Мёртвая кровь

      Бурление густых жидкостей в пробирках с реагентами было для Кимсана звуком не просто знакомым, но и до боли родным. Сквозь времена вспоминалось, как часто Безупречный вместе с Вэлом наслаждался общим хобби в мастерской, где они вдвоем практиковались в создании ядов и изучали смертоносные травы.       Новым убежищем братьев стал небольшой дом на окраине дальнего селения, что граничило с миарским лесом — супруг Безупречного выделил это место для подготовки и обсуждения дальнейшего плана действий.       Следующим ранним вечером, пока розовело закатное небо, Борон предпочёл уединение в спальне. Раскрылась заветная книга с колдовскими инкантациями — стоило рассчитать каждое заклинание, которое потребуется для поджога целого селения. А Вэл с Кимсаном остались в алхимической комнате, где не постеснялись вспомнить былые времена и создать уникальное в своём роде горючее.       Пока Безупречный вливал в фиал масло Наталиса, как раз под тематику праздников, Вэл измельчал вазаров корень. Тёмно-зелёный, укрытый россыпью чёрной паутины, он часто использовался алхимиками. Набухший корень вскрывали, чтобы выудить оттуда горючую жидкость, которую обычно растение использовало для отпугивания насекомых. Ловкими движениями Вэл сцеживал её в сосуд.       — Всё настоится, через несколько часов превратится в смертоносное дерьмо и мгновенно прореагирует, когда ты разобьёшь фиалы, — прошептал Шакал. Через секунду он уже аккуратно вливал сок в масло Наталиса, а Кимсан попутно перемешивал массу длинной серебряной палочкой. Общее творение происходило в молчании, достаточно тягучем и неловком, но отчасти сакральном. Боне потянулся к верхнему шкафу и выудил оттуда сыворотку Сустейна. Знающей рукой он контролировал количество капель, которые утопали в сосуде.       — Ты ждал меня всё это время, чтобы мы отомстили Герберту вместе? — прошептал Боне, ловя на себе отчуждённый взгляд того, кто всегда источал едва уловимую прохладу тела.       — Он уничтожил всё, что было дорого нам обоим, Сан. Это общая месть. И, как ты понял, мне выгодна гибель культистов.       — С каких пор? — Кимсан подошёл ближе и мягким движением пальцев отодвинул руку Вэла в сторону, чтобы добавить чистой воды. Боне проницательно отметил: сейчас, наедине, Шакал снова доверял исключительно ему свою потаённую мотивацию. Борона, кажется, воспринимал прямым врагом. Немудрено. Любой на его месте так считал бы. — Ты никогда не интересовался оккультизмом так глубоко.       Шакал прыснул сквозь зубы, настороженно взглянув на Кимсана, и сипло втянул носом древесный аромат уютного помещения. Все эти скляночки, колбочки и фиалы так блестели в свете вечернего солнца, позвякивало стекло, возвращались былые оттенки эмоций.       — Личная месть. Мой наставник… помнишь, которого я убил ещё до знакомства с тобой, занимался подобными вещами и меня хотел пристрастить к бесовщине. Тогда это была самозащита, но сейчас мне нравится лишать мир подобных ему людей. И совру, если скажу, что нахожу твоего брата лучшим. Но он куда сильнее, и он — хороший инструмент, чтобы все мы получили своё.       — Ты всегда был прямолинеен, — отметил Кимсан, хватая щипцами одну из пробирок и поднося к хладному магическому пламени, которое проморозило густой настой. Боне облизнулся и отметил про себя — Вэл был сейчас столь же опасным союзником, сколь брат. Не имея полной картины происходящего, слепо и без оглядки доверять им — заведомо опасная идея, и лучше смотреть в оба. Старший Боне предпочёл держать мысленную дистанцию и ждать чего угодно.       «Будто у меня сейчас есть какой-то другой выбор. Свято поверить бывшему мужу? Сбежавшему брату? Они сделают всё, чтобы перегрызть друг другу глотки, и лишь пока их держит месть. Их держу я».       — Почему же Борон так легко согласился уничтожить культистов? — бросил Вэл, становясь рядом с Кимсаном и вместе с ним наблюдая за тем, как пробирки покрывались изморозью снежинок. — Не боится размениваться? Не нуждается в союзниках?       — Я не склонен отвечать за брата, — сохранил расстояние Кимсан, бросая взор куда-то за дверь, где в нескольких метрах располагалась комната брата. На самом деле, Безупречный прекрасно знал ответ.       Пока последователи Багровых Богов, становясь их чернокнижниками, либо отчаянно искали союзы с себе подобными, либо рьяно себе подобных вырезали, Борон оставался одиночкой. Он никому не служил, ни от кого не зависел и ни в ком не нуждался. Развивал потенциал на крови и амбициях, подписывал контракты, которые не обязывали становиться кому-то другом.       