Эклектика

      20 число месяца Постериоры — 1 число месяца Альтарфы, принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

      Конец третьего дня Бетельгейз провел в скалах Нитте-нори, близ города Восточный Нотт. Независимое королевство находилось далеко от Синааны и империи; далеко от чужих проблем; здесь, в ветре и стуже, Бетти мог побыть наедине с собой. Пещера на берегу у Восточного Нотта стала первым местом, пришедшим в голову наследного принца, когда он пожелал спрятаться от всего мира.       Порывы ветра отрезвляли. Бетельгейз сидел на краю обрыва, обхватив колени руками. Он не боялся упасть. Нет, он все еще не понял местных законов гравитации — туманное тело просто не могло разбиться. В Мосант, как и желала мать, Бетельгейзу ничего не грозило: ранение основ души да тоска в сердце. Когда твой отец — Бог мира, немногое может причинить вред. Однако ахиллесова пята все же нашлась.       Бетельгейз долго прятался от чувства потери, однако оно взяло вверх. К полудню он понял, что не хочет ни прогулок, ни любимого морского бриза — ничего. Альмейра попросила поиграть с ней — Бетти с угрызениями совести отказался. Результатом стала морось, плавно переходящая в ливень, по всему миру, от Анлоса до Восточного Нотта. Бетельгейз никак не мог успокоить собственную душу.       Иногда вверх брали реализм и чувство долга. Бетти говорил себе, что не может предать отца, мать, Синаану и Чарингхолл. Он вспоминал, что должен стать наследником Черной империи и вдохнуть жизнь в умирающий мир. Иногда хотелось доказать, что он все же что-то может. Клинки Синааны должны переправить оставшиеся души и излишки света в Чарингхолл, иначе родной мир Бетельгейза обречен. Бетельгейз родился, чтобы править. Он должен вернуться, не взирая на обещание дяде, должен стать монархом и связать свою жизнь с высокородной чарингхоллкой, чтобы продолжить династию.       Должен, должен, должен…       От такого печального итога жизни Бетельгейз впадал в отчаяние. Он не хотел ни короны, ни возвращения в Чарингхолл, ни старости с выбранной матерью невестой.       Иногда вверх брал эгоизм. Бетельгейз без особой уверенности напоминал себе, что не обязан жить по чужому плану. Мама всего лишь хочет реализовать в нем свои амбиции. Ее совершенно не волновало, чего хочет Бетельгейз.       Он и сам толком не знал, чего хочет.       Иногда Бетельгейз приходил к мысли, что нужно бросить кольцо и избавиться от ноши. Иногда он порывался перенестись в Хайленд и найти Йонсу. Потом Бетти вспоминал ее последние слова — желание сходило на нет. Йонсу презирает его.       Перед собой можно признаться — Бетти живёт чужим одобрением. Он не мог представить, каково это — пойти наперекор матери. Даже прожив много лет в Мосант, он помнил её огорчение, от которого стыло сердце. Мама… Мама билась за его великое будущее. Что бы с ним стало без неё? Что было бы, будь она такой же, как Бетти? По воле отца, уже почившего, жила рука об руку с опостылелым мужем в умирающем мире. Сиенна не смела бы покидать Чарингхолл. Власть и спасение оказались бы недостижимыми.       Что было бы с отцом, будь он так же слаб?       Бетельгейз не хотел подводить итоги жизни, но они сами вспыхивали в голове: он одинок и ничего не добился. Он всего лишь сын Бога Мосант и принцессы Чарингхолла, ничтожество, ничего из себя не представлявшее. Он — тень своих родителей. Он не умеет создавать миры, у него нет друзей — какие друзья могут быть у принца? И когда Бетти, наконец, нашёл что-то свое, похожее на смысл жизни, оно ушло. Любовь упорхнула. Внутри не досчиталось огромного куска души. Бетельгейз чувствовал, как в образовавшейся дыре копилась тоска.       Именно тоска заставила его забраться в скалы Восточного Нотта. Здесь Бетельгейз мог быть собой. Здесь никто не сказал бы, что он что-то кому-то должен. Перед бескрайним морем Бетти — ничтожная песчинка. Волны под ногами бесновались, рушили скалы, а ветер выдирал карликовые деревца. На этом побережье никто не жил, а раз так, не все ли равно… «Деревья не выживут, — оправдывался Бетельгейз. — Они всегда ломаются от собственного веса, повзрослев». Морось серой дымкой скрывала очертания Синааны. Здесь он был долгожданно один.       Бетти теребил пальцами кольцо-мир и думал, что оно стало чересчур холодным. Во всем виноваты его рассуждения?       