Эклектика

Виттария

      Что такое сон?       Лури говорила, что сон — воплощение мечты. Ночной воздух приносит самое сокровенное. Человек видит картины светлого будущего или прошлого, каким бы он желал его: поцелуи с любимым, что не пожелал разделить чувство, лица ушедших родителей и друзей, панорамы далеких пейзажей. Мир грез пленяет и отпускает только утром. Таковы счастливые сны, иногда оставляющие горький привкус.       Другое дело истории, от которых лихорадочно бьется сердце, кровь приливает к голове, а холодный пот проступает на коже. Кошмары — их назвали так. Они не имеют ничего общего с мечтой, они приходят, когда разум человека замутнен рассуждениями и волнующими воспоминаниями. Спящий ум преобразовывает привычное в символы, которые, очнувшись, человек не может понять. Лабиринты, чудовища, мучения, несчастья — все они что-то значат, и чтобы понять смысл, нужно заглянуть внутрь.       Есть и иные сны: странные, непонятные и тоже полные символов. Они не заставляют просыпаться с криком, но и не вызывают улыбку. Обычные приключения, часто глупые — подобные сны приходят чаще всего. Они хранят в себе ответы на важные вопросы, которые задаются тайно, самому себе. Стоит вспомнить сон и события, что его предвещали — отгадка найдется.       Однажды, проснувшись от первого кошмара, Виттария пришла к Луриэль и попросила объяснить его. Витте снилось, что огромная толща воды утягивает ее на самое дно, а она, пылинка по сравнению с океаном, ничего не может сделать.       — Ты боишься беспомощности перед событиями жизни, — не задумываясь, ответила Лури, и Виттария приняла это объяснение. Оно показалось ей вполне логичным и, главное, соответствующим действительности. «Фаталистка», — говорил ей муж, обнажая глубинные слабости Виттарии. Как бы отчаянно она ни боролась с жизнью, как бы сильно ни желала полной свободы, Витта понимала, что есть то, от чего невозможно убежать. Имя ему — Тритий. Или Трид, как называли бога в Мосант. Тройной. Триединый. Каких только версий ни озвучил всезнающий Эван.       Она боялась, как юродивая, боготворила, ненавидела, презирала и чувствовала себя непокорной грешницей одновременно. Страх перед непостижимым и умиротворение от присутствия несомненной защиты боролись в Виттарии каждый день. Трид мог и наградить, и казнить; Витта понимала это, как никто другой. Она одна из трех людей, что спаслись из сожженного мира; она же и та, что потеряла всё волей Трида. Любимого, настоящую семью, друзей и просто счастье. Виттария видела новую клетку вокруг, построенную вместо той, что окружала ранее. Клетка Мосант более искусна, красива и изящна. При желании или должной глупости ее можно не почувствовать. Так поступил Эван — и один Бог знает, по какой именно причине. Витта не могла. Она засыпала, видела мечты о свободе или кошмары, просыпалась и жила с мыслью, что происходящее неправильно, что оно — чья-то ошибка. Ужасная, роковая ошибка! Сердце Витты стремилось вперед, куда угодно, где бы ни чувствовался злой взгляд с небес. Она не могла спокойно жить, зная, что каждый шаг становится предметом размышлений свыше. И потому бежала, бежала каждое утро прочь из замка, будто это могло помочь. Пряталась в рощах, лесах, буреломах, пустынях и болотах, на остатках разрушенных городов и берегах морей, забиралась на острия гор, откуда, точно птица, могла видеть весь мир. Трид говорил, что Мосант принадлежит ей… какая ложь! Как и Виттария, Мосант принадлежит ему, Божеству.       Этой ночью, десятой после похорон Кестрель, Виттарии снился сон. Она видела дом: дикие бесконечные леса, растущие быстрее, чем ты успевал вернуться домой после охоты или войны. Охота и война — вот чем она жила половину жизни. Бегала по ветвям-дорогам меж листьев столь широких и частых, что Витта так никогда и не увидела неба. Леса росли, становились выше, их корни пронизывали планету насквозь. Земля начала разрушаться под их ногами, разъединять людей, начала пожирать их, точно гигантское чудовище. Виттария продолжала бегать, уже спасая существование. Боролась. Объединяла сердца других, веривших в нее, чтобы потом стать одной из трех — чтобы потом просто кинуть в умирающем мире. На клочке растерзанной, рассыпавшейся на клочки земли — Виттария видела ее издалека.       