Мёртвая кровь

      Бездушные могильные камни вырастали из-под пожухлой травы. Нежно-малахитовая, она сгибалась бешеным ветром, под пасмурным небом, наблюдавшим за мёртвыми окрестностями. Шептались о чём-то в буйстве погоды потемневшие колосья пшеницы; стрекозы носились друг за другом, находя в этом единственное развлечение. Безликая серость заполоняла собой всё, не пропуская ни единого тёплого оттенка. Всеми покинутая, пустая округа, смазанная, как осточертевшая художнику картина.       Борон удушливо замычал, разразился лающим кашлем и перевернулся на спину. Пробуждение сталось резким, обескураживающе неприятным… и совсем не таким, каким представлялось.       — Ч-что за… — обнаружить себя хотелось в уютной комнате особняка, на двухспальной кровати. Но холодный камень под спиной, наблюдавшие за округой надгробья и кресты, танец малахита с пепельной синевой… Холодный воздух пощекотал ободранные щёки. Борон в один рывок поднялся и воззрился на свои дрожащие ладони. Он мог поклясться, вокруг — больше не Перепутье Снов, но почему…       Почему вернуться довелось невесть куда? Поодаль, в нескольких метрах, корчился от боли Кимсан. Постанывая в невозможности очнуться, весь в лохмотьях, с окровавленной и изодранной спиной, он поджимал к себе истерзанные шрамами руки и закатывал побелевшие глаза.       Последнее воспоминание — его толчок в спину. Мгновенно сердце налилось рьяной, мстительной неприязню. Прикончить бы на месте…       Борон почти исполнил сокровенное желание: с трудом подполз к Кимсану, взгромоздился на него и схватил за грудки. Бешено встряхнул, сорвав со своего пояса нож, который мгновенно прижался к бархатной шее, но ясная трезвость ума вовремя вернулась…       Нет, Кимсан непричастен. Почему-то сейчас в это верилось, как ни во что другое. С шипением отбросив лезвие прочь, Борон слез с брата и рывком перевернул его на живот… Окровавленная, истерзанная спина, открывшаяся бледному взору, повествовала о нестерпимых муках.       — С-с-сан… — глухой выдох. Дрожащие пальцы Борона потянулись к остаткам тряпья и сорвали их, позволяя гниющим, жутким следам показаться целиком. — Кимсан…       Слабый голос, который должен был вернуть стонавшего Безупречного в реальность быстрее, яростное желание прямо сейчас исправить случившееся…       Жалкий, простодушный Борон Боне, ожоги которого до сих пор выли по вине этого человека, не мог смотреть на его изодранную спину. Даже несмотря на негласную вражду, в отвращении стремился лишить мучений. Шелест сбивчивого шёпота покинул искусанные губы. — Шиа’схи’мэр…       Десятки алых нитей, вспыхнувших раскалённым пламенем, возникли из ниоткуда. Младший Боне собрал их, потрескивавшие, в ладони. Мгновение.       Нити впились в кожу Кимсана, заставили прорычать в мучительном нетерпении, но Борон надавил на спину брата сильнее и продолжил вести над ранами рукой. Невесомые иглы зашивали распоротую плоть, прижигали…       — Кимсан… С-с-сан… Сан… — дотошно повторял Погоревший, встряхивая близнеца за плечи, вынуждая слышать свой голос, а не остатки кошмаров. В шершавых, забинтованных ладонях собирались сгустки тёплой энергии. Борон проглаживал обнажённую спину Безупречного, помогал им растекаться по воспалённой коже тягучим мёдом и, казалось, ловил дыхание Сана каждый раз, когда его лопатки вздымались и тесно соприкасались с пальцами. Стонал, ёрзал, но успокаивался. Холодный ветер хлестнул по щекам, а вслед за ним с пасмурного неба на братьев обрушился ледяной дождь. Он смывал кровь. Смывал послевкусие. Но ни за что не смыл бы многое другое.       Кимсан с трудом пришёл в себя через несколько минут. Насквозь мокрый, продрогший, он растянулся на животе и разглядел поодаль брата, который, прислонившись к одному из надгробий, курил. Последняя самокрутка затесалась в обрывках одежд и теперь спасала жизнь.       Чудом оказавшись на ногах, Сан поднял перед собой изувеченные руки. Подобия серых ожогов онемевшей паутинкой растекались по тыльным сторонам и пальцам. Дыхание спёрло в понимании: если это был всего лишь сон, почему они здесь, и почему остались раны?.. Борон обернулся, обыкновенно равнодушным вниманием окидывая близнеца.       Затянулся ещё раз. Красноватый дым заклубился вокруг.       — Мне всегда казалось, что капли дождя — это пульс облаков, — прошептал младший Боне. — А ты что думаешь, Сан?       Без тени злобы выжатый старший ухмыльнулся и медленно приковылял поближе.       — Капли дождя всегда напоминали мне оркестр.       Погоревший прислушался. Капли, шелест влажной листвы, их стук о твёрдую поверхность, посвистывающий ветер — всё это сливалось в незамысловатую мелодию. Словно весь мир оплакивал неведомую потерю тоскливой песней.       — Однажды я нарисовал картину, — глядя в никуда, продолжал Сан. — Чёрные капли дождя падали в кровавое озеро. И наоборот. Они испарялись уже алыми, заново падали в почерневшую воду… Идея… Я таким образом нёс идею растворения. Когда растворяешься в ком-то, вы оба меняете свой цвет. Ты становишься больше похож на другого, он — на тебя, и уже непонятно, кто каким был изначально… Кто каким был вовсе…       — А твои фантазии по-прежнему пугающие, — одобрительно цокнул Борон. — Выглядело, наверное, очень красиво.       — Если вернёмся — покажу.       Поражённый невесомым откровением, случившимся между ними, Сан ударился в созерцание брата смелее. Он всегда смотрел неотрывно, почти не моргая, чем иной раз напрягал незнакомцев и даже близких, пока изучал их с ног до головы, но только не самого Погоревшего.       — Твоё лицо стало выглядеть только живее, — секундная пауза породила ещё одно признание, на которое потребовалось слишком много храбрости. — Правда.       — Живее? Ха! Так нарисуй меня! — с доброй издёвкой воскликнул Борон и в рывок оторвался от надгробья, но не успел Кимсан дёрнуться ошарашенно, как тот замахал рукой с самокруткой. — Шутка, не надо. Я — не герой картин.       Они оба молчали некоторое время. Намеренно не обсуждали провал идеи, риски, не сокрушались по поводу потерянных масок. Всё было предельно ясно и так… Зубодробительное поражение.       — Мы теперь обречены? — лишь спросил вполголоса Кимсан, услышав, как брат прыснул сквозь зубы.       — У нас всегда есть выбор. Если только ты, красавчик, не желаешь помереть через несколько месяцев. Каково знать, что твоя тонкая душа мертва сейчас? — Борон спросил это с доброй издёвкой, но уличил брата в искреннем смятении. Кимсан, ёжась на холодном ветру и переминаясь с ноги на ногу, признался:       — Я не верил в твои предупреждения, но сейчас, когда пытаюсь вспомнить последние несколько лет своей жизни, звенит голова. Они кажутся размытым пятном на холсте, и мне так трудно восстановить… детали. Перепутье как будто съело очень важную часть от меня.       — Мх? Ты же помнишь Мелиссу? Меня, наш ритуал, особняк?       — Да, но только это, а все остальное из недавнего времени словно перемешалось и потеряло оттенки.       Младший брат нерасторопно приблизился к старшему. Щёлкнул костяшками пальцев по его шее, указывая на золотые крылья, которые после прогулки по Перепутью потускнели и потрескались, как потускнели воспоминания о былых годах.       — Самое главное, — заключил Борон после некоторых раздумий, — что ты не забыл ничего важного, и ярких провалов у тебя нет. Ну, у тебя же нет странного предчувствия? А спутанность… Спутанность — меньшее, что могло произойти в твоей лохматой головушке. Эй, гляди-ка!       Идиллия мирных бесед разбилась треском колесницы.       — Живая душа?       — Остановись!       Мимо проезжавший старик на деревянном обозе стал единственной надеждой свалить отсюда как можно дальше. Братья помчались за ним на всех парах через поле, поскальзываясь на мокрой траве и крича, но сумели догнать и выпросить довезти до ближайшего тёплого места. Ещё долго пришлось ехать в телеге, пока колёса её подскакивали на неровной земле, кутаться в ветоши в попытках не стать жертвами простуды, в такую-то беспощадную погоду. Борон внимательно наблюдал за дорогой с одним-единственным желанием: исправить то, что они с Кимсаном натворили уже вместе. Не имели смысла ожоги и былая месть больше — они оба сгорят за несколько месяцев, не поторопись сейчас. Младший брат знал человека, который был способен помочь — осталось до него добраться.       — Эй, пугалище, — хохотнул Кимсан, выглядывая из-под ветоши и позволяя дождю уронить на его нос крупную каплю. — На, вот, помидорку скушай.       И вытянул в своей изящной руке алый овощ, который нашёл где-то на дне повозки, прежде чем издевательски расхохотался.       — Дурак, — сплюнул Борон, но сантимент принял, и через полчаса езды под проливным ливнем обоз остановился около одинокой харчевни посреди очередного поля. Обветшалое здание с покосившейся крышей не внушало доверия, но у братьев не было выбора — они слишком хотели согреться, высохнуть и хоть где-то поесть. Поэтому, расплатившись со стариком остатками медяков, поковыляли внутрь.       — Хоть какие-то вещички с Перепутья с собой остались… — шарясь руками по карманам штанов, Безупречный принялся считать остатки монет, а вот Борон помрачнел в весьма неприятном осознании. Скрипнула дверь харчевни, которую младший брат открыл перед старшим.       — Кимсан… — протянул он напряжённо, и Безупречный заинтересованно поднял брови.       — Чегось?       — Если мы проснулись здесь, то… что с нашими телами в спальне?       Красноречивая тишина не принесла ответов. Кимсан встрепенулся, подбросил монеты на на костяшках пальцев и раздосадовано спустил дымку зимнего воздуха с губ.       — Я обещал Мелиссе, что вернусь совсем скоро, и бесследно пропал…       — Я что хочу сказать… — братья вошли внутрь, захлопывая за собой дверь, и первое тепло разлилось по продрогшим телам. — Ты только не пугайся, но этот сбой… Вероятно, наши тела там умерли. Возможно, Мелисса нашла нас мёртвыми. Возможно, не нашла ничего… или обугленные подобия, в то время как нас выбросило в одном из мест силы. Как думаешь, спустя сколько лет?       — Бред какой-то, мы были на Перепутье совсем недолго… — Сан сбился на шёпот, и братья покинули тень. Тусклое помещение встретило редкими посетителями, что безразлично потягивали алкоголь из крупных кружек, замёрзшими путниками, отрадой для которых стала сытная и горячая пища. Старший Боне заинтересованно покосился на худощавого полурослика в тёмном капюшоне: его большие уши забавно выглянули из-под ткани, но быстро оказались спрятаны. Незнакомец нелюдимо фыркнул, а вот Боне это позабавило.       — Пусть укроет вас ранний вечер, путники дорогие, — немного фамильярно пропела трактирщица. Молодая женщина в теле позабавила своей очень уж смешной стрижкой: её светло-русые волосы были откромсаны сикось-накось и кривой чёлкой падали на лоб. — Чего желаете?       Пока Борон растерянно осматривался, Кимсан подошёл к стойке и дрожащими пальцами начал выкладывать на неё по одной монете.       — Поесть, сухую одежду, два спальных места… — покосился на хмурого брата и добавил: — И чистые бинты, если есть. Кстати, в честь праздника Улыбающихся Лун полагаются щадящие цены? Всё-таки, закон Богов и Церкви…       — Ох, Скаэль их всех сожри, этих подлецов, — огорченно воскликнула женщина и сгребла лишь часть от суммы. — Даже нашу придорожную лавку вечно проверяют на соответствие всем нормам Церкви. Сегодня на ужин похлёбка из баранины и овощное рагу.       И, стоило хозяйке унестись в подсобку, Борон в ужасе уставился на Кимсана.       — Праздник Улыбающихся Лун? — прохрипел он. — Серьёзно?       — Нет, я соврал, — честно признался старший Боне. — Захотел проверить, в каком мы мире проснулись… Они знают Герцога-Творца, значит, мы дома.       — Что вы говорите, молодые люди?       — Ничего! — хором отреагировали оба Боне на внезапное восклицание из подсобки и синхронно махнули руками. — Готовьте дальше!       Спустя несколько десятков минут удалось переодеться в простую, но хотя бы сухую одежду, и уловить носом жар аппетитного пара. Братья сидели друг напротив друга, за маленьким деревянным столом, и медленно наслаждались похлёбкой. Желудки выли с непривычки, словно голодали по меньшей мере неделю, но мысли всё равно оставались безрадостными. Первым заговорил Кимсан, стукнув деревянной ложкой по глиняной чаше с рагу.       — Выходит, вместо того, чтобы получить свои заветные три желания, мы вернулись с Перепутья смертниками и теперь доживаем свои последние дни? Хорошо всё вышло.       — Это я виноват, не стоило тебя, лакомый кусочек кошмаров, позади себя оставлять. Надо ж было пнуть меня в эти лапы… за тобой глаз да глаз.       — Ну поговори ещё, — фыркнул Кимсан, сбавляя тон и с удовольствием смакуя перчёный кусочек картофеля. — Втащил меня на Перепутье, никак не защитил от кошмаров и теперь поражаешься, что мне по голове дало. Лучше скажи, что дальше?       — Есть у меня знакомая одна, — цокнул Борон, откидываясь на спинку стула и блаженно хрустя позвоночником, что мгновенно вызвало у Безупречного букет оцепенения и отвращения на лице. — Аннабель зовут. Мы хорошо с ней общались в период моих оккультных изысканий… Могущественная девица, ты бы только знал. Думаю, поможет нам как-нибудь выудить сожранные души оттуда. В конце концов, их уничтожило лишь формально, в реалиях нашего мира, ну а там-то они, гляди, застряли. Видишь, я тебе теперь нужен ещё больше, чем прежде, — последние слова смаковались с особенной корыстью, а Борон позволил себе ухмыльнуться и выжидающе уставиться на брата.       Кимсан безрадостно дёрнул губой, чем вызвал всплеск садистического удовольствия в душе Борона.       «Да, мой маленький старший братец, теперь от урода в бинтах зависит твоё существование, и я не перестану об этом напоминать. Где теперь твоя прошлая жизнь? Где теперь твой доверенный источник, всё, чем ты так кичился?»       И, словно поддаваясь коварному, алчному чувству внутри себя, Борон подлил масла в огонь:       — Ради чего теперь-то ты живёшь, Сан? Что у тебя осталось?       