Эклектика

Майриор Дж. Десенто

      — Пап, можно я сделаю все сам?       Тихий, серьезный и по-детски нежный голос, с округлыми согласными и тянущимися гласными. Майриор никогда прежде не слышал его. Маленькая ладошка танцевала над бумагой, держа перьевую ручку, и выводила строгие буквы, не лишенные изящества. Петля за петлей, изгиб за изгибом, не выходя за границы. Манжеты оставались безукоризненно чистыми — они ни разу не коснулись написанного. Майри придерживал руку ученика сверху, направляя его. Слишком похожи даже несмотря на разницу в физическом возрасте. Кожа отца сливалась с кожей ребенка. У них даже одинаково выступает косточка на запястье. Моргнув, Майриор отпустил сына. На длинных пальцах еще три кольца.       — Да, конечно, — проговорил Майри.       Ручка продолжила танцевать над бумагой. Четкие, ровные буквы, петли и соединения. Слово за словом, строчка за строчкой, не останавливаясь ни на секунду, будто проходя давно продуманный алгоритм. Кроме листа бумаги и пары книг, на столе нет ничего, даже пыли. Лучи солнца гуляют по его поверхности, изредка прячась за листьями деревьев, растущих за окном. Первый этаж… Майриор поднял глаза. На улице — лето, лето изнуряющее, душное и долгое до желтизны в листьях. Некоторые уже начали высыхать. На небе ни облака, только глубокая синева.       Синева…       Майриор снова перевел взгляд на сына. Нет золотых волос. Нет прямых черных бровей, доставшихся от чарингхолльской принцессы. Этот мальчик совсем другой. Он — такой же, как отец.       Абсолютно точно такой же.       Мальчик поднял глаза: серые, безжизненные, как стекло, без капли сияния Ожерелья. Пустые и мертвые. Эльтаис даже не отворачивался от лучей солнца, с какой бы назойливостью те ни лезли. Бесстрастное, спокойное лицо, обрамленное тусклыми до прозрачности волосами. Ни тени чувства… Отрешенность и холод. Таким же был Трид. Таким же хотел стать Майриор, считая, что беспристрастность — истинное лицо всемогущества. Тогда почему страшно смотреть на идеал?       — Я делаю что-то не так, пап?       Папа. Слишком странно прозвучало слово в устах очередной ошибки. Бетельгейз называл его не иначе как «отец», Римма, понимая свое место, говорила «дядя Майри», а Аль никогда не обращалась к Майриору тоном, полным холода. Она… она всегда была тепла с ним, хотя их встречи стали редкостью. Каждая встреча — виденье черных, как омуты, чарингхолльских глаз.       Пустые стекляшки продолжали смотреть на него — и вдруг треснули. Зеркальная серость осыпалась, оставив пару осколков, торчащих, как драконьи зубы, как остатки в разбитой оконной раме. Бездна проявилась в глазах сына — символ бесплотности и небытия. Майриор отпрянул. Лето померкло; как кометы, дневной свет прочертили миазмы ночи. Исчезла детская спальня. Майриор стоял посреди клубящейся тьмы.       Совершенно один. Мир стал пуст.       А потом растрескался без остатка и он.       Майриор резко поднялся.       Человеческое сердце стучало, как безумное, эхом отдаваясь по всему телу. В ушах гудело, глаза застлала мутная пелена. Дыхание сорвалось — Майри дышал часто-часто, хрипло и надрывно. Только поняв, что происходящее оказалось кошмарным сном, он насилу совладал с дыханием, начав считать про себя. Да, просто кошмар. На самом деле Эльтаис давно мертв, Майриор не покидал спальню. Просто сон. Обычный сон…       Майри поднял руку. Пальцы продолжали дрожать. Вот она, жалкая смертная сущность: мозг понимал, что случившееся нереально, но тело продолжало верить в опасность. Дрожали не только руки: все тело билось, истекая холодным потом. Майри просидел так, уставившись в окно, единственным пейзажем которого были пики северных голых гор, около десяти минут, но страх липкой мерзкой пленкой продолжал окутывать мир. В конце концов, Майри с тихим стоном опустился обратно на подушку — и только тогда вспомнил, что в спальне снова не один.       Да, рядом лежала та, кого он ненавидел практически всю жизнь. Ее профиль ясно выделялся на фоне балдахина кровати. Астрея-копия всегда спала с открытыми глазами — такими же мертвыми стекляшками, которые показал кошмар. Вспомнив конец сна, Майриор поежился и отвернулся от Астреи. Он не мог спокойно смотреть на распахнутые пустоты, таящие бездну. Стекло. Зеркало. Можно называть, как хочешь. Майриор до сих пор не понимал: Астрея стала символом его идеала или шаржем на то, каким он был для отца? Да зачем он вообще об этом думает?..       Что за глупости! Майриор выгнал непрошеные мысли и постарался подумать о чем-то хорошем. Однако ничего, кроме плана, в голову не приходило. Майриор практически всю жизнь провел с мыслью о мести, последние же полгода он не думал ни о чем другом, кроме договоренности с Теллуром.       