11 163 год от сотворения мира, Ситри Джейн Танойтиш
Столица империи стояла на берегу Сёльвы, самой холодной реки материка. Одной стороной крепостные стены города касались русла, другой — обрывались в ущелье. Луга, цветущие сады окружали Анлос, даря вечные ароматы мяты и лаванды. Жители давно привыкли к райским запахам, считали их неотъемлемой частью жизни. Однако в полуденную жару, особенно весной и ранним летом, мята и лаванда начинали дурманить голову настолько, что даже коренные горожане стремились вырваться из столицы. Что уж говорить о гостях? Ровная вереница коней, дилижансов и просто пеших путешественников уходила по мосту на южный тракт — единственную дорогу, ведущую из города. Восточный тракт затопила буйная Сёльва после прошедших дождей. Все ручьи вздулись, точно напившиеся крови комары, поля залило, на них буйствовали птицы. Экипажи и жители передвигались по скрытым под тонкой фатой воды дорогам. Адепты заботились лишь об урожае, не в силах успеть везде: большинство из них гнили на войне. На мосту же, свесив ноги над Сёльвой, сидела девушка. Ее взгляд провожал уходящую вдаль колонну. Девушке явно хотелось присоединиться к путешественникам, но исполнить желание она по какой-то причине не могла. Девушку сложно было назвать красавицей, но и откровенной дурнушкой — тоже. Изломанные брови обрамляли ярко-зеленые, самого колдовского оттенка, глаза, сверкавшие на смуглой коже. Крепкие скулы, округлая линия лба и капризная, кокетливая родинка на щеке. Все портил нос, нависший над губами, что вкупе с выступающим подбородком создавало ведьминский силуэт. Девушке можно было дать двадцать пять-двадцать восемь лет. Морщинки только начали прорезать кожу, начиная у раскосых глаз. Платье ее явно стоило недешево, но выглядело не лучшим образом. Где-то на ткани отпечаталась трава, на спине чернела маслянистая полоса. Сама хозяйка тоже не могла похвастаться ухоженностью. Колени, сплошь в синяках и ссадинах, девушка пыталась скрыть подолом, но платье упрямо задиралось от порывов ветра. Красота ногтей оставляла желать лучшего. Но разве кто-то замечал их на фоне зеленых, роскошных, пусть и лохматых волос? Из проезжающих мимо дилижансов на девушку смотрели люди, прохожие — оборачивались. Многие переговаривались, кто-то откровенно хихикал. Она же продолжала провожать всех взглядом, изредка ворча что-то под нос. Проклинала, наверное. Неизвестно, чего ждала девушка. Может быть, она хотела кого-то встретить, может — увидеть, а может, просто сидела на ветерке и прохладе, но, как бы то ни было, внезапно показавшаяся на юге кавалькада из восьмерых всадников заставила девушку встрепенуться. Тоска и недовольство исчезли с лица, появилось слабое подобие улыбки. Синяк на лице мешал ей радоваться открыто. Впереди кавалькады с большим отрывом ехал всадник на светло-рыжем коне. Легкие охотничьи одежды мужчины сияли на солнце латунной вышивкой. Выражение крайнего презрения, недовольства и даже отвращения застыло на его лице. — Кронпринц! — зашептали люди. — Кронпринц Михаэль! Да, это был наследник империи, и он возвращался с охоты из северных лесов. Охота — вот главная страсть кронпринца Хайленда. Глушь гор, болотистые леса к югу от столицы, чащи Верберга, буреломы запада — он побывал везде. Обычные звери Михаэля не интересовали, азарт и жажда острых ощущений звали к темным тварям. Драконы, виверны, гигантские змеи — он любил опасность. Народ утверждал, что кронпринц охотится на самых кровожадных, чтобы спасти простой люд. Некоторые в этом сомневались: разве не было бы проще убить чудовище лунным светом, нежели пускать стрелы и биться с ним мечом? В любом случае, кронпринца любили практически все. Драма в личной жизни добавляла любви: вдовец, потерявший единственного сына по вине твари Синааны, чьи дети — такие же уроды, как их мать. Не умалял всеобщего чувства даже отвратительный характер кронпринца. Заметив зеленые волосы, Михаэль пришпорил лошадь и оказался у девушки в пару секунд. — Что ты здесь делаешь? — резко спросил он. Конь забил копытом. Народ начал подслушивать, но кронпринцу было достаточно обратить внимание на особо наглых горожан, чтобы те в страхе отступили. Лунный свет, которым владел Михаэль, пугал всех. Девушка встала. Роста она оказалась совсем небольшого; кроме того, внезапно обнаружилось, что в остальном девушка далеко не фея. Платье песочного цвета едва сдерживало ее формы. — Гуляла, — с вызовом ответила девушка. — А мать знает? При этих словах девушка нахмурилась. От ответа ее спас подоспевший рыцарь на вороном коне. Темные волнистые волосы всадника спускались до самого пояса. Хозяин явно ухаживал за ними. Усы и короткая острая бородка блестели от масел. Этот мужчина пришелся по душе зеленоглазой девушке. Она улыбнулась яснее. На лице же Михаэля отчетливо проявилась брезгливость. — Ситри! — прогрохотал подоспевший рыцарь. — Что ж ты тут делаешь? — Гуляю, принц Валентайн, — гораздо теплее, чем первому всаднику, ответила девушка. — Гуляешь? — повторил Михаэль. — На мосту? Ты просто сидишь. — Дышу свежим воздухом, — совсем невежливым тоном ответила Ситри. — Удачи тебе найти его в этой дыре, — съязвил в ответ кронпринц и снова пришпорил коня. Тот стремительно