Таких колдунов в Атисе — меньшинство, силы они получали не от своих могущественных Покровителей, а выуживали адскими стараниями, и это заслуживало уважения. Никакой патрон не накажет тебя за нарушение данной клятвы, не потребует исполнить неисполнимое, не лишит способностей. Ты — сам себе хозяин. Именно поэтому Борону было совершенно всё равно, кого он отправит на гибель. Ему не аукнется.       — Но ты достаточно доверяешь нам обоим, чтобы не бояться подвоха? Сильно, — одобрительно, но слишком уж отстранённо кивнул Вэл.       — Дело не в доверии тебе или ему, Вэл, — очень уж цинично ухмыльнулся Кимсан. Полные мазута чёрные омуты уцепились за Шакала и, кажется, раздирали его насквозь промёрзшую душу. — Я доверяю себе и своему предчувствию. Оно уже приводило меня в дерьмовые места, но знаешь, это — единственный способ остаться уверенным. Со сволочным человеком я бы почти десять лет не прожил, а мерзкого урода не полюбил бы в детстве. Но ваше отношение друг к другу ещё как аукнется.       Хладно-близкий диалог прервал шорох грузных шагов в коридоре, и Вэл осёкся первым, оборачиваясь в сторону двери. Борон лениво двигался сюда, настороженно, возможно, вслушиваясь, но Шакал не мог не сказать последние слова перед тем, как он войдёт. Вэл приблизился особенно заметно, накрыл собой Безупречного и процедил ему на ухо честнейшие слова:       — Просто подумай над тем, почему твоя память пострадала на Перепутье Снов, а память Борона — нет. Судя по твоему рассказу, вы «погибли» там при одинаковых обстоятельствах. Неужто противоядия, и правда, не было…       Кимсан дрогнул, поражённый поселившимся в душе семенем разоблачающего сомнения, и дверь распахнулась. Борону представилось очаровательное зрелище: эти самые голубки, так близко милующиеся, шептались. Благо, он не воспринял увиденное провокацией — так, хмыкнул нахально и прислонился к стене, скрещивая руки на груди.       — Я рассчитал свои силы на заветную ночь. Что до вас?       — Это будет едкое и крайне опасное варево, — пересёкшийся вниманием с братом, Кимсан поймал эту ехидную, немую улыбку Борона. Он держался, чтобы не забрести в голову с миарским синдромом, не пошутить едко. — Оно даст жизнь огню, который для обладателей чёрной магии в крови — смертельно опасен.       Борон напрягся. Это, однако, не помешало ему пересечься взглядом уже с разочарованным Вэлом и продолжить.       — Давай-ка отшлифуем наш план, ландыш, — да, от Шакала с раннего утра разило свежим ароматом ядовитых цветов, и это до одурения раздражало. — Я использую Корону Безумия и забираюсь в разум самого авторитетного культиста этого засранного селения. Крови и времени жизни уйдёт немало, но марионеткой он станет, не сомневайтесь. Дальше — балакаю его устами всякую дрянь и устраиваю к ночи сбор всех культистов в главной ратуше.       — Ага, — кивнул Вэл. — Надеюсь, ты определился с рунами и эфирными нитями, по которым в будущем будет распространяться пламя.       — Нет, конечно. Вслепую расставлять буду, — не укрылось раздражение в голосе младшего. — Чем я, по-твоему, в комнате несколько часов занимался?       — Не заставляй меня фантазировать. Проведёшь нити по селению в обговорённый момент дня, когда я отвлеку жителей и не дам тебе быть замеченным. Занимайся этим вместе с Саном, чтобы он запомнил расположение рун и в будущем не пострадал, — искренняя забота о близком продолжала читаться в речи и жестах Вэла. Может, и не разубеждающая в его желании стереть Борона с лица Атиса, но точно разубеждающая в безразличии к Сану.       Встрял Безупречный:       — Значит… Ближе к ночи Борон тянет время пребывания культистов в ратуше и закрывает пути отхода, а я занимаюсь разлитием горючего в обговорённых местах, согласно рунам и нитям, — план звучал почти примитивно, но на стороне их троих были силы и ресурсы, которым сложно противоречить. Кроме того, простой план — дивный план, а отклонения от него контролируемы.       — Точно, — завершил Вэл. — Ну, а я позабочусь о Герберте и займу его на ночь делами. Не переживайте, Белая Гвардия, блюстители порядка и прочие засранцы не помешают вам творить беззаконие. Не попадитесь.       Ловко развернувшись, Шакал перенёс деревянный поднос с фиалами в темноту одного из шкафов.       — Как только огонь приблизится к ратуше, я дам тебе знать, чтобы ты уходил, — прошептал Кимсан. Он подошёл к брату и оказался в ловушке — Борон снова перехватил за запястье и с задиристой мягкостью в него укусил. Вэл нервно дёрнул губами.       — До ратуши пламя дойдёт в последнюю очередь, но если закрыть все пути, спасать будет некого. В ней же погибнут основные запасы лессийского лепестка.       Особенно своё селение Герберт Боне ценил именно за тайные плантации смертоносного наркотика, большую часть которого выращивали в закрытых помещениях здания ратуши. Ратушей оно, конечно, было лишь на вид. По отцу ударит не столько смерть культистов и крах селения, сколько сожжённый лессий, источник невероятной прибыли и редчайший ресурс.       — Постарайся не загнуться там раньше времени, пока будешь наркотик по карманам распихивать, — мстительно бросил Вэл младшему Боне. — Миарский синдром вам в помощь. Условьтесь о месте встречи во время пожара и уходите, я подоспею к утру, уже на пепелище.       — Распихаю, не переживай. Жду тебя на улице, Кимсан. Поспеши, — были обговорены последние детали, и Борон, хмурясь, в последний раз опасливо осмотрел Вэла. Подозрения начали закрадываться в душу младшего Боне особенно тонкие, но он предпочёл оставить их. Сотрудничество выгодно, а Борон достаточно уверен в себе, чтобы не мяться с ноги на ногу и не откладывать всё сейчас из-за недоверия Шакалу.       Когда Кимсан с Вэлом вновь остались одни, они долго молчали. Молчали и предпочли даже не переглядываться, незачем было сейчас утопать в разборе горестей и не прошедших сомнений.       Сам Шакал из банальной человеческой гордости не собирался давить на Безупречного и просить его о чём-либо. Он обещал помочь и помогал. Вместо лишних слов Вэл поймал Кимсана за рукав его тёплого серого свитера и подтянул к себе. Деликатное, нежное объятие приняло старшего Боне, на сей раз взаимно. Безупречный ответно вжался ладонями в спину Шакала, опустил на его плечо голову и прикрыл глаза. Тело обдало прохладой. Красный каштан волос суженого пах чем-то пряным, не только ландышами. И одновременно горьким.       — Прости, что не могу дать большего, — донёсся сбивчивый шёпот Вэла, доверчивый и по-прежнему невесомый в своей симпатии. — Будь уверен, никто не поймает вас. Я удержу всех. С горючим справишься?       — Справлюсь, — взволнованным, растерянным голосом просипел Кимсан в ответ и отстранился, ища в глазах Вэла поддержку. Продолжил приобнимать его за предплечья. — Откуда под твоим крылом столько влияния на блюстителей порядка? Герберт… стал настолько важным звеном? Ему подчиняются?       — Не совсем, — взыграла эта горькая и дурацкая невозможность быть при Кимсане слишком уверенным, хладным и безразличным. Вэл пригладил волосы своего мальчика и нервно облизнулся. — За три года многое переменилось, это… связано и с нашим с тобой прошлым. Тебе важно знать, что я защищу тебя. Когда дашь пламени жизнь… предупреждай Борона и сразу уходи оттуда, хорошо? Не задерживайся.       — Постараюсь, — ещё одно объятие связало их, обнажая искреннюю, родственную привязанность, невозможность расстаться так просто. Крылья, покрошившиеся на обеих шеях, осветились жалкой вспышкой, кротким всполохом, и снова потухли. — Спасибо, что ждал, Вэл, и что делишь с нами эту месть. Я отчего-то… Мне совсем не становится страшно от мысли, что это убьёт людей. Покалечит судьбы хоть и культистов, но всё-таки живых существ.       — Ты уже видел смерть… и не раз, — Шакал прогладил любимого по щеке, с ласковой задиристостью шлёпнул по ней и отпустил. — Ты видел смерть прекрасных людей, которые её не заслуживали. Куда уж теперь сочувствовать оккультным тварям… Будь с ним осторожен, Кимсан.       — Так и не расскажешь о нашем расставании? — в последний раз поинтересовался старший Боне, и Вэл мотнул головой, порождая лёгкое разочарование.       — Я бы очень хотел… Но не сейчас. Ещё немного подожди, ладно?       Борон ждал Кимсана на крыльце. Он покачивался, беззаветно разглядывал выскобленное над дверью дома «Ночь хранит рассвет» и сразу встрепенулся, когда на улицу вышел его брат. Вэл помог не только временным жильём, но и одеждой: теперь близнецы были облачены в чёрное и белое. Борону досталось белое, под стать бинтам, и они с Саном контрастировали подобно дню и ночи.       — Намиловался? — поинтересовался младший и не постеснялся напомнить о себе. Грубоватым движением руки вцепился в грудь Кимсана, раскрыл пальцы веером в его одеждах и вжался с колючим поцелуем. Он был стремительным и кусающим — не успел старший глаза раскрыть или отбиться, как Борон причмокнул и оттолкнул его от себя. Дымка от скуренной самокрутки покинула губы.       — Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Этим вечером ты — мой. Отказ не принимается.