Раздражённый смешок близнеца того стоил. Безупречный до побеления пальцев сжал в них деревянную ложку, отложил её и тянул время за испитием лёгкого эля. А Борон наблюдал неотрывно, как дикий зверь, пожирая вниманием причину своей душевной боли и питаясь его беззащитностью.       — У тебя самого проблемы со смыслом жизни или с чего такие вопросы? — всё же отпарировал Кимсан, наблюдая несколько криво намотанные на лицо брата чистые бинты. В спешке он не сильно-то постарался. — Я по-прежнему живу, чтобы жить. Мне нравится понимать, что я свободен и волен исполнять любые свои идеи, что меня больше не удерживают ни наши с тобой родители, ни невесть кем придуманные ограничения. За десять лет, пока ты где-то шастал, я нашёл свой родной уголок и пытался исцелиться наконец душой и телом. А не как было раньше…       С потаённой обидой перед детством, вспомнив недавние кошмары, Кимсан увёл глаза. Он откровенно и робко добавил:       — Я не всегда был самым честным человеком, но, во всяком случае, старался никому не приносить зла. Теперь встало под вопрос всё, чему я радовался совсем недавно, но это исправимо. Продолжаешь винить меня в чём-то? Это же ты предпочёл сбежать… ты избрал жить долгие десять лет без меня и искать невесть что.       Борон, стиснув край стола забинтованными пальцами, задето прыснул сквозь зубы. Ожоги снова дали о себе знать, а пылкая речь укушенного Сана взбудоражила только сильнее. Зря младший Боне спросил… Горькая злоба в крови слабо сдерживается, а на некоторые вопросы иногда не хочется знать ответов.       Но Борон продолжил раскрывать душевные раны брата умело и терпеливо, всаживая очередную иглу в его уязвимое место. Зачем? Чтобы услышать настоящего Боне… Не того, кого он играл. С момента пожара не было возможности поговорить откровенно.       — Ты такой же, как мама, — негодующе прошептал Борон. Мирана всегда была ангелом во плоти, женщиной, выскочившей замуж по большой любви, которая до сих пор, наверное, держала свою пекарню и раздавала еду беднякам. — Беспомощная, мягкотелая, желающая лишь забиться в свой уютный уголок и всюду рассеять добро. Её наивность сгубит её рано или поздно, если уже не сгубила. Да, я спросил тебя о смысле жизни, потому что знал, что ты заведёшься, и не прогадал.       Да, прекрасная леди с робко вьющимися медными волосами и серо-зеленоватыми глазами, россыпью веснушек на бронзовых щеках была едва ли не иконой красоты и благодетели, но совершенно не умела отстаивать себя и своих родных перед жестокостью мира. Например, детей перед тираном-отцом.       — Я… — Кимсан дрогнул голосом, кажется, поражённый до глубины души. Он поднял полный уязвимости взор на брата и сглотнул подкативший к горлу ком в еле сдерживаемых эмоциях. — Борон Боне… Тебе хватает наглости винить маму за то, что она не находила сил закрыть нас своей хрупкой спиной от ударов Герберта?       Отца даже отцом называть не хотелось.       — За то, что слишком лелеяла и жалела тебя? Да, она не сделала ничего, чтобы освободить нас, но её нельзя винить в запуганности. По крайней мере, она… любила тебя, как умела.       «Я любил тебя, как умел». Эти слова не оказались сказаны, но Борон понял и почти оскалился по-чёрному, не продолжи Кимсан свою еле слышную, полную яда речь:       — Как ты смеешь обвинять меня в желании счастливо жить, когда бросил нас, чтобы убивать, калечить и проливать кровь во имя своей недосягаемой амбиции? — голос сбился на шёпот, так напомнивший змеиное шипение. Кимсан поддался вперёд, делясь обиженной чернью, но словно пытаясь так донести сокровенное. — Герберт колотил нас и ограничивал во всём, а ты? Скольких невинных ты убил в поисках вечной жизни? Сколько животных пострадало во время твоих опытов? Сколько искалеченных судеб? Но я никогда, проклятье, не сравнивал тебя с отцом. И если тебе незачем жить, теперь, когда твои труды сгорели в адском пламени, то знаешь, оно и к лучшему.       Борон молчал, на последних всполохах терпения наблюдая за братом. Он хорошо улавливал, как внутри вскипала кровь, как хотелось вытрясти из близнеца напротив весь дух, но отчего-то в болезненном мазохизме впитывал в себя каждое слово.       «Вот почему ты так на меня смотришь… Вот оно что… Чистенький, чистенький Кимсан…»       Но, смягчаясь, старший Боне доел последние кусочки рагу и поспешил расправиться с похлёбкой.       — Сейчас я живу в понимании, что у нас с тобой никого нет, кроме друг друга. Мы обречены умереть из-за нелепого провала, всему миру нет до нас дела, и хоть мы храним друг от друга слишком много секретов, это наш единственный выход.       