помчался по мостовой в сторону города. За Михаэлем отправились остальные рыцари и оруженосцы. Последним оказался бедный измученный юноша на взмыленном коне, везущий добычу. Остался лишь Валентайн. На него толпа уже не реагировала — младший принц не был интересен народу. Дилижансы и кареты продолжили путь. — А ты почему не уехал? — буркнула Ситри, сменив манеру беседы на более непринужденную. — Что делать в замке? — отмахнулся Валентайн. — Там нет Мару и провоняли лавандой даже шторы. Ситри нахмурилась и, вздернув нос, заявила: — По-моему, отсутствие Мару — очевидный плюс. Ты ее годами не видишь. — А когда наконец вижу, покидать не хочется, — вполголоса заметил принц, о чем-то задумавшись. Ледяные фиалковые глаза блеснули неожиданным теплом. Маленькие ручки Ситри смяли подол платья. Они не знали труда. — Хорошая у тебя жена, — внезапно добавила она. — Сидит в столице, пользуется твоим положением, а сама даже к мужу съездить на день не может! Я бы съездила! И не на день! — Значит, кому-то повезет, — отшутился Валентайн и вдруг прищурился. — Ты хотела подышать свежим воздухом? Залезай, прокачу до озера. Друг, ты же не против дамы? — он потрепал коня по гриве. — Давай, Ситри, твоя мамаша ничего не скажет, с тобой буду я, не Михаэль. Ситри задумалась. Валентайн ей нравился. Он, конечно, отличался странным мировоззрением, но Ситри те нисколько не волновали. Он мог дать ей лучшую жизнь, а неодобрение Мару и Сёршу ничего не значило. В конце концов, ей, Ситри, уже сорок один год, что бы ни говорило отражение в зеркале. Мать до сих пор относилась к ней как к маленькой девочке. Ситри хотелось жизни, достойной дочери монарха, занять свое место в мире. Она могла использовать Валентайна, чтобы однажды уехать прочь из столицы и сделать первый шаг к мечте. Сёршу — кандалы на ногах, и нет смысла скрывать, что матери она проигрывает. Нужно уметь признавать собственную слабость… Уехать на озеро с мужчиной — немыслимая дерзость в глазах Сёршу, но Валентайн об этом не знает. Почему нет? Побои стали привычны, а более мать ничего не могла ей сделать. Она, кажется, боялась дочери. — Поехали, — решилась Ситри. — Только помоги, я не залезу, слишком высоко. Даже не вздумай смеяться надо мной! Поднять ее стало бы сложностью для многих, но не для двухметрового Валентайна Аустена. Вес принца с запасом перешагнул порог сотни килограмм — по его громогласному мнению, Ситри была пушинкой. Обхватив подругу за талию (Ситри втянула живот), полуночный рыцарь поднял ее, точно ребенка, и опустил на круп коня. — Будет немного неудобно, — предупредил Валентайн, забираясь следом. — Постарайся прижаться ко мне, чтобы не взлетать на каждом шаге Огонька. — С удовольствием. Ситри обхватила рыцаря руками и прилегла щекой к его спине. Она была практически счастлива. Как это глупо и бессмысленно — зависеть от кого-то, но еще глупее было бы скрывать, что Ситри хотелось бы быть еще ближе к Валентайну. — Держишься? — Да, — произнесла Ситри. Пахло костром и запекшейся звериной кровью. Огонек бодро поскакал по мосту. Ситри повернула голову в сторону юго-востока. Где-то там, далеко-далеко, находился ее настоящий дом — Дикие острова, Нитте-нори. Родина, пока закрытая для нее. Ситри часто читала о Диких островах, со вздохом смотрела на карту в библиотеке, на картины, где они были изображены. Белые пески снились ей. Как она хотела побродить по лесу, по берегу, по городам потерянной родины! Но кто бы ее пустил? Мать нехотя отпускала даже в Аливьен-иссе и Верберг, и никогда Ситри не оставалась без контроля. Возможно, получилось бы отправиться на Дикие острова с Валентайном, но, во-первых, полуночный рыцарь сам целиком зависел от указов Михаэля, а во-вторых, Сёршу никогда не пустит ее на земли, которые должны принадлежать Ситри — крови Бейлара-мученика. Иначе доченька упорхнет из золотой клетки быстрее, чем волна покидает берег… Оставшиеся родственники на островах едва ли будут рады объявившейся наследнице — нужно смотреть правде в глаза. Раз так… Ей нужен более сильный покровитель, чем Валентайн. Тот, кто даст ресурсы для воцарения. Ситри наблюдала, как сменяется пейзаж: все начиналось с заливных лугов, на которых веселились и купались разноцветные пичужки, потом луга сменились затопленными полями цветов. Адепты водной магии спасали сельскохозяйственные угодья. Она, Ситри, уродилась без магии. Дар звезд — редкость в империи; в королевстве способности получает каждый поклявшийся в верности Королю. Ситри не могла избавиться от этой мысли… Она с тоской повернулась к северу — начинались горы. — Посмотри вперед. Ситри чуть свесилась с коня, чтобы заглянуть за полуночного рыцаря. Дорога обрывалась вниз, прямо в гигантскую лужу. Приток Сёльвы соединился с Серебряным озером. В нос ударила влажность, стало трудно дышать. Странная кровь бурлила в Ситри. Мать ее происходила из пустынь и боялась влаги; отец, говорят, не переносил засухи. Их же дочь бросалась из крайности в крайность. — Мда, ну и красота, — сказала Ситри. Солнечные лучи бродили по образовавшемуся болоту. Воздух на ним дрожал от испарений, насекомые всего севера решили посетить появившийся курорт. — Не знаю, когда восточный тракт восстановят. Может, Михаэль