Божок в зеленом появился в Мосант через пару недель после прихода Леты. Майриору даже подумалось, что Теллур специально ждал, когда знакомый, практически друг созреет для радикальных перемен. О, Майри давно жаждал все изменить: забрать мир себе, избавиться от Астреи и сестры, Сиенны и ее мира. Мир без света пугал его, а могущество Богини-созидательницы устрашало. Майриор надеялся, что Сиенна, Бетельгейз и Альмейра оставят его одного, а сами продолжат правление в черной империи. Он собирался забыть о них навеки. Ведь в Мосант его ждал новый пустой холст, принадлежавший только Майриору, на котором можно творить без рамок. Такова плата Теллура — независимость, свобода ото всех. От Сиенны Майриор получил все, что хотел.       Теллур же хотел вызволить отца из пустого мира-клетки. Ксенона сделали пленником за предательство идеалов Ожерелья; их отношения олицетворяли полную противоположность отношений Майриора и Трида. Теллур любил отца (хотя Майри сомневался, что боги умеют любить) и был готов умереть за свободу отца. Сколько миров погибло с тех пор, как горячее стремление появилось в Теллуре? Майриор не мог ответить на этот вопрос. Первый разлад в Ожерелье случился задолго до его рождения, если так можно было говорить при отсутствии времени в бесконечных палатах, полных света. Потрясающий по авантюризму план придумал Теллур, и самое удивительное, что тот сбывался практически полностью. Пока Майриор, развлекаясь, уничтожал мир и переносил крохи света в Чарингхолл, Теллур изучал матрицу Мосант и пытался к ней приспособиться, а также разбирал на части оковы пепельного мира-тюрьмы. Именно по подсказке Теллура Майри сумел одарить Лету частицей души — Майриор не желал расставаться с любимой, даже будучи в Ожерелье миров. Именно Теллур поддержал хрупкий баланс в мире и сдерживал хаос, творимый Клинками, он же защитил Синаану от безумия Донны. Наверное, Майриор должен быть ему благодарен…       Майриор пообещал Теллуру, что именно Мосант станет новым домом для его отца, пока тот не вернет себе прежнее величие. Майриор был готов терпеть тысячелетия мрака, если то избавит его от воли Трида. Если бы не появление Сиенны и Эрмиссы, Теллур бы успел перестроить матрицу Мосант так, чтобы никто не сумел попасть в мир без воли хозяина. Теперь же десять лет работы божка в зеленом потеряли смысл. Однако Теллур не унывал и говорил, что дело пойдет быстрее во много раз, ведь Трид добавил немного нового. Майриор надеялся, что друг прав. Независимость стала так близка.       Вздохнув, Майри вытянул руку — пальцы уже не дрожали. Мысли о грядущей победе успокоили его.       Однако вместе с волнением ушел и сон. Майриор дотянулся до часов. Стрелки показали шесть утра; за окном рассвет раскрашивал мир в неон. Спать не хотелось совершенно, а просто лежать в кровати — верх глупости. Майриор решил спуститься вниз, в зал. Безусловно, смотреть на огонь веселее во много раз, подумал он с иронией. Последние полгода — самые скучные в его жизни. Трид отобрал возможность творить, все знания мира не могли утолить голод в голове, поскольку он изучил материи, будучи создателем. Иногда Майри хотелось просто заснуть и не проснуться. Теллур разбудит.       Когда Майри встал, то в глазах у него резко потемнело; в очередной раз пришла мысль, насколько он жалок. Вот насмешка судьбы: существо, державшее в страхе весь мир, теперь держится за собственное сердце. Гордость вопила о несправедливости, а что-то другое, в чем Майри с недовольством признавал воскресшую совесть, наоборот, твердило о справедливости. Выругавшись про себя, бывший владыка мира поднял с кресла рядом покрывало. Дрожь ушла, а холод в теле остался. Майриор накинул покрывало на плечи и огляделся в поисках обуви. Тапки оказались в разных местах: один он пнул под кровать еще вчера вечером, а второй оставил около ванной комнаты. Как так получалось — не знал даже когда-то всемогущий бог.       Астрея не проснулась, когда он ушел.       Странное чувство: Майриор не мог представить коридоры Эйон-иссе оживленными. Северный замок ощущался сейчас мавзолеем разрушенных надежд. Даже наступившее жаркое лето, грозящее стать вечным, не прогревало белые стены. На первых этажах получалось сохранить тепло, но спальни выше продувало ветром, приходилось спать под одним-двумя одеялами. И как Майриор не подумал об этой детали в «последний магический день»? Оставалось надеяться, что льды Мосант скоро окончательно растают, и зиме вкупе с пронизывающим ветром не останется места. Хорошо, что он хотя вспомнил, что прибывшая вода затопит берега, и позаботился об этом. Иначе бы стоял Эйон-иссе на островке посреди бушующего океана.       