Эклектика

20 число месяца Постериоры, принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

      Отца не было третий день.       Бетельгейз начал беспокоиться еще вчера: Майриор не возвращался из Ожерелья миров и с каждой мыслью цепочка на шее тяжелела и холодела. Выдержит ли душа четвертые сутки? Металлические звенья натирали кожу до крови, волны шуршали в голове, убирая голоса реального мира на второй план. Бетельгейза тянуло вниз гигантским якорем, и порой чувство «приземленности» угнетало. Тогда он снимал кольцо с цепочки и, как обычно делал отец в минуты гнева, надевал на палец. Боль сходила на нет и сменялась страхом потерять сокровище.       Отдать бы другому, да только кому? Бетельгейз не знал, выдержит ли смертный такую ношу. Он отдал бы мир Вейни, любившей отца больше жизни, но какой слабой, какой прелестно слабой она была…       Бетельгейз отдал бы мир Донне, если бы был уверен, что полная душевного мрака владычица Оссатуры не кинет кольцо в бездну.       Или Лете — если бы Инколоре-старшая не шагала по краю сама, грозя утянуть за собой половину мира.       Йонсу… Йонсу он не подверг бы риску за блага всех миров — Огненных, Переменчивых, Хрустальных, Пепельных…       Боль, мысли, страх и ожидание привели Бетельгейза в Ожерелье. Бетти больше не мог сидеть в Мосант и ощущать, как ноша становится неподъемной.       «Забирай, раз такой умный!»       Он стоял перед бездной, на обрыве Ожерелья — где-то там, во мраке, прятался Чарингхолл. Родина перестала различаться пару тысяч лет назад; она гасла, медленно гасла, как уверенность Бетти в том, что он успеет вернуться домой до гибели мира. Умирают не только люди. Умирают не только эльфы. Как всякой идее, миру был свойственен финал.       — Я не знаю, где он, — раздалось в голове.       — Я тоже не знаю, дедушка. Но там, в потерянном прошлом, его нет. Он не любит прошлое.       — Майриор сентиментален. Гуляет по миру детства и не может его забыть.       — В это падение все по-другому. Папа больше не хочет видеть, во что ты превратил его родину.       — Устаревшее и ненужное уничтожается, чтобы дать место новому и прогрессивному.       Бетельгейз усмехнулся.       — Между вами, дедушка, гораздо больше общего, чем вы оба хотите признавать.       Он ощутил сгусток света за спиной — дедушка принимал телесную форму. Здесь, в Ожерелье миров, привыкли скользить тенями-идеями и только в редких случаях вспоминали образы смертной жизни. Как Майриор, боги, обитающие под бесконечными потолками замка, пытались стереть свое происхождение из чужой памяти — и своей тоже. Ничего иного, кроме маски бесплотного духа, не знали только самонадеянные вторичные боги; на почтительном расстоянии от края бездны замер старец в длинном, стелющемся по полу плаще. Он был неуловимо похож на Майриора: нечто пряталось в упрямо выпяченном подбородке и глубине глаз. В ауре же Бетельгейз замечал схожесть с собой.       — Это нечестно по отношению к старому, — с грустью сказал Бетти. — Оно определяет настоящее.       Чарингхолл блестел далеко впереди. Он казался песчинкой по сравнению с величественным Ожерельем.       — Майриор выполняет заложенную мною программу, — отчеканил дедушка. — Своеобразно, но выполняет. Я не оцениваю его действия — в эксперименте промежуточные итоги проводить бессмысленно. Майриор нацелен на будущее, на перемены, он будет гнаться за новыми целями — в этом его сущность. Его бесполезно искать. Он вернется сам.       — Когда? Этот материальный мир скоро утянет меня в бездну своей тяжестью.       — Маловероятно. Мосант легче всех измерений, включая Пепельное. На моей памяти, пал только один.       