Эклектика

      Майриору было шестнадцать лет, и против него был весь мир.       В тот год Геленройт охватила ужасная жара: ни капли дождя не пролило небо с самого месяца первого императора. Фермеры, разорившись, шли в город на заработки, а торговцы продавали товары по тройной цене. Геленройт окутало вонью смерти и разложения: тучи мух роились над городом, кусая прохожих, а крысы, размножившиеся в канализации, по ночам залезали в дома и выедали все, до чего могли добраться. Каждую ночь и каждое утро город просыпался от крика матери, потерявшей ребенка, или несчастного, лишившегося пальцев рук или ног. Призрак голода и восстания повис над Геленройтом, чего не было уже сотни лет. Соседние города-полисы ждали бури, чтобы, как коршуны, налететь на остатки его величия.       Церковь достигла вершины могущества: вера в богов оказалась единственным, что сдерживало недовольство жителей Геленройта. Народ, жертвуя последним, приходил в святилища и самозабвенно молился, прося дождя и мира. Сокровищница Геленройта ломилась от звонких монет с изображением шестиглавого дракона, а стол — от яств, что приносил корабль с великой империи Эсфелато, лежавшей через море к югу.       И только юноша, глаза которого светились в темноте, не молился в святилище: его туда не пускали. Нет денег — нет Бога. Заявление Майри, что он Его сын, поднимало смех и вызывало стражу. Не раз и не два Лорелея забирала сына из тюрьмы.       Майриору было шестнадцать лет, против него — весь мир, а в кармане — лишь мамина печенюшка, теплая и еще пахнущая молоком. Он вырос. Майри пока был юношей, но, с удовольствием замечал он, все шло к тому, что он становится мужчиной. Голос начинал ломаться, понижаясь и грубея. Пропорции лица и тела менялись. Все ярче сияли глаза и волосы юного полубога, каждый день думающего, чем прокормить мать.       Лорелея старела: век людей мира Трида был короток. Она уже не могла работать ночами, как бы сильно этого ни хотела, и не было денег у соседей, чтобы купить ее товары. Кожа Лорелеи медленно покрывалась морщинами, а волосы уже тронула седина. Сердце Майри обливалось кровью, когда он смотрел на нее, и обливалось вдвойне, когда он видел, как мать разглядывает себя в зеркало. Когда Лорелея спала, он тихо колдовал над ней, возвращая ушедшие красоту и молодость.       Днем Майри бродил по Геленройту. Друзья выросли, кто-то погиб — теперь, кроме матери и Лии, не было никого, кто бы понял. Императорская стража знала его в лицо и насмехалась. Все смотрели на него как на исчадие ада, а женщины, сидевшие на рынке, кричали вслед:       — Богохульник!       Никто не верил, что он сын Бога, и Майри уже сам переставал верить. Ему казалось, что Лорелея сладко лжет, что он скорее сын пленной северянки и безымянного матроса. Но как в таком случае объяснить свои способности, он не знал.       Всё, к чему Майри прикасался, становилось чистым, ярким, прекрасным. Растения покрывали грязь. Он летал, ходил по огню и воде — его называли шарлатаном, не задумываясь о причинах чудес. Майриор ненавидел свою силу. Никто не помогал ему, никто не разговаривал, люди отшатывались от юноши, как от прокаженного, швыряли камнями, когда он творил, обливали грязью и помоями. На работу его, уже шестнадцатилетнего дьяволенка, никто не брал.       Как много он бы отдал, чтобы стать нормальным! Но, все же, жизнь заставляла пользоваться своими дарами.       Майри сидел на крыше Мавзолея рода и смотрел на море. Залив Геленройта был холоден, и оттого дожди не посещали город. Зачем основывать поселение в столь суровом месте? Соседние города-полисы могли возделывать почву, выращивать цветы на продажу, фрукты. Но Геленройт был самым южным городом побережья, и только через двадцать дней морского пути начинались владения Эсфелато. Их разделяла безлюдная пустыня. Каждый корабль, идущий в Эсфелато, был вынужден заходить в Геленройт за припасами.       В этот год торговые лавки пустовали, и корабли не заходили в порт. Жители погрязли в голоде.       Кого в этом винили?       