Майриор спускался по лестнице и дрожал от холода. Он снова попытался отвлечься, но приходили только грустные мысли. Много лет назад он спускался по этой винтовой лестнице с ребенком, выглядевшем точно так же, как он сам. Одна только разница — глаза, они раскололись во сне. Эльтаис не отличался живостью, он скорее напоминал куклу, такую же, как Астрея. Чаще всего Эльтаис молчал, редкие речи ребенка отличались обезоруживающей логичностью. Он никогда не играл и предпочитал получать знания методами эксперимента и чтения. Моральными рамками сын не обладал. Однажды Майриор застал Эльтаиса, разделывающим пойманного горного кролика — мальчик желал узнать, как устроен организм. Тогда Майриор ничего, кроме ужаса, не испытал, а сегодня подумал: неужели таково нутро его, непосредственного первоисточника? Майри вынужден был признать, что будучи Королем Синааны делал вещи хуже разделывания кроликов.       Первой птичкой, попавшей в клетку, стала Фаталь, супруга Эльтаиса. Майриор не безосновательно считал ее несчастной, но глупой женщиной. Фаталь, поддавшись его чарам, бросила зарождавшую империю и ушла в королевство по ту сторону пролива. Эльтаис отнесся к событию с обезоруживающим спокойствием, Нёрлэй, к тому времени уже выросший, тоже. Возмущалась одна Астрея. Между тем, Фаталь, считал Майри, стала лишь счастливее на землях Тьмы. Уроженка одноименных низин прожила очень долго, а потом решила умереть. Майриор знать не знал, что такие глупости могут приходить в голову человеку. Фаталь сбросилась с обрыва и исполнила желание; после этого случая Майриор твердо решил изучить бессмертие как феномен. Другие Клинки уже не могли покинуть Мосант — их организм неизменно исцелялся, пока того желал их владыка.       Они жили — Майриор же изучал их, как Эльтаис тушку кролика. С любопытством ставил эксперименты над психикой. Достаточно вспомнить милую Вейни. Она родилась безумной, жила в сумасшествии и погибла с осознанием того, что любимый Король кинул ее, как ненужную игрушку. Что ж, Майриор действительно послал ее на смерть.       Что считать худшим поступком?       Майриор приказал хрустальным девам наслать шторм на Риорре в тот день, когда в северных водах появился корабль Нёрлэя Аустен и его жены Адоры. Женщина погибла сразу, не сумев продержаться в воде и пяти минут. Нёрлэй даже не сделал попытки спасти ее. Наследник престола спокойно греб к берегу, несмотря на волны, и если бы не Эйа — безусловно добрался бы до земли. Хрустальный клинок Синааны разорвала матрицу прямо под ним. Северное море лишилось пары тысяч литров воды, образовав ужасающий по силе водоворот, в который утянуло и остатки корабля, и тело Адоры, и обессиленного боем Эльтаиса. Нёрлэя разорвало в клочья. Вряд ли Майриор сожалел хоть о ком-то из них.       Сейчас Майриор с неудовольствием понимал, что заботился о Михаэле Аустене, наследнике престола, именно из-за совести. Сколько лет прожил сирота, прежде чем решил добровольно уйти? Разве наглый и самодовольный кронпринц был достоин счастья, что обрушивалось на него каждый день? Любящая и бессмертная Аделайн, прекрасный сын, всемогущество и нерушимый авторитет в империи, любые плотские страсти на выбор и даже Сэрайз — лучик солнца напоследок. С какой это стати владыка мира разбрасывался такими подарками? Михаэль даже умер от руки Донны, хотя по всем правилам судьбы его должен был уничтожить любящий внук. Конечно, Майриор не желал ему счастья напрямую, но матрица, во многом самостоятельная, решила именно так. Мир частенько ловил настрой своего создателя, чем создавал проблемы. Достаточно вспомнить Лету.       Лета…       Майриор зябко укутался в покрывало. Пол морозил ноги сквозь тапки; пришлось бежать по пустым старинным пролетам, иногда перепрыгивая через ступени. Наконец он вырвался в зал, настолько темный, что Майри едва не упал, споткнувшись о край ковра. Камин освещали лучи восходящего солнца; Майри, смотря себе под ноги, добрался до него. Подумать только: бывший владыка мира вынужден пользоваться спичками. Черкнув одной, Майриор кинул ее на бумагу, лежавшую на дровах. Пламя немедленно поднялось.       Огонь. Три вида огня блуждало в Мосант, а Майриор хранил на коже следы четвертого. Сейчас на поленьях танцует самый распространенный, который прозвали созидающим. Поток раскаленных газов, частицы сгораемого вещества. Что сгорало у адептов Шеры, вызывающих огонь из небытия? Разумеется, душа. Чувства, эмоции — достаточно вспомнить Хеларис или Нааму. Мало кто использовал злые стремления души осознанно. Если бы адепты использовали темную сторону сущности, то к ним относились бы по-другому. Так же, как к Вердэйну Аустену.       Вторым огнем стал подарок Сиенны Чарингхолле: призрачный, проклятый сине-голубой огонь звезды Антареса. Он подпитывался лишь злом и уничтожал безвозвратно. Сколько душ пожрал этот огонь? Одна только Сёршу убила пару десятков тысяч людей.       