Бетельгейз невольно опустил взгляд — что было там, за свечением Ожерелья? Бездонная пропасть… или другие миры, о которых все забыли? Загадка мучила не меньше неизвестности судьбы Чарингхолла и, особенно, служанки столичного храма. Жива ли она? Жива ли мать? Наверное… Он бы почувствовал уход родного человека, как когда-то — гибель Фаталь; перенес бы Бетти потерю Мосант, если бы уронил кольцо в бездну? Ошибка отозвалась бы предсмертными криками миллионов. Однажды, наблюдая за любимым королевством из окна спальни, Бетельгейз пришел к выводу, что владение своим измерением — вовсе не награда. Кольцо, склоняя к полу тяжестью, напоминало об этом. Был ли он «самым умным»… Бетти тихо произнес:       — У большинства богов в подчинении один-три мира, и только ты, Владыки Белого и Огненных миров обладают сотнями. Как вы выдерживаете их переживания, дедушка?       Ответ был заранее известен, лицо собеседника — привычно нейтрально.       — Я их не воспринимаю. У творца не должно быть эмпатии. Мы подчиняемся законам логики и не берем в расчет чувственную сторону жизни. Законы морали — слишком субъективная категория, чтобы мы ими оперировали.       Бетельгейз снова поднял глаза к Чарингхоллу.       — Грустно, что современные создатели стали так думать.       Пауза перед ответом оказалась неуловимой, но все же была.       — Считаешь, раньше было по-другому? — спросил дедушка. Бетельгейз поймал себя на мысли, что улыбается, глядя на родину. Считал? Он знал; старая рана болела, напоминая, что когда-то все было по-другому. Потянувшись к ней, Бетти нечаянно коснулся кольца на шее и вздрогнул от холода. Лед прошелся по душе электрическими зарядами.       — Хотелось бы верить, что наплевательство к собственным трудам впервые стало свойственно Лантане, — нашелся Бетельгейз.       То было странное ощущение: великий Первичный бог смотрел на него как на равного. Бетельгейз вспомнил резкость и яд, которыми дедушка награждал Майриора, и рассудил, что никогда не слышал подобного в свой адрес и попросту купался в незаслуженной доброжелательности. Ведь он не сделал ничего, что возвышало бы над смертными — стоило ли говорить о богах Ожерелья? Он не создал мир, не понимал формулы, которыми было исписано измерение Мосант, и знать не знал секреты разума и времени. Бетельгейз чувствовал себя ничтожеством в Чарингхолле; здесь, под бесконечным небом Ожерелья миров, рядом с лучшим из творцом, он был оскорбленным ничтожеством. Своя гордость никогда не беспокоила; чужая же, Его гордость, раздутая и в то же время хрупкая, как у всякого полукровки…       — Теперь понимаю, кто виновен в безразличии папы ко всему доброму и хорошему, — добавил Бетельгейз. — Ваше положение об отсутствии эмпатии. Ты привил его из тех соображений, что настоящий творец должен быть безоговорочно объективен? Глух к порывам сердца и души? Тогда теряется смысл, дедушка. Субъективизм и эмпатия далеко не синонимы; ты зря пытаешься убить в папе человека и тем более зря обвиняешь. Майриор — нелюбимый сын для тебя, Эрмисса — любимая дочь. Ты так говоришь — любовь субъективна, к слову. Однако сколько ты спрашиваешь о нем и сколько — о ней? Ты не совсем честен со мной. И собой.       Аура белого силуэта слева предательски дрогнула. На секунду Бетельгейз представил молодого, сомневающегося, дедушку — придворного ученого в извечном плаще. Владыка Древа сам рассказал об этом во время первой встречи. Чем заслужил Бетельгейз подобную искренность? Папа, например, до сих пор не знал о происхождении Трида — так звали божество, застывшее вместе с Бетти на краю мироздания. Дедушка. «Божественный» секрет не удивил, чарингхолльский принц ожидал чего-то подобного. Каждый получает по заслугам, Трид — не исключение.       — Скажу так: исходя из выгоды, судьба непутевого сына волнует больше дочери. Эрмисса, несмотря на страсть и старание, проиграла. Идеальному создателю нужно что-то большее.       — Папа прозвал твою игру эволюцией.       — Пусть называет как хочет, Майриор ничего в этом не смыслит.       — Почему же? Эволюция — интересная вещь. Не говорю — правильная. Интересная. Никогда не знаешь, чем она обернется. Случайность событий, ведущая к некой абстрактной цели, и меняющиеся условия… вполне в его вкусе. И твоем тоже. Все-таки в вас больше общего, чем вы хотите признавать, — подытожил Бетельгейз. — Да… Интересно, где же все-таки папа. Куда он обычно прячется, когда плохо? Раньше таким местом была Киберионти. Он приходил к могиле Лии Эллиони и сидел там, пока голову не озаряла новая идея. Или около места гибели бабушки. Как он их находил? Сейчас на месте городов его юности плещется море. В месте памяти души… боюсь представить. Не уверен, что он помнит, кто такая Лия Эллиони и почему ее именем названо синнэ королевства. Бессердечность заразна — он вырвал сердца всему окружению.       Вейни, Валетте, Донне. Ни о Лие, ни о бабушке говорить не хотелось. Эти темы давно стали табу. Имена можно упомянуть, не более. А их сердца, между тем, были грехом уже владыки Древа. Бетельгейз напомнил бы об этом, но причины — глупые — давно стали известны. Потому Бетти прошептал, шевеля носками ботинок:       — Надеюсь, папа не в Хрустальном мире. Он может не выбраться из мира грез.       — Майриор выберется из любого места, — отрезал Трид. — Самый пронырливый из моих непутевых сыновей. Не беспокойся о нем. Лучше покажи мир. Касаться кольца я не стану.       Странная для любого, кто знал про отношения между Майриором и его отцом, просьба звучала каждую встречу. Трид действительно не касался кольца и на первый взгляд попросту брезговал это делать. Он проводил ладонью на расстоянии от поверхности Мосант и всегда мрачнел, вынося неприятный вердикт.       — Холодное, — заметил Трид в этот раз. — Ледяное, как хрусталь. Он не чувствует?       Бетельгейз покачал головой.       — Майриор сам виноват — лезет во все миры без разрешения. Пусть разбирается один. Я не стану защищать его от богов. Он сам разозлил это. Если бы Мосант полыхала в белом свете, было бы стократ легче, с Верховным я найду компромисс, но с…       Дедушка снова провел ладонью перед кольцом.       — Оно дрожит, — заметил он.       Бетельгейз тщательно подбирал слова в ответ:        — Я чувствую неудобство от того, что нахожусь в постоянно изменяющемся мире. Тяжело принять тот факт, что все происходящее в нем — случайность, никому не подчиняющаяся случайность. В нем нет плана, нет целей. Нет гармонии. Мир суетится, бежит вперед, а я не могу понять, для чего, почему, к чему. Ты должен меня понять, дедушка. Ведь это же твой мир.       — Он перестал быть моим, когда Майриор отравил Мосант кислородом. Понадобится время, чтобы привыкнуть. Мы выросли в метане, как ты.       — Винишь его за это?       — Я создал установку для него и этим ограничился — выжить любой ценой. Он выполняет ее, остальное не интересует. Мосант — всего лишь макроэксперимент для меня. В некотором смысле будет полезно узнать результат его исследования. Пусть исходные данные совершенно безумны… А эти случки между разумными…       Трид замер, слабо мерцая в подкравшейся тьме. Бетельгейз ощутил беспокойство.       — Держи мир крепче и возвращайся. Тебя заметили.       — Я не скрывался, чтобы это огорчало, — ответил Бетти, но послушно надел цепочку на шею. — Перемены? Они перестали пугать… Мне будет приятно познакомиться с их главным источником. Он неординарная… личность, в отличие от огненной спутницы. Его поступки напоминают дядю Альбиуса. Интересно, что с ним… Спасибо за разговор, дедушка. Он многое расставил по местам. До новой встречи. Если найдешь папу, не обрушивай на него молнии, хорошо? Красоту старого шрама не повторить, — Бетти легко улыбнулся и, поклонившись Чарингхоллу, опустив голову перед дедушкой на миг, направился к центру Ожерелья. Там, под прозрачным куполом, расходились коридоры-дороги, одна из которых должна была привести Бетельгейза к залу, где среди многочисленных миров Трида располагалась Мосант.       — Стой.       Бетти мысленно обернулся. Дедушка смотрел прямо на него, взглядом, который сбежавший чарингхолльский принц не заслуживал. Белый силуэт расплывался на фоне темноты.       — Не будь опрометчивым, не бери пример с Майриора, — произнес Трид, обращаясь только к нему. — Незнакомые души не стоит недооценивать.       — Как много отрицаний.       — Этот оскверненный осколок великой души не глуп, Бетельгейз. Верховный выловил его в бездне и преобразил. Я давно наблюдаю за ним… Он не дает повода усомниться в верности, но сомнения приходят все равно. Мы поступим так: я проведу тебя под собственным сиянием. Ни к чему другим знать о твоем происхождении.       Бетти разорвался между обидой и непониманием.       — Чем оно плохо?       — Чарингхолльской частью, — отчеканил Трид. — Не шевелись.       Облако упало сверху, как пригоршня снега. Бетельгейз не мог пошевелиться — серебристый туман связывал крепко. Дедушка не проникал в сознание, не управлял чужим телом, он опутал собой и начал вести вперед по коридору. Бетти продолжал видеть. Он, пожалуй, начал различать даже больше чем раньше: проступили узоры на колоннах и стенах, смутно знакомые, а очертания призрачной люстры вовсе вогнали в малопонятный трепет. Комнаты за закрытыми дверями, балконы, сломанная лестница… Она вела из мест, про которые стыдно говорить богам, и вела туда, где никто из них не был.       Привычный путь прервал незнакомый Бетти бог. Его не видел и Майриор — только в восхищении описывал мир, которым владел привалившийся к колонне широкоплечий мужчина в черном камзоле. Свет играл на ткани и окрашивал ее в другие цвета — зеленый, желтый, оранжевый… Все менялось, подобно глазам незнакомца. Глаза — зеркало души, и душа нового знакомого оказалась без стержня.       — Замучила ностальгия по родине? — голос оказался резким, как дребезжание стекла.       — Нет.       — Ах, да. Ты же бесчувственный ученый — как я мог забыть! — сказав это, странное божество громогласно рассмеялось и растворилось в коридоре, оставив короткое: — За силой всегда прячется изъян…       В мыслях Бетельгейза мгновенно возник образ шара, застывшего обломками на столе. Это была Мосант; он сжал холодную поверхность кольца и ощутил, как металл пульсирует в пальцах. Казалось, лунное серебро желает улететь вслед за владыкой Переменчивого мира. Бетти понял, что напоминали глаза незнакомца — ртуть.       Ртуть — символ двойственности, перерождения, парадокса, спутник серебра. Его красота отравляла. Что именно текло в жилах богов: серебро или ртуть? Ведь сила творца разъедала изнутри, и это глупо отрицать.       — О чем он?       — Не хочу знать.       В этот момент Трид напоминал Майриора как никогда.       Кольцо продолжало пульсировать. Бетельгейз поднял его на уровень глаз: тонкая полоса серебра буквально кипела, сапфировый полумесяц оставался спокоен. В чем причина? Он вгляделся в бурлящую поверхность и начал различать редкую паутину льда. Следы ртути не находились, но подозрение Бетти не покидало. В Ожерелье никому не хотелось доверять. В конце концов, ничего не обнаружив, Бетельгейз решил, что владыка Переменчивого мира просто чересчур таинственен и настоящей опасности не представляет. Бывают такие души-пустозвоны.       Потом Бетти заметил трещину.       Она расположилась на сапфировом кольце, ровно посередине — как граница инь и янь, света и тьмы. Разделила мир напополам и насмешливо смотрела на горе-хранителя в ответ. Сияла под прожекторами Ожерелья.       Однажды Римма разбила любимые очки от солнца папы. Бетельгейз чувствовал себя Риммой — только разбил он нечто стократ ценнее.       «Это сделал я?» — задал себе вопрос Бетти. Не ради успокоения совести — истины. Он определенно видел тень вины в этой трещине. Может, сапфировую гладь расколола его слабость. Страх. Никому не нужная любовь. О, последнее вполне могло, наигравшись с… сердцем, пройтись когтем по тому, что вверили Бетельгейзу. Если мир, созданный отцом, не примет Йонсу, то почему бы не оторвать кусочек, где она могла бы жить счастливо? Тайное желание души, неосознанное, но даже подсознание отдавалось по судьбе миров. Бетти ли не знать… Однажды отец проклял островных эльфов вампиризмом и, как ни силился, исцелить их души не смог. «Случайность», — оправдывался Майриор перед сыном. Со временем такого рода «случайности» заполонили Мосант. Их не исправляли. Майриор не знал, как создавал их. Только один раз они, отец и сын, придумали, как убрать одно из проклятий — распад души при смешении творений Майриора и его сестры. И заслуга принадлежала скорее Бетельгейзу. Он прочувствовал порыв отца в момент проклятия и распутал клубок, пришел к началу проклятия — гордыни творца.       