Эклектика

Последняя эра Черной империи, Верховный чаоситт, принц Альбиус Чарингхолле

      Чарингхолл — это сила.       Младший сын Бетальриуса, в отличии от брата и сестры, всегда оставался сам по себе. Никто не твердил ему непреложных истин об избранности династии, не внушал, что чарингхолльский принц должен быть храбрым, отважным, твердым в убеждениях и четко понимающим, что есть благо, а что им не является. Родители не допускали мысли о коронации Альбиуса: трон был слишком далек от него и потому юношу не обучали искусству управления. Отец возлагал надежды на другого сына. Риввериус притягивал внимание каждого, купался в лучах обожания и всегда оставался под бдительным взглядом учителей. Твердый, целеустремленный, не терпящий неповиновения — чем не идеальный Император? Даже внешность его попадала под каноны чарингхолльской красоты, горделивой и жестокой. Альбиус, как дикий лис, довольствовался всего одним учителем: престарелым служителем храма, отошедшим от дел и предпочитавшим научное образование этическому просвещению. Юный Альбиус знал имена богов наизусть: и Астата Судию, и Ксенона Справедливого, ставшего Отшельником, и Хассий Милосердную, покинувшую бытие, и Иридию Странницу, и Аргенто и Висмута Казнящих, и многих других, не столь важных. Он учил историю династии, географию мира так страстно, будто от этого зависела его жизнь. Жизнь зависела от другого, и потому Альбиус Чарингхолле изъявил желание учиться боевым искусствам. Природа не наградила его сильным телом. Младший принц был гибок и худощав, быстр и хитер. Ему не составляло труда запутать соперника обманными маневрами, чтобы в конце нанести один-единственный настоящий удар.       Настоящая сила — в терпении.       Таким Альбиус был и в жизни: хитрым, ждущим возможности, непонятным для окружающих. Никто не мог утверждать доподлинно, чего хочет принц. Альби вполне устраивал этот факт. Он всегда был одиночкой, и потому чужое мнение его не волновало. Оно перестало волновать еще в детстве. Сначала Альбиус из кожи вон лез, чтобы оправдать ожидания окружающих; потом смирился с безразличием одних и снисхождением других, хотя глубоко внутри обида точила когти; став взрослым, он окончательно избавился от зависимости в чужой оценке. Лишь некоторые продолжали занимать особое место внутри, он ориентировался на единицы. Такова Шэстелианна Чарингхолле.       Прошло пару десятков песчинок, как она стала Императрицей. Альби ждал волнений, даже бунта, но нет: смена власти произошла так гладко и бесшумно… Шэстелианна не стала менять ни приближенных, ни политику. Ее вполне устраивал курс почившего мужа; Альбиус не находил себе места, понимая, что его старания прошли впустую. Забытая всеми война продолжалась; Империя так и осталась балансировать на грани бездны. Альби остался чаоситтом, но не мог использовать звание: после отказа Шэстелианны он избегал любимую. Принц бездействовал, не зная, что предпринять: сестра покинула мир и не возвращалась. Сам Альби не мог ничего решить и только бросался от идее к идее в бесплодной попытке изменить ситуацию.       Ему было стыдно. Не признался в убийстве, обманул, использовал ради блага Империи, а теперь допускает крамольные мысли о смещении Шэстель.       Он казнил себя искуснее любого топора на главной площади столицы.       Альбиус притаился. Что ему делать? Ждать? Действовать? А если действовать, то как? Исправит ли что-нибудь очередное убийство? Что толку: он не сможет поднять руку на Шэстелианну. Да, в черной Империи нет чувств, об этом твердят любому чарингхолльцу с детства, но он, Альбиус, не мог даже представить… Раньше все было так просто. Дед, бабка, мать, отец, брат — он избавился от них без сожаления, продуманно и хладнокровно. Шэстель… Нет, он все же мог представить, и увиденное не радовало: на смену Шэстелианны некому прийти. Альбиус — единственный Чарингхолле, оставшийся в живых, кроме потерянной для Империи сестры.       Что ему делать?       Этот вопрос привел Альбиуса в храм тьмы.       