Бетти хотелось сделать хоть что-то, чтобы перестать думать о дыре в душе. Он не мог. Все мысли занимало произошедшее; Бетти отодвигал мысли в глубь сознания и пытался любоваться волнами, пением сирен, читал про себя стихи и напевал любимые мелодии — все не то, все бесполезно… Бетти начинал сочинять стихи сам, но получались лишь «белые», без рифмы и особой формы, полные тех мыслей, от которых он пытался избавиться.       Бетельгейз почему-то был уверен, что больше никого не сможет полюбить. Его первой любовью стала Фаталь, ушедшая к более сильному и самоуверенному Рейнеке Асцелли. После этого Бетти никого не хотел впускать в свою жизнь. Ему было мерзко прикасаться к чьей-то душе. Постоянно казалось, что используют и снова уйдут. Сдавшись перед напористостью Йонсу, Бетельгейз думал, что в этот раз все по-настоящему и навсегда. Может, по-настоящему, но не навсегда…       Бетти мучался от обиды и чувства несправедливости. Мир сжался до крохотного клочка земли — скал Восточного Нотта меж двух морей. Не хотелось даже знать, что происходит за ним. Вот только он не мог не знать. Мир грузом висел на цепочке. Бетти впитывал чужую боль, ненависть, агонию, отчаяние — невозможно было разобраться в хаосе эмоций и чувств. Каждая травинка в Мосант норовила что-то сказать хранителю мира. Какое Бетти было дело до душевных терзаний травинок! Их интересы упираются только в отсутствие света и воды да нашествие насекомых. Почему его не оставят в покое, в одиночестве?       Мучили живые, мучили мертвые… Неупокоенные души роились вокруг. Чем сложнее нервная система, тем больше проблем. Чем проще, тем легче жить. У камней и одуванчиков не возникает кризисов. После смерти они исчезают. У людей и схожих с ними вечно все не так. Умирая, они остаются с нерешенными проблемами и вопросами. И им действительно хотелось сказать: «Вы сами во всем виноваты! Вы прожили так свою жизнь. Идите, перерождайтесь и исправляйтесь!»       В какой-то момент Бетельгейз «отключился» от них и оказался в долгожданной тишине. Наедине с собой и надоевшими мыслями.       Закат никак не дал о себе знать. Мир, солнце и луна плавали в сером тумане. Бетти не заметил, как начало темнеть. Стало немного холоднее, и Бетти накинул на плечи плащ и надел перчатки. Ему нравился белый цвет. Цепочка тоже стала холоднее, и кольцо пришлось снять. Бетельгейз надел его на безымянный палец правой руки. Ярко-голубой камень отчетливо выделялся на белом.       В голове раздался голос Белладонны: «Со здоровым равнодушием к другим, я думаю». Она говорила это очень, очень давно. Донна говорила это, когда отец впервые отдал ему кольцо на хранение. В тот день похоронили Фаталь, а синнэ Эллиона сгорело дотла. Все случилось много лет назад, почему вина не отпускает? Бетельгейз устало откинулся на спину и помассировал виски. Голова начинала пульсировать от мыслей. Как бы он ни старался думать о чем-то другом, все возвращалось к его, Бетельгейза, ничтожности. Упустил, не смог, слишком слаб. Наверное, Йонсу права.       Когда Бетельгейз в очередной раз подумал о Йонсу, голова окончательно пошла кругом. Лавина одиночества смела все преграды — впервые за долгие годы Бетти заплакал и снова сжался в клубок. Он чувствовал себя маленьким ребенком, вернувшимся в Чарингхолл. Слезы лились из глаз; им на смену медленно приходила отрешенность. Эмоции высохли. Внутри осталась пустота. Бетельгейз, поджав колени к груди, смотрел на черную линию горизонта и не думал ни о чем. В ушах тихо звенело.       Бетельгейз не пошевелился, когда в ночи показалась крохотная точка света. Клубок серебра упал вниз, в море. Бетти проводил его взглядом и подумал, что отец как всегда театрален. Майриор мог просто материализоваться рядом, но предпочел выйти из круга света в воде. Накат вокруг него чудесным образом успокаивался. Медленно поднимаясь к Бетти, Майриор растаскивал облака. Кольцо само соскользнуло с пальца Бетельгейза, когда Майриор оказался вровень с ним. Как ни странно, легче Бетти не стало.       На лице отца не оказалось привычной нарисованной улыбки; Майриор настороженно озирался, возвращая мир в привычное всем состояние. Непогода ушла на пустынный юг. Луна освещала Нитте-нори гигантским прожектором.       — Вижу, настроение не задалось, — заметил Майриор, присаживаясь рядом. Это заставило Бетти усмехнуться: они никогда не были близки, чтобы общаться по душам. Сейчас ему вовсе не хотелось изливать накипевшие мысли.       — Есть немного, — ответил Бетти. На начищенных до блеска ботинках отца переливалась луна. Они были такие же черные, как брюки со стрелкой. В Синаане не любили пышность, свойственную Хайленду. Были в почете яркие цвета, но простые формы.       — У меня тоже, — высказался Майриор.       — Где ты был? Я искал тебя.       Отец пожал плечами, не желая продолжать тему. Сбежавшее кольцо на его пальце злорадно поблескивало среди других, менее важных. Черное пламя в другом меняло цвет практически ежесекундно. Бетельгейз задумался: а стоит ли говорить о Донне и ее планах? Бетти до сих пор не решил, должен ли вмешиваться. Точнее, не так. Правильно ли вмешиваться или нет? Сформулировав вопрос, Бетельгейз нашел решение. «Человек волен выбирать, — вспомнил Бетти. — Это ее выбор». Защитить жителей Синааны — вот его задача. Выбрав молчание, Бетти уточнил:       — Ты, наверное, хочешь увидеть Лету? Она в…       — Я не хочу видеть Лету, — прервал Майриор и забарабанил пальцами по бедру.       Повисла пауза. Бетельгейз опасался сказать хоть что-то. Сейчас они оба не в лучшем расположении духа. Не стоило усугублять и без того сложные отношения. «Не дома, не в Чарингхолле, — думал Бетти, чтобы отвлечься от желания поссориться. — Где же ты был? Неужели у тети? Нет, она бы не смогла его расстроить так, что он не хочет видеть Лету».       — Вынужден признать, что ты был прав, — недовольным голосом сказал Майриор. — Лета стала бездушной от чужих смертей. Чтобы ты больше не гадал, где я пропадал — я искал осколки ее души в чужих мирах. Это оказалось сложнее, чем я рассчитывал. Нашел один осколок, да что толку, он в Огненном мире, Аргенто меня никогда не пропустит и не выпустит.       — А души создавать мы не умеем.       — А души создавать я не умею, — огрызнулся Майриор. — И лечить тоже. Но я подумаю, надо просто подумать хорошенько. Не может быть душа сложнее квантовой физики. Набор импульсов в нервах, вот и все.       Бетельгейз хмыкнул. Если бы душа была проще квантовой физики, он бы уже решил свою проблему. Импульсы в нервах… Папе проще рассуждать так, чем признать свои ошибки. Он с упорством ледокола смотрел на иррациональное рационально. Тем не менее, Бетти сказал:       — Ты справишься.       — Разумеется, — самодовольно заявил Майриор. — Уж если я смог вычеркнуть из мира свою сестрицу и ее поганых эльфов…       Бетельгейз снова почувствовал дикую усталость и раздражение. «Папа сказал мне, что Йонсу умерла, — вспомнил Бетти. — Для чего он это сделал? Из ненависти к ней? Это было жестоко ко мне». К усталости прибавилась обида. Отец унизил, растоптал его чувства. Он даже не пожелал извиниться, когда Бетти встретил Йонсу в Аливьен-иссе. Просто исчез, швырнув кольцом. А сейчас? Бетти был уверен, что отец не помнил свои слова, прозвучавшие девятнадцать лет назад.       — Эй, что у тебя с лицом? — с интересом спросил Майриор. Он уже стоял в воздухе перед Бетти. Бетельгейз не стал поднимать взгляд. С приходом Майриора море стало спокойным и безмятежным, ветер разогнал туман. На небе расцвели созвездия: Лиссандро, Джуна, едва различимая Фаталь на горизонте.       — Думаю.       — Оно и видно, — фыркнул Майриор, рассматривая кольцо из белого золота на свете луны. — Слякоть-то какую развел. Плакал что ли? Черные пятна, трещины… Вредно так много рефлексировать. Не надо пропускать события через миллион сит. Мозги оценят все без твоих усилий.       — В этом и есть твой секрет? Ни о чем не думать?       — Нет, не в том. Я стараюсь ни о чем не переживать, — пробубнил отец, с нахмуренными бровями изучая кольцо. — Что случилось — то случилось, и этого не изменить, но в моих силах исправить последствия. Бетти, что ты с ним сделал?       От внезапного вопроса Бетельгейз вздрогнул и поднялся на ноги. Он с некоторой опаской прошел по воздуху к Майриору и тоже склонился над кольцом. Камень покрылся тонкой паутиной трещин и ощутимо поблек, даже почернел.       — Я… я отдал его целым, пап.       Майриор кинул взгляд в сторону севера Синааны. Бетельгейз растерялся, следом — испугался, что сделал что-то непоправимое. «Надо было сразу сказать о трещине! — он начал мысленно корить себя. — Я понимал, что трещина — не нормально». Бетти начал искать другие причины случившегося.       — Дедушка говорил, оно холодеет…       — Ты давал Мосант Триду?! — возмущению Майриора не было предела. Его голос зазвенел в ушах Бетти. — Этого я от тебя не ожидал! Ты знаешь, как мы друг другу относимся и что он сделал! И после этого даешь ему самое дорогое, что у меня есть?!       