***

      Ласкающий рокот весенних звуков сопровождал обоих близнецов тёплым вечером, который Борон предпочёл посвятить своему брату, чтобы немного отвлечься от гнетущих эмоций. Каждый из них не доверял другому, кто-то — даже самому себе, и это начинало выматывать, вовсе не настраивало на успех.       Однако у младшего Боне появилась идея, и он желал её исполнить.       Увёл старшего прочь из селения, прочь от Миары, к одной из далёких ферм, которую братья помнили из прошлого. Чтобы добраться до заветного местечка, потребовалось брести через поле, только выглянувшее из-под покрова растаявшего снега. Десятки многочисленных ручейков, полных кристально чистой воды, разбредались по земле паутиной, путались лабиринтами и спускались к крупному озеру у маленького колодца. Небо заполонили серебристые тучи, но вечернее солнце продолжало выглядывать из-под них, озаряя округу хладными оттенками.       Кимсан почти сразу выбежал вперёд, вдыхая свежий аромат округи, и не поверил своему счастью. Борон стоял позади, беззаветно улыбаясь в спину любимого и наблюдая за его неподдельной реакцией. Младший ничего не боялся и был уверен — вопреки всему, округа Миары и Адонио принадлежали им, и время сейчас принадлежит им, напоминающее о чистейшей первой любви.       — Это та самая ферма, где мы с тобой были в детстве… Точно… Точно! — воскликнул Безупречный, позволяя ветру разворошить свои кучерявые волосы, оборачиваясь и радостно, забыв обо всём, рассмеявшись. Где-то вдалеке хлопотали фермеры, наслаждаясь возвращением весны, но в серебристых красках ушедшей зимы братья не замечали их, только слышали отдалённо. — Я совсем забыл об этом месте… Борон…       Не успел Кимсан развернуться, как на кончик его носа, где покоилась родинка, упала маленькая пушинка. Словно юноша из беззаботного детства, он удивлённо откинул голову и воззрился на небо.       Оттуда падал пух. Сотни маленьких крупинок сладкого бархата, какие должны летать в воздухе ближе к жаркому лету, кружились, и автором их был Борон Боне. Хитрый колдун, спрятавший за спиной пальцы, которыми щёлкнул, чтобы породить невесомую, тающую на кончике носа Кимсана иллюзию.       А Безупречный расхохотался. Впервые так заливисто, расправляя руки в стороны, словно крылья, и сквозь потоки щадящего ветра услышал ворох голосов из прошлого. Их с близнецом счастливых голосов, которые гулким эхом отбивались где-то далеко в подсознании.

Давай бросим Миару, Борон! Давай убежим! Давай убежим! Вместе! Убежим!