Сколько несчастных погибло, потому что Виттария нашла Эвана, искусно спасавшего свою шкуру силой ума? Другое племя, другой уровень, другие идеалы. Эван верил во что-то, что женщина не могла понять; Виттария осталась где-то внизу, куда мужчина отказывался возвращаться. Она стала щитом и мечом, он же стал рукой, ее направляющей. Они были нужны друг другу, как вода бесполезна без жизни, как жизнь усыхает без влаги. Эван вел Виттарию вперед, сквозь разрушенные города и цивилизации. Она боролась; Эван шел по течению, не забывая о целях. Хайди повезло: он начал понимать мир уже после того, как родители вывели его из пасти смерти.       А потом началась война.       Что люди решили поделить в мире, рассыпавшемся на куски? Наверное, было виновато старинное, дикое, необузданное желание разрушать. Эван говорил: оно запрятано в людях так глубоко, что не искоренится никаким прогрессом. Бессмысленное желание! Когда племя Виттарии встречало других несчастных, оно убивало их, сталкивало тела в обрывы, забирало ценности. «Варварство», — говорил один. «Необходимость», — отвечал другой. Виттария чувствовала ответственность за тех, кто в нее поверил, за всех мужчин и женщин, выбравшихся из лап смерти, таких разных, подчас даже не понимавших друг друга. Времена смешались. Дикари и люди, возомнившие себя развитыми, мужчины и женщины, старики и практически дети — все держались за Виттарию, как за божью посланницу. А она… она и верила, и не верила. Если Трид смотрит на них, то почему не помогает?       Виттария ругала себя, что не осталась в Киберионти, поддалась на уговоры Эвана. Тогда бы она не сидела здесь, в загнивающем мрачном мире, где нет места доброте, любви и вере. Но она тут, в Мосант. В измерении, пропитанном печалью и ненавистью. Куда бы ни пошла Виттария, она везде встречала черные чувства. Везде чувствовалось дыхание смерти, гибели. Этот мир оказался не лучше ее мира, растерзанного на куски. Любовь? Здесь притупились даже взращенные насильно чувства к Эвану. Вера… Виттария не понимала, во что верят в Мосант. Жители говорили о неких звездах и добавляли, что те потухли. В самом деле, ночное небо над головой было непроглядно черно, впрочем, Витта благодарила судьбу, что та предоставила ей хоть такое. Виттария спрашивала у Луриэль, что же такое звезды, а та отвечала: «Их не существовало. Забудь».       Кто-то верил в некую Мёрландию, но Витта так и не увидела морскую святую и потому не смогла избрать ее светочем жизни. Странные изможденные существа верили в голубой огонь, который тоже исчез, погас при катаклизме в городе Браасе. Кто-то рассказывал Виттарии о Луне, так называемой Тринадцатой звезде, о Темном короле и добавлял, что великий Король погиб.       Надежда… Витта не видела ее. Мосант угасала. И никто не мог ей помочь, ведь Трид исчез, вернулся в свои покои, о которых Виттария имела самое мутное представление.       Правда, иногда Витте чудилось, что она видит какой-то странный огонек, гуляющий по миру. Зеленоватый, незаметный. Иногда же она обращала внимание на Майриора, смотрящего в тоске в угол или небо. В глубине его глаз, пустых и тусклых, Витта тоже видела огонек, но совсем другой, голубой и решительный, пульсирующий, рвущийся наружу. Похожее свечение Виттария замечала в Бетельгейзе, но его свет был испорчен тьмой. Витта не могла объяснить, почему она вспоминала о тьме при виде Бетти, самого милого мальчика из встреченных ею.       Виттария не видела чистых душевных порывов в случайных путниках. В каждом сквозила корысть и эгоизм, злость и порок. По этой причине Виттария перестала искать знакомств и отдалась природе, пожалуй, единственному, что радовало Виттарию хоть как-то.       И каждую ночь возвращалась в погибающий дом, чтобы проститься с ним. Виттария начала видеть сны, когда пришла в Мосант. Ночная прохлада Киберионти их не дарила.       Виттария открыла глаза.       Ранний рассвет. Витта не нуждалась в часах, чтобы понять это, ее вполне устраивал внутренний циферблат, по которому удавалось вставать последние полгода.       