Бетельгейз в упор посмотрел на него, внутренне клокоча от обиды за себя, сестру и мать.       — Конечно, он все испортил при первой возможности! Дело моей жизни! — Майриор снова кинул взгляд в сторону Оссатуры — в этом Бетти не сомневался. — Воздух мерзкий, как студень! Ты что, пустил Трида сюда?!       — Дедушка бы ничего не сделал с твоим миром, — твердо сказал Бетти. — Ему это не нужно.       — Да, конечно! — съязвил Майриор. — Он никогда не ставил мне палки в колеса, о чем это я? Астрея появилась сама, с Эрмиссой меня свела судьба, Лия и мама умерли от случайности… Я скорее это кольцо в бездну кину, прямо в пепельный каньон, чем доверюсь Триду.       — Он хотел помочь мне, пока ты гулял непонятно где, — Бетельгейз поймал себя на мысли, что разговаривает так же невежливо, как Майриор. — Мне тяжело хранить мир, ты это знал и все равно оставил Мосант мне.       — Мне не тяжело?       Майриор резко надел кольцо обратно на палец.       — Никого не волнует, тяжело ли мне. Ладно, — проговорил он, делая вид, что ни в чем сердечном не признавался. — Я все исправлю, когда буду перерождать Мосант, неважно, что произошло. Придется менять фундаментальные законы, — отец принялся строить планы, от которых Бетельгейз помрачнел еще больше. — Смена времен года на плоском мире — такая глупость! Я «склеил» его настолько криво, что пришлось портал во Вселенную переносить на точку излома. Неужели никто не догадался соединить бумажную карту и проверить, как оно должно соединяться на самом деле?..       — Что тебе не нравится? — окончательно вышел из себя Бетельгейз. — Что? Почему ты вечно чем-то недоволен? Почему… — слова не находились. — Что произошло? Ведь все прекрасно! Мир подчиняется тебе во всем, развивается, мы столько лет бились над этим, как ты хотел! И вдруг эта идея все разрушить! Кто тебя надоумил? Лета? Теллур? Есть же какая-то причина? Раньше ты говорил только о переносе света…       — Подчиняется? Развивается? — повторил Майриор. — Желания сестрицы продолжают проявляться. Я смирился с жизнью, Бетти. Я даже привык к тому, что души совершенно независимы и не подчиняются мне. Но я не смирюсь с теми, кто продолжает верить в нее. Я не смирюсь с эльфами, их наследием, их полукровками, индетерминизмом, проклятущим субъективизмом и, мрак его дери, хаосом! Даже подохнув, сестра продолжает разрушать мои планы. А их странная мораль? Я не понимаю, что они хотят от меня! Их создательница видела смысл жизни только в веселье и продолжении рода! Всё. Эта бессмысленность убивает меня!       — Но так было всегда, пап.       — Именно. И, наконец, мне это надоело. Все решено. Я уничтожаю Мосант, отдаю пустой мир, как мы условились, мы переживаем век мрака в Чарингхолле — и вуаля! Здравствуй, новое измерение — чистый мир, чистый лист! Я не повторю прошлых ошибок, никому не дам вмешаться, и все будет идеально, как в голове.       — То есть ты хочешь уничтожить наследие бесчисленного количества жизней?       — Какое мне дело до них?       — Результат своих трудов на протяжении семнадцати тысяч лет?       — Что толку держаться за устаревшее?       Бетельгейз обхватил голову руками и поднял лицо к небу, все еще не осознавая, что слышит и от кого.       — Раньше я думал, что это пустые слова. Как большинство остальных. Теперь понимаю, что они были серьезны.       — Что значит «как большинство остальных»? — возмутился Майриор.       — Ты сам знаешь. Обещание помочь Ричарду в сердечных делах, Нитте-нори для Ситри, месть Наамы императорской семье, рай единомышленников для Вейни…       — Разве я не выполнил эти желания? Разве Ричард не видел его постоянно за столом переговоров? Нужно было проявить решительность, в конце концов! Я должен был за руку вести обоих? Я не добрая фея. А Ситри, не будь дурой, сама все испортила! Кто просил ее лететь и хвастаться перед родственниками? Понимаешь, в чем загвоздка, если я буду выполнять желания напрямую, начнутся разговоры о тоталитарном вмешательстве, я везде буду виноват, кому-то не так исполню, кому-то больше, кому-то меньше. Сейчас же, по мнению большинства, я вообще ничего не делаю — и слава Свету. Живые вечно чем-то недовольны!       Бетельгейз растерялся. Обожаемая хозяином способность мыслить трезво начала давать сбой. Он решил подойти к проблеме с другой стороны — не успев вспомнить, что именно она доставляет отцу наибольшую боль.       — Прям как ты, — нашел колючую фразу Бетти. — Значит, мы отправимся в Чарингхолл? Все? Вместе с Рэм и Летой? Что скажет на это мама?       