Эклектика

      — Я родился давно, я видел мир до угасания. Мы звали его Чарингхолл — «залы Чаринга». Мой отец был его старшим советником, мать — придворной дамой, лучшей подругой владычицы Сезарии. Я родился человеком до раскола великой души. Чаринг не создавал мир, он улучшил свой дом и стал править им. Жители не были против. Война длилась слишком долго; Чаринг объявил эру мира и убрал зло, — Теллур вдруг улыбнулся. — Настало бессмысленное время. Мир остановился в развитии, но никто этого не замечал. Зачем что-то менять, если все хорошо? Твой дедушка, Трид, оказался единственным, кто остался верным погоне за открытиями. Но был еще один человек. Мерсия. Мы жили в свете и не видели мрака, находящегося под нами.       — Полуденные тени, — вполголоса произнесла Асель. — Единственный мрак, который создаем мы сами.       «Каждый из нас, — мысленно добавила она и, глядя на золотые эполеты Теллура, начала вспоминать очертания материков любимой Мосант. — Все темные мысли, желания, цели… без них людям было бы нечего вспоминать». Теллур же смотрел во винтажное окно напротив. За полупрозрачной стеклянной дымкой клубился мрак. Схожие тени оплетали комнату, но Асель их не боялась. В отличие от Теллура, ведущего непонятную ей игру. Юноша в малахитовом плаще протянул:       — Да, пожалуй. Мерсия приходился старшим братом Чарингу. По легенде, он отдал себя ночи, чтобы воскресить брата. В молодости я думал: стоит ли называть силу, творящую добро, тенями? Мерсия говорил, что все в мире относительно. Там, где начинается благо одного, заканчивается благо другого. Мне было шестнадцать, когда мир раскололся. После этого я лишь больше укрепился во мнении.       — Это все очень интересно, — колко заметила Асель. — Но ты до сих пор не ответил, что здесь делаешь.       Она стояла перед мраморным столом с блестящими прожилками и держалась за его край обеими руками. К коже что-то неприятно липло. Асель хотелось обернуться, чтобы понять причину, но ей оставалось только враждебно смотреть на мужчину в золото-зеленом плаще. Некоторое время назад он выломал дверь и забежал внутрь. Что бы он ни хотел, Асель разрушила планы Теллура, появившись из ниоткуда. Увидев ее, малахитовый божок остановился, и начался странный разговор, смысла которого «воплощение Мосант» не могло понять.       Теллур прижимался спиной к двери и, сложив руки на груди, беспристрастно вел его. Асель он напоминал куклу, в которую кто-то вложил огонек. Только он переливался в зрачках фальшивого совершенства.       — Что я здесь делаю? — переспросил Теллур. — Это интересная загадка. В какой-то степени то же, что ты. То же, что твой отец. Мое предназначением немногим отличается от вашего, но, все-таки, отличие имеется. После раскола великой души Чаринга Первичные боги Ожерелья получили ее части. Меня и Иридию одарили наши семьи. Что я делаю? Горю, светя другим, Асель. Пытаюсь воодушевить твоего отца на создание того, что соединяло бы идеалы людей, которыми я восхищаюсь: благородства, доброты Чаринга, непредсказуемости и красоты теней Мерсии, потоков жизни, целеустремленности, самоотдачи Эрмиссы и его собственные, Джея, достижения. Напрасно он принижает себя.       — Джея?       — Папа ни разу не называл полное имя? Майриор Джей Десенто. Он настолько ненавидел второе, что сократил до одной буквы. А ведь оно значит «победа». Поэтому я здесь. Я хочу привести его к победе. Ожерелье разрушается. Мы стоим на костях Чаринга, но даже кости сгнивают. Все измерения умирают. Они либо превращаются в пепельную пустошь, либо дают жизнь другим. Так думали все мы. «Серебро гаснет», говорят в Ожерелье. Недавно я понял, что это неправда — мы просто тратим дар неправильно. Твой отец, Асель, управляя Мосант, не потратил ни капли. Он создает этот свет. Посмотри на себя, ты — уникальна. Никто из нас не создавал существо, воплощающее мир. Джей отдал осколок тебе, потому что любит больше всего в целом Ожерелье. Одиннадцать тысяч лет он жил без части души и даже не замечал этого. Каким даром надо обладать, чтобы не почувствовать?! — глаза Теллура заблестели. — Я сразу увидел в нем талант! Боги Ожерелья не любят таланты. Им улыбнулась удача оказаться в нужное время в нужном месте, и только. Они ничего не сделали. В них нет искры. Астат создал сотни миров, но они ничтожны. Аргенто, Лантан, все вторичные — такие же. Один Висмут с оскверненным осколком что-то понимает. Пропусти меня, Асель, — совсем другим тоном сказал Теллур. — Там, в Мосант, гибнут последние люди. Гибнет наследие лучших из нас.       Асель обожгла его взглядом. Теллур, сделав шаг, остановился.       — Нет, — отчеканила она. — Папа никого не хочет видеть. Я — тоже. Мы справимся сами.       Теллур замерцал. Наверное, это означало грусть.       — С кем? С полукровкой, чей эгоизм не знает пределов, а значит, и душа независима? Владыкой Переменчивых миров, играющим с правилами измерений? Нет, не справитесь. Я хочу помочь. Я могу это сделать, Асель. Мне не нужна благодарность, я делаю все ради…       Дверь, ведущая в зал, затряслась. В дереве проявились трещины, сквозь которые на Асель глядел огонь. Она вцепилась в стол крепче; Теллур обернулся. Порывы ветра растрепали полы его плаща до пепельной бахромы. Расстегнув фибулу, Теллур позволил золотистой ткани улететь к противоположной стене. Искры заплясали у его лица, отражаясь в зелени.       — Джей боялся этого момента много лет, — произнес Теллур, окружая себя малахитовой дымкой. — Ее, Аргенто. Огонь всегда внушал ему страх. Сейчас, думаю, он бы взглянул на нее с презрением. Я тоже — не боюсь и презираю. Тебе лучше уходить. Возвращайся в Мосант, закрой последние проходы. Я задержу; Король Мерсия расправится с ней, если не смогу я. Иди! Ты не выдержишь огня.       