А Эван… Эван спит, пока солнце не нагреет одеяло до такой степени, что не начнет поджариваться нога. Как это… раздражало! И Витта ничего не могла поделать с чувством неприязни к спутнику. Мерзкий мир! Он очернил все хорошее, что хранило сердце Виттарии. Наверное, потому стал невыносим и Эван. Его спутнице хотелось бежать, куда глаза глядят, как только Эван открывал рот. Если любовь между ними была, то теперь ее точно нет. Потухла, как некие звезды на небе.       Виттария начала торопливо считать до десяти. Потом обратно — с десяти до единицы. Потом вспомнила по одному слову к каждой букве мосантского алфавита. Такова ее утренняя зарядка для мозгов. После подобного у «соображалки» нет иного выхода, кроме как проснуться. Очередной пустой день… «Нет! — тут же оборвала мысли Виттария. — Может, сегодня что-то случится». Она заставляла себя верить в светлое будущее. Нельзя бросаться во мрак. Бороться… да, бороться. К той самой святой Мёрландии все сны и кошмары, ипохондрию и хандру!       Виттария вскочила с кровати и встряхнула волосами. Кудрявая шевелюра растрепалась за ночь, несмотря на косы, став подлинной львиной гривой. Витта бросилась прочь из спальни, вбежала в купальни. Только Эван может спать так крепко, что его не будит стук босых пяток по полу — туда-сюда, туда-сюда! Около получаса Виттария носилась по их спальне, собираясь на прогулку-поход. Сначала Витта расчесала волосы, после завязала их в новые косы. Иногда она даже обвязывала их вокруг головы, чтобы не мешались при охоте. Пара обливаний прохладной водой — Витта проснулась уже и телом. Одеться — дело двух минут. В конце она подвела глаза (никак не удавалось забыть о традициях родного мира), красила губы — и сбегала из спальни окончательно, никем не замеченная, чтобы вернуться к ночи.       Однако этот день начался как-то не так. Не успела Виттария закрыть дверь, как услышала измученный женский голос:       — Доброе утро…       Витта повернулась и увидела Йонсу, бродившую по лестнице, как неприкаянная. На ней было легкое розовое платье по колено. В руках полуэльфийка держала маленького ребенка, укутанного в ткань. В Виттарии немедленно взыграли родительские чувства.       — Ути мой сладенький! — просюсюкала она. Шайлиан дремал. — Почему не спишь? Шайли не дает?       — Это невыносимо, — зашептала Йонсу. — Он постоянно плачет… Я понимаю почему, но ничего не могу сделать, и Бетти никак не может на него подействовать! Бетти говорит, что своих сестер успокаивал, что Римму, что Аль, но Шайлиан… на него ничего не действует. Только сейчас заснул, стоит мне остановиться — опять орет!       — Может, мне его в рюкзак положить? — хихикнула Виттария. — Качка на день сорванцу обеспечена.       — Нет, — обреченно ответила Йонсу. — Я буду следить за ним сама. Я должна.       — Настоящая мать! — похвалила Витта, подумав, что сама она с Хайди не носилась. Наверное, сыграло роль то, что он родился в неподходящее время. Шайлиан же — сын двух замечательных людей, в присутствии которых Виттария зажигалась светлыми чувствами. Единственные в целом мире, кто их дарил. Будто эти двое и не из Мосант вовсе.       Йонсу — девочка-лучик, девочка-утро. Она словно парила над обитателями замка, окрыленная любовью и верой в лучшее. При виде Йонсу Виттария начинала думать, что, может, в мире и в жизни всё не так плохо, как она думает? Йонсу часто можно было видеть во дворе Эйон-иссе, в саду, где журчал одинокий фонтан. Она танцевала там, как дриада, полностью отдаваясь музыке — природы ли или звучанию инструмента. Кружилась, стаскивала дремлющего Бетельгейза со скамьи и пыталась заставить танцевать уже чарингхолльского принца. Виттарии же, смущаясь, говорила, что такова ее эльфийская натура — срываться с места при малейшем ритме извне. Иногда она пела, неуверенно, но сильно, заставляя Луриэль открыть окна. Йонсу ни секунды не могла усидеть на месте, даря всем веселье, но стоило на горизонте появиться Майриору, как она менялась, превращалась в неистовую валькирию, обрушавшую на бывшего владыку мира колкость за колкостью. Однажды Виттария спросила полуэльфийку о причинах таких преображений. Йонсу ответила, что Майриор — мерзавец, каких поискать надо. И продолжила болтать, звенеть, как чистый весенний ручеек, не умолкая ни на секунду, говоря о милых сердцу мелочах.       