти осталась единственной подругой в Мосант. Где остальные — Анни не знала, и сбежавшая принцесса не могла развеять ее мрачные подозрения. Может, и Кестрель, и Йонсу уже мертвы. От этих мыслей слезы появлялись вновь, обжигая кожу огненной мемории. Потеряв третьего родного человека, Анни боялась потерять и остальных. Может быть, она не увидит их больше. Сердце надеялось на обратное. Каким же мягким, наивным оно продолжало быть…       Последнюю бурю перед безмятежностью беглянки переждали под полуразрушенной аркой столицы, негромко переговариваясь. Анни, прислонившись к холодному камню, смотрела на восток, где сверкали молнии. Китти, смотря туда же, рассказывала ей об одном из Клинков Синааны. Если бы этот рассказ звучал при других обстоятельствах, Анни заинтересовалась бы им, но сейчас мысли занимало будущее, и прошлому в них не было места.       Пара воспоминаний все же не давала покоя. Незакрытая дверь. Увиденный корабль в тумане, о котором Анни рассказала слишком поздно. Да, в падении империи виновата и она. Она, она, она. Как кронпринц Михаэль, бездумно бросивший всю армию империи на защиту Каалем-сум. На что они оба надеялись? И не кончит ли она так же: в пасти дракона, истерзанная, униженная и поверженная? Анни словно стояла на краю пропасти. Всего один неверный шаг…       — Что случилось с тобой по пути в Палаис-иссе? — спросила де Хёртц, когда гроза, наконец, начала утихать и появились солнечные просветы. Ей хотелось понять.       — Ситри напала на нас около Селирьеры. «Благодаря» помощи предателя это получилось. Выжила только я.       «Предателя». Слово ударило в висок, заставив вцепиться пальцами в ближайший камень. Она догадывалась. Реймир-сум тоже пал по вине предателя, Анни была уверена в этом. Иначе не могло быть. Всегда, везде царствовала только одна причина: слабость людей. Подлость людей. Чтобы выжить среди них, придется принять правила игры. Анни подумала, что больше никогда не будет доброй. Она поправила лежащий рядом кирпич и негромко проговорила:       — Что потом?       — Я доплыла до Каалем-сум, в тот же вечер на него напали, — лицо Китти оставалось беспристрастным. — Даже не успела отправить вам фею. Меня эвакуировали с Танойтишем. А потом… — на несколько секунд Вилариас замолчала, будто выбирая слова. — На берегу нас встретила Сёршу. Я сбежала от нее.       — Почему? — эхом отозвалась Анни.       Китти забарабанила пальцами по земле. Они никогда не были друзьями, но потери сближают всех.       — Айвена сказала мне, что идет нападение на Палаис-иссе, — все тем же пустым голосом ответила Вилариас. — Сёршу бы не пустила меня… к Кестрель. Она бы снова заперла меня в клетке. Я бы не вынесла неопределенности. Я убежала на север, но когда добралась до крепости, она была окружена. Я опоздала.       Китти рассказывала о женщине из южных пустынных племен империи, чья жажда власти привела к падению. Сёршу из Инити, обладающая проклятым пламенем, стала одним из Клинков Короля. Тысячи людей сгорели в собственных домах от ее руки — те земли давно ушли под воду, скрывая преступление. Душа Сёршу начала разрушаться под влиянием преследующих ее обрывков чужих жизней. Только любовь к наследнику Диких островов, принцу Бейлару, заставила Клинок вернуться в империю и ненадолго оставить темную жизнь. Возлюбленный Сёршу сгорел в проклятом пламени, ослушавшись хозяйку.       Предательства Король Синааны не прощал.       — Сёршу решила, что на ее душе слишком много грехов, — тихо говорила Китти. — Заслужить искупление можно лишь сжигая других грешников — так ей сказала Астрея.       — Неужели никто не помнил, кем она была?       — Черное быстро станет белым, если о нем говорить как о белом, — пожала плечами Вилариас. — Снег выпадал каждый день, ветер усиливался, океаны успокаивались — никто об этом не думал. Люди не обращали внимания. Народом легко манипулировать, если он в тебя верит.       Ситри родилась в Анлосе через полгода после смерти отца. Сёршу отказывалась признавать, что именно Бейлар является им — конфликт был бы неминуем. Она воспитывала ее в строгости, боялась, что дочь выберет темную дорогу, на которую однажды ступила сама Сёршу. Однако Ситри имела ту же слабость, что и она — жажду власти. Пытаясь остановить ее, Сёршу заставила отдать дочери Палаис-иссе; но Ситри хотела не только власти, она хотела жить вечно. Бессмертие ей мог дать только Король. Она продала свое сердце за вечную жизнь, и едва ли пожалела о том хоть раз за три тысячи лет. Если только перед самым концом.       «Какой смысл в бессмертии? — думала Анни. — Чтобы помнить всех, кого теряешь?»       Что имел в виду Майриор, говоря о несказанных словах? Какой малодушный поступок она должна совершить снова? Какое воспоминание превратит ее жизнь в агонию? Анни боялась узнать ответ и, медленно перебирая ногами по дорожке среди сухой травы, старательно отгоняла невеселые мысли. Они возвращались, а вслед за ними — картины из снов и дневных наваждений. После злосчастной ночи, проведенной в сторожевом посту, ночи, когда был повержен Каалем-сум, Анни начали посещать дежавю и странные кошмары. Йонсу советовала простить себя — только как, за что? Анни не видела связи между двумя маленькими мальчиками и войной. Девочка со скромно наброшенным на голову капюшоном ей тоже никого не напоминала, не оказалась знакомой и улыбчивая рыжеволосая девушка, протягивающая руку. Только от одного лица бросало в жар — лица Мару.       — Приехали, — сказала Китти и положила носилки. Анни вырвалась из воспоминаний и села на камень.       — Стоило бы отнести Лисси в Палаис-иссе… наверное… — неуверенно заметила она.       — И донесли бы через месяц, — отрезала Китти, проводя рукой по скале. Анни молча смотрела, как подруга прощупывает поверхность камня, ища наиболее уязвимое место. Сделав это, Китти резко сжала пальцы — полыхнул голубой призрачный огонь. Анни зажмурилась. Осколки камней разлетелись во все стороны, пара оцарапала принцессе-беглянке щеку, но Китти не подала виду. Пламя цвета закатного солнца вызывало двойственные чувства. Его языки и тени внутри заставляли в страхе сжаться на камне, но отбрасываемый огнем свет нравился Анни. Он напоминал о детстве, старых мечтах и по непонятной причине вызывал тихие слезы. Анни молча отерла их рукой.       Китти рассказывала: проклятое пламя принесла с собой Королева, уроженка другого мира, чтобы уничтожать жизнь.       Тело Лиссандро они положили у самого свода пещеры, около ключа, бьющего из скалы. Тонкий лучик света проникал внутрь сквозь незаметную трещинку где-то вверху. Анни аккуратно прикрыла друга полотном.       — Офелия говорила, что за доблестными воинами приходит дух в белом плаще и провожает душу на небо, — произнесла она. — Как же я хочу, чтобы хоть эта сказка оказалась правдой.       — Можно было бы и сжечь, — в пространство произнесла Китти. Анни ничего на это не ответила и на прощание коснулась холодной руки. Серое полотно скрыло Лиссандро от глаз. Де Хёртц снова почувствовала, как в горле поднялся ком. Глаза защипало. Она отвернулась. Анни вспомнила один из первых снов: ей привиделся морской берег, костер и холодящее изнутри отчаяние. В реальной жизни она не испытала даже тени того ужаса от неведомой потери. Проснувшись той ночью, Анни долго не могла совладать с сердцем. Оно билось как умалишенное.       — Интересно, если его сжечь моим пламенем, то душа совсем пропадет?       Тут Анни уже не выдержала.       — Знаешь что! — рассердилась она. — Ставь такие опыты с кем-нибудь другим! — Анни прикрыла руку полотном и вышла. Китти, украдкой оглянувшись на Лиссандро, последовала за нею. Ткань тускло засверкала под солнцем.       Может, после смерти лучше? Лисси больше не увидит ни войны, ни крови, ни страданий. Он воссоединился с миром. Анни вспоминала, что говорили ей религии с Земли, и надеялась, что хоть одна из них окажется права. Рай ли, перерождение или другой мир — это неважно. Только не пустота. Это слово страшило, как ничто другое.       — Забавно, — сказала Китти с прежним безразличием, — я хороню его второй раз.       Анни, не поняв, переспросила, что подруга имеет в виду. Идти не хотелось. Она опустилась на лежащий рядом камень. Китти осталась стоять, находясь к ней спиной. Безупречная осанка изгнанной принцессы вызвала бы зависть в любой день, кроме сегодняшнего.       — Их ведь всех послали за мной, — начала рассказывать Вилариас. — Лиссандро, Джейниса, Йонсу, Рейн… Кестрель…       — Лисси что-то рассказывал про это.       