оставит меня в столице на пару дней, — с надеждой сказал Валентайн, — ведь другая дорога до поста займет больше недели. Астрея могла бы вытащить тракт из болота, но явно не собирается этого делать. И, к тому же, низины тоже не слишком… их тоже затопило, одним словом, а все торговые пути находятся там. Мару в письме рассказывала. — Ей-то что там делать? — буркнула Ситри. — Руководит… — Кто ничего не умеет — тот и руководит. Так всегда было. О Мару Ситри была самого невысокого мнения. Ответа не прозвучало, и всадник пришпорил коня. Огонек понесся вниз. — До Серебряного озера мы не доберемся, — крикнул Валентайн, цоканье копыт коня не смогло перебить его зычный голос. Ситри и так видела, что путь затопило водой окончательно. Интересно, на что рассчитывал полуночный рыцарь, предлагая отправиться к Серебряному? — Предлагаю завернуть к югу, там есть симпатичное озерцо в лесу. Не против? Посидишь, может, поплаваешь… — По-твоему, я купальный костюм всегда с собой ношу? — Я отвернусь, — пообещал Валентайн. На том и порешили. На первом же перекрестке Огонек повернул вправо и поскакал в сторону низин. Природа неуловимо менялась: деревья становились все выше, листва темнела, ветви начинали перекрывать дорожку. Вскоре солнце совершено скрылось под пологом леса; его захватывали хвойные деревья. Пряно пахло грибами, мхом и свежим дождем, раскисшей почвой. Тропа сходила на нет. Пару раз Ситри слышала впереди рычание и торопливый стук копыт да шелест кустов и высокой травы. Сумрак деревьев, заросли у их корней внушали страх. Ситри нечасто выбиралась на природу, особенно такую дикую. — У тебя меч-то есть? — спросила она. — И меч, и лук, и сила лавы, — успокоил ее Валентайн. — Не бойся, не погиб на поле боя за столько лет — в лесу не помру тем более. Минут через пять уже приедем. — Часто здесь бываешь? — Мы охотились сегодня в этом лесу. Уничтожили троих адонов. Обладай я силой лунного света, убивал бы их каждый день… а Михаэль лишь веселится охотой, — отношения между дедом и внуком всегда были холодны, и практически любой рассказ об их редких совместных вылазках заканчивался какой-либо гадостью в адрес кронпринца. Ситри оставалось лишь закатить глаза в таких случаях. Да, Михаэль мразь. Но и с мразью можно найти общий язык, если это выгодно. Конь, перепрыгивая через лужи, в очередной раз повернул, и тропа стала лужайкой. Отступили еловые лапы, бурелом сменился короткой зеленой травкой с редкими цветками. Ситри втянула воздух: к грибному запаху примешался аромат зелени и легкие сладкие нотки гниения. Она снова свесилась в попытке посмотреть вперед. Там блестело озеро. — Берег травянистый? — с разочарованием спросила Ситри, заметив, что земля превращается в болото. — Нет, песочный, но растут камыши. Огонек остановился через пару минут. Конь взобрался на камень и отказался идти дальше, как бы его ни упрашивали. Валентайну пришлось соскочить на землю, и он едва не провалился в нее по лодыжки. Хмыкнув, принц вытащил сапог из зачатков болота. — Я не пойду по этой грязи, — сообщила Ситри. — То есть не пройду. Куда ты меня притащил, святая Мёрландия тебя дери? Валентайн засмеялся. Улыбка — нечастый гость на его лице, но она была всегда искренна, Ситри почему-то верила в это. Ей нравилась искренность — редкое качество в столице империи. — Я помогу. Валентайн снова обхватил ее за талию и снял с Огонька. Опускать на землю Ситри он не стал и просто понес на руках к кромке воды. Она буквально жмурилась от удовольствия. Где-то на юге громыхала гроза. Так всегда бывает после жары. — Наверное, скоро грянет ливень, — заметила Ситри. — Твоя лава защитит нас от дождя? — Ммм… — протянул Валентайн. — Только меня. Тебя она съест. — Прискорбно. Ситри заметила, что на востоке пряталась луна. Ночное светило не пожелало сегодня покидать небо. Полупрозрачное, серое, оно смотрело на Мосант и ждало, когда исчезнет солнце, чтобы распуститься во всей красе. — Все, начался нормальный берег. Валентайн опустил Ситри на песчаную косу. Наверное, когда-то в незапамятные времена здесь плескалось море. Говорили, мир зародился там, где покоились пустыни и степи у Аливьен-иссе. Значит ли это, что все остальные земли раньше скрывала толща бездонного океана? Ситри окинула взглядом водную гладь. Поверхность, как зеркало, отражала небо — чистое, невинное… Мешали лишь островки кувшинок. Она никогда не видела кувшинок розового цвета. Присмотревшись, Ситри поняла, что те не совсем розовые: на самом деле кувшинки были белы и только посередине в них упала капля красной краски, по краям растворившись до розового. — Красиво, ничего не скажешь, — похвалила Ситри полуночного рыцаря. — Романтично: хочется или влюбиться, или убиться в таком месте. Сам, как понимаю, в воду не полезешь? — она принялась расстегивать платье. Валентайн внезапно расхохотался: — Если мы будем вдвоем голыми купаться в озере, твоя маман точно спустит с меня шкуру! — Откуда она узнает? — отмахнулась та. — Кстати, можешь не отворачиваться: я буду в нижнем белье, — с этими словами Ситри вышагнула из платья и повесила его на траву. Подвязав волосы, чтобы не намокли, она принялась заходить в озеро. Вода оказалась горячей, как парное