И теперь — трещина…       — Мне нужно вернуться, — сказал Бетельгейз. — Владыка Переменчивого мира ушел, опасности нет. Я могу идти один.       «Или трещина появилась до того?»       — Хорошо. Будь осторожен. Эти коридоры никогда не пустуют.       — До встречи, — отстраненно попрощался Бетти. — Был бы рад увидеть тебя в Мосант.       — Этого не случится.       «Когда он ушел… Когда он ушел… Появилась из-за этого?»       Белые плиты под ногами напоминали волны. Бетельгейз никогда не замечал, что пол замка Ожерелья миров неспешно покачивается, плывет, как гигантский корабль в океане. Радужные брызги от набегавших волн времени отзывались на носах туфель. Они лишь подчеркивали изъян сапфирового полумесяца. Кривая трещина проходила по диагонали от центра изгиба к нижнему краю. Бетти даже замечал черный дым, вырывавшийся из нее.       Нет. Всего лишь видение. Это бездна, прячась за тонким стеклом коридора, играет с воображением, ничего более.       Бетельгейз остановился у дверей нужного зала и прислонился к стене. Невесомый мрамор был мягок, как шелк. Коридор — пуст. Что делать? Бетти ничего не знал о мирах. Он боялся, что, вернувшись в Мосант, раскрошит полотно измерения. Возможно справиться с волнением, страхом, но отсутствие таланта не исправить. Не невежество, нет. Оно лечилось теорией, практикой. Талант же… Без него не найти выхода из новой ситуации, когда набор шаблонов бессилен.       «Чарингхолльский принц снова будет ждать, когда все разрешится само?»       Вспомнив слова Йонсу, Бетельгейз аккуратно снял цепочку с шеи и надел кольцо на палец. Металл, почувствовав прикосновение к коже, перестал бесноваться. Бетти тоже стало легче: прохлада утихомирила. Он внимательно, точно приглядываясь к старому врагу, изучил трещину на сапфире.       — Я знаю, что с тобой что-то не так, — обратился Бетти к ней. — Я не твой хозяин и не буду делать вид, что происходящее нормально. Могло бы подсказать! Твое нынешнее воплощение себя-то не понимает, бессмысленно спрашивать, Анни погрязла в войне…       Война.       Очевидная причина! Почему он не понял раньше? Бетельгейз, обозвав себя дураком, раздосадованно открыл двери и растворился в белом свете.       Он очнулся там, где пожелал — у карты Мосант, висевшей в кабинете отца. Кабинет был пуст. За окном царствовала ночь. Луна пряталась за облаками — Майриор, наблюдавший за миром с ее помощью, еще не вернулся. Бетельгейз облизнул губы. Путешествие между измерениями вымотало его окончательно. Наверное, поэтому волнениям не осталось места. Он стоял перед гигантской картой спокойно, сложив руки на груди. Кольцо переливалось на пальце.       Папа ведь часами сидел перед картой, почему он… позволял всему происходить?       Кэрлима чернела и отдалялась, к ней спешили корабли. Эльфийское царство строило новые крепости и башни на границах. Браас… Бетельгейз не рискнул заглянуть вглубь земли, чтобы увидеть, чье сердце озаряло забытые богами пещеры. Пожарища, пепельные пустыни, заброшенные города… Мёрланд задыхался в бедности, и в Нитте-нори дела обстояли не лучше. Синаана? В ней Бетти тоже не увидел мира. Оссатура собирала армию, и судя по отсутствию приказа Короля — не в его честь.       Бетельгейз устало опустился на стул.       Серое пятно Эллионы разрасталось, как раковая опухоль. На юге оно начинало сливаться с пустыней. Интересно, как влияние Леты преобразит песок?       — Этим словом он и руководствуется, — сказал Бетельгейз сам себе. — «Интересно». Ему всегда все интересно!       