Вставая из-за стола в нежелании обсуждать это больше, Кимсан поковылял к лестнице на второй этаж, где ждала чистая комната с двумя спальными мешками прямиком на полу — большим харчевня не располагала. Он услышал тихий, нанизывающий своим откровением хрип в спину. Испытывающий финально, надламывающий последнюю ветвь души.       — Я разделил бы с тобой своё бессмертие, Кимсан, — окатывающее ледяным потом признание, которое на мгновение заставило оторопеть. — Я бы вернулся рано или поздно. Ритуалу не хватило нескольких минут… Ты представляешь? Несколько лишних минут, и не кинься на меня пламя, я вернулся бы к тебе, чтобы подарить долгие годы вместе.       Но Безупречный, собирая в кулак крупицы трезвого разума, не обернулся.       — Я не просил тебя о о них. Ни о бессмертии, ни о ритуале… — он гулко выдохнул. — Если ты всё ещё ненавидишь меня так же, как в детстве, смотря в зеркало… Уходи от меня прямо сейчас. Найди способ выжить или умри в какой-нибудь канаве, мне будет всё равно. Но не задавай мне вопросы, на которые, ты знаешь, мне сейчас слишком больно отвечать.       «Не напоминай о том, как бросил меня одного, хотя я так хотел сбежать вместе с тобой».       Перед тем, как уйти, Кимсан услышал оглушительный хлопок ладони по столу. Он знал, что Борон желал маломальской благодарности, попытки понять его кровавые старания, но больше всего на свете старший брат до сих пор проклинал младшего за… собственное одиночество. За нужду остаться с Гербертом и Мираной. В лапах грубого отца и беспомощной матери, пока Борон обретал свободу в одиночестве.       Ближайшие двое суток предательски выветрились из памяти: почти сразу Кимсан нашёл своё убежище в тёплом спальнике их совместной комнаты и заснул. Вымотанный Перепутьем, пожалуй, слишком крепко заснул. Поначалу чуткий рассудок пытались терзать привычные кошмары, но в один момент они растворились, прогнанные шлейфом удивительного тепла.       Морок сновидений тянулся забвением долгие часы, но в конце концов рассеялся и уступил место пробуждению. Взъерошенный, опухший и сонный старший Боне со стоном перевернулся на спину, предвкушая обращение в самый настоящий камень, и обнаружил рядом сидевшего на коленях брата. Борон выглядел бодро, обмотанный чистыми, уже аккуратно повязанными бинтами, и считал в толстом кошеле серебряники. Лучи раннего солнца пробивались сквозь дымку серого тумана и через окно падали в пустую комнату. Было зябко, и… как-то сыро.       — Какое сейчас время суток… — промычал Боне, откидывая кучерявые волосы с лица и постанывая: ломило каждую мышцу, только спина до сих пор чувствовала тепло. Спать на неровном полу оказалось той ещё идеей.       — Ты дрых два дня подряд, — былая ссора, казалось, забылась младшим близнецом, или он нашёл в ней заманчивую мораль, но ни секунды раздражения не читалось на лице напротив. Наоборот, отложив кошель в сторону, Борон раскрыл в руках колоду карт и коварно облизнулся. — Я решил не мешать тебе, котёнок, спать, и потратил всё своё время на это.       — Это? — голова звенела. Кимсан, приподнимаясь на локтях, встряхнул головой и наконец пришёл в себя. — Ты что… Обирал бедных путников?       — Почему обирал? Они добровольно проиграли мне своё серебро в карты… — подмигнув задиристо близнецу, младший Боне всё-таки признался. — Ну, ладно, и немного колдовского жульничества.       Щелчок пальцем, и Борон породил в ладони маленький сгусток пламени, который подкинул Кимсану за шиворот. Вздрогнувший Безупречный ойкнул… и только тогда поймал себя на знакомом ощущении. Щадящее, тёплое пламя прокатилось по его спине согревающим обезболивающим. Именно его он чувствовал ночью…       — Ты… — Кимсан принялся возиться в попытках достать клубок из одежды. — Совал мне это в одежду, пока я спал?       — Я согревал тебя, — тихо хмыкнул Борон, но, когда брат отвернулся, улыбнулся довольно. — А ещё узнал у хозяйки, в какой части Атиса мы находимся. Если поспешим, рано или поздно доберёмся до Аннушки.       — Проклятье, никаких условий… — Безупречный, по канону жанра, начал недовольно гундосить, а вот Борон за этим с ехидной лыбой наблюдал. По большей части он добивался злых слов Кимсана тогда. Хотелось покачнуть спокойствие близнеца, его напускное небезразличие, услышать в свой адрес обиду, былое пожелание. Что угодно, что заставляло понять…       «Ты тащишь меня за собой не только из корыстных побуждений, мальчик, с самого начала. Я по-прежнему не безразличен тебе. Слишком не безразличен, раз так стараешься донести свои обиды десятилетней давности, заводишься с полуслова… Как же ты мечтал сбежать со мной вдвоём, правда? Наконец-то сказал это вслух».       — Что, даже не спросишь, почему я не ушёл от тебя после очередного «свали и сдохни в канаве, Борон»? — пока Безупречный расчёсывал свои кудри, Борон проверял наличие нужных вещей с собой. Благо, с Перепутья сохранились полезные мелочи. Кимсан больно нервно рассмеялся и поднялся на ноги; раскрыл окно, впуская внутрь прохладный воздух рассветного утра.       — Да прекрасно же знаешь, что за этим кроется. Хотя я сказал тебе — иди, я справлюсь с отсутствием своей души самостоятельно. Но, видно, не судьба? — обезоруживающая улыбка Кимсана стала началом ещё одного маленького путешествия, которое привело братьев в совершенно иные места.       На попутных обозах они отправились в дорогу. Окружённые серым туманом, пустыми и неуютными в своём одиночестве полями. И, стоило отдать должное, никаких неприятностей встретить не пришлось. Ещё несколько искромётно удачных жульничеств Борона и игр в карты со случайными попутчиками; редкие разговоры ни о чём и лёгкие издёвки, ни одна из которых более не взрывала ни одного из близнецов. Борону начало казаться, что между ними с Кимсаном всё как раньше, в далёком прошлом, недоступном сейчас для сентиментальных воспоминаний.       За время пути удача улыбнулась не единожды, и всего спустя неделю близнецы впервые остановились не в очередной харчевне. Широкая тропа привела к побитому наступлением ранней весны, укрытому пожухлыми зарослями уголку на окраине леса. Дорога спускалась вниз, к оторванной от мира деревне, которую местные прозвали Серповой улицей. Она напоминала полумесяц.       — Обожаю десять часов подряд топать пешком до мест, находящихся в какой-то заднице, — перекинувший через плечо сумку Кимсан остановился на краю обрыва, с которого открывался вид на весьма симпатичное скопление зданий. Ноги предательски выли, особенно после контрастно долгой в сравнении с поездкой ходьбы. И, вдыхая свежий воздух раннего дня, старший Боне прикрыл глаза. Замер, вслушиваясь в убаюкивающие щебетания птиц и потрескивания мёртвых ветвей, в переливание журчащего ручья неподалёку, который обрушивался вниз обрыва не слишком буйным водопадом.       Природа лениво просыпалась, обуянная лёгким морозом, скрипел под ногами тонкий лёд, а чьё-то старое место для костра манило хотя бы немного отдохнуть. Очередной глоток воздуха — Безупречный беспардонно упал прямо в траву и со стоном, достойным принадлежать лучшему любовнику, откинул голову.       Борон проследил за ним с усмешкой, но, в отличие от брата, он всю дорогу не был столь безмятежным.       «Весна наступила слишком быстро… До Перепутья царила жуткая стужа. Мы вернулись минимум через несколько месяцев… Максимум… Максимум у меня есть причины не раздумывать об этом и не пугать Кимсана — пусть наслаждается отсутствием внятных воспоминаний и живёт одним днём… А вот Аннабель должна нас дождаться, сколько бы времени ни прошло».       — Что, киса, желаешь отдохнуть? — скидывая сумку и присаживаясь неподалёку, Борон тотчас поймал недовольный, — уже такой знакомый, — взгляд Сана. Он, наоборот, вскочил.       — Хватит меня кисой называть, право слово, — попутно разговорам стоило раздобыть что-нибудь для розжига: наступило время обедать, и недавно купленный в дороге картофель пора бы запечь. Пока Кимсан бродил по округе и собирал хворост, Борон разминал шею и расстилал спальники. Хотелось вздремнуть на часок-другой.       — Ты так и не понял, в чём разгадка? — фыркнул Борон, когда брат вернулся, и принялся аккуратно раскладывать его находки на кострище. Хватило одного крупного сгустка пламени в ладони, чтобы маленький костёр обрёл жизнь и затрещал алыми язычками. — Ким… Сан… Ки…са.       — А, так моё имя — ребус для тебя, — наигранно возмутился Безупречный. Он безмятежно растянулся перед огнём, совершенно лишённый тревожных мыслей, и принялся выкладывать картофель. Конечно, иногда приходилось снова вспоминать об ограниченном времени, а иногда ностальгия по былым временам возвращалась, но она оставалась по-прежнему смутной. И, чтобы лишний раз не терзаться, Кимсан предпочитал жить моментом. В моменте он — с блудным младшим братом пытается спасти их шкуры. А когда доведётся вернуться домой и обнаружить близких людей, тогда… тогда настанет миг надеяться, что они все ещё живы.       Пока Борон ветвью поправлял пищу для пламени, Безупречный рассматривал свои раненые ладони. Всё ещё бархатные, они, как и спина, хранили воспоминания о недавних событиях в виде шрамов. Задумчивый голос старшего Боне заставил обратить на него внимание — Сан сидел, и огонь отражался в его застывших чёрных глазах.       — Чем ты обычно жертвуешь… ради своих сил? — прошептал он вдруг, доверчиво обращаясь к брату. Борон замер, вероятно, не ожидав столь рьяной серьёзности момента. Однако младший брат любил вопросы старшего, и если тот их задавал, то отвечать старался без уклонений.       — Садись ко мне, — похлопал ладонью по спальнику Погоревший. — Иди сюда, не съем.       И, когда Кимсан соизволил лениво усесться рядом, в его руки оказалась вложена главная драгоценность и виновник всего случившегося — гримуар. Прохладная кожаная обложка пощекотала чувствительную кожу Безупречного, и он в недоумении опустил взор на страницы. Борон открыл для брата книгу в центре: многочисленные магические формулы, инкантации усыпали пергамент, совершенно не понятные для Кимсана.       — Знакомься — дело моей жизни и причина, по которой я свалил от тебя ещё в юношестве. Я заполнял эту книгу с тех пор.       И, пока Безупречный бережными касаниями пальцев перелистывал страницы, мерная речь Погоревшего сочетала в себе первое приветливое откровение за недолгое время вместе.       — Я не продавал душу никому из Багровых, если тебе интересно. Лишь некромантия, магия крови, и все силы я отбирал либо у себя, либо… у других, — на этих словах Кимсан вздрогнул. Борон заметил его чистую обескураженность и кивнул брату, внезапно направляя указательный палец в сторону белки, что пробегала мимо.       — Морт, — мрачно прошептал младший Боне, и хвостатая мгновенно обмякла. Только пышный рыжий хвост остался лежать около её хладного трупика. — Только что за это убийство, в теории, я отдал пару часов своей жизни. Убить человека мне будет стоить гораздо больше.       — Ты… жертвовал временем своей собственной судьбы, чтобы творить колдовство? Как это вяжется с бессмертием?       — К нему я бы рано или поздно пришёл уже другими методами. Факт в том, что бытие колдуном вроде меня — удобно. Захотел — отдал немного своего времени или времени жертвы ритуального убийства… Оп, результат. В сумме за время без тебя я отдал лет шесть своей жизни, наверное…       — Это… безумство, — в меланхоличном непонимании прошептал Кимсан, но завороженно продолжил листать страницы, и Борон улыбнулся. Старшенький держал его гримуар, как самое ценное, что мог иметь. — Ты парадоксально приближаешь свою смерть в поисках вечной жизни. В любой момент можешь сгинуть, так и не успев до неё добраться. Кто знает, когда тебе суждено умереть…       — Так и какая разница? Я не трясусь перед смертью. Именно потому гнался с ней наперегонки и испытывал удачу, — забинтованный палец аккуратно опустился на строки перед носом Кимсана и полюбовно обласкал их. — Эти писания недоступны случайному читателю. Только представь, Сан, такие возможности… Перепутье Снов, исцеление твоей спины, тепло в ночи, перемещение в пространстве, убийство, уничтожение памяти… Бесплатно ничего не даётся, сделка есть сделка, но результат ты получишь. Да, я способен пожертвовать даже чужой жизнью за это. Себе же обещал никогда не отдавать больше… года за раз.       — Возможно, моё мнение, и правда, слишком наивно, — с уважением, однако, захлопнув книгу, Кимсан вернул её брату и медленно поковылял обратно, к своему спальнику. Обессиленно завалился в него и прикрыл глаза. — Но ступать по головам других ради такой цели — грешно даже… если не перед Богами, то перед самим собой.       — Вот и ответ на вопрос, Сан… Именно поэтому я не взял тебя с собой тогда, — бросив в пламя очередную тонкую веточку, Борон поймал взгляд близнеца. Но получил ответ, пожалуй, которого не ожидал.       — Но если… если тебе однажды не хватит времени, чтобы что-то успеть… Я готов поделиться с тобой своими годами. А если откажешься — сам прибегну к магии крови и насильно тебе их отдам, чудище… Белку зачем убил?       — Неженка, — вскоре оказался аккуратно снят с огня картофель, которому стоило остыть, но голод близнецов не позволил: прерываясь на шипение, обжигая губы, они старались поскорее насытиться. Ароматное хрустящее лакомство прекрасно дополнило щепетильный, но всё-таки приятный разговор. Сан первым отвернулся, чтобы немного подремать, но перед тем, как заснул, услышал главное признание. — Я начал этот разговор, чтобы донести до тебя, Кимсан… С тех пор, как пламя оборвало мой ритуал… Мхм-м, очень грубо говоря…       Оказалось сложно подобрать слова, но выпалил это Борон на одном дыхании:       — Сейчас я существую ради тебя… И… И не обосрись от счастья, Сан. Это не лесть, а сухой факт — то же самое, что ты так пытался завуалировать передо мной неделю назад.       Под скрип спальника рухнув перед костром, в расслабленной позе растянулся уже младший Боне. С ехидством и удовольствием наблюдая за тем, как старшенький дёрнулся и ошарашенно развернулся словно в желании убедиться, что его не разыграли. Глаза-то свои чернющие раскрыл, нос сморщил, смешной такой, лохматый. Борон высокомерно хохотнул.       — Чего? Стыдно стало?       — Вовсе нет, — но Кимсан смутился и потому так рьяно пытался подобрать слова получше. — Но ты не расстроился? С того, что я так вспылил тогда.       — Ну, ты и хуже себя вёл иногда, зараза. Надеюсь, это ты не расстроился, что твой любимый брат — ужасный убийца, которому начихать на жизни невинных, из-за которого ты покинул дом и, возможно, скоро помрёшь. Так себе перспектива?       — Не переживай, маленький братец, — с сарказмом пропел Кимсан мгновенно. — Это уже не имеет никакого значения.       И ни слова больше не сказал, маленький черноволосый падлюка. Но Борону хватило откровений: он ещё пару десятков минут точно сидел перед костром, всматриваясь в пылающие его язычки и даже подтягивая к ним руки. Бинты на пальцах едва опалялись, но как только огонь обжигающе кусал за кончики, Погоревший сразу их отдёргивал. Пламя продолжало напоминать об ужасном. Стоило попросить у Аннабель больше самокруток: ядрёный наркотик, который младший Боне в них закручивал, был единственной возможностью не сцеплять зубы в мучении каждые десять секунд. И у могущественной ведьмы он должен быть…       Кимсан, оправдывая репутацию сони, опять заснул без задних ног. Птицы продолжили напевать укрытые тайной песни, где-то сновала ещё одна белка, а Борон всё насвистывал себе под нос бессмысленную мелодию и осматривался. Он не соврал: путешествие, и правда, обернулось новой целью для него сейчас. Раскусить Кимсана больше, утянуть его за собой, как тот просил, не допустить к тоскливой, бывшей жизни. Не оставить наедине с отсутствием внятных воспоминаний. Попытаться ещё раз…       Бродя медленно вокруг, в какой-то момент Борон присел над мирно спавшим братом и одарил вниманием его безмятежное лицо.       «Ты, и правда, наивен в своей чистоте. Я же способен убить тебя за предательство всего одним словом… А ты, лишённый возможности творить, лишённый дома и близких, всё равно волочишься за мной и доверяешь сторожить свой сон.       Глупый…       И хоть ты так похож на Мирану, тебя я понимаю больше»       На маму Борону было плевать с высокой колокольни. Но, одержимый собственными мыслями, он не сразу заметил, как крупный паук выскользнул из-под ворота Безупречного и побежал по его щеке.       — Вот же дрянь… — Погоревший грубовато смахнул восьмилапого пальцем, но в полном наваждения любопытстве не убрал руку с лица брата: наоборот, поддался желанию крепче приобнять его за щёку шершавой ладонью. Грудную клетку обожгло. Пронизывающее, сжирающее изнутри чувство потаённой ревности, тоски и небезразличия, всё ещё вскипавшей злости, но готовности за всё простить, уволочь за собой. Нежная кожа Кимсана податливо охладила ладонь Борона. Придерживая близнеца за щёку, младший Боне продолжал полюбовно всматриваться в это беззащитное лицо, пылать колючей невозможностью найти себе место. Пальцы мягко зашелестели по скуле Сана…       И тот проснулся.       — Борон? — сонно прошептал, часто заморгал и не сразу заметил, как колдун над ним вскочил, как ударившийся.       — Проклятье!.. Сдохни, мразь! — сделав вид, будто убивал проклятущего паука, Борон отвернулся и как ни в чём не бывало махнул рукой в сторону пламени, где сейчас дожаривалась на самодельных шампурах убитая белка. — Доброго вечерочка, братец. Я нам здесь ещё один перекус дожариваю, пока ты спишь.       — Мхм-м? — на руку сыграла полная невозможность Кимсана здраво оценивать ситуацию сразу после сна. Слабое здоровье близнеца подразумевало его вечные обескураженность и далёкость от реальности. Однако ж Безупречный приобнял свою щёку, что помнила тёплое касание братских пальцев, ладонью, и несколько секунд предательски молчал. Понял ли? Почувствовал?       — По мне кто-то ползал, да? — слишком уж проницательно и даже как-то раздосадованно прошептал старший Боне. Младший кивнул и нервно ухмыльнулся, снимая мясо с огня и передавая близнецу шампур.       — Поешь ещё. Не хочу, чтобы дорога убила тебя, уязвимый ты кусок меха.       Кимсан тихо рассмеялся, но лакомство принял. Правда, долго рассматривал хрустящее мясо белки, прежде чем задумчиво протянуть:       — В мифологии белку называют опалимой… из-за окраса, словно в пламени искупавшейся. А ещё она олицетворяет перерождение, — и, не успел Борон никак отреагировать, Кимсан блеснул в его сторону бесконечно признательным, извиняющимся за всё взглядом. Да, в нём читалось много больше, чем в словах…       Но и слова Борон пообещал себе никогда в жизни не забыть.       — Прямо как ты…       В пламени переродился. Неопалимый.