Бетельгейз ассоциировался Виттарией с чинной луной, застывшей на небе. Он жил в абсолютно отличном от Йонсу ритме, двигался и говорил медленно, успокаивающе. Обычно он вовсе молчал. Мало что могло вывести Бетельгейза из себя, чаще всего именно он сохранял самообладание. Чарингхолльского принца нечасто можно было увидеть отдельно от Йонсу, а когда они были вместе — Бетельгейз совершенно терялся на фоне любимой. И, кажется, не имел ничего против этого. А как преображалось его лицо, стоило случиться какому-либо неблаговидному происшествию! Бетельгейз буквально прожигал светящимся взглядом виновника — Римму или Хайденсена. Благородные черты чарингхолльского принца начинали притягивать взгляд; Майриор, тускнея на глазах, шептал что-то вроде «ну Сиенна же» и получал очередной взрыв негодования от Астреи. К слову сказать, Витта ни разу не слышала, чтобы Бетельгейз обращался к отцу. Принц словно не замечал его. Или же считал пустым местом, мерзавцем, как его спутница.       Виттария часто спрашивала их:       — Почему же вы еще в Мосант, если Бетти ждет трон?       И получала неизменный ответ:       — Мы еще не исправили этот мир.       О, Виттария знала многое. Болтливость — чем-то плюс.       Теперь же у Йонсу и Бетельгейза родился прекрасный мальчик. «Шайлиан? — переспросила Луриэль, услышав имя. — Властелин солнца на южно-кэрлимском? Вы серьезно?». «Просто понравилось!» — ответила воодушевленно Йонсу. Римма пищала от восторга ровно до того момента, когда Шайлиан не начал горланить всю ночь, не давая спать никому, кроме Эвана — этого не разбудила бы и атомная война, по словам Луриэль. Спала и Астрея. А вот Майриор проспал весь следующий день в порядке компенсации и позже измученным тоном попросил Йонсу следить за «малолетним разбойником», на что ему ответили, что бывшему Темному королю вообще спать не полагается — совесть должна мучить.       У Виттарии душа пела при мысли о том, что в скучном, гнилом Эйон-иссе появился еще один лучик солнышка. Правда, малыш все никак не хотел смеяться и даже улыбаться. Просто смотрел на всех странными неестественными голубыми глазами и молчал.       Йонсу стояла перед ней, едва не засыпая на глазах. Виттария считала ее красивой и чуточку завидовала. Худенькая, элегантная, даже утонченная — ей такой никогда не быть. У Витты объем бицепса толще шеи полуэльфийки.       — Скоро Бетти проснется, — сочувствующе сказала гостья из другого мира. — Пусть последит он, а ты отоспись хоть немного.       Йонсу кивнула. Виттария не была уверена, что ее слышали, но ответ все же получила:       — Мне лучше… не спать.       — Почему?       — Вижу то, о чем думать не хочется, — Йонсу несчастно улыбнулась. Виттария вспомнила свои сны и произнесла:       — Может, тебе стоит поговорить о них с кем-то? Станет легче. Мне помогли мысли Лури.       Йонсу затрясла головой; Шайлиан продолжал мирно спать.       — Мне не с кем о таком говорить!       — А… Бетти? Вы же вместе.       — Особенно не с ним!       Виттария озадаченно нахмурилась. Ее удивляло наличие таких строгих тайн у беззаботной эльфийки. С другой стороны, такие «скелеты» есть в каждом уважающем себя шкафу. И Витта не настолько хорошо общалась в обитателями замка, чтобы вооружаться ломом и ковыряться в замках.       — Надумаешь рассказать — свистни! — сказала Витта напоследок и побежала вниз, перепрыгивая через ступени. Сумка оттягивала плечо, тетива лука за спиной пела, цепляясь за пуговицы. Свободна! Виттария до сих пор не привыкла к обуви, она ходила босиком. На ногах — короткие шорты, не стесняющие движений, а сверху — туника из батиста. В такой одежде можно обойти весь проклятый мир!       Витта побывала практически везде: на развалинах Веневера, около земель Верберга (в саму область сфера ее не пускала), на перешейке, ведущем в пустыни и в самих пустынях. Облазила все северные горы, перешла Мийэрдин и начала изучать окрестности бывшего Палаис-иссе. То, что Виттария видела к югу от разрушенной Цитадели, удручало. Запустение, смерть, поля праха и пепла, разрушенные города и деревни, спрятанные так безобразно, цинично. Странный, ужасный мост, на который Витта боялась смотреть: слишком сильно водная стихия билась в его опоры. Казалось, мост вот-вот рухнет. В родном мире Виттарии не было ни океанов, ни морей, ни озер, только ручейки бороздили землю. Потому Аэрмиссе и Риорре внушили ей страх, страх настолько сильный, что собственная смерть в толще воды снилась Витте около недели.       