Третий огонь — черный, украденный Эйа из мира Висмута Разящего.       Майриор коснулся груди. Вот он, шрам, никак не желавший заживать. Серебристое пламя, природу которого Майри не знал, оставило след навсегда. Он частенько проводил пальцем по рубцам, что змейкой вились над сердцем. Их оставил Трид. Клеймил. «Никогда не прощу», — думал Майриор каждый раз, когда вспоминал о шраме. Увечье привлекало каждую женщину, которая имела честь видеть единственный порок во внешности божества. Они спрашивали, в каком бою тот получил шрам, а Майриор вместо ответа целовал. Что он мог ответить? То, что любимый отец попытался убить?       Сейчас пороков много. Лишний вес, увядшая кожа и куча шрамов от ран да порезов, полученных из-за рук, как оказалось, растущих не оттуда, откуда положено. Майриору казалось, что за спиной его обсуждают все, кто его видел. Эван, Виттария и Хайденсен — безусловно. Йонсу, Римма и Бетельгейз — возможно. Луриэль была той еще сплетницей. Даже Астрея, Майри чувствовал это, отвернулась от бывшего божка. Он потерял свое обаяние… и понял, что без него — просто никто.       Майриор со страхом смотрел в тот день, когда придется предпринять первые шаги к исполнению обещания Теллуру. Как жаль, что дети рождаются все же не в капусте! А также не приносятся птицами, волнами, ветром и другими интересными способами, описанными в легендах народов.       Он со вздохом поднялся и, оглядевшись, решил лечь на диван, стоящий напротив камина. Стало чуть теплее. Укутавшись в покрывало, Майриор стал смотреть на огонь.       Когда кончатся мучения? Смертная жизнь без возможности созидания крайне скучна. Он не мог напитать мозг новой информацией для размышления, поскольку знал больше, чем все; наблюдение за миром не приносило такого удовольствия, как раньше; плотские радости оказались полны последствий — оттуда и лишний вес. Застывшее средневековье, созданное Астреей из страха перед прогрессом, заставляло с тоской вспоминать Синаану. Сейчас Майриор не отказался бы даже от моторной лодки, позволяющей прыгать по волнам. Да что там лодка, он бы не отказался от музыкального плеера. Уже нет Леты, поющей ему вечерами нежные баллады, нет Лорелеи и ее колыбельных. Можно было только слушать брюзжание Астреи и Эвана — двух зануд всего Эйон-иссе. Их разговоры превращались в пытку для остальных каждый совместный обед.       Что делает Теллур?       «Ну вот, сейчас опять придет», — тут же одернул себя Майриор, однако в этот раз божок в зеленом не появился. Майри бы обрадовался, но ему, наоборот, стало еще грустнее. Наверное, Теллур покинул Мосант и в очередной раз пытается найти слабое место в защите клетки отца. Бог-странник никогда не владел своим миром, он путешествовал по чужим, иногда в тайне, иногда открыто разрушая матрицу врагов. Чаще всего доставалось Аргенто, приложившей руку к убийству матери Теллура. Доставалось и Висмуту, даже Астату, иногда — Триду. При вести о последнем Майриор каждый раз радовался, как ребенок.       Теллур не трогал мирки Селены, поскольку та была безгранично мила и безобидна, и Хрустальное измерение Лантаны, относящейся к божку с симпатией. Мир без света Теллур считал чем-то вроде дома. Он и Майриор познакомились в чертогах Чаосин много лет назад, когда старая богиня учила полубожка искусству матрицы.       — Я чувствую в вас удивительные по силе стремления, — сказал Теллур тогда.       Что будет, если божок в зеленом не сможет взломать новый код? Что будет, если Трид поймет махинацию? А если Теллур просто не успеет совершить то, на что рассчитывает? Время для богов — ничто. Возможно, Майриор все же умрет. Возможно, увидит, как погибает с любовью созданный мир. Неизвестно, что хуже. Майри прикрыл глаза. Конец Мосант — конец для него.       Матрица рассыпется, как старая-старая ткань, разойдется на нитки и откроет пустоту за собой. Треснет очередной шар в Ожерелье миров. Небытие поглотит Майриора. Получится ли выжить теперь?       Майриор со страхом вспоминал судьбы родителей Теллура. Его мать рассеяли, растворили в свете Ожерелья Астат Судия и Аргенто Казнящая. Майри не мог даже представить, что чувствует бог при кончине: это явно больнее пущенного в лоб кольца на цепочке. Матери Теллура больше не существует. Ее нет. И нет миров, созданной той, что прозвали Милосердной. Нет миров, созданных отцом Теллура. Их тоже разорвали у него на глазах. Позже Ксенона закрыли в клетке без света. Теллур говорил, что сумел пробраться в безымянный мир только один раз: он увидел пустынные, заброшенные города без жизни и вечную ночь. Ксенону оставили возможность творить, но матрица сдерживала любые попытки изменить что-то глобальное. Он, Майриор, мучается от полугода скуки. Отец Теллура живет без света вечность. «Наверное, он вспоминает созданные миры и живет в них…» — думал Десенто-старший.       