Асель, бросив последний взгляд в трещины, впервые за весь разговор испытала сомнение. В голове проносились воспоминания о всем, что сделал Теллур, но сейчас он стоял перед Аргенто и ждал боя, чтобы защитить Мосант. Ради чего? И почему она всегда считала малахитового божка слишком легкомысленным, чтобы иметь серьезные причины и намерения?       — Иди, — повторил Теллур. — Я не хочу умирать зря. Возвращайся. Я не знаю, как победить Висмута, но Эван… Эван, все-таки, наполовину человек. Иди!       Зал взорвался огнем; фигура Теллура исчезла в его ярости. Всхлипнув, Асель повернулась к зависшему над столом шару и растворилась в крови. Все это время к ладоням упорно липла именно она — цвета серебра.       Мрак не настал. Асель окружал дым. Некоторое время она плавала в невесомости и наблюдала, как за полупрозрачной стеклянной завесой бьются два сгустка — огненный и зеленый. Один набрасывался на другого и изрыгал пламя, жар которого проникал сквозь защиту. Наверное, тому виной были трещины — Асель видела, что в паре мест дым тонкой струйкой проникал внутрь. Однако стоило ей об этом подумать, как края тонких линий на стекле затянулись, и остались только фигуры. Дым померк и замер ледяным смогом.       Впервые за жизнь Асель испытала сомнения — правильным ли был выбор уйти? Папа, во всем искавший выгоду, сказал бы «да». Братик Бетельгейз посмотрел бы с укоризной, а Йонсу напрямую отчитала о малодушии. Теллур — божок лжи и корысти в малахитовом плаще — защищал от ярости Ожерелья измерение, которое отказалось от него и не пожелало выяснять причины действий.       Интересно, что сказала бы мама…       Мрак стал жидким и тягучим, как вода. Асель не стала опускаться на поверхность мира и зависла над ним, с испугом и сомнением смотря туда, где, твердило сердце, находился Шайлиан. Мало ртутной завесы Висмута — любимый брат отдалялся сам вслед за отколовшейся Кэрлимой. Позволил ли папа уйти им или не смог удержать — оставалось гадать. Впереди расстилалась бесконечная ночь. Когда-то здесь жили эльфы, и их земля светилась от последних слез создавшей эльфов богини.       Мир начался со тьмы и влаги — им же и кончился. Только тогда, на заре первой жизни Асель, мир все-таки увидел свет — любовь своего создателя, и тем болезненней оказалось понимание, что Майриор больше не коснется ее своей душой. Серебристой, легкой, как лунное сияние.       Ведь не осталось ни его, ни луны.       Почему же осталась она? Разве они не должны уйти вместе? Что удерживало осиротевшее творение в руинах зала Ожерелья?       Асель посмотрела вниз, под ноги — благословенная умирающей Эрмиссой земля не различалась под мутной ртутной жижей. Зато Асель различала звезды: они любопытными искорками, как дети, смотрели на новую эру. Новая эра… Ее увидят вампиры и эльфы, каждый в своем осколке мира, но для Асель будущее темнело с каждым мгновением. Ее жизнь — пропасть между осколками, отпечаток бездны на полотне старого мира. Она никому не нужна. Ее хозяин мертв или умирает. Взрыв в Ожерелье — последний настоящий свет в ее судьбе, а Теллур — последнее чистое сердце.       Вампиры покинули Мосант, эльфы — тоже; половину человеческих душ отец успел перенести под крыло Селены, и Мосант осиротела. В ней не осталось ничего. Асель почувствовала себя такой одинокой и ненужной, что подумала: ради чего Теллур борется с Аргенто у потрескавшегося шарика? Вспышки зеленого и алого над головой не давали забывать об этом.       Ее окружали надгробные маски, силуэты воинов, набегавших друг на друга, башни и сносящие горы и города волны — все из пыли, ничего, кроме нее, в мире тьмы не осталось.       Тысячи богов, тысячи жизней — она проводила в небытие всех, никем не замеченная. Дух мира — слишком абстрактная вещь, чтобы кто-то воспринимал его всерьез, тем более созданную из плоти и крови, как остальные. Она стояла от человечества даже дальше, чем Отец со взглядом-Луной, взирающей свысока. Провожая богов и чужие жизни, перестаешь ценить и первых, и вторых. Кончина каждого — результат событий, вытекающих одно из другого. Логичная цепь. Не потому ли очерствел папа? Эван?       Асель коснулась мира, где царствовал он. Это никак не отозвалось в душе; только холодок пробежал по ногам, как тогда, при встрече с Сэрайз. Не страх. Страх выглядел по-другому. Ее первая жизнь боялась остаться незамеченной, вторая — презирала и страшилась привязанностей и прочих слабостей сердца, третья же никогда не смирилась бы с чувством, охватившим Асель — одиночеством. Если бы последнее не было заложено создателем…       Асель всегда чувствовала частицу горечи внутри. Она с ней родилась. Потери, смерти — Асель выросла на них. Влияние Лорелеи Десенто, Лии Эллиони заставило поселить смерть в земли Мосант. Иначе получилась бы фальшь. Счастье без теней — удел детских фантазий, одиночество — ее финал.       Поэтому Асель стояла здесь, приветствуя смерть.       Смерть оказалась холодной, липкой, безразличной. Старшей дочери Бездны было все равно, кого забирать: людей, любовь или осколки душ. Асель шла по пепельному раю, пока темнота под ногами не стала абсолютной. Каблуки туфель увязали в ней, и Асель поняла, что встретила глубинный провал, разделявший две части измерения. Он был больше, чем просто трещиной. Он — это сама Асель. Судьба любого из миров, чье время вышло. Бездна.       