молоко. Песок ласкал ноги, глубина росла медленно. Оказавшись в озере по пояс, Ситри обернулась. — Ну? Заходи давай! — она с удовольствием отметила, куда примерз взгляд друга. — Я жду! Иначе не вылезу! И тебе же самому хочется освежиться! Жарко же! Валентайн, видимо, признав правоту зеленовласой бестии, через голову стянул рубашку и жилет одновременно. Ситри глубоко вдохнула. От открывшейся горы мышц ей стало не по себе, и вовсе не в плохом смысле. «Красавец», — вынесла она вердикт. Зеленые ведьминские глаза без стеснений смотрели на пресс полуночного рыцаря. Когда же на песок скользнули бриджи, Ситри отвернулась — не хотелось, чтобы Валентайн видел, как отчаянно она покраснела. В попытке остудить жар пришлось зайти по грудь. «Почему Мару так везет? — с тоской думала она, как нимфа, плескаясь в воде. — Что в ней такого? Худая, фигура отстой, одни только ноги ничего… Лицо скучное, и сама она тоже скучная! И почему-то Валентайн на ней женился! За что? Проститутка, вот и все. Побыла с принцем пару раз — и все, в Анлосе, замужем, а мне уже сорок один… — Ситри зачерпнула воду ладошками и умылась. — И с Мишелем спит. Ну как так… Кому-то все, а кому-то…» Она проплыла пару метров вперед. Сзади нагонял Валентайн. «Или вот Офелия Нептане, — продолжила Ситри. — Ну ни кожи ни рожи! А едва за Эдгара Вилена не вышла, отказалась, сказала, что он ей просто друг. Идиотка. Ливэйг вообще динамит всех подряд, пора бы уже забыть о своем муже, погиб Мёрландия его знает сколько лет назад… И тоже ведь предлагали! Странные бабы. Мне вот никто не предлагает. То ли маман боятся, то ли я страшная… И за что мне дали такой нос?» Во всех бедах Ситри был виноват нос — это она знала точно. Тонкий, с обвисшим кончиком и горбинкой. И вообще большой и кривой. Спасибо матери. Сёршу явно не передала ничего хорошего. «Выйти бы замуж и свалить от нее к псам амарантовым, — подумала Ситри. — Раз чтобы стать генералом Хайленда, нужно пару раз постелиться перед Мишелем или иметь ноги от ушей, а четвертого варианта начать нормальную жизнь я не вижу». — Да, водичка теплая, — раздался голос Валентайна. — Только, боюсь, гроза приближается. Прямо к столице идет. — Ну и Мёрландия с ней, — пробулькала Ситри, разворачиваясь к полуночному рыцарю. Тот греб так, будто улепетывал от водного дракона. Брызги летели во все стороны. Волна ударила Ситри в лицо, намочила волосы. Та немедленно начала отплевываться и тереть глаза. К счастью, вода оказалась не соленая, иначе бы последствия были бы более печальны, но повозмущаться стоило. — Валя! Рыцарь словно ощетинился иглами. Он ненавидел эту форму имени. — Не надо меня так называть. — Я любя! — заявила Ситри и подплыла ближе. — Мне кажется, или у тебя фингал под глазом? — неуверенно спросил Валентайн. Он отличался слепотой к внешнему миру, и Ситри было лестно, что Валентайн заметил изменения в ней. — Мама, — хватило одного слова для объяснения. Они знали друг друга тридцать пять лет. В детстве Ситри часто уходила с Валентайном купаться в реке. В те времена рыцарь не был в такой опале, Михаэль не точил на него зуб, поскольку не встречался с Мару, ненавидел, но терпел во всех городах, кроме столицы. Сейчас Валентайн являлся нежелательным гостем везде, за вычетом границ империи. — Понимаю, — сказал Валентайн. — Когда я был маленький, Михаэль часто поднимал руку. — Пока ты ее не сломал. — Пока я ее не сломал, — подтвердил младший принц. — Но не стоит повторять этот опасный маневр. Сёршу — она такая… — Больная? — Непредсказуемая. Ситри рассеянно повела плечами. Она не знала другой матери; Валентайн не помнил своей вовсе… Гром с треском ворвался в идиллию, пригнав с собой облака. Валентайн и Ситри подняли головы. Да, погода изменилась стремительно: черные злые тучи облепили небо, на озере поднялись волны. Голова потяжелела. Ситри поморщилась от нахлынувшей боли в затылке. К переменам в погоде она всегда была чувствительна. Определенно, сейчас начнется восхитительный ливень. — Поплыли, — поняв ее, вздохнул Валентайн. — Тебе не холодно? — А ты меня согреть вздумал? — хихикнула Ситри. — Если честно, немного. Ветер… — Простудишься. — Как мило. Не волнуйся, не простужусь. «Ага, с мокрым бельем — точно, — зафырчала он про себя, выходя на берег и снимая с камышей платье, которое только чудом не улетело. Одежда холодила тело. — Не снимать же его? Маман точно прибьет, если так заявлюсь. Не очень-то хочется получать новый фингал на рожу». Трясясь, Ситри выжала волосы. Валентайн тем временем пытался успокоить Огонька: конь бесновался в предчувствии бури. Полуночный рыцарь гнал Огонька нещадно: зелень леса сливалась в единое полотно, тропа превратилась в сплошную желтую полосу, Ситри едва не взлетала на каждом скачке, как Валентайн и обещал. Она прижималась к другу и грелась от его тела: принц был горяч с рождения. Говорят, его мать, хрустальная дева, не могла обнимать младшего сына, Рейлиара, но старший, Валентайн, вполне выносил ее ласки. Ситри иногда думала: как принц Вердэйн спал с глыбой льда, найденной им в лесу? Холодно-то ему не было? От обилия веселых и не очень мыслей Ситри чуть ослабила хватку. В небе над ними разразился гром; конь взбрыкнул; Ситри с визгом сорвалась