Он слышал их историю три раза: путанный, неуверенный рассказ Селены, короткий и объективный ответ Чаосин, непосредственной участницы событий, и гневный, отчаянный крик сущности Теллура, столь мало походившего в те минуты на Бога, что Майри принял его за полукровку. Лишь позже Десенто-старший узнал, что его мать и отец — тоже первородные боги.       Семь Первых, всемогущих сущностей, напитанных силой, обитали в бесконечных залах, создавая измерения. Кто-то отдавал в дар миру крупицу света; кто-то предпочитал быть единственным источником благодати, оставляя свои творения во тьме. Отец Теллура предпочитал делиться благодатью; Астат, второй среди Первых, стремился хранить Ожерелье таким, каким его передали, и обличал тех, кто уносит крупицы света. Теллур говорил, что в мирах отца не было страданий, смертей, потерь — лишь чистая утопия, эссенция красоты. Его родители спокойно творили вместе, словно созданные друг для друга. Они сотворили Теллура и считали его своим ребенком — совершенно дикая позиция для Ожерелья. Астат не считал его таковым…       Камин затрещал. Майриор открыл глаза.       Чем он сам лучше Астата? Да, нынешний Верховный бог уничтожил одного бога и унизил другого. А разве сам Майриор не делал подобное со своими творениями? Делал. Убивал, пусть и чужими руками, заставлял страдать и метаться, забирал самое дорогое, что было в жизни смертного. Он отнял у Вердэйна Эйа, а после — забрал Вердэйна у Эйа. Искалечил жизнь Валентайна. С интересом следил за судьбой Наамы и Айвены. Плюнул в судьбу Донну и ее любовь. Сотворил с Летой то, что невозможно простить.       — Лета, — прошептал Майри, смотря на огонь.       Она бы пришла к нему, наклонилась, рассыпав светлые волосы, коснулась губами лба — и все проблемы растворились бы в их любви. Лета бы обняла его, положила голову на оскверненную шрамом грудь и начала бы петь очередную балладу, изредка касаясь губами шеи и щеки. Он бы так и заснул, перебирая невесомые пряди, пахнущие мангостиновым маслом. Но…       Майри поспешно выгнал из головы воспоминания. На секунду он подумал, что просто расплачется от тоски, а этого делать никак не стоит. Он поправил покрывало и уткнулся в него лицом. Кто мог предсказать, что обычная девушка, служащая Астрее, так западет ему в душу? Увидев Лету в зале Эйон-иссе, стоящую в строгом платье, с распущенными волосами и полным отсутствием косметики на бледном лице, Майри подумал: очередная интрижка, бабочка в сетях, которую можно кинуть, как только появится более интересная. Что в итоге? Потеряв Лету, он лежит, уткнувшись в простыню с мыслью, как бы не заплакать.       Какой же он жалкий! Майриор буквально возненавидел себя. Последний раз он плакал в Ожерелье миров, когда Трид забрал Эрмиссу. Тогда Майри пообещал, что никогда ни перед кем не откроет душу.       Дурак, какой же он дурак.       Ступень сзади резко скрипнула — Майри навострил уши. По лестнице, тихонько напевая себе под нос, спускалась Виттария. Кого еще может поднять с кровати в столь ранний час жажда приключений? «Жаворонок» в Эйон-иссе только один, остальных разбудит на рассвете только атомная война. Именно Виттария каждое утро спускалась из спальни по винтовой лестнице, чтобы, по ее словам, прогуляться. Она возвращалась только к вечеру, иногда к ночи — зависело от погоды. Все чаще солнце пекло настолько сильно, что шапка густых волос и темная кожа Виттарии не выдерживали жара. Майриор видел Витту нечасто. Их разговоры за эти полгода можно было спокойно вспомнить до малейших деталей. После первой стычки Майриор избегал ее осознанно, позже, частично смирившись с существованием, просто не мог поймать. Целыми днями Витта пропадала в Мосант, занимаясь неведомо чем, и изредка появлялась в Эйон-иссе, чтобы, излучая энергию, вместе с Луриэль вычистить весь замок от пола до потолка. В такие дни Майриор старался исчезнуть из замка сам, чтобы не заставили присоединиться. В остальные же редкие моменты, когда Виттария оказывалась рядом с ним, над душой цербером стояла Астрея. Ревновала, наверное. Хотя кому он нужен.       Майриор даже не сумел толком познакомиться с Виттой. В принципе, он и не хотел этого. Само присутствие Виттарии больно било по самолюбию.       Эван бил чаще во много раз. Он столь кардинально отличался от жены, что Майриор не понимал: как эти двое живут вместе? В отличии от Витты, Эван вставал ближе к полудню и спускался в зал, где проводил целый день, сидя на диване и читая очередную книгу. Часов в девять его уже клонило в сон; таким образом, он и Виттария практически не пересекались. О какой нормальной супружеской жизни может идти речь? Как у них родился Хайденсен, Майриор тем более не понимал.       