Китти фыркнула.       — Он первый ушел, что Лисс мог тебе рассказать. А я… я последняя. Всех хоронила. Сначала ушел он, потом — Джейнис, на следующий день — Йонсу. Рейн улетела с Гипербореи вместе с последними беженцами — она всегда так ревновала Михаэля к другим, что выслуживалась перед ним как могла. Так мы с Кесс и остались одни… — тон Китти неуловимо изменился. — Я никого не простила. Они были мертвы для меня.       Анни не понимала ее. Как можно кого-то похоронить, зная, что человек жив?       — Плевать, — припечатала Китти. — Мне уже давно на всех плевать. Чем больше «живешь», тем больше на всех плевать. Мне даже завидно. Они все подохли, они свободны, а я еще тут, провожу впустую очередную сотню лет. Синаана делает благородное дело, если подумать.       — Почему ты не перешла к ним? — вопрос слетел с губ, не успела Анни его обдумать.       Китти не ответила.       Почему не перешла она сама…       — Ты вернешься?       — Нет, — твердо ответила Китти, встряхнув волосами. — Хватит с меня. На востоке есть провал, ведущий в бездну. Если шагнуть… Мне кажется, там можно исчезнуть. И все. Я искала Ситри, чтобы убить, но ты опередила. Я осталась только затем, чтобы помочь похоронить Лиссандро. Он эгоист, но в нашем мире это самое лучшее, что может быть с человеком.       — Ты так хочешь умереть?! — не поверила Анни, вскочив на ноги. Гадкие слова про Лиссандро пролетели мимо нее. Она даже не услышала их.       Китти обернулась так резко, что ее пряди хлестнули де Хёртц по лицу. Фарфоровое кукольное личико исказило непонятное чувство. Чуть светящиеся фиолетовые глаза испугали Анни, обескровленная кожа напомнила лист бумаги.       — Да. Хочу, — произнесла Китти и, оттолкнув ее плечом с пути, пошла вниз по тропе.       — Ты последняя из рода! — вдруг закричала Анни. Слова рвались сами, она их слабо понимала. — Ты должна остаться! Это твоя обязанность, Китти! Кто будет вести хайлендцев, если не ты? Ты… ты просто эгоистка! Ни о ком не думаешь, кроме себя!       — Говоришь как Михаэль! И что он сделал? Оставил решать свои ошибки другим и подох? — обвинение больно ужалило, и Анни, опомнившись, замолчала.       — А как же Кестрель? Что я ей скажу про тебя? — прошептала она, провожая взглядом маленькую фигурку внизу.       Китти не могла услышать этот вопрос.       Эмоции Анни утихли. Сколько лет Китти Вилариас? Около четырех тысяч лет, может, больше. Сколько людей она потеряла, сколько возможностей пролетели мимо нее? Семьи Китти, ее родного города больше нет. Анни вспомнила Йонсу, которая, погружаясь в прошлое, рыдала так сильно, что не могла успокоиться часами. Руки Йонсу Ливэйг были по локоть в крови. «Я не могу жить, зная, сколько забрала жизней», — вспомнила Анни ее слова. Груз прошлого давил так сильно, что разрушал настоящее. Так было у Йонсу, так было у Китти. Ее… ее стоило жалеть. «Ах нет же, — раздраженно подумала Анни. — Китти противная эгоистичная девчонка, сбежала, зная, что обязана сделать. Ее не стоит жалеть. Уверена, на том корабле она могла бы спасти всю команду чарами, но побоялась ослабеть. Она могла бы спасти города-близнецы, но наверняка наблюдала за хаосом и наслаждалась им, пока испуг не взял верх. Если Михаэль говорил Китти то же самое, то был прав. В ней нет ничего хорошего. Избалованная, самоуверенная эгоистка. Венец творения всего императорского рода».       Однако Анни де Хёртц — другая.       Сколько возможностей она видела перед собой! Мир необъятен. Она может все, и самое главное — выбрать правильную дорогу. Империя разрушена, Анлоса больше нет, война затягивает свою петлю на горле мира. Сёршу, Кэтрин, Астрея, Мару ищут ее, желая причинить боль — мало им забот! И, наконец, Анни по глупости отклонила предложение Короля.       Может, попробовать снова?       Убийство Лиссандро — демонстрация силы и возможностей. Да, это ужасно, это больно. Но за пару недель в столице Сёршу и Кэтрин убили во много раз больше стражей, пусть и не близких… «Там нет свободы», — говорил Валентайн. Она потеряет себя, растворится в страсти — уничтожения ли, в страсти причинять боль, в страсти убивать. Но, в конце концов, так ли это плохо, как кажется на первый взгляд? «Они делают благородное дело…» Что угодно, только не смерть. Анни превосходно понимала Ситри Танойтиш, продавшую сердце за возможность жизнь вечно. А когда очерствеет душа, то исчезнут и воспоминания о людях. Цинично. Но безусловно легче.       