С лица Майриора пропали все эмоции. Их сдуло ветром, и отнюдь не фигурально — начало штормить.       — Тебя, видимо, зависть гложет, — нарочито заботливо процедил Майриор. — Твоя-то останется здесь и исчезнет со всеми.       Бетельгейз с трудом удержался, чтобы не вытащить руку из кармана. Отец не мог знать…       — О ком ты?       — Не придуривайся, — велел Майриор. — Чары спали и с тебя, и с нее. Да, я не разбираюсь в людях, но учащение сердцебиения, расширенные зрачки заметить в состоянии, — сквозь зубы произнес он, смотря в одну точку.       — Раз так, — произнес Бетти в секундном порыве, — я не позволю тебе причинить ей зло.       — Каким образом ты меня остановишь?       Глаза Майриора светились изнутри, точно маленькие луны. Черные брови нависли над ними; переносицу прорезала морщина. Бетельгейз сложил руки на груди. Он ощутил непонятное беспокойство и тревогу и, сам не поняв почему, повернулся к Хайленду. Материк не различался на таком расстоянии, но Бетти чувствовал происходящее.       — Это… Валерийские леса?       На Майриора было больно смотреть — силуэт горел от прилива серебра. У его глаз проступили белесые артерии, скулы ожесточились, став острыми. Губы слились с кожей.        Бетельгейз захотел уточнить, давно ли ему известно о снятии чар, и задумался над тем, не стоит ли ему извиниться, но в этот момент Майриор с треском в матрице исчез. Бетельгейз отступил на пару шагов — в лицо ударил порыв ветра. Ничего не понимая, Бетти кинул взгляд на луну. Луна стала огромной, точно намеривалась упасть на земную твердь. Бетти знал, что луна полностью подчинялась воле Майриора, и нервно вздохнул. Тревога внутри нарастала.       — Валерийские леса… — повторил Бетти собственные слова и ощутил укол ревности. Когда он впервые увидел Йонсу (даже странно, насколько поздно это произошло), то немного разузнал об эльфийской красавице. Валериан Мэйбс-Ливэйг оставил большой отпечаток в мире, в котором он родился обычным смертным человеком. В его честь назвали обширные реликтовые леса на севере Хайленда. В Веневере, кажется, находилась усадьба Ливэйгов. Критика… Не слишком ли много совпадений?       Внутренне похолодев, Бетельгейз пожелал перенестись к Серебряному озеру. Матрица недовольно звенела в ответ. Это заставило заволноваться сильнее. Бетти не мог нащупать путь в ледяных нитях мироздания. Кто ему мешает? Отец? Майриор ни разу не показывал таких способностей. Озадачившись, Бетти сел на камень и опустил взгляд к водной глади.       Не мог же он сидеть просто так! Бетти прекрасно понимал, к кому перенесся отец.       Бетельгейз чувствовал злобу, которой наливалась матрица. Она ослепляла. Бетти не видел и не находил дорогу, которая вела бы в Веневер. Он понимал, как пройти к Золотым палатам или Каалем-сум, но северо-запад материка скрывал нестерпимо холодный свет.       Изучая водную гладь под ногами, Бетельгейз заметил кое-что — отражение северного сияния непривычно-зеленого цвета. Он поднял голову к небу. Звезды растворились на черном полотне, по которому змеилось сияние. Очертания Синааны на другом берегу стали четкими и мрачными. Беспокойство не отпускало Бетельгейза. В мире, потерявшем ориентиры, он ощущал тревогу, как дома, в Чаринхолле.       «Я же могу просто наметить расстояние, — озарило Бетти. — Не обязательно переноситься напрямую». Он закрыл глаза и представил сильный порыв ветра — он всегда так делал, когда нужно было оказаться в другом месте Чарингхолла. Ветер стер контуры тела Бетельгейза с берега Нитте-нори, и принц открыл глаза уже у ворот Веневера.       Бетельгейз закашлялся от морозного воздуха. Первый вдох оказался жестким. Мгновенная перемена климата заставила сердце биться чаще.       — Парень, отойди, а?       Бетти качнулся и отступил на шаг, слабо понимая, где находится. Снег под ногами и звенящая ненависть ослепляли.       Мимо проехала телега с накрытым брезентом товаром. Ворота сзади начали с треском закрываться. Бетти слышал эти звуки не первый раз и узнал их. «Я у восточных ворот Веневера, — понял он. — Только у них такое устройство». Близость Серебряного озера легко узнавалась — когда-то здесь пролилось много крови родственников Бетельгейза. Полотно мира впитало ее, словно яд.       При воспоминании об убийствах, которые здесь когда-то случились, Бетельгейз пришел в себя. Чужие чувства продолжали слепить, но теперь он понимал, куда идти. Серебряный свет отчетливо различался в ледяном тумане.       