Нет, безусловно, он презирал религию, предпочитая чистую веру. Он ненавидел это величественное, гордое, пафосное и пустое здание в центре столицы, ненавидел служителей в темных одеждах, лгущих от лица Чаосин. Бедность, даже нищета, пороки и отсутствие воли — Альбиус не верил, что их богиня желала для подданных подобного. Разве может существо, обладающее неограниченной силой, желать зла тому, что породило? Разве может бог обладать какими-то целями, ради которых возможно использовать смертных? Чаосин не нуждается в помощи и средствах, она может получить все одной только мыслью. Чаосин — олицетворение блага, будто то добро или зло, ведь грани между ними так размыты. То, что добро для одного — зло для другого. Однако Альбиус с трудом мог представить, что богиня ставит благоденствие единиц выше жителей целой Империи. Он понял бы это, если бы Чаосин была смертной и в чем-то нуждалась, но зачем подобное желать всемогущей богине… Нет, Созидательница не такова. Храм тьмы — скорее очередной способ управлять народом, нежели островок веры, которым его выставляют. Альбиус считал, что вера идет изнутри и не нуждается в смехотворных служениях и обрядах. К чему они? Чаосин знает свой народ, видит мысли каждого. Нет нужды даже в молитвах и тем более в тех молитвах, коих требует храм. За красивой картинкой обрядов пряталась пустота.       Да, каждый чарингхоллец беспрекословно верил в свою богиню, но в какие глупости, подчас святотатство это превращалось!       Храм тьмы — низкое здание в центральной части города, в главный зал которого не было доступа никому, кроме служителей и представителей династии. Жителям оно внушало страх и благоговение; в храме проводились все церемонии, от коронаций до свадеб. На площади перед входом казнили преступников. В день Первозданной Тьмы именно там приносили жертву, разрывая ее пополам. Потому воздух около храма пропах щекотавшей ноздри смертью. Собирались все: от детей до стариков. Это было своеобразным «вечером ненависти»: нужно же на кого-то ее направлять? В само здание допускались лишь априори непорочные представители династии, если, конечно, на них не было обвинений. Альбиус Чарингхолле официально был чист, как младенец.       Да, он решил посетить храм. Не потому что желал исповедоваться или считал, что Чаосин возможно встретить только там. Альбиус пошел по зову странного, малопонятного хозяину порыва: ему страстно хотелось увидеть место, испортившее сестру и весь народ, взглянуть на тех, кто руководил гнусным обманом. Альбиус Чарингхолле всю жизнь любыми правдами или неправдами старался избегать внутреннего храма. Он сбегал с свадеб и коронаций, на встречи отправлял вместо себя других. Ему хватало ритуалов на главной площади. Людных, театральных и гнилых.       Потому Альби чувствовал себя донельзя странно, впервые ступив на лестницу храма, такую же черную, как чарингхолльская суть. Все было новым: и рваные ступени, и дверь впереди, и нахлынувшие стены. С обеих сторон от входа в святилище стояли двое чаоситтов, которые подчинялись Альби. Принц их не жаловал (те всю жизнь провели, охраняя храм), но, тем не менее, чуть склонился в знак приветствия.       — Да будут темны ваши ночи, — одновременно произнесли чаоситты, открывая принцу двери.       Так странно. Разве перед лицом богини не все равны? Едва ли двери открывались перед простыми чарингхолльцами…       — Да будут темны ваши ночи, — ответил Альбиус, проходя внутрь.       Храм, как и главный дворец, окутал траур — а может, он был таковым всегда. Принц неприязненно оглядел темные стены и гобелены, ровную вереницу колонн, стоявших кругом вокруг молитвенника. Альби ожидал большего, однако его встретил полупустой зал. Под главным куполом величественного храма тьмы, внушавшего ужас Империи, прятался лишь одинокий стол, на котором лежал кинжал. Языки голубого пламени лизали пол вокруг молитвенника и, как диковинный плющ, оплетали колонны. «Что за странные ассоциации…» — подумал Альбиус и начал спускаться к столу. Альби почудилось, что тот источает мрак даже более плотный, чем остальной мир. Чарингхолл — единственный мир без света. Может, вторым таким являлся лишь мир-тюрьма, но каков тот мир, Альби не знал.       — Да будут темны ваши ночи, — внезапно раздался мужской голос. Принц вздрогнул и повернулся к колонне, что стояла справа. Там стоял служитель, которого Альби не приметил в начале. Мантия прятала очертания фигуры. Руки незнакомца были сложены на груди, поверх летописи рун на ткани. С плеч чарингхолльца спускались полупрозрачные ленты с отблеском голубого пламени.       — И ваши тоже, — немного резковато ответил принц, ибо традиционное приветствие ему осточертело.       Голову служителя прикрывал капюшон одеяния, по которому бесновались фиолетовые искры, и разглядеть лицо незнакомца Альби не мог. Он видел лишь равнодушный рот и мягкий, округлый подбородок. Мужчина внушал принцу странное беспокойство. Народ уважает и слушается храмовников. Может, служители обладают даром убеждения, с которым не справиться даже принцу. Альби не желал путаться в их сетях, как Сиенна.       — Покинь меня, — без прелюдий заявил Альбиус. — Я хочу уединиться с богиней-Созидательницей.       Рассчитывая, что приказ будет исполнен сразу же — в конце концов, он верховный чаоситт и принц Империи, — Альби начал спускаться к жертвеннику, но мягкий голос, прозвучавший в ответ, заставил остановиться.       — Вы здесь первый раз, принц.       «Откуда он знает?» — недовольно подумал Альби. В самом деле, не входит же эта информация в курс обучения прислужников. Угадать… Нет, едва ли. Сложно было даже представить, что принц Империи ни разу не посещал храм тьмы за пятьдесят тысяч песчинок. Может, читает мысли? Альби открыл было рот, чтобы повторить приказ, но незнакомец опередил его:       — Вы не знаете, как молиться Созидательнице.       Принц нахмурился.       — Мне рассказывали, — процедил он, сам не зная, зачем что-то объясняет.       — А вы верили рассказам?       Альбиус остолбенел. Один вопрос — попавший в самое больное и греховное по мнению остальных. Что этот мужчина себе позволяет? Впрочем, от женщины бы этот вопрос прозвучал совсем уж обидно.       — Никогда не верили.       Альби в возмущении обернулся. Священнослужитель так и стоял у колонны.       — Как твое имя?       Подобное хамство принц Империи оставлять не собирался. Незнакомец пренебрегал приказами главного чаоситта, это ли ни дерзость? Выйдя из храма, Альби обязательно поговорит с главным служителем.       — Мое имя ты знаешь, — заметил мужчина. — Ты слышал его много раз, Альбиус Чарингхолле, пусть и не в настоящей форме.       — Нет, не слышал. Говори.       Ему кажется, или незнакомец неуловимо изменился?       Губы дрогнули в улыбке.       — У служителей храмов нет имен, а прошлое — на то и прошлое, что его не следует вспоминать.       — Только что ты говорил, что имя существует, — заметил Альби, чувствуя, как запутывается с каждым словом. — В любом случае — уходи.       — Как же вы будете молиться Созидательнице, если не знаете правил?       «Вот пристал!» — принц начинал злиться.       — Я сюда не молиться пришел, — огрызнулся он, не подумав.       — Вот как?       — Да, именно так! — взбеленившись, повысил голос Альбиус. — Захотел бы помолиться — помолился бы дома! Исчезни, иначе может оказаться, что ты здесь служишь последнюю ночь.       Фигурка склонилась в поклоне.       — Если бы это решал ты, Альбиус Чарингхолле… — протянул мужчина. — Ты хочешь обратиться к Чаосин и узнать, придет ли она на пустые слова. Ты их даже знаешь, учил в детстве, принц. Помнишь? Единственный урок, который ты посетил с Сиенной. Вспоминай сейчас, хотя хотел сделать это позже.       Альбиус вздрогнул.       — «Кровью сердца я призываю тебя. Мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма. Кровь от крови, жизнь от смерти. Мудрость, сила, безжалостность. Приди к своему дитя, Чаосин… » — повторил он. Слова выплыли из омута памяти внезапно, вспыхнули в голове, как костер погребального пламени. Альби испытующе взглянул на священнослужителя. — Откуда ты знаешь это?       — А после следует взять кинжал и выпустить драгоценную дымчатую кровь, — продолжил тот. — Чтобы все видели, как религиозен принц Империи и как красиво следует проводить богослужения. Ведь иначе Чаосин не поймет, чего ты хочешь. Вот о чем ты думал, открывая двери в святилище. Меня зовут Сезария, принц Альбиус. Се-зария.       «Се… зария…» — повторил Альби про себя. Дивное и знакомо-незнакомое имя. Он определенно не слышал его прежде, но откуда-то знал. «Женское!» — внезапно понял принц. Священнослужитель оказался вовсе не мужчиной, хотя при встрече Альби был готов поклясться в обратном.       — Это… это глупо, — произнес принц.       Сезария откинула капюшон и показала бледное сухое личико с большими темными глазами. Альбиус никогда прежде не видел таких. Все в новой знакомой было столь гармонично сложено, что принц подивился — красота династии оказалась вовсе не идеалом. Сезария подслеповато прищурилась, разглядывая его. Альби стало окончательно неудобно. Внешность женщины ускользала от него, как струйка дыма меж пальцев. Она не отпечатывалась в памяти, как он ни старался. В голове оставалось лишь полотно тумана. Так странно…       — Может быть, — уклончиво ответила Сезария. — Скажи мне, каков величайший грех любого разума?       — Что… — начал было Альби, но ответ снова вспыхнул перед глазами: — Гордость? — задумчиво повторил он сказанное в голове. — Почему она? Мне кажется, есть более страшные вещи. Каждый считает грехом то, что больше всего противно ему.       — А что противно твоей богине? — последовал вопрос. — Принц считает грешниками всех вокруг, но не знает, что грех для Чаосин, волю которой считает высшей волей. Обманывает сам себя: говорит, что главнее Чаосин ничего нет и судит вместо нее. Принц очень самоуверен. Горд.       — Я…       — Не допускает мысли, что может согрешить сам, ведь на все воля богини, — прервала его Сезария. — Не суди других, это сделает Чаосин. На других ты, в отличии от себя, влиять не можешь. Принц Альбиус считает себя дланью Чаосин, палачом для неугодных, благодетелем Империи. Чего ты добился, убив всю семью? Ты не хочешь быть Императором, но и других видеть на троне не желаешь.       — Я считаю себя недостойным трона… — медленно произнес Альбиус.       Как странно! Он ни капли не знал служительницу Сезарию, но доверял ей. Каждое слово женщины трогало потаенные нити души, било по самому больному… Диалог вызвал странное смешение чувств: умиротворение и обиду. Альби трепетал от воцарившейся внутри легкости — и негодовал, что какая-то служанка так нагло лезет в самые святые уголки души.       — Ты сама меня обличаешь сейчас, — вдруг заявил Альбиус. — Сезария, твои действия противоречат словам.       Женщина лукаво улыбнулась.       — Скажи мне, что тебя больше всего не устраивает в Чаосин?       У принца перехватило дух. Говорить о подобном в храме… Подлинное святотатство! А слова меж тем лились из души, и он ничем не мог их остановить. Он, Альбиус Чарингхолле, исповедовался перед едва знакомой служительницей храма, к которому всегда испытывал лишь ненависть.       — Ее беспрекословная воля, — отчеканил Альби, будто кто-то насильно заставлял его вытаскивать изнутри потаенные мысли. Ему даже нравилось это. — Воля богини управляет судьбой каждого. Мы не можем поступить так, как хотим сами.       Сезария подошла к нему и рывком взяла за руку, подняла ее вверх ладонью. Альбиус в непонимании взглянул на женщину. Она казалась то старухой, то молодой женщиной, иногда — вовсе юношей. Неизменными оставались только черные опалы глаз. Пальцы служительницы коснулись ладони, прочертили знак спирали и отстранились.       — Ложь, — сказала Сезария. — Ложь, которой вы оправдываетесь на протяжении всей жизни. Я всегда даю вам выбор, Альбиус Чарингхолле. Я не говорю, что нужно сделать, я лишь направляю и помогаю сделать выбор, ведущий к лучшему из будущих. Но вы не слышите меня. Вы идете к падению, чтобы в конце обвинить в неудаче Чаосин. Зачем ты пришел сюда, Альбиус? Неужели не можешь сделать выбор сам? Нет, не можешь. Ты никогда его не делал. Ты слушал сестру или брата, отца и мать, кого угодно, кроме себя, а когда остался один… Ты хотел посмотреть на место, испортившее Чарингхолл, узнать, действительно ли Чаосин столь глупа, раз откликается на пустые слова, но в первую очередь ты пришел за выбором, который боишься сделать сам.       