с Огонька. Вверх поднялись брызги — она угодила прямо в лужу. Спокойствие леса разбил бурный поток ругательств, от которых покраснел бы самый прожженный морской волк. — И как я теперь в замок заявлюсь? — вопросила Ситри в самом конце речи. — Я дам тебе свой плащ, — попытался утихомирить ее полуночный рыцарь. — Мать знаешь куда тебе этот плащ засунет?! — Не попадайся ей. — Легко сказать! Я должна была вернуться в спальню еще до того, как вышла из замка. Небо над столицей уже патрулирует особо элитный отряд. Валентайн спрыгнул на землю и подал ей руку. Озлобленная на весь белый свет Ситри встала сама. Платье ее промокло насквозь, сзади отпечаталась грязь. Спереди же красовались пятна брызг. С волос капало. В завершении всего, начался ожидаемый ливень. Дождь закапал по листьям барабанной дробью. «Фанфарами!» — в ярости подумала Ситри и встряхнула гривой волос. Да, сегодня ей определенно не везет. С утра поссорилась с матерью, сбежала за город, а теперь… К тому времени, когда Валентайн и Ситри добрались до ворот, оба промокли, казалось, до самых костей. Однако если полуночный рыцарь не особо беспокоился по данному поводу (его грел внутренний огонь), то Ситри дрожала. Зубы стучали, отбивали чечетку. Плащ ничего не мог изменить. Над столицей буйствовал ливень, подкрепляемый шквальным ветром. Ситри пряталась за спиной полуночного рыцаря и в ус не дула; прохожих едва не сносило с ног. «Прекрасная, типично летняя погода», — саркастически думала она, прижимаясь к Валентайну. Лицо Ситри прикрыла плащом, ее никто не узнал. Пожалуй, дочь Сёршу могли бы опознать только по загорелым ногам. Столичная конюшня пустовала. — Наверное, все к буре готовятся, — высказала предположение Ситри, падая с крупа Огонька прямо в руки Валентайна. Слишком высок был конь, под стать хозяину. — О Звезды, ты же совсем холодная! — Ситри ощутила, как две гигантские лапищи обняли ее. Да она сейчас задохнется! Или хрустнут, сломаются ребра. Валентайн прижал ее к себе, как радиатор, испуская жар, свойственный лишь слугам огня да лавы. — Отпускай, пока никто не увидел, иначе маман придаст тебя анафеме. Прикажет Михаэлю расстрелять на ближайшей охоте. Валентайн фыркнул. — Очень смешно… Беги, пока Сёршу тебя не хватилась. Плащ можешь не отдавать. «Я повешу его в особо почетном, но скрытом месте!» — подумала она, замуровавшись в ткани, и побежала по лестнице. По главной пошел бы только самоубийца, Ситри выбрала тайную, для слуг. Мать считала выше своего достоинства заглядывать на вторую лестницу и от дочери ждала того же. Пролет вниз — Ситри оказалась в купальнях, как того хотела. — Ванну! Срочно! Горячую! В купальнях оказалась лишь дежурная служанка. Ситри решила ей помочь. Вместе они в два счета натащили горячей воды. Ситри никогда не считала себя особой голубых кровей, а даже если бы считала, то какой от «особенности» смысл? Не повод ходить, как Михаэль, с каменным лицом. Например, Валентайн относился к горожанам и селянам с любовью: помогал им по мере возможностей, не чурался даже тяжелой физической работы. Ситри собственными глазами видела, как он вскопал огород одной старушке в деревне у Верберга, вскопал так быстро, что обычный человек бы провел в злосчастном огороде дня четыре. А потом прислал новую лопату — предыдущую он сломал. — Принеси мне новое платье, — приказала Ситри. Вот слов благодарности она терпеть не могла. «Спасибо», «пожалуйста», «извините» — редкие гости в ее речи. Ситри не могла избавиться от мысли, что обязана их говорить, а любая «обязаловка» раздражала дочь Сёршу. Сёршу стремилась управлять ее жизнью, не давала сказать ни слова, выбирала даже платья на выход, скромные, как у монахини или синего чулка со стажем, выбирала книги. Ситри стремилась делать все наоборот. Редкие деньги девушка тратила на, по мнению матери, всякую гадость, например, те же пресловутые стринги из популярных кварталов Аливьен-иссе. Под платье Сёршу, к счастью, пока не лезла, иначе бы Ситри получила кружевами по лицу. Служанка ушла, и бунтарка развалилась в горячей воде и пене. Немыслимое наслаждение. Натирая кожу губкой, Ситри думала, что ей сказать матери. Валентайн показывал ей пригород? Михаэль-то уже точно все разболтал, он видел, что внук и Ситри остались вдвоем. Кронпринц Хайленда — невыносимый сплетник, особенно когда дело касается Валентайна и повода выставить его в дурном свете. «Ну врежет маман, — лениво подумала Ситри. — Будто первый раз». Она нырнула под воду.***