Следовало догадаться. Прочувствовать. Но проклятое кольцо сделало слепым и глухим ко всем. Объяснимо. Если слушать других, то необходимое равновесие не удержать. Поэтому боль Белладонны оказалась выплеснута на карту Мосант — пятном армии у границы с синнэ Эллионы.       Валетте плевать. Валетта бродила, как волчица, в долине Нойры. Приказы Короля исполнялись беспрекословно. А подаренное бессмертие мог отобрать только он сам. Ни одна армия, ни одни чары не утянут Валетту Инколоре в бездну, пока того не захочет Майриор. Бетти боялся представить, сколько воинов Оссатуры окажутся жертвами, прежде чем Белладонна поймет глупость плана.       Потом пришло понимание — он не может вмешаться.       Да, это так. Бетельгейз хранил мир и не мог размениваться на отдельных людей. Не мог проникнуть к каждому в сознание и контролировать. Прийти и запереть по противоположным границам королевства двух враждующих Клинков. Не мог подойти к Белладонне и объяснить… все объяснить. Ведь любой разговор, особенно серьезный, вызывал переживания в душе, а значит — в Мосант. Он уже совершил подобную ошибку, объяснившись с Анни у стен Каалем-сум, и каков результат? Цунами на юге королевства. Там никто не жил, но где гарантия, что стихия обрушится на безлюдную пустошь снова?       Оставалось лишь ждать. Ждать, когда вернется отец.       Бетельгейз опал на спинку кресла, наблюдая, как собирается армия у границ Оссатуры.       Время ускользало — струями, песчинками, пеплом.       Маятник на столе был неумолим.       — Должен или не должен? — произнес Бетельгейз. — Мои суждения о морали здесь — как молекулярная физика для Риммы. Рука помощи свыше еще никому не принесла пользы. Ведь никто не поймет, не делает выводов… К таким вещам лучше приходить самим — я устал попусту сотрясать воздух. Донна умна, но… Нет, пусть все идет как идет.       «Принц Бетельгейз снова останется в стороне?»       Он оказался на перепутье. Тяжесть кольца тянула его в одну сторону, принципы — в другую. Запах гари Эллионы напоминал, что произойдет, если чувства возьмут вверх. Создатель не должен сопереживать. Любовь к одному не должна убивать других.       «Должен или не должен?»       Пусть страх победит, и холодная ненависть Белладонны схлестнется с безумием Валетты. Сердце Леты похоронено под эгоизмом отца, смерть не найдет его. Серая леди королевства будет жить. Вместо нее погибнут другие: сотни, тысячи синаанцев уйдут по воле чар Валетты, а оставшихся добьют землетрясения, цунами и черный снег. Математика души Майриора в очередной раз установит «золотую середину» противостояния империи и королевства. Он на все взирает с точки зрения выгоды и здравого смысла.       Вот только некоторые вещи не имеют цены.       Бетельгейз встал.       «Я не только его сын, я принц этих земель, и любовь к нему не должна убивать остальных. Я должен хотя бы попытаться».       Бетельгейз переместился в самое сердце королевства — Оссатурлэм, древнейший из городов. Негласная столица царства ночи и луны взирала на остальной мир со склона горы. Приятная прохлада коснулась лица Бетельгейза; нигде в целой Мосант он ни встречал настолько прекрасной картины. Каменный город стоял среди фиолетовых крон и лепестков. Бетти любил это место; любил ли его Оссатурлэм? Раньше — да, но способно ли озлобленное сердце любить…       Улицы были пусты.       Как Мёкхар, Нитте-нори, Бейларнитте. Все к одному. Бетельгейз прикрыл глаза. Он не мог смотреть на безлюдные дороги Оссатурлэма, хватало воздуха, пропитанного местью. Месть впитывалась в кожу. Как был бы счастлив дядя Альбиус, оказавшись на его месте! А Бетельгейз гадал, где находится Белладонна, здесь ли, на Стене, в военном шатре или вовсе у могилы мужа. Настроиться на ее душу не получалось — кольцо настойчиво просило внимания.       Бетельгейз снова, в который раз, попросил прощения за все обвинения в черствости, сказанные отцу. Если бы Майриор слышал…       — Насколько он был в ярости, если кинул Мосант в меня, — проворчал Бетти. — Мог не поймать.       