Сварливые бабки уже всё поведали Майриору: и кто он, и откуда. Пленная северянка оказалась порченной — беременной, и жертва Триду не состоялась. С момента рождения Майри город раздирают катаклизмы — это злится самый жестокий из триады богов.       В какой-то момент юноша даже начал винить себя, но и Лия, и мама образумили его. Мама — с позиции своей безграничной веры, Лия — упоминая прочитанное. Лия провела два года в Эсфелато, набираясь знаний по настоянию отца. У претора Геленройта не было сыновей, только любимая дочь.       Последние месяцы Лия болела и не выходила из дома. Майриор видел ее только издалека. Лия, повзрослевшая, дышала морским воздухом на балконе спальни и поражала красотой платьев. Она редко улыбалась и казалась уставшей. Майриор же сидел на сухой ветви дерева у дома и рассказывал обо всем, что творилось в городе. Лия не утратила интереса к происходящему, но о себе ничего толком не говорила. Когда Майри предложил полечить ее, подруга отказалась и сказала, что скоро поправится.       Вспомнив о Лие, Майриор испытал непреодолимое желание ее увидеть. Он, встав, потянулся. Растущий организм иногда заставлял кружиться голову и сгоряча творить глупости. Майри спустился с крыши по лестнице, чтобы лишний раз не беспокоить горожан чудесами, и побежал к особняку Эллиони — правящей династии города.       Считалось, что Эллиони — потомки великой богини Влаги. Лия говорила, что так удобно считать: идея родства с божествами позволяла объяснить, почему Эллиони правят городом, общаются с высшими и забирают дары себе. Ее отец, претор, несколько лет пытался искоренить веру в других богов, либо объявляя их злыми, либо отдавая их функции Влаге. Страх перед Тридом пока не позволял объявить ересью и отца Майриора, но остальные языческие боги забывались и уступали избранной триаде.       Особняк стоял на краю одного из двух мысов, залив между которыми и восславил Геленройт. Старинное белое здание обдувалось ветрами и в прошлые года очаровывало зеленью деревьев. К нему примыкал новый храм.       Особняк Эллиони хорошо охранялся. Майриор перелетел через ограду, не сводя взгляда с гвардейцев, и залез на полюбившуюся ветвь дерева. Створки окна Лии открылись. Обычно Лия выходила, когда Майри посылал в ее спальню белую розу.       Прошло около десяти минут. Лии не было.       «Может, занята…» — нервно подумал Майриор. Его кольнуло тревогой — подруга всегда выходила на балкон, спустя какое-то время заметив цветок. Сегодня роза осталась на подоконнике нетронутой.       Майри в задумчивости опустился на землю у торговых шатров. В духоте и заброшенности рынка никто не заметил его неосторожности. Жители Геленройта прятались от полуденной жары и мух в домах. Часы города показывали обед. Что ж, раз так, можно возвращаться к маме.       Майри заглянул за угол, прицеливаясь. Вот овощи. Вот фрукты. Вот торговец. Он никого не жалел, продавая еду за недостижимые цены — почему Майри должен его жалеть?       «Пожалуйста».       Солнце, вспыхнув, погасло. Крики взорвали Геленройт, люди падали на колени, в грязь, моля о спасении. «Конец мира все же наступил», — думали они, и Майри слышал эти мысли. Жара сменилась могильным холодом — этого он не ожидал. Не медля ни секунды, Майри, ставший единственным источником света, побежал по рядам рынка. Товар поднимался в воздух, и никто этого не видел. Народ взывал к Солнцу, не зная, что часть его проходит мимо.       Свет вернулся, солнце запалило с новой силой, и купцы с удивлением обнаружили, что на лотах чего-то не хватает. Поднялся шум, прибежала стража — Майри был уже далеко, на самой границе города, и бежал к дому.       Лорелея лежала на траве и грелась на солнце, блаженствуя под устроенным сыном дождем. Только около их дома трава осталась зеленой, а воздух — прохладным. Кусты роз высились над землей на три метра и никого не пропускали. Вся остальная часть Геленройта стала пустыней, покрывшейся трещинами, лес, засохнув, превратился в погорелый бурелом. Днем Лорелея возделывала землю, приносящей скромные, но прекрасные плоды — Майриор часто помогал матери.       — Сколько раз говорила не воровать, — сказала она, не открывая глаз, когда сын проходил рядом. — Это недостойно тебя.       — Недостойно меня позволять маме голодать, — ответил Майри.       Лорелея незаметно улыбнулась.       — Когда-нибудь тебя поймают, и матери придется не только голодать.       — Не поймают, — отмахнулся сын.       — Запомни, Майри: тайны быстро перестают быть тайнами, если забывать об осторожности.       Часы Геленройта пробили дважды, когда мать с сыном снова вышли во двор. Пообедав, Лорелея решила заняться домом и участком. Майри затянул небо тучами, и маленькая семья миролюбиво начала наводить порядок. Они подмели двор от сухой листвы и травы, подвязали виноградные лозы, полили клумбы у дома и теперь занимались любимыми домашними делами.       — Никогда ни о чем не проси, Майри, — сказала мама, пропалывая ягодные посадки к северу от дома, — люди ненадежны. Всё делай сам: самоотдача подкупает судьбу. Только тот, кто знает, чего хочет, и добивается этого любой ценой, возносится над всеми.       Майри кивнул, ленивыми мыслями развешивая белье.       — О чем ты думаешь? — внезапно спросила Лорелея. — Что случилось?       Каким-то волшебным образом она всегда понимала, что на душе у сына. Майри не видел смысла скрывать что-то от матери. В конце концов, она могла посоветовать, как ему поступить.       — Лия все еще болеет. Сегодня она не вышла ко мне.       Мама и Лия познакомились через несколько лет после памятного убийства. Лорелея не любила горожан; узнав фамилию Лии, она только покачала головой. Майри догадывался, что у мамы достаточно причин не любить семью Эллиони: Лорелея оказалась в Геленройте по их вине и, скорее всего, знала, что ей некуда возвращаться. Тем не менее, время сделало Лию частым гостем в доме.       Лия продолжала говорить, что Лорелея не доверяет ей, и это огорчает. Майриор выслушивал, что единственная дочка претора портит его, что она ветрена и чересчур независима для женщины. Семья Лии не знала о нем вообще. Этот замкнутый круг раздражал всех, кроме самого Майри. Он со свойственной себе беззаботностью не строил планов и не имел больших амбиций.       Пусть мама не любила и не доверяла Лие, она знала, что девушка дорога Майри, и потому заволновалась.       — Я справлюсь сама. Сходи к ней еще раз, — предложила Лорелея. — Может, Лия чувствует себя хуже, чем обычно, и нуждается в твоих теплых словах.       Когда Майриор достиг дома Эллиони, он увидел множество людей во дворе. Толпа — сплошь высший свет города — тихо переговаривалась, изредка смотря на залитые светом окна. «Праздник какой-то?» — решил Майри и подобрался к памятной ветви. Роза, нетронутая, лежала на подоконнике. Изнутри доносились крики и, изредка, женский плач. Майри завис в воздухе перед одним из окон — в комнате стояло человек десять, не меньше. Служанки бегали из коридора и обратно. Один из мужчин сидел в углу комнаты, обхватив голову руками; рядом с ним стоял отец Лии. Трое седых от прожитых лет мужчин переговаривались о чем-то поодаль и не могли прийти к согласию.       Майриор не понимал, что происходит, но чувствовал кожей напряжение собравшихся людей. Больше всего волновался мужчина, обхвативший голову руками. Если бы Майри мог услышать, о чем говорят эти люди!       Решившись, он ступил на балкон. В комнате Лии (оказалось, что это ее гостиная) никого не было. Роскошные тахты, низенький столик с недопитым чаем. В углу стояла домашняя обувь Лии. Слева от Майри стоял комод с украшениями. На краю, точно брошенное в поспешке, лежало роскошное кольцо из белого золота с россыпью крошечных прозрачных камней. Майри в жизни не видел такой красоты и поднял кольцо, чтобы рассмотреть. В глади кольца отражался он сам.       Из соседней комнаты донеслась новая волна шума: мужчины начали говорить громче, мама Лии закричала. Майри почувствовал боль. Его сердце защипало от тоски. Не понимая свои ощущения, он застыл с кольцом в руке.       — Сын, сын!       