Как оказалось, Сёршу не было в городе весь день. Она выехала из Анлоса раньше, чем Ситри выбежала из ворот, и прибыла только вечером, к ужину. Ситри не разрешалось посещать трапезы императрицы, собственно, ей не слишком и хотелось. Валентайн их тоже не посещал, зная, что в зале не будет никого, кто бы радовался его присутствию. И наоборот — никого, кому бы обрадовался полуночный рыцарь. При этом оба не желали посещать обычную трапезную, для придворных и всякого рода аристократов, не приближенных к Астрее. Ситри и Валентайн приказывали приносить пищу в их комнаты, каждый в свои апартаменты. Одним словом, история с лесным озером стала маленькой тайной. Ситри лежала на кровати и читала книгу по врачеванию, скрытую за обложкой дамского романа. Мать предпочитала не засорять мозг дочери знаниями. Ситри предлагалось читать романтичную белиберду, в которую она ни на грамм не верила. Врачевание полезнее. Если Валентайн получит рану в бою, она, Ситри, в пять минут найдет нужное растение и вылечит его. Рядом лежал маркер — подарок с Синааны. Темное королевство давно перегнало в развитии империю. Торговцы ухитрялись везти контрабанду с чужих земель: жалкий маркер стоил как новое платье, но Ситри считала, что ощущение близости Короля бесценно. Она не верила в храмы, но уважала Тринадцатую звезду, Рас-Альхаг, как называли ее в Диких островах. Луна — вот что такое Тринадцатая звезда. А Луна — это Темный король. «Интересно, какой он? — мечтательно думала Ситри. — Наверное, жгучий брюнет с темными глазами… в темном плаще…» — она подцепила палочками жареного кальмара. Ситри пользовалась палочками, как было принято на Диких островах. Может, когда-нибудь пригодится умение… Соус капнул на руку. Видимо, умения нет; Ситри проглотила кальмара. Мало кто в замке разделял ее вкусы, приходилось тыкать кухарок носом в поваренную книгу Диких земель. Правда, оливки они все равно продолжали класть. Ситри обхватила шарик обжаренного риса и закинула его в рот. Хорошо, что не видит мать: влетело бы и за заморские блюда, и за палочки, и за то, что ест на кровати. А особенно бы за то, что дочь облизывает в конце тарелку; но разве можно оставить такой вкусный соус? Ситри потянулась за салфеткой и вытерла губы. Тарелка оказалась на столе, палочки — в ящике, в тайнике, там же, где лежали бутылки. Спрятав все «противозаконное», Ситри легла обратно и продолжила чтение. Речь шла о цветке, который рос на мысе крайнего юга. Говорят, он родился из слезы леди Адоры, матери нынешнего кронпринца… Очередная глупая сказка. Тем не менее, Нёрлэй Аустенос был той еще сволочью, Михаэль и в подметки ему не годился. Кто-то дернул за ручку двери и выругался. Ситри торопливо захлопнула учебник. — Сколько раз говорила не запирать двери! — раздался вопль. «Святая Мёрландия, где логика этой женщины? — ядовито подумала Ситри, вставая с кровати. — А как же защита от ухажеров, которой ты мне все мозги отымела?» Поворот ключа — дверь немедленно распахнулась, явив разъяренную Сёршу. — Я переодевалась! — поспешила оправдать себя Ситри, пропуская мать вперед. Распространяя душный запах духов, Сёршу ступила на середину комнаты. Зорко оглядев спальню дочери, послав косой взгляд на двери остальных комнат, десница повернулась обратно к дочери, и лицо ее несколько смягчилось. Она редко говорила, что любит Ситри, но каждое признание сопровождалось слезами и объятиями. Ситри не верила им все равно. И ненавидела их схожую внешность. Нос, скулы, волосы… Всё то, что передал отец, смотрелось женственнее. — Ты мне нужна в кабинете, — заявила Сёршу. — Надень что-нибудь по-приличнее и живо ко мне. — Хорошо. — И причешись! — рыкнула мать уже в дверях. — Опять как ведьма! За что ж мне такая дочь непутевая… — раздалось уже в коридоре. — Зачем заходила… — простонала Ситри, закрывая дверь. Спустя десять минут она уже шла к кабинету матери, нервно поправляя хвост. Ситри не умела плести косички, свежевымытые распущенные волосы будут лохматыми, как над ними ни колдуй. Выбор один — хвост. Хвост выглядел вроде неплохо, значит, мать найдет изъян в платье. «Конечно, мое любимое утром порвала, — мстительно подумала Ситри. — Пришлось зашивать наспех, теперь оно вовсе сушится…» Если не в платье, то в самой дочери. Например, скажет похудеть. Кабинет находился рядом со спальней Ситри, через пару комнат. Постучав три раза, она приоткрыла дверь и протиснулась вовнутрь. Мать попросила ее разобрать бумаги на одном из столов. Именно Сёршу занималась разного рода жалобами и отчетами городов. Ей явно нравилась бумажная волокита; Ситри, по чести говоря, тоже. Работа оказалась не пыльной, не тяжелой. Сначала следовало разложить жалобы по населенным пунктам, потом каждую образовавшуюся стопку — по алфавиту и, наконец, результат следовало пронумеровать и записать в журнал. Ситри уже научилась писать печатными буквами — настоящий ее почерк был схож с каракулями маленького ребенка. Сёршу же отвечала на письма, изредка разражаясь бранью в такт буре за окном. Так прошел час. Ситри успела дойти до буквы «Л». Дело шло к закату: после ухода солнца Сёршу всегда ложилась спать. Ее дочь страстно ждала этого момента. В дверь коротко постучали. «Мишель», — угадала Ситри и не ошиблась. Кто еще стучит в кабинет десницы издевки ради, поскольку открывает дверь сразу же, не дожидаясь ответа? К столу действительно прошествовал кронпринц. Белая рубашка, темные брюки… «Какая задница…» — мысленно простонала Ситри и вновь принялась за работу, чтобы никто не заметил ее состояния. Михаэль, кажется, специально выбирал обтягивающие брюки, чтобы доводить ее до потери пульса. «Почему он такой красивый? — подумала Ситри. — Понятно почему! Леди Адора была сиреной, вот и Мишель такой… обворожительный-обаятельный!» Знал бы кронпринц, как Ситри его называет — наверное бы, убил. По словам Валентайна, Мишелем его деда называла только почившая супруга. Ситри часто спрашивала его о кронпринце. — Что