Утратив привычную легкость, Бетельгейз шел к нему. Ноги увязали в мягком снегу под жесткой коркой. Бетти осознанно свернул с дороги и обходил древние деревья. От их коры леденели пальцы. Северное сияние разогнало тучи, но перед Бетти падал невесомый снег.       Чарингхольский принц чувствовал чье-то незримое присутствие. Один раз он увидел тени родителей Кэтрин Аустен, одной из последних принцесс династии, но пара обезглавленных призраков растворилась в сумраке леса, не успел он осознать их. Эры святости и дикости сменяли друг друга, как стеклышки калейдоскопа. Сейчас, однако, Бетельгейз понимал, что грядет совсем другая эра.       В свете Серебряного озера обнажилась его душа. Оболочка, сотворенная отцом, слилась с миром. Чужая боль, любовь, ярость, ненависть — все плохое и хорошее сплелось в клубок и обрушилось на Бетти. Он покачнулся, как от удара. Бетельгейз не мог воспринять шквал эмоций, которыми питался с рождения. Он ощутил себя пустым и бессмысленным. Ноги несли вперед, но происходящего он снова не понимал.       Помочь выжить Синаанцам, только и всего… Остальное не нужно, отец не желает сохранять остальное… Дела Эрмиссы должны быть уничтожены… Ее творения — плевок на его творения… Голова Бетельгейза раскалывалась от своих и чужих мыслей.       — Со здоровым равнодушием к другим, — повторил Бетельгейз фразу, с трудом найденную в ворохе воспоминаний. Он попытался очистить восприятие, как тогда, на берегу Нитте-нори. Что же он сделал тогда? Бетти не помнил. Он даже не понимал, как можно отринуть от себя чужие переживания — ведь это так бесчеловечно!       Чем ближе он походил с Серебряному озеру, тем более призрачными ставились переживания — их скрывали ярость и ненависть. Как оглушенный, Бетельгейз наблюдал за всполохами зеленоватого северного сияния и силой Майриора, едва сдерживаемой. Луна занимала четверть видимого неба — картина, которая заставляла почувствовать себя жалким. Физические силы таяли в противоборстве с чужими эмоциями.       Сначала Бетельгейз увидел фигуру отца — черный силуэт отчетливо выделялся на фоне зимы. Свет не отражался от Майриора — он излучал его сам, и этот злой, прохладный свет больно бил по глазам. Бетельгейз привык к нему в Чарингхолле. Темнота заставила почувствовать себя дома, но всего лишь на краткий миг. Услышав хруст снега за спиной, Майриор проговорил:       — Посмотри на нее, — кожу Бетельгейза снова обожгло ненавистью. — Посмотри на эту дрянь. Крутится, крутится… Что ей нужно от меня? Получила от жизни ни больше, ни меньше, чем остальные!       Бетельгейз медленно приблизился к нему и, встав вровень, поднял глаза к лежащей на берегу Йонсу. Услышав, что Майриор обращается к кому-то, полуэльфийка приподнялась на руках. Бетельгейз увидел на ее лице струйку свежей крови. Снег под нею тоже окрасился в глубокий сиреневый цвет. Заметив Бетельгейза, Йонсу не подала вида и молча, чуть шатаясь, встала. Ее волосы растрепались; правую руку она придерживала.       — Да… Если сложить, — продолжил Майриор трагическим шепотом. Бетельгейз не мог всерьез воспринимать его увещевания. Происходящее воспринималось как хорошо поставленная сцена в театре, и только чужая кровь говорила Бетти, что дело вовсе не так. — Если сложить… Безоблачное детство, смерть мамы не оставила следа… Ты ведь даже не скучала по ней…       Йонсу закусила губу и со странно блестящими глазами произнесла:       — Это не может стать твоим оправданием.       — До двадцати с половиной лет как сыр в масле, — Майриор едва ли слушал ее. — И всю жизнь под протекцией Михаэля! И что ей от меня нужно?       Бетти предположил, что говоря это, отец вспоминал свою мать и свою жизнь. Майриор упоминал основные вехи жизни; этого было достаточно, чтобы знать, что сравнение идет не в пользу полуэльфийки. Бетельгейз просто ждал, какую эмоцию отец пожелает выплеснуть на него. Йонсу тяжело дышала. Лунные блики играли в ее волосах. На какие грешные мысли наводило происходящее!       — Почему я с ней нянькаюсь, сын? Обычная девочка, каких пруд пруди. Не понимаю, почему она еще жива.       Бетельгейз повернулся к отцу. Ему показалось, что если бы он сейчас залез к нему в голову, то очень бы пожалел об этом.       — Чего молчишь? Ревнуешь или бесишься?       