      Убежали. Не сразу, спустя долгие годы, здесь и сейчас они брели вдвоём, давно оторвавшиеся от деспотичного отца и мягкотелой матери. Разошедшиеся безумцы, способные никогда больше не увидеться, шагали один за другим, цербер — по следам своего кота, медленно и осторожно. И, не успел Кимсан улыбнуться ещё шире, пустить капли влаги в уголки сощурившихся глаз, как услышал в спину ласковый голос брата.       — Сан… — он читал мысли. В буквальном смысле слышал их. — А мы ведь сбежали.       И эти трепетные, съедающие всю душу без остатка слова заставили близнецов столкнуться взглядами. А вместо забинтованного урода и потрёпанного жизнью художника, казалось, друг на друга по-прежнему смотрели молодые парни с длинными локонами, в лёгких шёлковых одеждах, с идеально схожими лицами, и лишь шрам их различал.       — Ч-что?       — Мы сбежали. Как ты мечтал. Не сразу, но… — и, подходя ближе, Борон должен был, казалось, сказать заветное «сейчас мы вдвоём». Но вместо этого он набрал в ладонь пух, который рассыпался по влажной земле, слепил его в комок и безжалостно швырнул в Кимсана, заставляя тот разбиться о его грудь.       — Эй! Засранец, Борон Боне!       — Это ты пропустил удар, прелесть моя! — с хохотом близнецы бросились мимо ручейков, стараясь не утопить в них ноги, и закружили в попытках победить в схватке. Кимсан страстно отбивался, собирая с земли пух и швыряя его за шиворот, под бинты сиама, прямиком в его бесстыжее лицо, в худую грудь.       Медленно, мало-помалу братья приближались к низине, где вокруг затопленного колодца образовалось чистейшее озеро, так и не исчезнувшее за годы отсутствия. Это место было бесценно. Оно хранило заветную память о вечном.       Когда колодец только строился, пятнадцатилетние мальчишки пришли сюда, чтобы попытаться помочь жителям. Фермеры не обрадовались чужакам и послали их прочь. Но братья не обиделись, переглянулись и решили вернуться в колодец ночью, когда никого не будет — захотели залезть туда и поискать подземные пути. Мальчишеская наивность чуть не сгубила: ещё в самом начале великой экспедиции Сан умудрился свалиться вниз и сломать себе рёбра. Юному Борону — уже в те времена увлекавшемуся магией и книгами о колдовстве, — пришлось взять ответственность вызволить близнеца и спасти. Только младшему повезло не больше — он сам свалился в колодец, пока пытался спуститься туда. Благо, без жутких последствий.       Всю ночь до самого рассвета голодные и замерзающие Боне провели на дне, разглядывая полную луну на ясном небе и перебрасываясь полюбовно-недовольными шуточками.       — Ты, вот, умный очень, — тогда сказал Кимсан, неспособный сдвинуться с места. Он лежал на спине и краем глаза наблюдал смятенного брата, обнимавшего собственные колени. — Прокляни этот колодец. Чтобы никто сюда больше не падал, а вода пусть будет тухлая. Ненавижу…       — Поменьше балакай. Тебе нужен постельный режим, дитё моё, а то будет бо-бо, — огрызнулся Борон, но захотел попробовать. Он начал в шутку зачитывать приходившие на ум проклятья, и кто же знал, что одно из них сработает? К утру сиамы умудрились выбраться. Правда, не вернулись домой, а долго укрывались в своём тайном общем местечке — в амбаре на окраине. Борон таскал ослабленному Кимсану еду, лекарства и водил знахарей, пока рёбра не залатали, и боялся возвращаться с ним к Герберту. Отец устроил бы нагоняй похлеще чердака.       Когда колодец построился, люди радовались… около недели. Затем уровень воды начал подниматься, затапливая землю вокруг. Время текло, дни миновали, вокруг дурацкого колодца образовались тысячи маленьких ручейков, ведущих в одну и ту же сторону. Так родилось озеро.       Именно к нему сейчас спустились двое хохочущих подонков, которые испортили себе пухом всю одежду. Крупное дерево, лишённое листьев, укрыло их, решивших отдохнуть под кроной, тенью. Открылся вид на это самое озеро — укрытое поволокой кристально чистых отблесков на воде.       — Как бы хотелось побегать на нём зимой. По льду, — прошептал выдохшийся Кимсан, сидевший плечом к плечу с Бороном. Не хотелось говорить о предстоящем пожаре, не хотелось выслушивать и братское недоверие Вэлу… Интересоваться о Перепутье. Нет, хотелось наслаждаться. Ради этого они и пришли сюда, верно? Вновь по округе развеялся дым — виновником стала последняя самокрутка Борона, подожжённая щелчком пальцев.       А Кимсан воззрился на близнеца, ведомый несравненно чистейшей привязанностью к нему. Желанием здесь и сейчас взмолиться о том, чтобы младший вышел живым и невредимым из грядущего пожара. Они оба боялись. Сан знал. Слова сорвались с губ нестерпимо резко:       — У тебя глаза красивые.       Борон того и ждал. Алыми, призрачными нитями их спутывали мирная и мёртвая кровь, заставляя весь прочий мир вновь потеряться. Грешно изменяя всему постороннему близнецы творили свой собственный тёмный магнетизм.

— Только их и видишь? — И губы. — Сан… — Да? — Заткнись.

      Белым облаком Борон навис над Кимсаном в алом дыму и обратился настоящей кровавой луной. Левая ладонь нашла опору на коре дерева, вторая — поймала Безупречного за подбородок. К удивлению, на этот раз он опередил. Ловкие пальцы старшего Боне запутались в шнурке на груди младшего, бряцнули по фигурке пламени и потянули его за шею. Украшение оплело запястье Кимсана, позволило поймать Борона в ловушку их первого чистейше взаимного поцелуя.

— Всего несколько часов не виделись. Заскучал? — Пожалуйста, младшенький. Замолчи ненадолго.