Фигура Сезарии внезапно разорвалась в клочья черного тумана. Альбиус вскрикнул и отдернул руку, отступил на шаг. Ладонь дымилась. Словно горела. Знак отпечатался на коже и вовсе не являлся спиралью.       Се-зария… Сеа-saria… Как он был глуп! C и S — две руны, знакомые с детства, зависшие над троном навсегда, сотканные из голубого пламени. Chao-sin. Его Чаосин.       — Богиня! — крикнул Альбиус в исступлении, но храм ответил молчанием. Кроме никудышного принца Империи, в нем не было никого. — Какой же я дурак…       И сразу все встало на свои места. И знакомо-незнакомое имя, и тайное знание о нем, и странные туманные речи, поражавшие двусмысленностью.       — Чаосин… — прошептал Альбиус и опустился на колени. Кожа все еще хранила касание его богини.       Да, он никогда не брал ответственность за выбор. Убийства не были его инициативой, а значит, и его грехом тоже. Он лгал себе, когда в редкие минуты вспоминал о содеянном. В глубине души он никогда не признавал себя неправым. Альбиус говорил, что не грешен, обличал других, судя по себе — какое лицемерие! «На все воля Чаосин» — разве не это являлось любимой фразой принца? Он, презиравший религию за ее лживость, лгал не меньше остальных.       Если бы он верил по-настоящему, то разве не узнал бы богиню-Созидательницу в священнослужительнице Сезарии?       —  Я не знаю, что делать. — прошептал Альби. — Прошу, помогите мне.       Голубое пламя, окружавшее молитвенник, дернулось и зачадило. Страх впился в Альбиуса и заставил склонить спину. Что он сказал не так?       — Ты поймешь, что делать, когда придется, без меня, — холодный, гулкий голос Чаосин эхом прокатился по залу и по душе принца. — Покинь храм, Альбиус Чарингхолле. Твоя сестра возвращается — я предлагаю тебе встретить ее.       Ветер ударил Альбиуса в спину и подтолкнул к выходу, окутал тело и заставил встать в дверях, створки которых начали открываться. Порыв воздуха отпустил его уже за дверьми. Створки хлопнули за спиной. Принц не мог осмыслить происходящее. Чаосин… выгнала его из храма? Что ж, довольно ожидаемый итог. Альбиус даже улыбнулся. Он чувствовал себя настолько жалким, что ни о какой гордости можно было уже не говорить. «Гордишься за то, что исцелился?» — тут же опустил он себя.       Альбиус вышел из храма и, отряхнув одеяние чаоситта, направился в сторону главного замка. На стражу он даже не обернулся. Наверное, они удивились столь неожиданному и, главное, бесшумному возвращению. Альби это не волновало.       Принц шел и обдумывал каждое слово Чаосин. Их разговор был странен, малопонятен, касался то одной темы, то другой. Богиня не сказала ни одной фразы, которую можно было бы понять одним лишь способом. Это Альбиус осознал сразу, когда начал вспоминать начало исповеди.       «Вы здесь первый раз, принц. Вы не знаете, как молиться Созидательнице. Вы никогда не верили рассказам». Что это значило? Ведь позже Чаосин ясно дала понять, что не придает значение форме веры. Может, это значит, что во что-то нужно поверить? Или перестать предвзято относиться к другим? Или это просто намек на то, что принц Империи пришел в храм из дерзости? Или все сразу?       Альби обдумывал сказанное всю дорогу до дворца, поворачивал слова, менял их, звенья одной цепи, а они упрямо складывались в то, что он уже знал.       Альбиус шел медленно, не смотря по сторонам. Поднимался по лестнице, сотканной из тумана, бессмысленно блуждал взглядом под старинным ступеням. Что же, что он не видит? Что упускает? Что не понимает?       — Принц!       К нему обращались явно не в первый раз. Альбиус заморгал, остановился. Сзади стоял чаоситт, имя которого Чарингхолле не смог даже вспомнить.       — Принц Альбиус, принцесса Сиенна находится на аудиенции императрицы. Вы приказывали сообщить, если она вернется.       