Все вдруг встало на свои места: и многолетняя вражда, и ужимки, и глупые поступки. Бетельгейзу стало мерзко, противно на душе, будто в нее хорошенько наплевали и прошлись грязными сапогами. Вся ситуация… только из-за одного? Он не знал, как реагировать, и потому продолжал молчать. Бетельгейз ощутил на себе тяжелый взгляд: так смотрел Трид на Майриора или Ситри Танойтиш на статую отца.       — Эй, павлин! — Йонсу попыталась привлечь к себе внимание.       — Думал, я не увижу? — словно ножом, Майриор прошелся по больному. — Вы вокруг считаете, что я витаю в облаках, верно? О, нет, я вижу.       Воздух начинал трепетать от предчувствия грозы. Молнии… Отец ненавидел их.       Майриор протянул руку ладонью вверх. Крошечные искры света кружились вокруг его колец, соединяясь в шар. Треск отдавался в ушах Бетти. Картины происходящего медленно сменяли одна другую.       Йонсу согнула раненую руку в локте; Майриор сжал руку в кулак и распустил его высоко на головой. Глаза ужалило вспышкой. Бетельгейз шагнул вперед и сдержался. Молния отскочила от полупрозрачного зеленого света у локтя Йонсу и скрылась в лесу. Подавленная, Йонсу проводила ее взглядом — молния попала в одно из деревьев.       Майриор указал пальцами на искры огня, они начали разгораться. Запахло горелой древесиной. Пламя возвращалось к хозяину, змеей обвиваясь вокруг руки. Майриор любил огонь — сколько творений Эрмиссы погибло от одной из первых материй?       Однако Бетельгейз не видел на его лице восторга или удовольствия. Отец действовал механически. Не сводя с жертвы взгляда, он преображал материю и никак не мог выбрать, какую стихию обрушить на Йонсу. Более того, по какой-то причине он не хотел влезть в ее душу и просто обрубить нити разума, как делал не раз.       Огонь обрушился на Йонсу, приобретая синеватый отлив — полуэльфийка перекатилась на два метра вправо. Новый заряд молнии упал в Серебристое озеро. Брызнул лед.       Йонсу снова встала, держа руку согнутой.       Бетельгейз безучастно анализировал каждое сказанное слово, каждое их движение. Отец всегда, еще до встречи Бетти с Йонсу в Палаире, говорил, что на дух не переносит вздорную полуэльфийку, считал ее выскочкой, отродьем, пятном на мире. Он привык, что его либо боготворят, либо боятся, а Йонсу олицетворяла что-то третье, не входившее в привычное мировоззрение. Клинки Синааны периодически получали задание устранить ее, и каждый раз что-то мешало. Йонсу будто специально оказывалась там, где должен был появиться Майриор. Встречи выливались в конфликт; отец возвращался злой, уязвленный, полный энергии и начинал творить. Он говорил, что Йонсу издевается на ним, высказывая претензии и обиды, выводит его из себя будто специально — в конце концов, Майриор начинал раздражаться от ее имени. Проблемы чужого человека, тем более в личной сфере, его не интересовали абсолютно — Бетельгейз знал это по себе. Если бы он или Йонсу обратились к Майриору с просьбой объяснить тонкости материй, реакция была бы совсем другой. Йонсу же упорно говорила о несправедливости мира, который был создан отцом.       Майриор избавлялся от Рейнеке, Ситри, Валентайна, перестававшими быть полезными, оградился от матери Бетельгейза, получив нужное. Почему не устранил Йонсу? Ответ лежал на поверхности, Бетти диву давался, как не почувствовал причину раньше.       «Значит, не убьет, — сделал Бетти вывод. — Он не сможет этого сделать». Бетельгейз продолжил наблюдать за противостоянием, сложив руки на груди; каждый раз, когда энергия в том или ином выражении пролетала мимо Йонсу, он вздрагивал.       К пустоте внутри прибавилась горечь. Как отец мог, зная о его чувствах, так поступить? Неужели в его душе не была припасена жалость даже для самых близких? Бетельгейз чувствовал себя таким же униженным, как и Ричард Оррей, Ситри Танойтиш, Валентайн Аустен, Белладонна. Семья или соратники — все одно. Отец сказал прямо, самое ценное для него — Мосант.       Почему Бетельгейз должен терять самое дорогое в своей жизни ради человека, которому гордость важнее семьи?       Осознав, что все ответы на этот вопрос глупы, Бетельгейз запретил себе возвращаться к раздумьям. В конце концов, совсем недавно ему посоветовали не «прогонять» события через миллион сит. Почему он должен задумываться, как оценят его действия другие? Жизнь — одна… Сожаления будут преследовать до конца отмеренных дней. Бетти не хотел упускать свой последний шанс на счастье.       