пришел? — взвилась Сёршу при виде гостя. Михаэль наклонился над ее столом (Ситри едва не завизжала при виде открывшейся картины) и хладнокровно заявил: — Где мое письмо от Саманты Санурите, дорогуша? — Какая я тебе дорогуша! — Письмо где, тьма тебя дери?! Сёршу подскочила, ударила кулаком по столу, облокотилась, как Михаэль. — Откуда я знаю! — в эту минуту она очень напоминала бабку на базаре. — Тебе письмо — тебе и знать! — Откуда я могу знать, если ты сегодня все письма с поселения фей стащила?! Опять за свое? Хватит все письма вскрывать! Особенно мои, на чужие мне… Ситри навострила уши. Интересное слово. Кронпринца и главного палача империи совершенно не волновало, что в кабинете находится еще кто-то. Потерянная наследница Диких островов давно стала в нем чем-то вроде фона или секретарши. — Не доверяю я твоей Санурите, — пошла на попятную Сёршу. — Да хоть крабом пяться, хоть раком, доверяй, не доверяй, где письмо?! Убери нос из моей личной почты! В свою пещеру утащила, да? Мне дверь спальни выламывать? — Ситри! Оно лежит в тумбе у моей кровати. Отдай письмо этому… — очередное крепкое словцо слетело с губ Сёршу. «Слава звездам», — подумала Ситри и бросила бумаги. Мать кинула взгляд на окно: начинало темнеть. — Можешь не возвращаться, ключ оставь у себя. Ложись спать. — Да, мам. Ситри вытащила из ящика дубликат. Одержавший победу Михаэль ждал; десница вновь уткнулась в письма. Такова ее мать: кричит-кричит, орет-орет, а в конце проигрывает. Нужно лишь немного упрямства. Совсем немного, запала Сёршу никогда не хватало надолго. На самом деле, ее мать совершенно безобидна. Конечно, бьет больно, магия — смертельно опасна, но в остальном… И Михаэль Аустен это знал. Его ослиное упрямство всегда побеждало. — Ты бы просил, чтобы фей присылали прямо к твоему окну, — посоветовала Ситри, закрыв дверь кабинета. — Лучше оставь где-нибудь открытую форточку. Мама не прекратит смотреть твою почту. Она думает, что должна знать всё и обо всех. — Это я давно понял, — усмехнулся Михаэль и приобнял девушку за талию. Пальцы обхватили ее бедро. Ситри скинула руку. — А это ее реально бесит, — заметила она и пошла в сторону спальни матери. Кронпринц всегда распускал руки. Говорили, что при жизни принцессы Аделайн он не изменил ей ни разу. А кто-то говорил, что наоборот: измены стали причиной смерти. Ситри верила во второе. Спальня матери была пустой, холодной, темной. Сёршу редко ночевала в ней, чаще сон настигал ее в кабинете. Наверное, когда-нибудь мать вовсе переедет туда. Пройдя к тумбе и покопавшись в ней с полминуты (писем оказалось достаточно), Ситри нашла нужное и вернулась обратно к Михаэлю. — Ваше письмецо, — сказала она, протянув конверт. — Спасибо, золотце, — с усмешкой поблагодарил кронпринц, надорвал конверт и прочел при Ситри. Кажется, Саманта Санурите написала немного. — Можешь передать матери, что ничего интересного в письме не было, — сказал Михаэль и, посмотрев на бумагу, поджег ее лунным светом. Лучи цвета индиго выскользнули из темных глаз кронпринца. — Эффектно, да, — похвалила Ситри. — Может, ты и мою маман сожжешь так когда-нибудь? Всем бы легче было. Михаэль смотрел уже на нее. — Ну не надо, — вдруг смутилась Ситри. — Я же знаю, какой вы и чего хотите. Все об этом знают. Я не куплюсь на ваши глазки. Вы моей маман просто насолить хотите. — А ты не хочешь? — спросил кронпринц в лоб. Ситри невольно задумалась. Михаэль флиртовал с ней уже лет пятнадцать, как только Сёршу показывалась на горизонте. Мать бесилась, грозилась пустить кронпринца на корм тьме. Михаэлю было, мягко сказать, «фиолетово», Сёршу он ни в грош ни ставил. Ситри не могла представить, с какой силой взорвется мать, если узнает даже о поцелуе с Михаэлем. «Может, женится? — с надеждой подумала Ситри. — Или вдруг я займу место Мару? Было бы неплохо…» Душа пела. Дождалась! Выйдет замуж за кронпринца и первым же делом выгонит Сёршу из замка на границу! Пусть страдает так же, как Валентайн, которого гнобят столько лет. «Ой, глупости какие, — тут же спустила себя с небес на землю Ситри. — Мишель просто маман побесить хочет». — Я подумаю, — наконец сказала она и пошла к себе. Михаэль поймал ее за руку. — Что? Ты еще думать собралась? — Как ты любишь себя хвалить! — ядовито ответила Ситри, вырываясь, и побежала в сторону спальни. Ей хотелось поиграть. В буйной голове уже рождался целый план — опасный, сложный, манящий итогом. Лунный свет ударил прямо перед ногами. Ситри взвизгнула, атаки она совсем не ожидала. Кронпринц, светясь от самодовольства, медленно шел по коридору. Глаза его гасли. — Крутой, как яйцо вареное, — прокомментировала Ситри, уперев руки в бока. — Что ж ты языкастая такая? — риторически спросил Михаэль. — Я всегда получаю ту, что хочу, — напомнил он истину, которую знала каждая девушка в замке. — Ливэйг бы опровергла… Кронпринц криво улыбнулся. — Ливэйг трогать — себя не уважать. Выскочка из деревни… — Обладающая апейроном, которого ты боишься, — докончила Ситри. — А у тебя его нет, — статуя Михаэля оказалась прямо перед ней и наклонилась. Без церемоний прижавшись к губам, кронпринц обвел их языком, но Ситри оттолкнула его. Михаэль начал злиться. Он со всей силы прижал жертву к