Два дня занял переход через горы, и когда Анни ступила на серую тропу, ведущую к Палаис-иссе, на захваченной земле распускались гиацинтовые цветы. Юг объяло пламя, но север был нетронут, словно чей-то склеп, который не посмели осквернить. Воздух благоухал тонкими нотками странных ароматов, не напоминавших ни лаванду, ни мяту, ни прочие надоедливых запахов Анлоса. Мир поражал буйством красок. Все вокруг было насыщенным, будто кто-то раскрасил блеклую детскую акварель маслом.       Но чего-то не хватало. Анни не могла понять, чего именно. Казалось, все было ровным, гладким, слаженным в одну идеальную систему… «Бездушным», — нашелся ответ, но Анни поспешила его отогнать. Ей не нравилось это слово — слишком точно оно описывало выбранный ею путь.       Как мал мир, если подумать!.. От переправ не осталось ничего. Водопад скрывал безлюдную пещеру, полную дивных драгоценных камней. Они напоминали глаза. Анни не смогла заставить себя зайти туда. Блеск камней напоминал ей о тысячах убитых в Мосант. О Лиссандро, об Эдгаре, о Лильель, об Офелии, о незнакомой ей девушке на главной площади Анлоса, о Селесте Ленрой.       Солнце скрылось за горами, когда она сошла с мраморной лестницы Палаис-иссе. Начали загораться звезды. Сегодня они были необычайно ярки и освещали белые острия гор, жерла потухших вулканов, гранит и жилы мрамора. Кто расположил их так, по чьей воле они складывались в фигуры? Ночь за ночью, год за годом на протяжении тысяч лет. Кто-то продумал все до мелочей и запустил эту систему. Он поддерживал ее. Каких жертв это стоило? Анни никогда не смотрела на мир так, как сейчас. Было что-то грустное в излишне идеальных пейзажах, открывавшихся взору с высоты птичьего полета. Грустное и величественное. Луна загадочно сверкала на небе, как чей-то гигантский глаз, заглядывая в каждый уголок Мосант.       — Лорд обрел покой… — раздалось над опустевшей цитаделью. Анни, совсем не испугавшись (ее охватила какая-то странная расслабленность), повернулась в сторону источника шума. Высокая фигура застыла у дальнего края площадки. Около нее что-то матово светилось. Анни подошла ближе. Это был монументальный белый гроб.       В нем лежал красивый черноволосый мужчина, держа на груди запятнанный серебром меч.       — Лорд Валентайн, владыка Тьмы, обрел вечный покой, — повторила фигура, облаченная в черную хламиду. Под ней отчетливо различались доспехи.       — Лорд Валентайн… — эхом повторила Анни, метнувшись к гробу.       Бледное лицо Валентайна светилось изнутри, как от пламени невидимой свечи. Ровные черные усы блестели, как и смоляные кудри, лежавшие на плечах. Шрамы изгладились, следы битвы смыло, от морщин не осталось и следа — Валентайн выглядел таким, каким, наверное, был в глубокой юности, когда еще не разочаровался в жизни. Сердцем Анни овладела жалость. Именно он отговорил ее от перехода к Синаане. Это стало последним, что он сделал в своей длинной жизни.       — Как? — шепнула Анни лишь одно слово. Ее пальцы робко гладили полуночного рыцаря по щеке.       — Наш Король не терпит неповиновения.       Анни вдруг все поняла.       — За то, что он меня отговорил… — губы едва слышно произносили эти слова. — Неужели только за это?..       — Наша Донна в трауре, — печально сказала фигура. — Донна не слышит Леонарда. Леди Белладонна не слышит никого, не видит, не чувствует. Ее прекрасное тело обезображено. Жители нашей стороны ненавидят Его за это.       Анни вгляделась в капюшон неизвестного.       — Кто ты?       Синаанец показал морщинистое лицо. Пять царапин проходили через все его лицо, горя от яда. Он был стар, очень стар. Наверное, Анни встречала его в книгах — слишком знакомым показалось лицо синаанца. Лучше всего его описывало слово «настороженный». В нем не было злобы или, наоборот, доброты, только ожидание и горе. Последнее выдавали темные лучи в рыжих глазах. Они оказались единственным ярким пятном на черном полотне.       — Леонард, слуга лорда Валентайна и миледи.       