Небеса вновь налились свинцом. Майриор воздел к ним руку — кольца вспыхнули в зареве — и очередной заряд обвил его кисть, ожидая приказа. Волосы Майриора искрились. Лес горел. Йонсу стояла на берегу Серебряного озера, внимательно наблюдая за действиями врага. Никто из них не дышал.       Рука Майриора начала опускаться; левую он отвел за спину, скривив пальцы. Йонсу выставила ладонь вперед, опережая происходящее. Молния сорвалась с указательного пальца Майриора и попала точно в ладонь, отчего Йонсу вскрикнула и упала на колени. Майриор сделал шаг вперед. Молнии на его левой руке образовали серп света.       Секундное колебание отца дало Бетельгейзу шанс. Бетти встал перед ним, и удар попал по хрупкому телу, сотканному из света. Боли не последовало. Разряд молнии тронул каждую клеточку.       — Бездна тебя дери! — выругался Майриор, рассеивая чары. Казалось, он смотрел с неким страхом или беспокойством; что бы он ни испытывал, на смену чувству пришла ярость. Ее волна тронула Бетельгейза, но не оглушила.       Покачиваясь, он призвал самое первое, что пришло на ум — туман. Чернильное облако растеклось на зеркалу Серебряного озера. Майриор поднялся в воздух. Бетти услышал, как за спиной заскрипел лед. Он обернулся — Йонсу, бледнее мела, поднялась на ноги и начала срывать с горящих деревьев пламя. Огонь окружил их, смешиваясь с туманом. Это придало Бетельгейзу сил. Его туман начал методично пожирать свет, который излучал отец.       Бетти не хотелось ничего говорить, но пришлось:       — Если ты не отступишь, материю нельзя будет восстановить, — предупредил он. — Я не знаю суть твоего мира, но знаю суть своего, родного.       Огненный шар пролетел мимо Бетти и задел рукав Майриора. Отец поморщился от боли. Он был более материален по рождению. Йонсу победно выдохнула — Майриор смахнул огонь с ткани, как пыль.       — Я примерно догадываюсь, какая суть заложена в Чарингхолл, — ядовито заметил отец. — И поэтому скажу сразу, что не буду с ней бороться. Пусть так… Ты выбрал такую сторону — это твое право. Я разочарован, но понимаю.       — Черта с два ты понимаешь! — возмутилась Йонсу, хватая Бетти за руку. На душе Бетельгейза было погано, как после весеннего дождя. Ему было бы легче от злобы и ругательств. Смысл слов был ясен — Майриор проводил параллель со своими тяжелыми отношениями с Тридом. Трид тоже когда-то был разочарован…       — Я не стану напрямую воевать с тьмой. Есть другие способы и средства. Сколько этому городу тысяч лет, Ливэйг? Семь, десять? — Майриор словно натянул на лицу резиновую маску, на которой блестели только глаза. Йонсу сдавила кисть Бетти. Бетельгейз вновь вернулся к страшной мысли, которая озарила его во время их боя. Эти двое отдают отчет своим отношениям? Если отдают, то почему играются с его чувствами?       — Ты хочешь опять это сделать? — возмутилась полуэльфийка. — Они совсем ни при чем!       — Ему неважно, что уничтожать — своих или чужих, — отстраненно уточнил Бетельгейз.       — Для меня действительно нет разницы, — согласился Майриор. — Все вокруг — мое, и я могу делать, что захочу. Не помню, чтобы объявлял перемирие между Хайлендом и Синааной. Без врага им обоим тяжело жить. Раз вы оба такие умные и сострадательные, я уверен, вы защитите Веневер от вторженцев и не забудете спасти монархию.       Йонсу, кажется, хотела что-то спросить, но лишь упрямо вздернула подбородок. Бетельгейз лишь покачал головой:       — Ты сам меня вынудил.       — О боже, — язвительно откликнулся Майриор, заворачиваясь в плащ, — можно подумать, меня предают первый раз.       Сказав это, он исчез в короткой вспышке света. Луна сжалась в объемах до размера воздушного шара. Бетельгейз рассеял чернильный туман и опустил взгляд на лед Серебряного озера. Трещины под ногами затягивались, и начало проступать дно. Йонсу обхватила его рукой за талию и выдохнула.       — Он приведет сюда армию? — спросила она, когда молчание начало пугать Бетельгейза.       — Не знаю, — честно ответил Бетти. — В Синаане большие проблемы. Если он найдет, что сказать, то… вряд ли Веневер выстоит. Здесь нет даже крепостных стен. Нас всего двое. Мы не сможем успеть везде, мы не боги.       — Он говорил что-то про монархию, — заметила Йонсу. — Что он имел в виду?       Бетельгейз пожал плечами. Храня мир, он не особо следил за событиями. Хайленд всегда был безразличен синаанскому принцу.       Йонсу положила голову ему на плечо. Аромат ее волос вызвал старые воспоминания и раздумья.       Правильный ли выбор он сделал в этот раз?       Что было важнее на самом деле?