      Грубой, обожжённой кожей побитый цербер чувствовал, как шелковистая шерсть воркующего кота касалась его. Ныне уже в них обоих горело пламя, но сжигало лишь изнутри — не вредило, не увечило. С придыханием оторвавшись от губ сиама и получив ласковый укус в нижнюю напоследок, Кимсан чарующе улыбнулся.       И плавно раскрыл свою ладонь. Увиденное Погоревшим…       Пустило ворох пламенных мурашек по его худощавой спине, и Борон не смог проглотить намертво вставшую в горле кость.       — Кимсан, как ты…       В нежной ладони лежал бриллиант. Редчайший минерал идеальной огранки, который опустился в руку брата. Кимсан начал медленно зажимать пальцы Борона, позволяя подарку скрыться в них.       Бриллианты было крайне сложно так просто достать — они являлись бесценным элементом в воскрешении умерших. Лишь могущественные жрецы при помощи столь чистейшего материала возвращали души покойников, ушедших некоторое время тому назад, к жизни. И чем тяжелее была смерть, тем больше бриллиантов требовалось. Единственный способ, разрешённый Церковью Майвейн — возвращение души в сохранённое тело человека. С нечистью подобный способ не работал. Вампиры, призраки, живые духи, куклы. Всех их — уже поздно спасать.       Но ведь Борон…       Борон — живее всех живых.       — Герберт не нашёл его, когда разорял особняк. А я — нашёл. Знаю, ты не доверяешь Вэлу, — в самые губы прошептал Безупречный и отчеканил истину, которую так хотел донести до своего родного:       — Спрячь, — гулкий вдох. — Не теряй, — такой ледяной. — Не с-смей продавать.       «Если это — вопреки всему, ловушка, я достану тебя. Спасу. Достану живым или мёртвым, выужу с того света. Искуплю то, что натворил однажды».       А Борон поражённо смотрел на своего любимого и не мог поверить — он видел в этих чистых глазах удивительную искренность, рвущее всё на своём пути, несравненное нежелание терять. Сколь неподдельно оно…       И сколь тоскливо осознание, что ему бриллиант может и не помочь. Такому, как Кимсан — да. А вот Борону…       «Так преданно и искренне желаешь уберечь, но не подозреваешь, что меня так просто к жизни не вернёшь. Глупый. Это ты заслуживаешь все бриллианты этого мира».       — Отдаешь мне, потому что мне проще его спрятать? — ухмыльнулся Борон и раскрыл свой гримуар. Книга, доселе Кимсану непонятная и чуждая, на его же глазах начала преображаться. Прежде нечитаемые строки, от которых болела голова, стали вгрызаться в память чистейшими формулами. Доступными. Податливыми. Бриллиант рухнул на страницы и растворился в них, под покрывалом из твёрдой кожаной обложки. Борон перехватил ладонь Кимсана и опустил на книгу, обнимая своей сверху.       — Отныне этот гримуар слушает тебя. Если со мной что-то случится — открой. И прочти всё, что увидят твои глаза, чтобы частица моей жизни вернулась к тебе. Я никогда не умру всецело, пока бриллиант с тобой. И пока с тобой эта книга.       «Ведь если меня не вернуть с помощью обычных жреческих ритуалов, это не значит, что я не поселю частицу своей жизненной энергии в этом подарке. А значит, никогда не умру полноценно». Всегда… Буду с тобой, мой сиам. Извечно. «И ты обязательно найдёшь способ меня вернуть. А я уверен — не придётся. Может, это я воспользуюсь бриллиантом, чтобы спасти тебя».

***

      Морок алого дыма стал братьям покрывалом, полные привязанности поцелуи — верными спутниками, а остывающий воздух ночи — причиной не возвращаться сегодня в дом Вэла. Кимсан не заметил, как заснул прямиком там, у крупного дерева, и припал головой к плечу своего любимого. А Борон не стал сбрасывать, прижав Безупречного к себе теснее и вложив ему в руки новые клубки тёплого пламени. На сей раз щадящая ночь и маленькая метель из пуха стали им нежными подругами.       … которых прогнали кошмары.       Словно сотканные когтистыми теневыми лапами, они ворвались в сердце Борона и бессовестно растерзали его, лишая почвы под ногами. Зловеще напоминая — не-ет, он не опора и не спасение Безупречного, он — вечное горе для него, жгучее пламя, пахнущее разбитыми мечтами и вечной разлукой.       Когда весь мир ухнул прочь, а кошмары обратились темнотой, темнота же вскоре и развеялась. Таинственный Ткач Снов привёл Погоревшего в крупный сад, где Кимсан с Бороном вместе выращивали в честь друг друга белые и чёрные розы. Младший Боне стоял в стороне и не мог сдвинуться с места. Он замер, в ужасе наблюдая омерзительную картину прошлого, о которой…       Никогда не знал.       В ночной сад ворвался осиротевший, пронизанный судорогой Безупречный. Он рухнул на землю, весь в синяках, избитый отцом, озверевший. Слепо зашарил руками в попытках поднять умершие цветы. Этой самой ночью сбежал Борон, а Герберт сорвал на старшем сыне злость и покалечил его. Все чёрные розы, олицетворявшие Кимсана, умерли, не успело пройти и часа после ухода брата. Налитыми кровью глазами Боне бегал по плодам их общей, ныне мёртвой работы. Неужели Борон ушёл? Неужели всё бросил в их день рождения? Того, кому клялся в вечной любви, кому обещал не бросать, оставил в одиночестве самую главную розу, в ответе за которую был?       — Борон, почему… Н-ненавижу тебя… — голос сорвался на отчаянное рыдание. — Мы же обещали друг другу…       Изувеченный Кимсан вслепую схватил факел и швырнул его в белые розы. Огонь вспыхнул молниеносно. А старший Боне продолжил сидеть на коленях, вгрызаться ногтями себе в лицо и задыхаться в дыму, не имея сил встать. Борон ушёл несколько часов назад, по словам Герберта, пока Сан ждал его в амбаре, чтобы отпраздновать общий день. Не нагонит. Сердце отчаянно рвалось из клетки рёбер наружу, выгрызало себе путь. Тщетно.       — Ты мне никто, Борон Боне! — поломанный, звериный крик Безупречного отозвался эхом в окрестностях Миары. Отрицание было единственным способом не чувствовать так много боли. — Как ты мог?! Как ты мог оставить меня здесь одного? Сдохни и дай навсегда забыть твоё имя! СГОРИ, КАК ЭТОТ САД!