За мостом… Витта не знала, что находится за ним. Жители Эйон-иссе говорили, что раньше в тех местах располагалось великое Темное королевство — Синаана, царство Короля, луны и ночи. Однако вместо разрушенных поселений Виттария видела очертания зеленых гор и островов. Она бы с удовольствием прошлась по разрушенной Синаане, но не имела возможности. Оставалось лишь мечтать.       Лестница еще не кончилась, а Виттария уже услышала храп, доносящийся с дивана у камина. Усмехнувшись, она спрыгнула с последней ступени. Эти звуки встречали ее каждое утро с тех пор, как она встретила Майриора в зале на рассвете. По каким-то причинам он уходил из их общей с Астреей спальни где-то посреди ночи и продолжал спать уже тут, закутавшись в одеяло. Которое постоянно сползало: Майриор ворочался, как юла.       Виттария подкралась ближе, заглянула за спинку дивана. Нет, на этот раз спит. Кажется, Майри видел плохой сон: ресницы дрожали, дыхание стало частым, на скулах появился нездоровый румянец. Может, заболел? Витта коснулась его лба — холоден, как ледышка. Почувствовав чужую ладонь, Майри чуть успокоился и перестал дрожать.       «Еще один несчастный», — подумала Виттария.       Увидев Майри в первый раз, она не могла поверить: неужели это он, зарвавшийся юнец, великий Темный король, поставивший на колени весь мир, очаровавший чарингхолльскую принцессу и каждую встреченную смертную? Витта ожидала воплощение вселенского зла, а получила перепуганного обиженного на всех ребенка. «Вот уж точно ребенка», — подумала она, поправляя одеяло. Какой же он беспомощный, просто сил нет!       — И как ты за целым миром следил столько лет… — прошептала Виттария. — Смотрю на тебя, и кажется, что сейчас маму позовешь.       Придирчиво оглядев одеяло — не выбилось ли еще где-то? — она на цыпочках пробежала к выходу.       Дневное светило уже поднялось над горизонтом, и мир перестал был неоново-призрачным. Пели птицы, дул легкий ветерок с юга. Роса блестела на траве, листья шелестели, жужжали пчелы, играя, кружили вокруг цветков бабочки. И на небе, как каждый день последнего полугода, ни облачка, только паршивое надоедливое солнце…       — Прекрасный день! — воскликнула Виттария. Она частенько разговаривала сама с собой, не в силах сдержать слова.       Итак, сегодня… «Почему бы не посидеть с Шайли?» — подумала Витта внезапно. В конце концов, дети имеют свойство расти. Через пару лет с мальчуганом провести время не удастся, он станет вредной противной капризулькой. Когда Эйон-иссе осветится новым ребенком?       — Когда Хайди допрыгается, и Римма станет мамой. Точнее, допрыгается-то Римма… — проворчала Витта.       Но это будет или не будет, скоро или нескоро. Сейчас Виттарии хотелось побыть с Шайлианом и, заодно, избавить от мук Йонсу. Значит, следует прогуляться неподалеку, например, по окрестностям Эйон-иссе. В конце концов, здесь не так уж и плохо. Крайне утопично, скучно, но жить можно.       К востоку от города расстилался сосновый бор. Там наверняка есть зверье. Лук просил новой крови, а запасы на кухне — пополнения.       Спустя несколько часов Виттария уже разделывала благородного оленя. «Прости, дружище, — думала Витта, прорезая грудину туши и спускаясь ниже. — Это был явно не твой день». Охота, освежевание, последующая готовка — это заставляло вспомнить о родном мире. В подобные минуты она воображала, что находится дома, в любимых чащах, где всё так просто и интересно. Хотя, конечно, в ее лесах не бегали благородные олени. В принципе, неблагородные тоже не бегали. «Таков естественный отбор, — назидательно говорила Витта душе убитого. — Бегал бы быстрее — остался бы жив». Кишки, легкие и прочая требуха полетели в кусты. Если бы шла игра на выживание, как раньше, то она, безусловно, оставила бы органы. Например, после пары манипуляций с теми же кишками в них можно хранить орехи. Из мочевого пузыря получилась бы отличная фляга. Но, к сожалению, в Эйон-иссе пылятся фарфоровые кружки и стоят бесчисленные коробочки для тысячи мелочей. И так, в окружении удобств, жить еще скучнее.       