Ступень скрипнула еще раз; Майри прикрыл глаза и успокоил дыхание, всем видом показывая, что спит. Легкий стук по полу приближался и вскоре остановился. Он слышал, как Виттария вздохнула над ним. А потом вдруг на плечи упало одеяло.       — Вот вы и попались, — самодовольно сказал Майри. — Я все-таки вам не безразличен!       Руки, едва начавшись поправлять одеяло, остановились.       — Простите, перепутала вас с ребенком, — раздался насмешливо-ироничный голос Витты. — У моего сына такие же пушистые тапочки. С понпончиками. И он тоже часто ходит по замку в непотребном виде, только ему, в отличие от вас, есть чем хвастаться.       Раунд был с грохотом проигран. Майриор с перекошенным лицом приподнялся на локтях — у дивана стояла Витта с улыбочкой на лице. Вот только выражение лица почему-то не обижало. Майри внезапно пришло в голову, что женщина говорит ему гадости не со злости.       — Да я просто нравлюсь вам, вот и все, — заявил он, тем не менее, укутываясь в одеяло получше. Витта закатила глаза. Они, как всегда, были накрашены так, что увеличивались раза в два. Как только время находит?       — Вы интересный человек, — заверила Виттария. — Умный, не лишенный оригинальности, судя по тому, что я слышала. Наглый, самоуверенный. Спуститесь с небес на землю.       — Значит, все-таки нравлюсь.       — Почему вы так решили?       — Обличаете меня с такой страстью.       Виттария фыркнула и сложила руки на груди. На ней была надета короткая рубашка и шорты. Сзади болталась дорожная сумка и лук.       — О, нет, разочарована скорее. Слишком много о себе думаете.       — С чего вы взяли?       — Услышала о вас достаточно, чтобы презирать.       — Какая жалость, — притворно вздохнул Майри. — Я вот о вас ничего не знаю, приходится презирать просто так. Неудобно себя чувствую.       — Вы уверены, что вам интересно мое прошлое?       — Если честно… нет, — Майриор солгал. На самом деле ему было интересно, как бы ни протестовало самолюбие.       — Ну, как знаете, — бросила Виттария и развернулась. Майри остолбенел. Он ожидал долгой битвы, а проиграл через пару фраз. Витта стремительно направлялась к дверям. Майриор, подобрав под себя одеяла-покрывала, бросился за ней. Злосчастные тапки остались у камина.       — Может, скажешь хотя бы, куда уходишь каждый день? — крикнул он. Витта остановилась в дверях.       — Что ты так орешь? — приструнила она. — Тише будь, все спят. Думаешь, я ухожу в одно и то же место? Это скучно. Вчера я была в истоках реки, которую называют Нойрой. Там стоят интересные развалины, я не добралась до них вчера, заинтересовал водопад. Сегодня хочу забраться в них. Думаю, там интересно… — Виттария послала на него косой лукавый взгляд.       «Какие еще развалины? — поморщился Майри. — Я уничтожил Палаис-иссе, оставил только…»       — Вредная вы женщина, — сказал он.       — Очень зоркая, — засмеялась Виттария. — Чья могила?       И снова он не мог понять: его унижают специально или это сродне дружественному «подколу»?       — Валентайн Николас Ларьери Аустен, — продекламировал Майриор. Хорошо, что Трид оставил ему прошлое и способность вытаскивать однажды услышанные мелочи из авгиев конюшен памяти. Иначе бы не получалось блистать остроумием. — Мой рыцарь. Полуночный рыцарь. Погиб в бою.       — Достойная смерть, — заметила Витта.       — Да, наверное.       Повисло неловкое молчание. Однако Виттария не уходила, и спустя пару минут Майриор осмелился задать вопрос. Лучшей темы он не нашел.       — Мосант интереснее вашего мира? Откуда вы?       — Все-таки интересно? — «подколола» Витта в очередной раз. Чем чаще она это делала, тем отчетливее Майри ощущал, с каким бессилием слова отлетают от него. Отлетают и звенят. В эту секунду Майри даже забыл, как жалко выглядит. Заметив его ожидание, Витта вздохнула и ответила: — Красивее, но не интереснее. Этот мир… странен.       — Почему?       — Не знаю, — она рассеянно улыбнулась. — Когда я хожу по Мосант — мне грустно. Здесь даже небо печальное, одинокое, без облаков и никогда не плачет. Рассветы… они окутывают все в потустороннюю дымку. Бродишь по туману и не видишь, где настоящий свет, где выход. Листья шелестят, ветер воет, как дикий зверь. Так много могил, разрушенных деревень, наспех спрятанных временем, много тел и стариков. Этот мир так стар. А еще мне кажется, что он пережил какую-то потерю. Думаю, раньше Мосант была иной. Может, не такой красивой, но более… не знаю, может, оптимистичной?       Ее слова бывший владыка мира выслушал с болью в сердце.       — Давайте хоть выйдем, я устала тут стоять… — внезапно добавила Виттария и сдернула с вешалки первый попавшийся плащ. Кажется, Эвана. Едва ли хозяин заметил бы потерю — верный выбор. Плащ она протянула Майриору. — Накиньте, не будете же вы по улице в одном одеяле ходить.       — Не в одном, — счет нужным заметить Майриор. — Я еще не согласился, кстати.       Виттария снисходительно посмотрела на него. И снова — лукаво, будто в очередной раз оставила в дураках. Майриор принял плащ. Покрывало и одеяло остались на диване. Плащ он, отвернувшись, застегнул на все пуговицы. Потом, вздохнув, надел тапки, самым бессовестным образом обруганные пару минут назад.       — Если честно, — сказал Майриор, возвращаясь к улыбающейся Витте, — не вижу особой разницы между покрывалом и… вот этим.       — Последнее создает иллюзию того, что вы не идете рядом со мной голиком. Подумают еще невесть чего.       По неведомой ему причине Майри чуть побледнел от смущения. Заметив это, Виттария снова засмеялась. Она, как Майри успел заметить, всегда без стеснения показывала свои истинные эмоции и говорила то, что думает. Подобная искренность покоряла. Майриор давно не встречал таких людей. Он мог вспомнить разве что Валентайна, без рамок рубившего правду с плеча. Римма обрушивала на собеседников только свою злость. Йонсу сносила потоком эмоций. Кто с чистым сердцем показывал теплые начинания души? Вейни — слишком манерна и жеманна, Лета — слишком выдержана. Она могла растворяться в его объятиях, но никогда, никогда ничего не говорила без обдумывания слов.       — Вам бы заботиться о подобном, Майриор.       Тот хмыкнул.       — Вы когда-нибудь не язвите? — не выдержав, поинтересовался он.       Виттария кивнула в сторону улицы.       — Пойдемте, что ли. Раз уж вы ко мне привязались, — она спустилась с широкой мраморной лестницы Эйон-иссе. Майриор, чувствуя себя немного неудобно, спустился следом. Как хорошо, что окна спальни Астреи выходят в другую сторону. Или наоборот, плохо — поревновала бы еще немного ему на радость. — Да, иногда не язвлю. Я бы даже сказала, что язвлю реже, чем разговариваю воспитанно по меркам других, — продолжила Витта, щурясь на солнце. — Просто вы так забавно злитесь каждый раз — грех не воспользоваться.       — Вот как…       Витта кивнула. Ее толстая темная коса болталась из стороны в сторону при каждом шаге. А ходила Виттария быстро, Майриор едва поспевал за ней и со стыдом чувствовал, что дыхание его предает.       — Знаете, что самое любопытное? Мне обещали бурную жизнь, а последние полгода я честно скучаю.       — Не поверите — я тоже! — воскликнул Майриор. — Бурную жизнь вам Трид обещал?       — Вашего отца в нашем мире называют Тритий. Точнее, называли. Моего мира больше нет, — с прежней легкостью сказала Витта. —Деталей я не знаю, к сожалению или к счастью. Однажды ваш отец появился в нашем доме и сказал, что дает нам уникальный шанс спастись, перенестись в другой мир. Я бы, может, и осталась дома, — голос Витты чуть дрогнул, — но Хайди и Эван заканючили, пришлось согласиться. Тритий обещал, что мне здесь будет весело, что здесь есть очень дерзкий парень, которого нужно щелкнуть по носу, — и снова улыбка.       — Прямо так и сказал?       — Я перевела с божественного на смертный.       Майриор хотел было ответить, но промолчал. В начале он считал Виттарию заносчивой дурой, желающей власти… А на деле Витта всего лишь нашла в Мосант спасение. Почему Трид выбрал ее? Майри искоса посмотрел на женщину. Витта была по меньшей мере на голову ниже него. К черной коже он уже привык. Пухлые губы блестели на солнце, как всегда, щедро покрытые помадой и блеском. Интересно: Виттария выглядит точно так же, как жители Эсфелато. Видимо, все миры Трида населяли схожие существа. Впрочем, и сам Майриор не смог оторваться от этого образа. Эрмисса тоже не смогла, добавила лишь заостренные ушки.       Так они и шли молча, пока не добрались до первого моста. К тому времени Майриор устал так, что пот буквально лил с него ручьем. Учитывая плащ Эвана, это было совсем некстати. Расстегиваться он не собирался. Виттария же буквально летала над улицами разрушенного города, который Майри восстановил только частично, будто не уставала и не чувствовала жары. Приближение Сёльвы чуть охладило воздух.       — Вот и все, — сказала Витта. — Дальше я пойду одна.       — А если я надумаю когда-нибудь пойти с вами?       — Умрете по дороге.       Глядя на ее полные алые губы, Майриор сам улыбнулся.       А вдруг… а вдруг она?       — Я могу быть полезным, — сказал он. — Я могу рассказать о каждом кусте по дороге.       — Нашли чем удивить — для этого у меня есть муж.       — Я не такой зануда! Вот сейчас… — Майри огляделся, вспоминая старые картины. — Это храм звезды блаженства, его построили вместе со столицей в 2 900 году от сотворения мира.       Виттария прищурилась и посмотрела ему за спину. Морщина прочертила кожу меж густых бровей. Выражение лица встревожило — Майриор обернулся. Острым зрением он похвастаться не мог, но все же увидел двоих людей, идущих поодаль.       — Это Бетти?       — Да. И Йонсу. И… — голос Виттарии едва не взлетел в воздух от бури эмоций, — знаешь, я сегодня точно никуда не пойду!       Она бросилась вперед, к подбирающейся к мосту парочке.       — А что такое-то?! — крикнул Майриор ей вдогонку, но Виттария лишь косой взмахнула. Вздохнув и пожелав себе удачи, Майри побежал следом. Что такого увидела его новая подруга? Стало немного страшно. Видимо, именно страх открыл Майриору второе дыхание.       Бетельгейз стоял в знакомом ему белом плаще и в удивлении смотрел на бежавших к нему людей. Рядом прижимала к себе руки Йонсу. Она стояла в пол-оборота и что-то держала у груди.       — Доброе утро, отец, — поприветствовал их Бетельгейз в привычной себе манере. — Доброе утро, леди Виттария. Что-то случилось?       Йонсу, не сказав ни слова, покосилась на Майриора. Тот нахмурился в ответ. Сколько можно обижаться? В конце концов, Бетти вернул себе память, и сама Йонсу — тоже. Что не так?       — Ничего, кроме того, что вы наконец вернулись, — ответила Витта. — Мы боялись, что с вами что-то случилось. Ну, не все, но некоторые точно.       Все внимание Майриора заняла Йонсу. Он никак не мог понять, что пугает в ее силуэте. Длинный носик «уточкой», тонкие восходящие брови, под которыми зеленели глаза, еще неделю назад расцененные как голубые. Длинные волосы, над которыми не властен ветер. Широкие плечи и надоевшие брюки. Под ее плащом что-то явно сопело и топорщилось.       Сопело? Майриор в недоумении взглянул на Йонсу. Кажется, начали сбываться его самые страшные кошмары. Сердце глухо бумкнуло и, кажется, остановилось. «Может, все-таки щенок или котенок…» — с надеждой подумал Майри.       — Мы хотели это на завтраке сделать, — сказал Бетти. — Но раз вы тут… Милая, покажи им, пожалуйста.       Йонсу с очевидной гордостью, подняв длинный нос, продемонстрировала им сверток из белой ткани. Майриор и Виттария с любопытством наклонились.       — Какой миленький! — просюсюкала Витта над его ухом. Майриор не мог поверить своим глазам. Ребенок! Как завороженный, Майри смотрел на его лицо. Это мальчик — определенно. На первый взгляд ему было всего пару дней, хотя Майриор, несколько раз с подозрением изучив ребенка досконально, признал, что мальчик несколько странен. Вроде бы дети должны быть более… опухшими? Не такими бледными? Кажется, ему все же не пару дней.       — Это девочка? — совсем сладко спросила Виттария.       — Мальчик, — заявила Йонсу.       — Это наш сын, — сказал Бетельгейз.       Тут-то Майриор почувствовал, как перехватило дыхание. Оторвавшись от созерцания внезапно объявившегося внука, он с недоверием взглянул на Бетти. Потом — на Йонсу. Та обожгла очами хлеще любой матрицы или плазмы. Тогда Майриор посмотрел на ребенка. Глаза малютки были закрыты, но брови и волосы явственно чернели в противоположность светловолосым «родителям».       «Да они меня за дурака держат! — взорвался мысленно Майриор. — Какой, к чертям, мальчик?! Ливэйг не была беременной, когда уходила! Или… или Бетельгейз использовал матрицу? Но… но как? Даже я не сумел бы ускорить развитие человека!» Майриор не понимал происходящее.       — А в кого он брюнет? — поинтересовался Майри, выпрямившись. Кажется, он напал на след, указывающий на восхитительное по наглости вранье.       У Бетти был готов ответ и на это.       — В бабушку, — сказал он.       Майриор хмыкнул.       Нет, Бога этого мира, пусть и бывшего, не обмануть. Майриор ясно видел, что ребенок не похож ни на Сиенну, ни на Бетти, ни на Йонсу. Мысленно он пытался достроить внешность, но образ выходил нечетким, хотя до странного знакомым. Что он упускает?       — Как его зовут? — спросила Виттария.       — Мы долго думали, — начал Бетти.       — Ругались, — добавила Йонсу.       — И остановились на Шайлиане, — закончили они дуэтом. — Шайлиан Чарингхолле-Десенто!       Если бы воскрес Валентайн, Майриор не удивился бы так сильно. Он вновь посмотрел на малыша. Да, теперь Майри видел черты Полуночного рыцаря и его неверной первой жены. Кончик левой брови сам собой взлетел, когда Майри посмотрел на Йонсу, рассчитывая удостоверится в догадке.       — Молчи, — процедила Ливэйг так тихо, что услышал только Майриор.       — Прекрасное имя, — с насмешкой отметил он. Ему стало легче. Не внук! Всего лишь сын Валентайна. Веки малыша, словно почувствовавшего, что говорят о нем, дрогнули и открылись.       На Майриора смотрели фиалковые глаза с ледяным отблеском в глубине — такие же, как у Эйа, такие же, как у Валентайна.       — Хоть цвет поменяйте, — сказал Майриор Йонсу.       Бывшему королю Синааны хотелось петь и плясать, но делать этого он не стал.