ГОРИ В БЕЗДНЕ!

      Где-то там, в туманной дымке, показалась Мирана, подскочившая к израненному сыну и попытавшаяся его обнять. Хрупкие женские руки насильно прижали голову Сана к груди, а тот не нашёл в себе сил обнажить когти. Так и задыхался на плече матери, не зная, что делать.       — Зачем ты устроил пожар, милый? — шептала она, глядя в ослеплённые омуты Кимсана. — Не отвечай, мы всё исправим, сынок, мы всё исправим. Борон вернётся, нужно верить в это, просто верь. Он не сможет бросить тебя.       — Он не вернётся, — проскулил юный Безупречный. Он и понятия не имел, что путь в десять лет только начинался.       Борон не верил своим глазам. Он никогда не видел этого, но был убеждён — морок кошмара оставался реальным. Всё именно так и произошло десяток лет назад, в Миаре, когда младший убежал. Кимсан поджёг сад с розами и проклинал того, в ком нуждался больше всего на свете, изнывал и готов был умереть без него.       «Потому ты так долго не мог меня простить? Простил ли сейчас…»       Сны метались в чёрном мареве пустоты, один преображался в другой, и Борон стал свидетелем следующему: посреди селения с культистами напротив него стоял Кимсан и боязливо держал за рукава. Поднимал свои напуганные глаза, из раза в раз повторно шепча одно и то же.       — Ты точно сможешь? Борон, ты вернёшься из ратуши в целости и сохранности? Обещай мне.       — Я с-сумел выжить однажды, — не своим голосом прошептал Погоревший, едва контролируя этот сон. Так хотелось пообещать Кимсану, прижать его руки к себе и дать знать даже посреди душещипательного кошмара — он вернётся. — Выживу и сейчас.       — Когда вспыхнет ратуша, вернёшься за мной? — не унимался старший, и смола втекала, казалось, в глаза и гортань, мешала видеть, мешала здраво говорить. — Ты даёшь мне своё чёртово слово, Борон? Это самоубийство. Даёшь слово? Да или нет?       Борон даже не понял, как его губы исказились в виноватой улыбке. Своим, но совсем чужим голосом он проскрежетал:       — Нет.       Всё ухнуло вновь. Ожил последний сон, до отвращения реалистичный, выжег изнутри остатки надежды на лучшее. Хрустела сухая кора деревьев, в багряном море пламени они утопали вместе с домами. Пропахший гарью воздух забивал лёгкие смолой, не было ничего видно, только сумасшедшие крики испуганных людей рассыпались ворохом звуков:       — Помогите, вытащите меня отсюда!       — Горит!       Деревья обращались в труху, а море пламени гналось дальше и погребало под собой всё. Только Кимсан отчаянно искал своего брата, в кровь искусывал губы, пока огонь безжалостно пожирал его. Врезался в бегущих людей, но слепо нёсся в самое пекло.       В полных слёз глазах таился ужасный страх навек потерять. Боне спотыкался, но поднимался вновь и выискивал с последними остатками надежды.       Пока не запнулся об очередной труп у остова обгоревшего здания…       И не узнал в нём обугленного, лишённого кожи, на себя самого не похожего Борона.       Тленная серость, мёртвым отчаянием захлестнувшая побледневшее лицо Безупречного, стала для Погоревшего самым бесчеловечным кошмаром. Тени ночных ужасов хохотали и кусали за уши повторяющимися, тошнотворными истинами.

Неужели ты желаешь повторить пожар, Борон Боне? Возьмёшь ли на душу этот грех? Выдержит ли твой брат Подобную Потерю СНОВА?

Слышишь мой голос, сладкий? Ты так спокойно решился на это… А не боишься Сгореть ДОТЛА?