Сердце и печень можно оставить. Их едят даже капризные аристократы вроде Астреи, Майриора и Риммы. Интересно, эти трое хоть знают, что пища не берется из воздуха? Не падает оттуда манной небесной? Не льется божественной амброзией? Ее готовит Луриэль; зная историю жизни бедняжки, очень странно, что Лури не перетравила чету наглецов на первом же ужине. Однако Луриэль была рада готовке, носилась по своим драгоценным плантациям, которыми, как оказалось, питалась всю жизнь. Астрее даже в голову не приходило, что слуге что-то нужно, много лет назад она оставила подругу в холодном пустом замке без жизненно необходимых вещей и пищи. Лури спаслась от смерти сама. Что-то поливала, полола, бесконечно сажала и этим скрашивала скуку дней. Виттария в сторону грядок смотреть не могла: предпочитала тетиву и охотничий нож. К счастью, фауна Мосант впечатляла, Витта, оценив ее через призму книг, искала экземпляры на блюдо каждое утро. Мясо прельщало людей больше травы.       Уже сложив всю добычу в сумку, Виттария с сомнением покосилась на голову оленя. Ту венчали длинные рога.       — Взять или не взять? — задумалась Витта и забарабанила пальцами по ноге. Сама голова, включая содержимое, ей не нужна. Вот рога… Их можно повесить на стену. Зал на первом этаже давно стал трофейным: одну стену украшали отрубленные мордашки и число их увеличивалось. Оленьи рога уже висели, но сегодняшние, считала Виттария — красивее. Взять или не взять?       Судьба решила за нее.       Из кустов (тех самых, в которые Витта кинула отбросы), вырвалась громадная серая тень. Витта взвизгнула и отскочила; тень, сверкая когтями, припала к туше. Не успела Виттария и слова сказать, как неведомая тварь скрылась в лесу, держа в лапах останки оленя. Охотница успела увидеть лишь серый хвост. Витта во все глаза смотрела на полог соснового бора. Зверье застигло ее врасплох. Не будь удивления, Витта бы пристрелила ворюгу быстрее, чем оленя. Виттария гневно выдохнула.       — Я тебя запомнила! — крикнула она, обращаясь к сумрачному лесу, и, подтянув сумку, начала спускаться в долину Эйон-иссе. Настроение охотницы испортилось. Ругаясь, Виттария шагала вперед и пыталась вспомнить детали внешности чудища. Раньше она никогда не видела подобных зверей.       — Извините! — раздался ответный крик. Виттария обернулась. На опушке стоял голый мужчина с шрамом на все лицо; такой сцены она не ожидала и отступила на шаг.       — Извините еще раз! Мне уже сложно охотиться самому! — крик периодически прерывался в короткое завывание.       — Да ладно! — возопила Виттария в ответ. — Хочешь, я тебе помогу и застрелю?!       — Это не поможет! На мне еще висит проклятие! Король забыл его снять!       — А, подожди, — заинтригованная Виттария начала подходить. — Ты тот волчонок, что принес женское платье? Архой?       Мужчина, увидев, что она приближается, торопливо отер лицо от крови.       — Меня этим не удивить, — сообщила Витта. — Я не брезгливая. Так это действительно ты?       — Да, я принес платье миледи Айвены, — глаза Архоя бегали, как у дикого зверя на гоне. Щетину и виски побило сединой.       Виттарию заинтересовала эта история. Может, хоть в ней найдется что-то светлое и непорочное.       — Для чего? Ты ей служил?       Услышав ее вопрос, Архой дернул несколько раз правым ухом и покачал головой.       — Дружил?       Волк снова покачал головой, смотря полубезумным взглядом в пространство над ее плечом. Обернувшись, Витта не увидела ничего, что заслуживало бы внимания.       — Тогда что?       — Чтобы он видел, — прорычал Архой.       Виттария поняла, что не получит развёрнутого ответа. Она с огорчением проводила взглядом очередной осколок старого мира — выдавив из себя короткую фразу, Архой вновь спрятался под пологом леса. Очередной искореженный осколок мира Майриора.       — Ой!       