Над бездной завис остров. Папа грезил созданием Небесного города, но новый Кэрлэйири нисколько на него не походил. Серые шпили пронзали смог заводов и мириады распухших тел. Где-то — звезды, где-то — хрустальная пыль, а Эван выбрал смерть и перерождение. Под крышами, насмехаясь, горели фонари и подчеркивали пустое небо. «Неба нет, — подумала Асель. — Бесконечная чернота кругом, куда ни глянь, и под ногами, и над головой, и в самой голове». Тем не менее, мрак не был всесилен — каменный остов города различался, и от него откалывались глыбы. Медленно, точно листья, они падали вниз и исчезали.       Откалывались слишком высоко…       Асель не могла подняться. Каждый ее шаг увязал в невидимой жиже. Легкость оказалась утрачена. Асель могла бы взлететь и в огне, и в центре урагана, но чужая материя липла к ногам кандалами. Дорога наверх оказалась закрыта, последний оплот жизни — недоступен. Отчаявшись, Асель прекратила бессмысленный поход; ноги провалились в субстанцию по щиколотку, и ей пришлось отступить. Сумрак заботливо подвел ее к одной из погасших звезд, которые полукругом охраняли Кэрлиму. Асель видела их с большим трудом, скорее интуитивно, нежели физически. Горела только одна. Она вызывала восхищение.       Так и гаснут звезды — в одиночестве. Асель прислонилась к мертвому шару и опустила глаза. На руках засохла папина кровь. Она вся пропиталась ею, до глубины души, которая, разбухнув, отяжелела. Кровь тянула на дно измерения, туда, где на ртутном полотнище собрались все нечистоты. Подняться не получилось, может, удастся упасть? За ртутной пленкой проглядывался свет. Свет рождения или предсмертный — вот загадка.       Мир раскололся, и самая старая его часть превращалась в ничто. Асель без эмоций осознала, что ее конец близок. Как гром после молний. Скорый конец не вызвал ни боли, ни страха — глупо испытывать что-то из этого, когда позади миллиарды жизней, домом для которых она стала…       — Живых нет, — прошептала Асель. — Осталось то, что никогда не жило, бездушные плоды разума без чувства.       Силуэты Теллура и Аргенто летали сверху и дарили редкие искры света. Асель изловчилась поймать одну. Это был чужой, враждебный свет; попытка сделать родным погасила его. Формулу света стерли из матрицы Мосант первой. Асель закусила губу. Пальцы вызвали ветер, но бриз заглушила тьма; огонь увял; лунное пламя и его сияние постигла та же участь; и только вода осталась на пальцах, не собираясь высыхать. Асель видела в них свое отражение — пропитавшееся кровью тело светилось само по себе. Она стала призраком — во всех смыслах, но не хотела делать из этого трагедии. «Я не человек, — напомнила себе Асель, — как бы другие ни желали меня такой видеть. Переживания так глупы и поверхностны… Может, я и чувствую что-то, но, как папа, не могу это выразить и осознать».       — Слезы, — заметила она, обращаясь к бездне. — Мои глаза сухи, неужели в этой богом забытой дыре остался кто-то еще?       Эван и Висмут не знали цены ни слезам, ни человечности. Принцесса Сэрайз… Разве слезы могут летать? Ведь она там, внизу, где, по поверьям, находятся все Аустены — в аду. Шайлиан? Едва ли огонь стерпел подобное.       Это все же были слезы — соль хрустела на подушечках пальцев вместе с пеплом. Вот только высохли океаны, туман не окутывал галеон, а луна осталась на флагах Кэрлэйири. Асель смяла соленый пепел — в лицо дунуло помадой, кровью и медицинским спиртом. Странная смесь… Она напомнила о заснеженном склоне около Анлоса, к которому ее прошлую жизнь принесла Валетта Инколоре, бессмысленную битву внизу и самодовольную улыбку папы, которую, наконец, получилось простить.       Асель не успела почувствовать дрожь нитей матрицы. Все произошло слишком быстро — она очнулась только тогда, когда в спину обрушилась стена воды. Асель вздрогнула; волосы прилипли ко лбу, платье прижалось к телу. Вода собралась в лужицу у коленей, и в ней Асель заметила примесь крови. Ее? Нет… В отражении жил одинокий замок у берегов королевства Синаана. Он прятался или был спрятан во льдах северного моря, в морском тумане и сиянии портала. В остов замка вмерзли цветы — те же, что украшали ворот платья одной из вампиресс королевства.       — О, женщины твоего папаши, — сказал самый ожидаемый голос на свете. — Они достойны памятника. Впервые завидую.       Асель встала и обратилась лицом к Эвану. Дальний родственник растерял привычную самоуверенность и был холодно-спокоен. Губы не двигались. Может быть, все происходило в ее голове. Хотя, скорее всего, весь мир остался в ее голове. Эван — часть мира, и он тоже там. Как вирус, существо без ядра. Вирус — неизменный спутник жизни и обуславливает эволюционное разнообразие. Стимул к борьбе и выживанию.       — Почему вы хотите меня уничтожить? — тихо спросило Асель. — Это не прихоть; должны быть причины. Вы бы не позволили себе неприязнь без причин.       Эван опустил руку — та замерла вдоль тела. Человек в зеленоватом с искрой костюме, стоящий в темноте и пепельном снегопаде — эстетичное зрелище.       — Мое предназначение с рождения. Я согласился с ним — предназначение стало целью.       — Ничего личного? — чуть не улыбнулась Асель.       — Почему же, — с прежним безразличием отрезал Эван. — Не будь личного — не стало бы целью. С детства не люблю выскочек. Его Лорелея… история нашей родины не знала выскочки более наглой. У милой Лорелеи не было за душой ни ничего: ни ума, ни красоты, ни таланта, только бесконечная гордыня. Гордыня полезна, если чем-то подкреплена; поэтому в Майриоре она не столь отвратительна. Предполагаю, что мой отец решил: Лорелея привьет ее в нужной мере. Увы, нет. Он тоже выскочка. Не люблю их. Такие люди норовят пошатнуть социальную лестницу и привычный уклад жизни. Почему он не мог спокойно выполнять указания нашего отца, членов Круга? Тогда бы ты не появилась. Я должен стереть тебя, чтобы другие, новые, не решили, что жить по своим законам — нормально. Стереть его и то, что он создал — моя цель. Даже если придется прихлопнуть остатки тех, чья душа прекрасней моей. С сожалением.       