стене, не давая двигаться, и снова вцепился в ее губы, покусывая их, терзая, чтобы Ситри сдалась, перестала их сжимать. Одной рукой он расстегивал платье, второй крепко держал за шею, не давая никаких шансов. Дело продвигалось: Ситри ощущала собственное участившееся дыхание, чувствовала, как соскальзывает платье. Бросив терзать ее губы, Михаэль скользнул к вызывающе открытому плечу, к шее и шепнул на ухо: «Сдавайся». — Отпусти, придурок, — был твердый ответ, и кронпринц, торжествуя, накрыл ее губы своими. Жарко, влажно, долгожданно. Прохладная цепочка ласк спускалась ниже и ниже, иногда щекоча, иногда делая сладостно больно. Ситри, будучи ниже практически на две головы, таяла в руках глыбы льда, окрещенной кронпринцем. Два уголька у ее груди завораживали. Платье уже держалось на честном слове. «Неужели это наконец случится…» — подумала Ситри, пинком закрывая дверь. Михаэль бросил целовать ее грудь. — Это? — приподнял бровь он. — Опять мысли читаешь, стервец? — чуть покраснела Ситри. Ответом стала ожидаемая усмешка. — Подумать только — Ситри Танойтиш, про похождения которой говорят все гвардейцы, оказалась девочкой-целочкой, — хохотнул кронпринц. — Сёршу все же заперла твою честь на замок? Не чувствую пояса верности, — ладонь пробежалась у Ситри между ног, вызвав дикое желание дать Михаэлю по морде. Девушка сдержалась. Ей было очень обидно. — Мне говорили, это больно, — сказала Ситри то, что вертелось в голове. — Ну… Обещать ничего не буду, — протянул тот. — Да и разве ты не привыкла к боли? Намек был явно на очередной синяк, доставшийся от матери утром. Припухлость обосновалась под глазом и горделиво выделялась запятой кровоподтека. — Очень смешно. — Я не шучу, — сказал Михаэль, коснувшись амулета на груди Ситри — обсидианового ангела, сложившего руки над сердцем. Ими часто торговали в Браасе. Ангел изображал лорда Бейлара, принца Диких островов, который почитался в столице майомингов. Михаэль погладил существо по крылышкам и сразу же получил по пальцам от Ситри. Впрочем, он даже не поморщился и припал к выступающей над амулетом ключице.***
— Я проснулась от матери, — рассказывала Ситри, полулежа на диване дилижанса. Кабину качало. — Орала она сильно, как я поняла, ее Михаэль послал, паразит, сказал, что я с ним переспала и теперь точно замуж ни за кого не выйду. А у меня засосы по всему телу. Сёршу спрашивала, что это такое, я ответила, что мне ее очень жаль, раз она не знает. Маман врезала, — Ситри показала на левую щеку, — обозвала шлюхой и еще много кем. Говорила, кому я такая «вскрытая» нужна. Нашла, блин, консервную банку… Я ее спросила, какого хера ее волнует моя половая жизнь? Мне решать, нужна я кому-нибудь или нет. Пусть меня хоть полстолицы переимеет, ее это никаким боком не касается. Маман сказала, что я ее дочь-позорище, что теперь на бедняжку Сёршу будут косо смотреть. И еще раз врезала, — Ситри показала на разбитую губу. — Я ей сказала, что пусть тогда выгоняет меня из столицы, чтоб глаза не мозолила. — И тогда Сёршу сказала, что отправит тебя в гарнизон озера, где три калеки, а я их командир, — докончил Валентайн Аустен, сидевший напротив. — Именно. Сказала, что там меня никто не тронет. Вы вообще там все геи, женщин нет, вот друг друга и… Валентайн закашлялся. — Перестала я быть честной девушкой в ее глазах, — протянула Ситри, смотря на потолок дилижанса. — Не хочет она иметь такую дочь-развратницу. — Сёршу всегда была такой… — Ханжой? — фыркнула Ситри и закинула ногу на ногу. — Самое смешное, что ничего серьезного между нами не было. Валентайн снова деликатно закашлялся. — Ой, ну не надо! Будто я не знаю, скольких ты обесчестил во время Кровавой декады в Каалем-сум. — Это было давно. — И неправда, я знаю. — Нет, правда, — честно сказал Валентайн. — Давно. Я ведь женился. — И продолжил вскрывать девчонок уже в деревнях у озера. — Да откуда слухи берутся?! — раздосадовано бросил Валентайн. — Не вижу ничего такого. Фактически ты холост, а не женат, — здраво заметила Ситри. — Мару где угодно, но не с тобой. С тобой теперь я. Буду следить за принцем Валентайном, смотрю, маман тебе доверяет. Теперь ты женат во всех смыслах. — Что? — То самое! — Ситри пересела к нему. — Я твоя походная жена, читала о таких. Мне уже сорок один, — зашептала она. — Вышла бы замуж давно, да маман ждет принца на белом коне. Я устала. Я больше не могу сдерживаться. Ты ведь мне друг? — С ума сошла? — Вовсе нет! Но лучше первый раз отдаться тому, кого хорошо знаешь и уважаешь, а не первому встречному, ведь так? — Сумасшедшая, — покачал головой Валентайн. Ситри демонстративно легла ему на колени и положила руку принца себе на грудь. — Я серьезно. Тебя меня совсем не жалко? Ты мне давно нравишься, я тебе доверяю. — Когда приедем… — неуверенно сказал Валентайн, явно затем, чтобы от него отвязались. — Я хочу сейчас и здесь, — и, как бы намекая, что отказ не принимается, Ситри в призыве расстегнула дорожный жилет. Обсидиановый ангел лежал сверху на груди. Валентайн коснулся его. — Бейлар бы меня не простил. — Это все слухи, — отрезала Ситри. — Не выдумывай и не отвлекайся! — она расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке Валентайна. — Он мне не отец.