Виттария едва успела поймать крошечное тельце садовой феи, врезавшейся в нее. В воздухе раздался перелив бубенцов, легкий звон; Витта разжала пальцы. На ладошке лежала миниатюрная фигурка: хлипкое туловище, длинные ножки и ручки, как у насекомого, два усика, растущие из синей шерсти на голове. Фея прикрывалась стрекозиными крыльями и со страхом смотрела на Витту. Россыпь из шести черных глазок напомнила Витте иллюстрацию пауков из энциклопедии.       Крылья малютки побило морозом. Где она нашла зиму в местном пекле? Виттария соединила ладошки и подышала на фею, с интересом наблюдая, как рисунок холода испаряется на глазах. Фея была явно напугана.       — Лети уже, если можешь, — сказала Витта. Крылышки затрепетали, зазвенели. Виттария проводила малютку взглядом и решила вернуться домой с остатками добычи.       Она услышала музыку, рвущуюся зала, еще не дойдя до ворот разрушенного северного города. Кто-то неспешно перебирал струны гитары, подбирая мелодию, нечто минорное и грустное. Оставив сумку на полу в зале, горящая от любопытства Витта пересекла внутренний сад и оказалась в галерее. Гитаре вторили звуки фортепьяно; к музыке примешивался тихий мужской голос и тоненький женский. «Бетельгейз и Йонсу?» — подумала охотница, забегая на второй этаж и заворачивая в длинный белый коридор, увешанный занавесками. Женский голос взвился, пытаясь дотянуться до нот, что творил клавишный инструмент. Гитара совсем поблекла; мужской голос тоже потерялся. «Вот он!» — поняла Виттария, пробежав мимо одного из залов.       — Полная какофония, — заявил Майриор, откладывая в сторону гитару. — Она расстроена в пух и прах. Давай что-нибудь другое. Прекрати истязать это пианино!       — Фортепьяно!       — Какая разница, если ты не умеешь на нем играть!       Витта в изумлении остановилась. Перед ней открылась удивительная картина: Луриэль сидела перед клавишным инструментом, лицо ее покраснело от гнева, а рядом Майриор разминал пальцы. «Это он играл?» — поразилась Виттария. Ее заметила Лури.       — Доброе утро! — воскликнула она, закрывая крышку фортепьяно.       — Что… что вы делаете? — Витта понимала, что вопрос крайне глуп, но другие слова появляться в ее голове отказывались.       Майриор зевнул.       — Музицируем, если это можно так назвать. Лури проболталась о своей коллекции инструментов.       — Что за вздор! — отрезала Луриэль. — Мы подбираем музыку для свадьбы.       — Какой свадьбы?       — Не будет никакой свадьбы. Только через мой труп, — процедил Майриор и встал. Он принялся ходить по залу, изучая скрытые за тканью силуэты. Изредка он то с воплем, то ворчанием освобождал барабаны, арфы и прочие инструменты. Глядя, как Майри с особо озорным видом берет в руки маракасы, Виттария переспросила:       — О какой свадьбе идет речь?       — Бетти и Йонсу, — страшным шепотом поделилась тайной Луриэль. — Сегодня утром был ужасный скандал.       — Меня не было несколько часов. Когда вы успели его закатить и по какому поводу?       Майриор тем временем залез в угол со струнными и, откинув сомбреро, вытащил на свет гавайскую гитару. Потом облюбовал мандолину.       — Астрея устроила взрыв ревности, — начала сплетничать Луриэль. — Оказывается, Майри не ночует с ней и к кому-то уходит! А потом уходит на диван на первом этаже!       Виттария почувствовала, что ее начинает распирать от смеха. Да кому Майри нужен? Только Астрея может ревновать это недоразумение! Лохматое, небритое, заспанное, одетое непонятно как…       — Она решила, что Майриор уходит к Йонсу? — догадалась Витта.       Луриэль искоса посмотрела на нее:       — Да. Поэтому потребовала свадьбы Йонсу и Бетти.       — Наивная душа, — вздохнула Виттария. — Будто слова перед божеством могут сдержать. Хотя признаюсь — мне давно кажется, что между ними что-то было.       — Я сомневаюсь, что на самом деле Майри ходит к Йонсу.       Виттария смотрела, как бывший владыка мира, пробежавшись пальцами пару раз по домре, идет к самому большому инструменту, стоявшему у дальней стены. Ткань висела от потолка до пола. «И ведь он на всех умеет играть, — подумала она. — Удивительно». Только эта мысль посетила Витту, как она заметила насмешливый взгляд Луриэль.       — Я? — возмутилась охотница. — При чем тут я?! Самой-то не смешно?       — Метод исключения, — пожала плечами Луриэль.       — В пекло ваши методы! — взвилась Виттария. Сам факт того, что кто-то осмелился подумать о связи между ней и этим клоуном, заставил буквально взорваться.       — Матерь божья! — раздался восхищенный вопль из противоположного угла комнаты. — Это же орган! Лури, быстро сюда! Расчехляй эту бандуру!       Витта с недоумением окинула взглядом два десятка разношерстных металлических труб, прикрепленных к стене. Ткань опала на пол, открыв пульт и мануалы… «Стоп, — вдруг сообразила Виттария. — Откуда я знаю эти названия? И названия инструментов, которые Майриор брал в руки?» Впрочем, она тут же выбросила мысль из головы — громадина вдруг изрыгнула какой-то скрежет. Потом жуткий гул.       — Где ноты?       — Какие ноты?       — Что значит какие? — возмутился Майриор. — Как можно играть без нот?       — А я и не играла на нем.       Озадаченное молчание повисло в воздухе.       — Зачем он тут стоит тогда?       — По-твоему, я играла на всем, что тут находится?! — возопила Луриэль. — Ты мне давал чудо-способности в плане музыки? Ты подарил мне лишь возможность уничтожать! Не умею я на нем играть! Орган стоит тут, потому что на нем играл… не помню кто! Я не могла оставить его сгорать на Земле!       Майриор нажал на пару клавиш. Виттария заткнула уши. Параллельно она заметила на одном из подоконников маленькую пичужку, внимательно слушающую перепалку. «Какая милая», — мелькнуло в голове. Птица распушила перья и щелкнула клювом, нахохлилась.       — А сам-то? — вдруг ядовито заявила Луриэль. — Слушай, Бог. Ты создал этот орган. Что-то не слышу увертюр в твоем исполнении.       — Во-первых, — Майриор еще раз пробежался по клавишам и ради интереса наступил на ножные клавиши, — не хами. Почему вы мне все хамите? Тебя наштамповали на заводе злых женщин вместе с Йонсу и Виттой? Во-вторых… я знаю все только в теории. Теория нечасто сходится с практикой.       Луриэль всплеснула руками.       — Если бы были ноты! — мечтательно произнес Майриор. — Тогда бы, может, я сыграл. Это ведь легко… только на ноты смотреть.       — Шнурки завязывать тоже легко, — подколола Луриэль. — А сам на них наступаешь, хвастун!       Майриор оскорбился, но промолчал. Пару раз коснувшись клавиш, он встал и подошел к окну. Видимо, пропало вдохновение. Виттария с некоторой жалостью посмотрела на него. Майриор изучал мир за окном — это было видно в отражении.       Наверное, это очень больно — падать с такой высоты. Сердце Витты кольнула жалость, и она осторожно подошла к Майри и встала рядом.       — Не слушай ее, — посоветовала она. — Но ты сам спровоцировал Лури. На самом деле она добрая, — прошептала Витта с видом заговорщика, — и ёрничает не со зла. Почему-то бы тебе попробовать поиграть без нот? В конце концов, это условность, которую ты сам придумал.       — Придумал я, — согласился Майриор. Сияние в его глазах продолжало пульсировать. Виттария заметила, что его ресницы, прежде белые, стали черными, как брови. Наверное, раньше они выгорали в безумном божественном свете. — Только все инструменты разные и результат всегда разный. Я обязательно где-нибудь ошибусь.       — Если ты ошибешься, я никому не скажу. Смотри, Лури уже вышла куда-то с хитрым видом. Я твой единственный зритель.       Майри завертел пуговицу на манжете.       — Давай потом, — неуверенно отказался он. — В другой раз. Мне нужно подготовиться. Почитать… Тьма, я так давно не держал в руках книги! Забыл, каково это.       — Я вообще читать не умею, — призналась Виттария. — Мне читает муж или Лури. Там, где я росла, в книгах не было нужды. Верили во всякое, и хватало этого.       Майриор скрестил руки на груди. Его взгляд стал пугающе сосредоточенным.       — Мне это знакомо, — вскользь заметил он. — Можешь не рассказывать.       — Погляди-те, опять оброс колючками, — Витта не удержалась и поддразнила его. — Я не собиралась ничего рассказывать. Я единственный зритель, а не собеседник.       Майриор поднял ладони, показывая, что не желает продолжения спора, и вновь уперся взглядом в оконную рану.       — Но я могу послушать.       Попытка объявить перемирие не увенчалась успехом.       — Мне тоже не хочется ничего рассказывать, — заявил Майриор и окончательно закрылся в себе.