Взгляд Эвана был обращен к обвившей левую руку Асель воде.       — Милая девушка, — пояснил он. — Настоящая женщина. Именно такую я представлял рядом. Вдохновляющую жить. Жалко…       В очередной раз Асель попалась на его безразличие. Луч апейрона ударил по водяному щиту, в который преобразилась душа Айвены Ветвицкой, прекрасной леди снежных пустошей Синааны. Асель пошатнулась. Остатки воды собрались воедино и смерзлись в новый щит. «Любовь к моему папе? — запоздало подумала Асель. — Из-за чего она меня защищает?» Новый удар разломил преграду, и Асель опустилась на колени. Силы улетали стремительно — темнота вокруг сгущалась, отравляя ее. Даже фигуры Теллура и Аргенто на небе померкли.       «Ночь».       Волосы, лезшие в глаза, начали бледнеть в подтверждение. Раньше они сияли, теперь же становились тусклыми и серыми, как у второй жизни — лунного принца. Самое долгое и одинокое из всех. Оно закончилось в том числе по вине Эвана. Асель подняла голову.       — Убьете меня, и что дальше? Предназначение с целью окажутся исполнены, — колко заметила она. — А новое придумать не хватит фантазии.       Тут Эван, наконец, улыбнулся. Асель с содроганием узнала улыбку отца. Внешнее сходство все же нашло дорогу сквозь десятки поколений.       — Я не настолько бесчеловечен, как вам хочется думать. Часть обычной души имеется и у меня. Я вполне осознаю ее наличие и не отрицаю, в отличие от твоего создателя, не желавшего принимать свое место в социальной лестнице.       «Смертной души», — подытожила Асель, и в этот момент кто-то резко оказался между ними. Всполохи пламени закрыли происходящее; она успела заметить, что Эвана отбросило назад, в полумрак. Пламя?.. Асель замерла. Она знала, кто нежданный спаситель, и не могла в это поверить; когда глаза привыкли к свету, Асель восторженно взвизгнула. Шайлиан, повернувшись, подмигнул — перед ней оказалась протянутая рука. Рядом стояла Нитсу Кэйар. Ее присутствие притупило радость.       — Поднимайся, — сказала вампиресса.       Асель, поморщившись от приказного тона, все же встала. Ладонь лордэльера оказалась неожиданно мягкой. В памяти Асель шевельнулись неприятные воспоминания, связанные с Нитсу и прошлыми жизнями, но прочитать их она не смогла и всего лишь одарила Нитсу настороженным взглядом. Та не обратила внимания; Асель почувствовала холод у колена и обнаружила, что Нитсу опирается на металлическую ногу. Когда-то из-за Нитсу леди Белладонна лишилась руки — все в мире циклично и наказуемо. Это навело Асель на мысль, что все они стоят на пороге армагеддона не по воле случая.       — Живой? — голос Кэйар вернул ее в реальность.       — Как видишь.       От улыбки Шайлиана становилось легче на душе.       — Вижу я только тебя, — отпарировала Нитсу. — Загородил все спиной. Что с этой мразью?       Асель не могла налюбоваться братом. Стоя на пепелище, он излучал счастье: глаза горели, губы изгибались в легкой улыбке. С таким же вежливым радушием Мару Лэй сидела на аудиенциях и наносила визиты. Никто не встречал ее грусти и не видел слез, только напускное беззаботное счастье. Шайлиан улыбался по-настоящему, но, Асель была уверена, в нужную минуту он поддержал бы других своей уверенностью, как истинный предводитель. В левой рукой брат держал меч. Он показался Асель знакомым: черная ребристая рукоять, изогнутый клинок… Она потерла шею, поняв, кому принадлежал меч. Как чудно переплетаются судьбы… «Сын двух людей, ненавидевших друг друга, — подумала Асель. — И они действительно ненавидели. Она говорила мне. Она говорила. Я помню». Асель надеялась, что Мару видела сына и гордилась. Хотя, наверное, жестоко желать матери и второй леди империи лицезреть конец мира и своего ребенка на пепелище. «Конец мира» — неподходящее слово. Оно не передает перечеркнутое прошлое и растаявшее будущее во всех его возможностях. Только она, «мир», понимала смысл до конца.       Шайлиан улыбался. Он был молод. Для него любое страдание означало приключение. В его руке был один из клинков леди Эйа и Белладонны, зачарованный призрачным пламенем.       Он был безумно похож на ее второе перерождение, а глаза горели другим огнем, не холодным — папиным.       — Ты как, сестрица? — поинтересовался Шайли. Он выглядел расслабленным, но Асель заметила, как Шайлиан посматривает в отражение на лезвии. Эван за его спиной медленно поднимался на ноги. Падение не растрепало прическу. Насчет уверенности Асель не была уверена.       — Рада видеть твою моську, — ответила она.       «Это символично, — подводила ленивый итог собственной жизни Асель. — Его предки, каждый, разрушали мир. Эльтаис, Нёрлэй, Валентайн, Мару… Он мог презреть ответственность и стать таким же. Он мог бы, как Китти, устраниться и поплатиться за это клинком в спину. Он не сделал ни того, ни другого. Воспитанный юношеским запалом папы и Йонсу, он решил сохранить… Не думаю, что понимает: в этом искупление всего рода. Слишком молод, чтобы понимать. Его вдохновила другая».       Нитсу стояла рядом, не отрывая взгляд от Шайлиана. «В темных глазах, — писала Мару Лэй, — ничего не прочитать». В них не было ни эмоций, а мимику смело с лица Нитсу во время первой войны. Нитсу добровольно стала ее участницей в пятнадцать лет. Может, она на самом деле презирала юношу с мечом наперевес. Или дорожила… Стоя на пороге гибели, Асель хотелось верить в свет.       «Если мы выживем, я никогда не скажу, — решила она, — что именно из-за нее Шайлиан лишился матери. Стилет держала Нитсу, и она же вытолкнула за борт. Ирония…»       Эван резко отряхнулся от пепла, приковав все внимание к себе. Иногда человек абсолютно невзрачной внешности обладает такой харизмой, что оказывается на первом плане навечно.       — Наивный мститель, венец рода, — буквально выплюнул Эван очередную колкость. — И вавилонская блудница с кинжалом за спиной. Хороша компания! Зачем пришли? Пол тронного зала Кэрлэйири оказался слишком холодным? Лучше бы сидели и ждали, пока моя воля окончательно возьмет вверх над старыми законами.       — Поэтому и пришли, — прохладно заметила Нитсу. Взгляд Шайлиана стал сосредоточенным. «Ему достаточно нанести один удар, — вдруг поняла Асель. — Вот о чем говорил Теллур! Меч зачарован призрачным пламенем, он сожжет часть человеческой души! Спасибо…» Впервые болтовня Эвана сыграла против него самого; Асель захотелось крикнуть об открытии, чтобы Шайлиан знал, что делать, но где гарантия, что Эван не исчезнет, поняв, что его слабость раскрыта? Нет, ей следовало молчать.       — Я вас не понимаю, — все с тем же каменным лицом сказал Эван. — К чему эти саморазрушительные порывы, страсть уничтожать стабильную, привычную реальность, чтобы в конце концов наделать миллион ошибок и поплатиться за это?! Я могу подарить вам мир, где не нужно беспокоиться о будущем, где каждый найдет себе применение для общества! Нет неизвестности, нет неопределенности и нет никого, кто бы разрушил чертову социальную иерархию, которой отродясь не было в Мосант, потому что ее хозяин — зазнавшийся имбецил!       Асель пришло в голову, что Эван никогда не показывал настоящей силы, находясь в Мосант. Да, он строил великолепные планы, подговаривал нужных людей и один раз пережил удар лазером, но не более. Отец не мыслил себя без чар, а Эван сознательно отказывался использовать серебро. Значило ли это, что Эван бессилен? Нет. Всего минуту назад — если можно было говорить о времени в погибающем мире — он атаковал Асель матрицей. Вопрос в другом: настолько серьезной была мощь дальнего потомка Трида?       — Я жила в подобном мире, — подала голос Нитсу, единственная, кто находил в себе силы не молчать. — Поэтому надеюсь, что мною все ограничится.       — Ты просто ненормальная по своей сути, — отмахнулся Эван. — Как все остальные здесь. Хаос, выбор, душевные метания, внезапно проснувшаяся совесть и предательства. В этом весь Майриор. Ничего страшного, — он послал взгляд на Асель. — В моих силах вас исправить, включая ту самую суть, как у них, «раздувшихся трупов». Я могу это сделать. Жаль, что вы не исправитесь добровольно. Я помогу.       В темноте выступили сотни звезд. Они заскрипели, зазвенели — Шайлиан отбил мечом первую вестницу боя. К ногам Асель упал меч, в котором, покопавшись в памяти, она узнала оружие хайлендских рыцарей с востока. Нитсу выругалась. Взмахнув рукой, она создала огненный барьер, который не пропускал металл, но позволял видеть, как клинки возникают из ниоткуда раз за разом и набрасываются на Шайлиана, будто управляемые невидимой армией. Некоторые из них покрывала ржавчина, на некоторых отпечатались пятна крови, объединяло же одно — участие в прошлых битвах за независимость. Среди них не нашлось стали, встреченной в боях между Хайлендом и Синааной. Все были выкованы для революций и гражданских войн.       Асель впервые задумалась: кто он, Эван? Аристократ, по собственному признанию, но говорящий об этой с неохотой. Не внутренние ли войны вызвали такое нежелание…       Шайлиан отбивал все удары. Он встречал набеги мертвой стали клинком, вызывая стопы искр, проскальзывал мимо, уворачивался от всех мысленных ухищрений Эвана, который напряженно следил за боем. Впервые за время знакомства Асель видела в самопровозглашенном энлордельере неуверенность и сомнения. Причина была ясна: Шайлиан предугадывал любое его решение, контролировать каждый меч Эван не мог. Детали уходили от него, и это больно било по самолюбию полубожества. Сравнение с главным врагом шло не в его пользу; Эван решился на следующий шаг.       Огненное кольцо вокруг Асель и Нитсу резко сузилось, опалив волосы и одежду. Асель взвизгнула; Нитсу притянула ее к себе, прижимая к груди, и остановила огонь ладонью. Шайлиан пропустил удар — по предплечью забежала кровь. Капли сорвались и поплыли вниз, в самую бездну.       — Не отвлекайся, идиот! — крикнула вампирша. — Он того и добивается!       Асель не чувствовала огонь. Он уже принадлежал другому миру, в котором ей не было места. На секунду ей захотелось пропасть в этом пламени, но Нитсу прижимала слишком крепко. Откуда силы? Откуда в ней всегда брались силы? И хватит ли их?       — Я не могу тебе помочь, — прошептала Асель, но Нитсу, сильнее раскрыв ладонь против пламени, показала тем самым, что помощь не требуется. Сквозь ее пальцы проглядывалась фигура Эвана. На его лице кривилась гримаса отвращения; в языках огня плясал образ разрушенного города, тлеющих транспарантов и жженой кожи. Падали башни, рассыпались стены столицы. Эван настолько сливался с открывшейся картиной, что Асель нисколько не удивилась, когда он произнес:       — Не люблю огонь. Огня не будет в новом мире — ни пожаров, ни бедствий, ни разрушений, ни погибших в собственных коронах родственников.       Шайлиан отбил очередной клинок, и буря стихла. Пламя развеялось — Асель и Нитсу отбросило назад волной жаркого воздуха. Асель упала во ртутную лужу, Нитсу повезло меньше, и она распласталась у погасшей звезды. Шайлиан, освободившись, в долю секунду занес над Эваном меч.       Наградив его улыбкой, полукровка опал на землю серой водой. Она впиталась в поверхность мира и пропала. В воздухе остался только чуть светящийся силуэт и черты надменного лица. Их смыло подкравшейся ночью.       