Альби пошатнулся. Сиенна вернулась. Сестра не из тех, кто делает что-то просто так. Она крайне прагматична и не видит смысла в идеалах — такой ее видел Альбиус. Именно Сиенна всегда управляла его решениями. Решит и в этот раз…       Разве он не отошел от воли сестры, не сказав ей, что Шэстель осталась в столице?       — Отлично… — проговорил Альби. — Спас… спасибо.       Странное слово. Он никогда прежде не употреблял его, тем более к подчиненным. Чаоситт озадаченно моргнул; Альбиус несколько раздосадованно прошел мимо подчиненного. Завернув в нужный коридор, принц побежал. Что-то звало его вперед. По пути Альби встретил еще стражу: личная гвардия Императрицы стояла в конце тронного коридора, не забывая оглядываться на двери. Их выгнали, чтобы непосвященные не стали свидетелями разговора. Альби догадывался, какова его тема.       «Чего ты добился, убив всю семью? Ты не хочешь быть Императором, но и других видеть на троне не желаешь». Она говорила, что Альбиус судит других и совершает даже худший грех. Гордость? Может быть. Промотав в голове разговор — в который раз за жалкое падение песчинок! — Альби решил, что богиня корила его за бездействие. Он не совершал то, что нужно. Убийство — всего лишь передача ответственности другому.       Альбиус Чарингхолле мысленно толкнул дымчатые двери с фиолетовым отблеском. Те распахнулись: тронный зал предстал перед глазами принца во всем траурном великолепии. Однако Альбиуса не поразили ни блеск стен, ни игры красок на полу и потолке — все это он видел ранее. Первым, что принц увидел, стал трон, а на нем — любимая Шэстелианна.       — Жаль, что мы сейчас обе лжем, — услышал принц.       Она сидела на троне в строгом черном платье, обтягивающем фигуру так легко и изящно, что Альбиус сжался, как мальчишка. Шэстель не позволила себе развязной позы, она сидела прямо, положив руки на подлокотник, чуть склонила колена в бок. На лице новой Императрицы не было «ни кровинки», на нем застыла иллюзия расслабленности, равнодушия.       Она никогда не плакала, не радовалась — сколько Альбиус себя помнил. Всегда являлась той железной леди, что сейчас сидела на троне. Лишь иногда маленькая Шэстель позволяла себе толику искренности перед Альби: что-то рассказывала, о чем молчала другим, о чем-то, что волновало ее, беспокоило. Тем ценнее были моменты, тем слаще было их вспоминать…       Холодная корона покоилась на светлых волосах Шэстелианны, точно венок. Венок. Такое странное слово.       Его императрица перевела взгляд на вошедшего — Альби погрузился во что-то освежающее, ледяную дымку далеких городов-планет. Иллюзия безучастия развеялась — или ему показалось? Не улыбка, нет, даже не кивок, просто искорка теплоты, поселившаяся в глазах. Альбиус и Шэстель не виделись с того самого отказа. Принц не решался даже оказываться рядом. Слишком больно… гордости. Да, именно ей. Треклятая Чаосин оказалась везде права! Подумав об этом, Альбиус сам себя обозвал богохульником.       Обернулась и та, про которую принц успел позабыть при виде любимой: Сиенна, дражайшая сестра. Чарингхолльская принцесса буквально излучала злость, даже ярость, ненависть. Удивительно: горящий взор Сиенны нисколько ни тронул брата. Да, она смерила его взглядом, которого был бы достоин плебей, никак не член императорской фамилии. Альби это не волновало.       Выбор. Выбор. Между чем?       Он чувствовал, чувствовал, сколько бы ни твердили миру об отсутствии оных, грани весов, перед которыми склонился. Эти весы решали судьбу Альбиуса. Судьбу Империи. На одной чаше принц упорно видел Шэстель, на второй же — Сиенну. Богиня говорила, что Альби не прав. Альби ошибался. Но внутри крепла уверенность, что неправа она, что нужно лишь осознать, между чем действительно он выбирает…       ─ Ты осмелилась вернуться.       ─ У меня были причины бояться? — голос Сиенны звучал дерзко и зло.       ─ У тебя были причины чувствовать себя… неудобно.       ─ Например?       ─ Четверо убитых племянников.       ─ И брат, ─ Альбиус поднял голову. Шэстель ненадолго перевела взгляд на него — принц снова потупился. ─ Это традиция. Благодаря мне ты тут сидишь.       