Утро было очень холодным. Иней сверкал под лучами солнца, белые-белые снежинки, танцуя, опускались на камень и могильный мрамор. Анни просидела в Палаис-иссе всю ночь, не чувствуя ничего, кроме одиночества. Леонард ушел, когда подул восточный ветер. Валентайн все так же лежал в гробу. Даже камни, казалось, плакали росой.       Лишь однажды Анни показалось, что она была не одна. Это случилось под самое утро, когда сон стал тонок.       — Я не могу вознести его на небо, — услышала Анни голос, который точнее всего могла описать как невесомый. — Душа Валентайна уничтожена. Его история закончилась навсегда.       Анни с трудом открыла глаза. У противоположной стороны гроба стоял высокий человек в сером одеянии с белой нашивкой. Жемчужные волосы трепал ветер.       — Я могу сотворить Полуночного рыцаря, но, боюсь, от пустого созвездия не будет никакого толку.       Лицо юноши оставалось в тени.       — Не доверяешь мне? — спросил он, стоило Анни подумать это. — Подними голову. Твою звезду теперь охраняет Щит Лиссандро. Ты просила. Папа не против.       Окончательно проснувшись, де Хёртц взглянула на небо, но оно уже стало бледным. Как Анни ни силилась, Щит ускользал от ее внимания. Вскоре выступило солнце, и она поняла, что странный человек — если это был он — исчез. Не придумала ли она его?       — Спасибо, — прошептала Анни, положив ладонь на грудь Валентайна. На секунду появилась надежда, что он оживет, встанет… Но кожа Валентайна была слишком холодна и бледна, чтобы это произошло. Веки не двигались, ресницы не дрожали, и грудь не поднималась от дыхания. Нет. Он мертв. Абсолютно мертв. И всё из-за нее. Анни сглотнула комок, застрявший в горле, и упрямо сжала губы. Глаза пощипывало. Мертв. И так странно похож на кого-то…       Нет, она не пойдет в земли Синааны. Никакое спасительное ослепление страстью и благородные убийства не стоят того, чтобы продаваться мерзавцу, уничтожившему весь мир, уничтожавшему своих же, личности, время и память, растлевающему одну душу за другой гнусной ложью о несбыточном и прекрасном. Он обещал бессмертие и сам отнимал его. Да, зло так притягательно!       Анни вдруг вспомнила родной Антверпен, раскинувший свои высотки по обеим сторонам Шельды. Ее квартира была на двадцать восьмом этаже одного из «пиков», пронзающих грязный воздух города — чуть ниже собора Богоматери, одной из главных достопримечательностей. Конечно, религия уже не играла никакой роли в то время… Но собор остался. Анни не помнила его: она помнила лишь, как он горел, как проносилась над ним пепельная тень Наамы. Как горел ее Антверпен, и Сёршу, стоя у окна квартиры Анни, ничего не сделала. Генералу империи было все равно, погибнет ли все население и конкретно Анни, или нет. Пусть горит! Нужны лишь души. Население мира шло на убой, и никого это не волновало.       Если бы не глупая война, то не стояла бы Анна де Хёртц перед телом Валентайна, убийцы благородней половины империи. Она не хоронила бы Лиссандро, не потеряла Эдгара, Офелию, Лильель, и вечная жизнь в Мосант не превратилась бы вечное страдание и скуку.       В детстве ей рассказывали о Рае: о счастье, о свете, о добре, о дружбе, царившим там. Мосант прекрасна — но во что ее превратили войны и бои! Мосант могла бы стать раем, его можно было бы создать. Анни вдруг вспомнилась Мару, сидевшая на мосту. Пожалуй, те пять секунд были самыми счастливыми в ее жизни. Тогда в сердце царила легкость, и ничто не омрачало радость — кроме существования Сёршу и Кэтрин.       Сёршу.       Кэтрин.       Астрея.       Король.       Мару.       Кажется, она нашла свой новый смысл жизни.       Третий день подряд стояла необычайно ясная погода, раскрашивая мир в ярчайшие краски. Анни вгляделась в реку, в далекие города-близнецы, в синее-синее море. Было бы здорово просто жить вот так и наслаждаться окружающим миром: его красотой, точностью, элегантностью и совершенством. Однако война не оставляла выбора и вынуждала действовать ради спасения.       — Интересно, это правда все Король создал? — почему-то вслух подумала Анни. — Если так, то он, наверное, действительно Бог…       Она перевела взгляд налево — серо-багряный туман стоял над Синааной. Восточные земли сгорали в гражданской войне.       — Значит, Свет, — сказала Анни, поворачиваясь к северу. Осколки Анлоса ждали ее.