      Птица сорвалась в ветви дерева, заставив её, совсем сухую, рухнуть рядом с братьями. Оглушительный хлопок разбудил канувшего в Бездну Борона. И, к собственному ужасу, он обнаружил Безупречного не менее растерянным, недавно проснувшимся.       Глубокая ночь. Звёздное небо и тишь — в округе ни души, только озеро поблёскивало отражением мелких крапин. Во сне Борон случайно навалился на Кимсана… А сейчас, ужаснувшийся увиденному, чувствовал, как ласковые руки кружились у него на груди, обласкивали её, проминали бинты и таинственным образом успокаивали тревогу.       И почему после близости с этим котёнком не сказочные, мягкие сны приходят по ночам?       Неужели в их сказке обязан гореть яркий огонь, охватывая неоновыми языками пламени весь мир, не оставляя ни входа, ни выхода?       Борон снова ощутил на себе привкус адского безумия. Вспомнил, как во сне его кожа, небрежно прощаясь ядовито-сладкой агонией, сползала с мышц и костей, оголяла беззащитное и уязвимое тело. Боль впивалась невидимыми ржавыми зубьями в кровавое мясо, и жадно, — словно смертельный голод во плоти, — отрывала кусок за куском, мгновенно превращая их в пожаренное до чёрных углей блюдо.       Погоревшему казалось, он превращался в прах, а сил хватило лишь вцепиться в грудь Кимсана и стегнуть её ногтями в попытках вырваться из этого сучьего сонного паралича. Остаточного. Панического. Младший только размыкал губы, стучал зубами и хрипел. «Кимса-а-ан…»       … приглушенный рык доносился из самых низов потаенного колодца, зарытого так глубоко под землей, что вряд ли звуки оттуда кто-либо вообще мог услышать. Но он услышал. Самый родной в этом и в любом другом мире человек.       Сквозь пелену ненавистного кошмара Борон ощутил холодную ладонь брата на своей щеке, — и этот простейший жест резко выдернул его в реальность окончательно. Встревоженный Кимсан ожил, перестав быть куклой, и поспешил помочь.       — Что случилось, Борон? — дрожащим голосом прошептал он. Старший Боне и сквозь сон ласкал близнеца, царапавшего его, инстинктивно. Затем проснулся и понял, что погрязшего в кошмарах надо будить. Всё тело предательски ныло: Сан долго лежал под своим личным цербером, а он стонал, вдавливал в дерево, скрёбся по спине и всячески терзал из-за собственной боли.       — Кошмар приснился, — спустя минуту вязкого молчания, сопровождаемого лишь собственным тяжёлым дыханием, всё-таки признался младший Боне. Втиснулся в старшего намертво.       «Как же признаться, что видел свой побег от тебя? Свою смерть? Ты не заслуживаешь слышать всё это».       — Я сгорел заживо… опять. И наблюдал за всем этим со стороны, представляешь? И актер, и зритель в одном лице, потрясающе, — лёгкая дрожь слегка подкашивала напыщенное спокойствие в хрипловатом голосе. — Возможно, я слишком боюсь снова столкнуться с пламенем. И ещё больше… Я боюсь не вернуться к тебе.       Захотелось отстраниться в уязвлении, но Борон не смог. Сан ловко поймал его за плечо и чутко прошептал на самое ухо:       — Ты бы слышал свой надрывный стон, от которого я проснулся. Ты бы видел свой испуганный взгляд сейчас. Если тебе жутко, если невыносимо — пожалуйста, никогда не делай вид, что это не так, — умоляющие, но столь уверенные в нежелании терять фразы. Фразы того, кто сам боялся до одури, но держался храбро. — Этот мир всегда дарил нам с тобой только бесовщину и трагедии… но не в этот раз. Слышишь? Т-ты… Ты звал меня этой ночью, и…       Голос Кимсана надорвался. В запечатленной беспомощности, бренной усталости… небезупречности.       — Я тоже больше всего на свете боюсь тебя сейчас потерять.       Повторное касание изящной ладони к лицу произвело воистину успокаивающий эффект на Погоревшего, и он окончательно пришел в себя. Только лицо ещё немного пощипывало — не самое приятное ощущение на свете. Приоткрытые губы младшего поймали другие, сладкие и бархатистые. Тягучий, сахарный поцелуй разнесся по телам и разумам обоих Боне пленительной негой, ароматным паслёном вкупе с горьковатым привкусом от самодельных сигар. Вбирая все остатки агонии и мучений в себя, взамен он дарил легчайшие нежность и покой.       Нехотя оторвавшись от столь желанных губ, Кимсан по-кошачьи облизнулся.

Он. Не отдаст. Борона. Огню.

Никогда. Заберёт. Украдёт. Сам сгинет в этом пламени, но сгореть ему больше не даст.

«Если ты так боишься потерять меня, Кимсан, то как эта тварь вынудила тебя поджечь мою чёртову хижину?» Жаль, их взаимные мысли не были на сей раз слышны друг другу. «Как я мог вообще отдать тебя однажды пламени? Что мною двигало?» Любимый человек. Всегда — он. И чувства к нему, пусть даже обиженные, злые.       Весь Борон, всецело, со всеми особенностями характера, редкими ночными кошмарами и вкуснейшими, податливыми губами. Откровенное осознание этого зажгло самый настоящий огонь в душе Кимсана. Вот только пламя его будет греть, а не обжигать; мягко освещать дорогу, а не безжалостно слепить. Дорогу для них двоих; долгий путь прямиком из этого мрачного места. Заботливо и ласково пальцы пройдутся по поверхности братской рубашки, прежде чем Боне снова погрузятся в сон, на этот раз крепко обнимаясь. «Кимса-а-ан… Защитишь меня от кошмаров?» «Конечно, защищу. Я же сам в них и виноват…»