Это кричал уже отец Лии. Майри отступил назад, ближе к балкону. Его обжигало разрушительной, всепоглощающей болью. Чувства ожесточились настолько, что Майри увидел крошечную капельку крови на полу, около дивана. Ее размазали на излете тряпкой несколько часов назад. От чужой боли перехватило дыхание. Майри отступил еще на шаг. Хриплое дыхание било по ушам, и он не мог никуда деться от жуткого звука — хотелось убежать. Не успел он сформировать это желание в голове, как звук прекратился. В гостиной настала тишина.       Раздался грохот — это, Майри понял со всей отчетливостью, упала мама Лии. К ней бросились трое ученых мужей. Майри не мог этого видеть, но понимал, что происходит, мысленно смотря сквозь стену. Там, в окружении подушек, лежала Лия. Нервные импульсы тихо гасли, сменяясь безмятежностью и пустотой внутри. Нет волнений, и боли тоже больше нет. Нет ничего.       — Сын… — прошептал Майри, делая еще шаг назад. Спина уткнулась в балконную дверь. Нитевые шторы спальни открылись, выпуская всклокоченного, размахивающего руками отца Лии. Он был выше, статнее всех, кого Майри знал — Лия переняла от отца не только жестокие глаза.       — Сын! — крикнул мужчина, свешиваясь с перил внутренней лестницы. Майри услышал это же слово на улице. Поняв, что его скоро обнаружат, Майриор перебрался на ветвь дерева. Кольцо осталось в руке.       Люди во дворе кричали, танцевали.       Сын? Так Лия была вовсе не… больна? Майри думал об этом, перебираясь через стену. Чужая боль отпускала. Он не мог понять, почему Лия не сказала о своем положении. Получается, она была близка не только ему?       Майриор разжал кулак — на ладони переливалось ее кольцо. Он зачем-то посмотрел на солнце сквозь круг из белого золота. Белое золото, рассказывала Лия, добывали только в Эсфелато, из которого она вернулась несколько лет назад.       — Донна Элия скончалась! — крикнули с балкона. Майри обернулся. Фразу сказал мужчина одних лет с Лией, тот, кто сидел, обхватив голову руками. Он был смугл, темноволос, похож на торговцев Эсфелато. Майриор понял, что держит в руках обручальное кольцо.       В душе поднялась волна омерзения ко всему, что с ним связано.       — Бог забрал ее душу! — продолжил отец Лии.       Майри отпрянул, услышав эту фразу.       — Во славу!       Он спрыгнул на землю. Люди за стеной бесновались. Над Мавзолеем вешали сразу два флага — праздничный и траурный. Майри убежал на самый мыс, чтобы не видеть их и не слышать народные гуляния. Смерть Лии значила ничтожно мало по сравнению с рождением внука претора.       — Чтоб он сдох от первой же горячки… — пробурчал Майри, надевая кольцо. Для среднего пальца оно оказалось маленьким — пришлось надеть на безымянный левой руки. Украшение сидело как влитое. Майри впервые пришло в голову, что кольца — довольно красивая деталь, и не помешало бы найти другое. К этому куску золота он испытывал физическое отвращение, и чувство переходило на все остальное: клятвы, обещания, брак, детей. Что толку от этого, если любимая может погибнуть при родах? И ее душа окажется у Бога раньше, чем следовало бы? А мама? Она всю жизнь страдала от незадачливых ухажеров. Окрестные девицы были так же глупы, как и их отцы. Майри знал только одну, которая выбивалась из ряда недалеких жителей Геленройта.       — Я бы смог вылечить Лию? — спросил он у себя. — Мы познакомились, когда я воскрешал кошку. Наверное, да. Надо попробовать ночью — к ночи ее похоронят.       Смерть не воспринималась как что-то непоправимое. Для Майри Лия в очередной раз уехала, что делала довольно часто. Села на торговый корабль с двоюродным братом и скрылась за непогодой. Единственная разница заключалась в том, что обычно Лия предупреждала о своем отъезде. В этот раз поездка получилась спонтанной.       Говорили, у каждого есть душа. Бессмертная субстанция, нематериальная сущность. Она покидала физическое тело и некоторое время оставалась рядом, следя, чтобы за телом хорошо ухаживали. Загробный мир находился на другой стороне пластины мира. Мертвые жили вечно в пирах и веселье. Добрая богиня Влага защищала загробный мир от хаоса; либо же Трид следил, чтобы ни одной тени не появилось в святых землях. Были и другие боги, в которых сомневались особенно сильно. Язычество порицалось в Геленройте, сменялось дуализмом.       