Бетельгейз поправил кольцо и задумчиво посмотрел по сторонам. Откуда-то доносился тонкий неприятный свист, граничащий со скрежетом по стеклу. Кольцо ужалило в палец, заставив поморщиться. Бетельгейз поднес его к глазам. В глубине камня плясали черные пятна.       «Что это? Никогда не видел подобного».       Бетельгейз растерялся. К подобному он не был готов. Трещины, пятна… Отец никогда не жаловался на такие проблемы. Продолжая бездумно смотреть на пятна, Бетельгейз увидел в камне отражение Оссатурлэма и своего лица. Это удивило: зеркала, гладь воды не удерживали его образ. Бетти иногда забывал, как выглядел. Он всмотрелся: отражения указало на движение за стеклом, и Бетельгейз поспешно оглянулся. Он успел заметить вспышку мрака в одном из окон замка Оссатурлэм. Такую же, что блуждала в кольце и навеяла смуту в коридоре Ожерелья.       — Донна… Донна! Белладонна!       Впервые за долгие годы Бетельгейз кричал. Голос разогнал птиц и стайку кошмаров у конюшни. В окне показалось удивленное лицо Донны; половину ее удивления прятала кожаная маска. Короткие черные волосы растрепались, свободная рубашка заставила Бетти подумать, что перед ним не негласная королева Синааны, а маленький оруженосец. Вот только черное пламя, медленно гаснущее на ее пальцах, расставило все по местам.       Бетельгейз поспешно начал подниматься по лестнице. Он забыл о перемещениях от волнения, вспомнив же, побоялся за кольцо. Реликвия колотилась, точно человеческое сердце.       Белладонна вышла из ворот ему навстречу, из приличий накинув на плечи плащ.       — Доброе утро, — поприветствовала она принца.       — Утро?.. — от удивления вслух произнес Бетельгейз.       — Пять часов, — отчеканила Белладонна. — Светило поднялось непривычно рано и резко. У Владыки бессонница?       Ее взгляд неотрывно преследовал кольцо на шее Бетти.       — Или… — продолжила Донна с легкой надеждой. — Его нет?       «Если я скажу правду, — пролетело в голове у Бетельгейза, — то команда напасть на Пустоши прозвучит быстрее, чем успокоится эхо. Отсутствие отца дает неиллюзорный шанс на победу восстания, в их глазах». Восстание… Это слово впервые обрело смысл в королевстве. Майриор всегда держал окружение в руках. А что теперь? Валентайн поплатился за презрение, Ситри предала Короля, полюбив кого-то больше монарха, одна только Вейни продолжала любить непоколебимо, но и в ее чувство закралось сомнение, Бетти знал это. Привычный мир разваливался на глазах…       Бетельгейз решил ничего не говорить.       — Я почувствовал нечто новое, когда гулял рядом, — слова выбирались с трудом. — Новую силу.       — Черный огонь? — с напускным легкомыслием бросила Белладонна ему в лицо. — Он всегда был со мной, с рождения. Я решила немного попрактиковаться. Владыка говорил, что это пламя слабоуправляемо, я не согласна. Оно слушается меня, понимает. Смотри, оно не сожжет, пока я не скажу.       От ее ладони оторвалась крошечная искорка и полетела к лицу Бетельгейза. Принц замер. Руки похолодели. Искра остановилась перед носом, обжигая бездной. Бетти почувствовал, что начинает дрожать. В черном смешалось все: золотые волосы Йонсу, небесная голубизна, кровь и снег. Капля мрака пульсировала; когда Бетти испытывал страх последний раз, перед дядей? В голове вновь задребезжало стекло.       — Оно понимает каждое мое желание, — раздался приглушенный голос Белладонны.       Искра начала увеличиваться в размерах. В лицо Бетельгейза дохнуло пепельным зловонием. Не выдержав, принц отвернулся и закрыл глаза. Привычная темнота оказалась светлее…       — Оно разумно. Это материя, про которую мы не знаем ничего, — проговорил Бетельгейз. — Не стоит с ней играть.       — Ты говоришь так, потому что его сын, — долетели до него слова Донны. — Он ненавидит то, что не понимает.       «Любовь». Слово застыло в воздухе под треск чужеродного пламени. Судорожно вобрав воздух, Бетельгейз начал спускаться вниз, понимая, то начинает сомневаться в верности сам.