Какая наглость. Альбиус мог только мечтать о храбрости и беспардонности сестры, открытому, честному лицемерию и святой уверенности в собственной правоте. Сиенна всегда была такой. Чем старше она становилась, тем больше прибавлялось наглости; Альби же, наоборот, с каждым пролетом песчинок углублялся в себя и подковерные интриги. Он предпочитал действовать незаметно.       ─ Я бы предпочла быть с твоим братом, чем на троне одной.       Альбиус вздрогнул. Что значила эта фраза? Что значил очередной взгляд? Он не знал, что и думать. Шэстель дразнит его, не иначе. Ей нравится чувствовать его смущение, его отчаяние.       ─ Просто ты не из императорской династии. Тогда бы ты рассуждала по-другому. Радушие в сторону. Я должна сидеть на нем вместо тебя. Ты это знаешь.       ─ Закон и вековые традиции решили по-другому. Если ты уберешь меня, то сама не просидишь на нем и с десяток песчинок, ─ спокойно сказала Шэстель. ─ И… мне кажется, или ты забываешь о том, кто старше тебя? У Альбиуса больше прав. Впрочем, неважно. В этом мире у тебя больше нет поддержки. Убийца, блудница и лгунья. Я наследница по закону, выбрана народом, парламентом и аристократией, пока ты путешествовала между мирами, нарушая все законы Чаосин! Я — Чарингхолле. Покинь этот зал и не трать мое время попусту!       Законы Чаосин. Существуют ли они? Ведь их Богиня дает выбор во всем. Может, и их придумали чарингхолльцы, чтобы сдерживать тех, кто идет от самой Чаосин-Сезарии.       «Странное дело, Альбиус, — вдруг раздался голос у него в голове, холодный и спокойный, без сомнения принадлежавший той, о ком он думал. — Ты считаешь, что все равны, но династия все же лучше остальных. Не находишь ошибку в суждениях? Вы все мои дети, принц Альбиус, я создала вас всех и люблю одинаково. Ты так же дорог для меня, как бедняк на окраине города, которого убила твоя сестра, пока шла в замок. Одна разница: вы сильнее остальных. Вы должны были их защищать безграничной силой, которой я поделилась с династией. Твои предки воспользовались даром по-другому. Для себя. Как твоя сестра».       — Мой род — род убийц, предателей и лгунов. Так было испокон веков. Чаосин…       «Я должен использовать свой дар для защиты Империи? — подумал Альбиус, внимательно слушая разговор соперниц. — Но как?»       «Подумай. И слушай».       — Почему же ты забыла обвинение в блуде? — резко вопросила Шэстелианна. — Никому нельзя покидать Чарингхолл, никому нельзя пользоваться матрицей. Вот первый из законов! Ты нарушила его! Чаосин простила бы тебя один раз, но ты жила в Мосант, понесла ребенка от этого… — Приятно знать, что в ненависти к Майриору Десенто чарингхолльский принц не одинок. — Не говори о деяниях своего рода, ты худшая их представительница. Ты нарушила все мыслимые законы.       — Кто из нас возомнил себя голосом Чаосин? Она свела меня с Майриором Десенто, чтобы я воскресила наш род. Вот ее воля. Мой муж станет Императором, мой сын…       Шэстель встала; Альбиус внезапно понял. Спасти сестру из лап чужака? Дать будущее династии? Избавиться от тех, кто может озарить темный мир светом, который им не был нужен?       — Богиня-Созидательница! Рассуди нас, своих детей!       Альбиус склонился в поклоне. Богиня, ласкавшая его мысли голосом прежде, появилась в зале черной тенью. Она внушала страх и Сиенне и даже Шэстель, хотя последняя тщательно это скрывала. Альби не боялся. Едва ли не впервые в жизни он почувствовал, что твердо знает, что делать.       — Приветствую, о Великая, — сказал он.       «Мне нужно… — начал было он, но тут же прервался, а когда продолжил, уверенность взыграла в нем с новой силой. — Спасти Империю. Вернуть Сиенну домой, обрубить все связи со светлым миром, будто их не было».       Альбиус прикрыл глаза.       «Иридия, принц, — шепнула Чаосин. — Помни о ней. Тебе нечего будет спасать, если Иридия добьется своего. Будь решителен. Один или с вернувшейся сестрой, но ты должен остановить ее».       — Я исполню вашу волю, Великая, — прошептал Альбиус.