Асель зачарованно смотрела на место, где стоял ее последний враг; Шайлиан, помедлив пару мгновений, подбежал к Нитсу.       — Ты как? Нормально? — услышала Асель его шепот, но слова доносились глухо, точно через корку льда или воду в ушах.       Она увидела рассвет.       Робкий серебристый шар медленно поднимался над укрытыми дымкой равнинами. Лучи не гуляли по полянам и не пронизывали воздух — шар испускал ровное сияние, которое невесомо касалось кожи теплом.       И не было тьмы над бездною, не кружилась водная гладь над ее беспокойной душой.       Асель опустилась на колени. Пальцы ее обняли короткую нежную траву, еще влажную от росы. Пахло свежестью, той самой свежестью, что всегда приходила в конце весны вместе с грозой; но теперь не звучал голос грома в небесах, не разливалось эхо по черному полотну неба; синева над головой не подпускала облака к жемчужному шару.       Легкое касание лилового, нежно-розового разбавляло привычный Мосант рассвет. Асель увидела, что слева, на склоне высокого холма, распускались васильки, а у края летнего островка проступает ручей. Он тек в сторону шара, туда, где расступался туман под дыханием ветра. Был ли новый берег за ним или нет — то невозможно было различить. День становился все более ясным; по левую руку вдруг показались высокие горы, какие Асель видела у города Брааса в далекие времена.       Она встала и направилась в сторону веселых синих лепестков. Красоты пробуждающегося мира не отпускали Асель; душа пела, как родник у маленького озерца, полного кувшинок. Около озера росло дерево с дивной бархатной корой и острыми резными листьями. Асель никогда не видела таких. Ветер пел, шумело далекое море, и ветви покачивались в такт крыльев птиц, что внезапно пролетели мимо. От порыва на глаза упала прядь волос. Озадаченная, она склонилась над озером и не увидела себя. Она видела…       — Просто сон…       Ведь настоящий мир — она — рушился под натиском других. Нежданная греза развеялась, и Асель понял, что стоит на коленях посреди другого рая — пепельного.       — Просто мечта, — прошептала она. — Его и моя.       — Я тоже мечтал, — сказал Эван. Он стоял совсем рядом, Асель видела его ноги перед собой. — Только по-другому, правильно, как нужно. Я знаю, видел, к чему приводят вечные перемены, и положу душу за то, чтобы увидеть мир, где их не окажется. И если никто не разделяет эту мечту — я докажу всем ее целесообразность. Разрушу тебя, его и подниму легион мертвых, перед каким когда-то стоял сам, чтобы они увидели, к чему стремятся на самом деле. И чтобы ты увидела, насколько ничтожна. Мой друг… его цели отличны от моих, но мы поклялись не пересекаться.       Асель с трудом различила в подступающем мраке Нитсу и Шайлиана, лежащих у погасшей звезды. Их не должно быть в последних картинах уходящего мира — какую роль приготовила им судьба, презиравшая пустые ходы? Шайли — почему он родился? Почему Нитсу вырвалась из Брааса и пережила всех? Где ответ? Он блуждал рядом, очевидный, но Асель упорно не могла его поймать. Эван явно не утруждал себя подобными вопросами. К неуверенности добавилась досада:       — Они тоже видели исполнение желаний. Как слабы созданные Майриором души, если таят от малейшего признака беззаботного детства. Его, в отличие от моего, тоже было беззаботным. Я не могу похвастаться ни любящей семьей, ни друзьями, ни властью… Это все отняли. Дали взамен революцию и бойню. Могу поделиться ощущениями!       Полотно под ними забурлило. Белесая пленка расступилась — Асель увидела скрюченную руку со следами разложения и закрыла глаза. Она не могла смотреть. Эван нашел ее страх — собственную смерть, вестниками которой были тела жителей Мосант. «Не смерть, — поправила себя Асель. — Пустота». Хаотичное чавканье, лязг оружия, грохот над головой едва не заставили ее прижаться к ноге Эвана, точно собачонке. Лишь бы прекратить творящееся безумие. Даже мрак не внушал Асель такой ужас! Она боялась, но все же представляла легион мертвецов перед собой. Пугал не внешний вид или боль, которую они могли причинить, отвращение не было столь ярким, нет… Асель до дрожи боялась символа того, что они представляли. Волнение за брата и Нитсу отступило на второй, даже третий план. Перед лицом гибели все эгоисты. «Это он и хочет доказать, — поняла Асель. — Ублюдок». Она открыла глаза. Надежда обманула — армия трупов вовсе не была очередной выдумкой, и Асель, пряча возродившийся страх, посмотрела Эвану прямо в зрачки. В них плескалось черное серебро, того же цвета, какими недавно были тучи над Новым Аливьен-иссе.       — Ты можешь это прекратить, — заметил он. — Поверь, мне не доставляет никакой радости видеть, как погибают талантливые люди — я замечаю плюсы других и признаю их. Но они не согласятся меняться, потому что зависят от того, что в них вложили тупоголовые Майриор и Эрмисса. Если бы сдалась ты, то…       В сердце Асель вскипел гнев.       — Не получишь, — прошипела она. Эван усмехнулся:       — На суде Майриор сказал то же самое. И что с ним теперь?       Полукровка наклонился к ней, буквально касаясь губами уха, и тихо, так, чтобы не услышала сама бездна, продолжил:       — Он предпочел бы видеть то, что сейчас видишь и чего боишься ты, чем подарок Висмута на прощание. Безразличие и забвение хуже смерти для творца. Пусть поблагодарит матушку за гордость.       Эван встал. Гнев внутри Асель опал тяжелыми каплями и смерзся в единый монолит под ребрами. Полукровка нашел самое больное место — того, кого она любила больше всего, несмотря на его многочисленные ошибки совести.       — Эй! — услышала Асель. — А если я уберу огоньки? Чем будете защищаться, уважаемые? На одной храбрости далеко не уедешь! Давайте я охлажу ваш пыл!       Дрожь пробежала от дикого холода, сковавшего тела, сердце замерло, пораженное льдом. Асель спрятала лицо в ладонях. Будто это могло защитить от адской, инфернальной стужи, которую наслал на руины Мосант Эван! Ее дыхание сбилось, и сама кровь загустела в венах. Внутри поселились крохотные иголочки. Каждый вздох сопровождался болью во всем теле. Глаза закрывались. Их хотелось закрыть.       Это конец.       Для чего дальнейшие страдания? Уйдет она — уйдут все, и не останется ни безразличия, ни легиона мертвых, ни проклятого огня…       Асель готова была сдаться и уйти в бездну, но незваные лучи, прочертившие небо, заставили изменить решение.       Это было солнце. Яркий лазоревый шар медленно поднимался над залитым гнилью полем. Лучи не гуляли по пеплу и телам и не пронизывали воздух — шар испускал ровное сияние, которое невесомо касалось кожи теплом. Спасительным теплом. Лед растаял, и дыхание вернулось. Асель приподнялась на руках.       Освещаемая небесными лучами к ним спускалась фигура в молочном платье. Оно стиралось с кожей и выдавало себя только складками и шлейфом юбки. Горели глаза, горел силуэт — Асель поняла, что взошло вовсе не солнце, это раскрылась чья-то душа. Именно душевное тепло пробудило ее, не рассвет луны.       Или…       — Сэрайз, — перевела на вампирский манер сакральное словосочетание Асель.       Эван с усилием сжал ладонь — армия мертвых опала на землю, разом лишившись сил. Шайлиан и Нитсу изумленно закрутили головами. Оба были растрепаны, исцарапаны и дымились от магии. Увидев Сэрайз, они отреагировали по-разному: Нитсу отступила на шаг, побелев сильнее, чем от вида трупов, Шайлиан замер; сама Сэрайз не могла отвести взгляд от единоутробного брата. Асель догадалась о всех причинах странного поведения. Нитсу не могла поверить, что принцесса, которую она отдала на растерзание майомингам, жива; Шайлиан не мог понять, почему незнакомая девушка так похожа на него; Сэрайз видела черты отца во встреченном юноше.       Разве кто-нибудь мог предсказать подобную встречу?       Однако сейчас была важна вовсе не она. Сэрайз плыла в лучах прямо к Эвану. Тот даже улыбнулся, глядя на золотистые локоны и полупрозрачное платье. Строгие губы не ответили тем же. Радость Эвана чуть увяла:       — Я полагал, вы более умны, принцесса. Ваши родители всегда руководствовались выгодой и логикой, ожидал от вас те же черты. Разочарован.       — Вы их не знали, — высокий голос Сэрайз бил ультразвуком. — Ваше утверждение беспочвенно.       Эван приподнял брови.       — Первый раз слышу обвинения об отсутствии логического мышления в свой адрес! Беспочвенно? Люди оставляют следы не только в ваших сердцах. Для нас, богов, души оставляют их в матрице. Не обманывайтесь, все, что я сказал вам тогда — чистая правда. Ваша мать жила только рассудком и воспринимала привязанность ко второму мужу как личный провал, — Эван бросил взгляд на Асель. Она попыталась не выдать охватившее волнение. — Вашего отца я знал лично. Лантан умел находить лазейки из западни, но на стратегию не хватало воображения… Ваш отец, принцесса, как его создатель, презирал чувства. Он никогда не отказался бы от выгодного знакомства в моем лице. Это потом, когда Майриор сам пропал в зеленых очах Леты, малышка Анни позабыла, что такое мозги…       Асель сжала кулаки. Сэрайз побледнела.       — Что ж, тогда я умнее своих родителей, — процедила она.       Эван покачал головой, изображая снисходительность.       — Нет. Вы глупы, как всякая молодая женщина, ослепленная юношеским максимализмом и шквалом гормонов. Вас мучает совесть. Вы думаете, что вмешавшись, искупите вину родителей. На самом деле вы понимаете, что родители оказались не лучше деда с прадедом, какие бы вы оправдания ни придумывали в разговоре со Спэйси. Матери… да, она отвечала на письма даже ночью, но храбрости признаться, что в гибели Кэрлимы виноваты вовсе не предатели из храма земли, ей не хватило. Отец поддержал ложь. Он поддерживал много лжи, верно, Асель? Михаэль Аустен — далеко не принц из сказок. Прежде чем вы откроете рот, принцесса, я сразу заявлю, что чаша со светлыми поступками его души ничтожна по сравнению со второй. Не обеляйте. Не обманывайтесь — во-первых. Во-вторых, ваши попытки в геройство никто не оценит. Некому. Я предложил вам единственный способ все исправить, но вы отказались, раз пришли по мою душу.       — Я не нуждаюсь в чужом одобрении, — отчеканила Сэрайз. — И тем более в советах.       — Прекрасно, — отозвался Эван. — Я знаю похожего человека, сейчас он валяется в пепле и собственной крови. Как грустно, что он приходится мне родственником. Вы, принцесса, жестоки. Я послал вас к нему, чтобы лунная магия подарила быструю смерть страдальцу, а вы пришли ко мне. Бесчеловечная жестокость, но не удивительная, если вспомнить однофамильцев.       Они стояли на куче трупов, кровь омывала их ноги, и Асель чувствовала, что медленно, медленно проваливается вглубь. Принцесса нисколько не показывала отвращения, Шайлиан, напряженный, как голый нерв, наблюдал за ней, и только Нитсу позволила себе показать, что находиться в гнили ей неприятно.       — Иногда жестокость оправдана, верно? — вопросил Эван, его последнее слово слилось с воем воспрянувшего пламени. Языки огня вырывались из тел и стремительно темнели. То была сила души Белладонны, то был яд, убивший принца Вердэйна и леди Лету, воплощенный хаос Переменчивого мира. Его касание — смертельно, и в смерти черный огонь смотрелся притягательно, волнующе, закрывал своим великолепием всякий иной свет. Эвану было тяжело найти с ним общий язык. Оставив чернильное полотно жечь свободно, он воздел руки к небу — гром заставил всех, даже тени, отшатнуться в страхе. Электрические заряды опутали кисти полукровки беспокойной сетью; Эван целился в Шайлиана, и это было очевидно — он давно понял угрозу клинка с призрачным пламенем и не случайно атаковал только владельца меча. Искры блуждали в залитых черненным серебром зрачках, отражались в стеклах очков. Эван стрелял, даже не скрывая цели, как когда-то Трид убил Лорелею. Заряд неминуемо уничтожил бы жертву, если бы не мимолетное движение Сэрайз.       Крошечная искорка животворящего синего пламени поселилась в мертвом, на которого опирался Эван, и возрожденный схватился за ногу полубога-энлордельера. Эван покачнулся. Заряд сорвался с его пальцев; Эван отбросил мешающее ему тело в основание горы, на которой они стояли; молния, минуя Шайлиана, раскрошила основание Кэрлэйири. Крепостная стена треснула. Башни падали в бездну под затихающий гром. Эван замер, провожая крошево камней и трупов взглядом, он был растерян, совершенно растерян, и только когда по темноте замерцали голубые искры, в его глазах возникло понимание. Он проиграл так глупо, как только мог проиграть самоуверенный человек. Эван успел повернуться к виновнице морока, лунной принцессе, прежде чем огонь обрушился на него — меч вонзился в спину и вспыхнул тем же цветом. Он призывал обрушить его на Майриора, но судьба распорядилась, чтобы от дара древней богини Сезарии распалась душа другого полукровки.       Призрачное пламя жгло нещадно. Оно проникало сквозь кожу и плоть, надежду и ярость, обгладывало кости. Призрачное пламя не давало тепла. Эван умирал в холоде бездны, и когда его колено надломилось, Асель испытала жалость. В конце концов, он всего лишь шел к своей цели. Эван заслуживал уважения, но заслуживал и смерти. Огонь крепчал; искры впитывались в вызванные полубогом тела, и мертвецы звали его к себе, желая вырвать больше жизненной силы.       Кэрлэйири продолжал стоять неприступной крепостью.       Единственным звуком, оставшимся в Мосант, оказался треск пламени. Мертвецы набрасывались на него, хороня Эвана глубоко под собой. Меч остался наверху. Сэрайз подняла его, провела пальцем по лезвию и повернулась к подошедшему Шайлиану. Юноша была бледен. Он принял меч из рук лунной принцессы; никто не произнес ни слова. Нитсу продолжала бездумно смотреть на Кэрлэйири. Гибель Эвана нисколько не потревожила воительницу. Все, что было важно для нее, заключалось в небе.       Шайлиан убрал меч в ножны. Сэрайз отерла с его лба каплю крови. Остался легкий розовый след.       — Он говорил мне про тебя, — услышала Асель ее тихий голос. — А я не верила, что это возможно. Думала, что осталась одна. Мы не одни. Мы остались. Наша династия продолжится в нижнем, эльфийском, мире. Папа был бы счастлив, и мама тоже! Я познакомлю тебя со Спэйси, и мы что-нибудь придумаем…       Нитсу выпрямилась после этих слов и сложила руки на груди. Кэрлэйири, наконец, прекратил подниматься. Он завис в двух-трех километрах над бывшими землями Мосант. Иногда его скрывали беспокойные рваные тучи — предвестники дождя. В глубине туч полыхал огонь, зеленые вспышки. От одной из них, последней, озарился весь пустой мир.       Асель в беспокойстве пошевелила пальцами. Она только сейчас поняла, что стоит по щиколотку в воде. Не успела Асель додумать эту мысль, как провалилась, точно под лед, в бездну.       Нет, это был всего лишь океан.       Тихий, молчаливый, темный. Черная вода ласкала кожу и застилала глаза. Асель не видела ничего. Вскоре шелк отступил от тела, и осталась только темнота. Она заглушала даже звуки.       Висмут, потеряв ненужного союзника, более не скрывал силы. Раньше тени прятались в углах, под людьми и в сновидениях, но теперь ночь стала осязаемой. Она вгрызлась в тело; чья-то рука подхватила ослабевшую Асель (мысли ее заслонила боль и туман) за локоть и заставила, крепко сжав ладонь, вновь встать на ноги. Это оказалась Сэрайз: фигура принцессы источала ровное лунное сияние, что становилось все ярче. Это был рассвет. Над ртутной поверхностью мира блуждали лазоревые лучи. Душа Сэрайз дарила невыносимый жар, он обжигал и отгонял тени, пламя менялось, точно ветер у моря: бледно-голубое, васильковое, насыщенно-синее и, наконец, серебристое. Чем сильнее оно становилось, тем дальше отступали тени; однако Асель видела, что и ночь становится бездной. Сияние собиралось в языки пламени. «Она как звезда», — подумала Асель, в восхищении глядя на принцессу сквозь туман в глазах. Так похожа на родителей… Одной рукой Сэрайз сдерживала ее, второй — Шайлиана, а сердцем — тени. Только одного сердца было слишком мало, чтобы победить.       Едва распустившаяся луна гасла, и в тот момент, когда Асель подумала, что мучение, наконец, кончится, душа Сэрайз зазвенела с новой силой. Что-то родное, дорогое разлилось в воздухе; Асель, повинуясь интуиции, кинула гаснущий взгляд влево, где загоралась еще одна звезда. Это был отец; по венам бежал горячий свет, и от него буквально разрывалось тело. Она видела неясный клочок света, летящий к ним, она видела щупальце тени, отрезающей путь, и яркий зеленый огонек. Они слились воедино; сплетенная душа впиталась в одиноко стоящего Шайлиана и опалило убегающую в Кэрлэйири Нитсу — последнее, что показал мир.       Последним же чувством стала раскаленная добела душа и жидкий свет, в который она уходила навсегда. Пламя обняло ее и растворило в блаженстве, в тысяче языков пламени, сливающихся в стремительном вихре серебряного мира — ее новой жизни.