Вера в загробную жизнь давала надежду и утешение. Майриор знал, что когда-нибудь встретит подругу вновь — к чему печали?       Внутри продолжали зудеть чувства. Он был зол, что Лия не рассказала ни о замужестве, ни о беременности. Майри считал себя обманутым и ненужным. Когда бы они ни увиделись с Лией снова — произойдет это не скоро.       — У меня должно получиться, — пообещал солнцу Майриор.       В тот вечер он лег спать поздно. В полупустой комнате стояла тишина. Окно показывало глубокую ночь. Ворочаясь, Майри пытался вспомнить, что делал много лет назад, возвращая к жизни белую кошку. Тогда, в детстве, все получалось без колебаний, по воле интуиции. Сейчас он долго думал, прежде чем что-то сотворить, сомневался, находил лучшие варианты, мучал себя сомнениями и придирками. Боялся. Майри мало знал о мире: в школу он не попал, читать не умел, Лорелея сама не получила образования и не могла что-то советовать. Мир фактов и последствий ограничивался словами Лии. Когда он делал море теплее — звучали слова о переменах климата; когда Майри захотел осушить болото к северу от города — ему напомнили о фауне и флоре.       Можно ли воскресить, не зная, как собран человек?       К полуночи он решился. Майри оделся дрожащими руками и выбрался на улицу через окно, чтобы не будить маму. Он был уверен, что Лию уже похоронили. Догмы Геленройта гласили: тело должно оказаться в земле как можно скорее, в простом саване, потому что все равны перед смертью. Дневная жара не позволяла долго оплакивать тела. Оплакивать умерших в целом считалось позором.       Кладбище обустроили на юге города, где властвовал солончак. Здесь не проходили дороги, не жили фермеры, и местность представляла интерес только для философов — где еще увидишь безукоризненно пустую и ровную землю? Хоронили неглубоко, понимая, что звери не придут. Напоминанием о могиле становился только столбик, обвязанный лентами.       Но Лию это правило не коснулось. На ее могиле стояла каменная стела с выбитыми словами. Майри не смог их прочитать, зная только несколько букв. До этого дня он и не знал, что его подругу зовут Элия. Элия Эллиони. А вокруг — пустошь, под ночным небом ставшая серой.       Майри положил руку на каменную стелу. Единственная лента, предназначенная Лие, была завязана в самом низу. Он опустился на колени — ладонь оказалась на небольшом холмике и саване. Кольцо сверкнуло в свете глаз.       — Это ты его забрал?       Майри поспешно поднялся на ноги. Чуть поодаль стоял мужчина, которого он прежде встречал. Шапка смолянистых кудрей, узкое лицо — мужчиной оказался муж Лии. В руках он держал факел. Это удивило Майри, ведь в Геленройте боялись огня.       — Ты из Эсфелато?       — Ты забрал кольцо?       Слово «забрал» очень напоминало слово «украл». Майриор сжал кулаки.       — Я не хотел. Это вышло случайно. Я могу его вернуть.       Майриор, не дожидаясь ответа, сдернул кольцо с пальца. Торопясь, он содрал кожу на костяшке — рана зажила мгновенно. Мужчина поймал бело-золотой кружок и надел.       — Оно мое, — пояснил он. — Кольцо Лии осталось у нее.       Оба бросили взгляд на могилу.       — Кто ты такой? Вернее… Я знаю, кто ты. Кем ты был для Лии?       Майриор не хотел отвечать. Он не знал, что отвечать. Другом? Почему тогда она скрывала его от родителей, жениха? Почему молчала о свадьбе, беременности? Он был проводником в ту жизнь, которую дочь претора не могла вести открыто. Сама же при этом не помогла ничем, ничем за долгие года знакомства. Майри и Лорелея все так же жили на отшибе города, презираемые всеми жителями, в нищете, которую получалось скрывать чудесами. Не будь чудес, они бы оба погибли от голода и непогоды. Семья Эллиони купалась в роскоши; поделилась ли Лия хоть каплей?       — Никем, — тихо сказал Майри. — Я ухожу.       — Отвечай.       Голос звучал властно.       — Никем, — повторил Майри, поворачиваясь к могиле спиной. Больше всего на свете ему хотелось уйти в солончак. Идея воскресить Лию начала казаться глупой. Воскресить для чего? Для кого? Шаги отдаляли от места ее упокоения. Мужчина, злясь, что-то кричал ему вслед. Майри примерно понимал, кем стал для мужа Лии, но чувства незнакомого человека ничего не значили. Не хотелось и переубеждать. Его заблуждения — это его заблуждения. К Майри они не имеют никого отношения. Он не хотел иметь ничего общего ни с Лией, ни с ее мужем, ни с Эллиони в целом.       За спиной затрещало пламя — Майри обернулся через плечо. Лента на стеле горела, переходя на плохо засыпанный саван. Мужчина из Эсфелато не боялся огня. Он смотрел на него, приклонив колено. Может быть, так хоронили далеко на юге, откуда он был родом…       Майриор шел домой и больше не оборачивался.       Остаток ночи он провел на кровати, бездумно смотря в черное небо. Было бы интереснее коротать часы, будь на небе хоть что-то. Ветер приносил запах дыма, и южную часть города укрывало красивое зарево. К утру пожар утих.       Солнце заставило Майриора встать. Его лучи настойчиво лезли в глаза. Сев на тахте, Майри поставил локти на колени и обхватил голову. После бессонной ночи мысли натыкались друг на друга.       — Зачем он ее сжег? — Вопросы самому себе не очень умны. Осознав это, Майри поднялся на ноги. Он впервые за долгое время ничего не хотел рассказывать маме. Ничего. То, что Лия Эллиони мертва, она узнает. Не хотелось обсуждать событие сегодня.       Мама сидела у тотема Триду. Обычно Майри присоединялся к ней и читал мысленную молитву-благодарность. Сегодня он не знал, за что можно благодарить. Мир больше не казался ярким и захватывающим. Зависть, боль, обида — Майри не знал, чего внутри больше. Эта смесь чувств заставила его пройти, кивнув, мимо молитвенного угла.       Утро тоже потеряло свою прелесть: солнце светило грязно, воздух пах гарью. С моря дул ветер. Лия говорила, что ветер — предвестник непогоды… Майриор тряхнул головой, выгоняя лишние мысли. Он начал перекрашивать розы из белого в голубой, одну за другой. Это действие успокаивало. Одна часть сознания перерождала пигменты, а вторая хладнокровно думала, что же делать дальше.       Майриор понимал, что желание остаться в Геленройте умерло вслед за Лией. Загнивающий город больше ничего не мог дать ему. Майри был уверен, что сможет найти способ уехать; однако он знал только один город. Эсфелато. Тот самый мираж на крайнем юге, со столицей в устье великой реки. Именно там училась Лия и все члены ее семьи. Они умны и потому богаты. Они знают, как вынудить окружающих сделать то, что нужно им.       Майриор считал убедительность важным, полезным качеством. Зачем управлять людьми? Это выгодно. Можно сэкономить собственные ресурсы. Как управлять людьми? Как минимум, нужно быть умнее их. Нужно иметь цель.       Цветы стали получаться фиолетовыми, индиго. Майри отдернул руку, придя в себя. Он принял решение. Осталось только убедить маму. Он завертел головой, пытаясь найти ее в мешанине событий и мыслей.       Ветер приносил запах дыма, странный гул, и Лорелея, встревоженная, стояла у тотема Трида, смотря в сторону города.        — Что такое, мам?       Солнце вспыхнуло на латах императорской гвардии, на вилах, мечах, щитах, шлемах, поводьях. Толпа выступила из-за холма, как лавина, разнося топот и крики. Гвардейцы в позолоте, в полной экипировке шли впереди четким строем, пока командир, подняв руку, не приказал им остановиться. Горожане, вооруженные предметами обихода, галдя, остановились за ними. Майри растерялся, но мать, познавшая мир сполна, сразу сообразила, зачем пришли гости.       — Он ничего вам не сделал! — вскричала Лорелея. Голос ее донесся до каждого, кто осмелился прийти.       — Он воровал, убивал, калечил жителей! − громогласно сказал человек, выступающий вперед. Это был прокуратор Геленройта. — Он выступал с еретическими речами, называл себя Богом, стоя на ступенях великого храма!       — Он ребенок! — воскликнула Лорелея.       — Он твой ребенок! — гулко сказал прокуратор. − Можешь ли ты поклясться перед Влагой и небом, что не солгала, объявив его Божьим сыном?       Майри заметил около прокуратора отца Лии. На нем была траурная лента.       — Я клянусь Единым Богом Тридом, — тихо начала Лорелея в тишине, — что он мой сын и я родила его семнадцатого числа месяца шестого императора. Я клянусь перед всеми вами и небом, что он — сын Трида, и если это ложь, то пусть меня поразит молния и труп заберет снежная вода!       — Ты просишь молнии и воды сейчас, после годов засухи, вызванной твоим сыном?       — Если это ложь, то молния меня бы поразила. Не думаю, что Ему будет жалко потратить молнию на врунью, несущую хулу в Его адрес, — резонно ответила Лорелея.       — Может, и так, — вкрадчиво сказал прокуратор, подавая страже знак. — Но Трид — северная ересь, и ему нет дела до нашего города. Наш город — дар богини Влаги, чьи наместники правят Геленройтом и доносят ее волю до нас. Безопасность народа вверена мне, и потому я волей императора приказываю заключить мальчика под стражу. Он вор! — обратился прокуратор к толпе. — Он вор, трус и убийца! Он богохульник, шарлатан! Он сжег место упокоения наших предков! Огонь — символ жестокого северного бога! Неужели жители славного города Геленройта оставят зло безнаказанным?       — Он мой единственный сын! Вы не можете!       Наручники щелкнули на руках, но Майри не услышал этого: он смотрел только на прокуратора и претора.       — Я не сжигал кладбище, — произнес он, дрожа от гнева.             — Посмотрите! — снова обратился прокуратор к толпе. — Бог разгневался на нас, он послал великую засуху. Целый год не было дождей, и только тут, над домом порождения ереси, зарождаются тучи. Зло легко обманет. Множество его детей бродят по нашей земле… Они развращают мир, очерняя наше сознание, а их матери гадко лгут, говоря, что понесли от Бога. Убийства, блуд, лицемерие, ложь! Вот благодаря кому мы опускаемся в ад, а такие как он — посланники зла!       Солнце вспыхнуло, обжигая Геленройт, и земля содрогнулась. Море застонало и забилось, окатывая город волнами. Застонал и лес. Толпа опустилась на колени, и только прокуратор и претор продолжали стоять.       — Зло — мастер иллюзии! — сказал он, лукаво смотря на мальчика. — Неужели ты думал, что заставишь меня почувствовать страх?       — Я заставлю тебя почувствовать смерть, — ответил Майриор. — И вас, святой претор.       В чертах лица претора читалась грубоватые черты Лии.       — Ты был у нас, когда она умерла, — вполголоса сказал претор. — Забрал кольцо, чтобы проклясть. Тебя видели у могилы моей дочери, и ее тело сожрал огонь. После этого ты думаешь, что устрашишь смертью?       — Рождение внука вас поразило больше, чем смерть Лии, — напомнил Майриор. — Я и не знаю, способны ли вы прочувствовать смерть, как я, находясь рядом.       Лицо претора исказила судорога. Он взмахнул руками, пытаясь дотянуться до горла, но мышцы каменели, не давая этого сделать. Прокуратор отшатнулся. В воздухе раздался тихий, скрежещущий свист дыхания. Кожа претора покраснела. Майри не мог смотреть на его лицо — слишком сильно претор и Лия походили друг на друга. Тело претора швырнуло назад, к гвардейцам. Толпа заволновалась и зашумела.       Начал идти долгожданный дождь.       Прокуратор закричал под нарастающий звук дождя и грома. Его руку, показывающую на Майриора, вывернуло, и седовласый мужчина рухнул на колени. Лорелея вскрикнула. Кровь закапала на землю — в душе снова не шевельнулось ничего, похожего на жалость.       Глаза пытались найти в толпе южанина, чья страсть к огню осквернила кладбище.       Нет, он не дитя порока, он не дитя Зла. Майриор сын своего Отца, он понял это, потому что сердце не принимало ложь прокуратора, сказанную красивыми пустыми словами. Он всегда знал это в глубине своей души, и это знали все, завидуя и боясь. Красные озера покрыли луга перед тихим домом, и Геленройт рухнул в одночасье, подавив стоны и крики гниющего народа тысячами домов.       Только корабль под золотыми парусами мчался на юг.